«Женя, Женечка и "катюша”», строго говоря, фильм не «полочный»; в конце 60-х годов он шел на экранах и шел довольно успешно. Другое дело, какой прием картина встретила, так сказать, в официальных кругах, но об этом чуть позже. Конечно, большинство зрителей, для которых она выпущена сегодня в повторный прокат, ее не видели и, возможно, даже и не подозревали о существовании этой ленты, и я, зритель того же что и авторы «Жени, Женечки..» поколения, смотрел ее новыми глазами честно говоря, сильно удивлялся, почему эта, одна из лучших, с моей точки зрения, военных комедий, на много лет выпала из нашего поля зрения: может быть, «Женечку...» затмило ослепительное сияние «Белого солнца пустыни», поставленного тем же режиссером, Владимиром Мотылем.
Конечно, перед нами сказка, но в отличие от множества сказок, рассказанных с экрана отечественным кинематографом, она ни за что иное себя не выдает. И разве когда-нибудь мудрая и добрая сказка была ненужной? «Сказки пишут для храбрых, зачем равнодушному сказка...»— категорически утверждал один поэт. Впрочем, «Женя, Женечка...»— сказка, прямо скажем, нетрадиционная. Женя Колышкин сильно отличается от сказочного героя. Сказочный солдат всегда умелец, он и суп из топора сварит, и девицу-красавицу удалью пленит. А Женя — неумеха и растяпа, постоянно (комедия!) попадающий по своей неприспособленности к фронтовой обстановке в нелепые ситуации. Но почему же тогда этому нескладному мальчику отданы не только наши симпатии, но и — что для него куда существеннее — отдала сердце связистка Женечка Земляникина, хотя ей симпатизировали более мужественные воители?
Потому, должно быть, что ее Женя — бесхитростная душа, простодушный мечтатель — остался и на войне человеком, война его не ожесточила, не сделала циником. Хотя Колышкин совсем не трус, но понять негодование его командиров можно: с такими солдатами войну не выиграешь. Но и без таких тоже не выиграешь. Он мог бы сказать о себе словами А. К. Толстого: «Я ведь тоже народ...». Да и мальчишка он еще совершенный.
Абсолютный поэтический слух Булата Окуджавы подсказал ему песенку (он — автор стихов, музыку написал И. Шварц), с которой начинается и которой кончается фильм. Казалось бы, какое отношение к Великой Отечественной имеют загадочные капли датского короля («или королевы»), разыскиваемые по всему свету неведомыми кавалерами, а вот, поди ж ты, песенка дает точный настрой к фильму, до очень высокой, звенящей ноты обостряя ощущение несовместимости молодости, счастья, любви с войной, смертью, ненавистью, с тем, может быть, и прославленным, но страшным оружием — гвардейскими минометами, которые обслуживает Колышкин. В фильме много смешного, но в основе своей «Женя, Женечка...» достаточно грустный фильм, именно в силу этой несовместимости.
А не грех ли вообще смеяться над фронтовыми солдатиками? Плакать надо над их горькой судьбой, а не смеяться. Что же, плакать, конечно, надо, но улыбаются же люди даже сквозь слезы, если понимают, что тот, кто хочет их рассмешить, делает это, чтобы облегчить им жизнь, чтобы спасти их от стрессов, чтобы помочь им выжить в конце концов. Не над солдатами, а над собой смеются авторы картины, над нами, над нашей общей незащищенностью.
Я ощутил в этом фильме некое духовное единство его создателей и их героя. Надеюсь, что они не обидятся за такое сопоставление. Я отнюдь не подозреваю, что в жизни они такие же ротозеи, но такие же романтики, такие же идеалисты. Или по крайней мере были такими. И сыграть роль Колышкина так, как сыграл ее Олег Даль, можно лишь в том случае, если между исполнителем и персонажем есть полное взаимопонимание.
Хочется сделать множество комплиментов сценаристам, актерам, композитору, но прежде всего этот фильм режиссерский. Только пересмотрев «Женю, Женечку...» сейчас, я осознал, какое количество режиссерских находок В. Мотыля было заимствовано из фильма другими постановщиками, без ссылок, разумеется, на источник, но, может быть, в том-то и состоит истинная заслуга первооткрывателей. Кинематографические находки трудно описать словами, все равно, что пытаться на бумаге пересказать секреты музыки... И придется ограничиться голословным утверждением, что, во-первых, стилистика этого фильма цельна и самобытна, а, во-вторых, как всякое оригинальное произведение, фильм Владимира Мотыля вовсе не устарел.
Прекрасен оптимизм картины, жизнеутверждающая уверенность ее героев и ее создателей в том, что вопреки всем трагическим потерям добро на Земле восторжествует. И вот этот-то оптимизм, который и войну помог нам выиграть и который, казалось бы, надо было трепетно беречь и пестовать, потому что только он смог бы поспособствовать сотворению чуда в нашей стране, был грубо и расчетливо затоптан хмурыми, неулыбчивыми людьми.
В те времена (как и много позднее) было модно через строку ссылаться на «мнение народное», особенно когда требовалось кого-нибудь прикончить. «Народ не примет...», «народ не поймет...», «народ с гневом отвернется...». Именно зрительские письма, как удары реактивных снарядов, обрушила на головы создателей картины тогдашняя пресса, устами читателей называвшая фильм «копеечной клоунадой», ковбойским боевиком и т. п. Да и организаторы этой кампании тоже были на высоте: «В Союзе кинематографистов остро ставился вопрос о таких фильмах, как «Женя, Женечка и „катюша”», в которых война изображена в стиле легких анекдотов...»,— было заявлено на одном из пленумов правления Союза кинематографистов.
С годами цена оценок сильно меняется, и мне представляется, что «Женя, Женечка...» оказалась тогда в неплохой компании, если вспомнить, что совсем недавно (речь, понятно, о 60-х годах) была подвергнута разгромной критике «Застава Ильича» Марлена Хуциева, запрещен «Андрей Рублев» Андрея Тарковского, положены на полку... Здесь список велик, он всем сегодня известен.
Можно понять, не оправдать, конечно, но хотя бы понять побуждения власть предержащих, толкающие их запрещать произведения, в которых авторы затрагивали болевые точки окружающей действительности, ведь официально было приказано считать, что никаких серьезных заболеваний в нашем общественном организме нет. Но на практике отвергалось все непривычное, нестереотипное, другими словами, все талантливое, ведь талант — это прежде всего непохожесть. В этом явственно просматривается глубочайшее фарисейство сусловской идеологии, ах, не за социалистическое первородство она боролась даже в тогдашнем, догматическом, понимании; прикрываясь высокими словесами, она была занята только защитой самой себя, собственной системы.
Нашлись, однако, умные люди, которые добились выпуска картины в прокат, а через некоторое время поручившие вдрызг разруганному режиссеру постановку «Белого солнца пустыни». Что же касается критики, то на страницах центральной прессы лишь А. Зоркий выступил в поддержку фильма, некоторые — немногие, правда,— присоединились к официальной точке зрения, остальные благоразумно промолчали. Да и я сам отважно пишу положительную рецензию на «Женю, Женечку...» через двадцать лет.
Конечно, нынешние молодые зрители будут смотреть фильм Владимира Мотыля и Булата Окуджавы не моими, затянутыми сильной ностальгической пеленой глазами. Но, буду надеяться, они почувствуют искренность «Жени, Женечки...» и догадаются, что жизнь не имеет ничего общего с казенным, насаждавшимся сверху оптимизмом, который якобы должен быть присущ всем советским людям вне зависимости от того, что вокруг них происходит.
Всеволод Ревич
«Советский экран», № 7, 1989 год
