Быть чьей-то любовью - большая ответственность. Первая любовь делает вас неузнаваемым, меняет ваше настоящее, направляет будущее. Это не мистика, а реальность, к которой, конечно же, приложил руку великий сценарист и режиссер всего сущего на Земле и в высях небесных, вершитель судеб и создатель миров…
1.
Моей первой любовью было Кино. Раз и навсегда меня заворожил и взял в плен язык этого таинственнейшего искусства, в правдоподобии уступающего разве что самой жизни. А следом случилось и другое: влюбленность в киноактера. И эту участь со мной разделила Люда - моя лучшая подруга и такая же фантазерка и мечтательница.
И сейчас, когда нас с ней разделяет тысяча километров, 30 мая, в день Его рожденья и 22 августа – в день смерти, мы всегда вспоминаем о величайшем чуде, дарованном нам в ранней юности. Мы можем говорить о чем угодно, а можем молчать о прошлом, по-прежнему чувствуя его за плечами.
Хотя мы с подругой и хорошо учились, но, как большинство школьников и студентов, периодически удирали уроков. Мы не ходили «на шатал», чтобы бесцельно прожигать «внеурочное» время, а целенаправленно шли к Людмиле. Моя мама работала в вечерней школе и днем была дома, а у Люды все были на работе. Шкафы в ее квартире были полны интересной нешкольной литературы – начиная с художественной литературы всех времен и народов и заканчивая историей живописи и большой медицинской энциклопедией.
Иногда мы вместе читали и просматривали книги и репродукции. Но чаще всего садились за письменный стол и писали… очередной сценарий. Действующими лицами в сценарии неизменно были две девочки и Шурик (нами на эту роль предполагался актер Александр Демьяненко). Тот самый Шурик, явленный на свет Божий сценаристами Слободским и Костюковским и обэкраненный гениальным режиссером Леонидом Гайдаем.
Кстати, как я узнала позже, Демьяненко, хорошо учась в ГИТИСе, очень много прогуливал. Посреди занятий он мог поднять руку: «Можно выйти?». Он шел на вокзал и уезжал домой, в Свердловск. Пропусков занятий у Демьяненко было в несколько раз больше, чем у всего курса…
Но вернемся к сценарию. Нам и в голову тогда не приходило, что использовать чужие персонажи, продолжать сюжеты чьих-то фильмов – не только бесперспективно, но и противозаконно. Забегая вперед, скажу, что Люда в будущем стала юристом и специализировалась… по авторскому праву. Но в юные годы по этому поводу мы пребывали в счастливом неведении. Каждый вечер, каждый свободный час мы придумывали новые приключения, в которые могли вписаться вместе с Шуриком и знаменитой троицей – Трусом, Балбесом и Бывалым.
Об Александре Демьяненко мы знали всё. Точнее, практически все, что было когда-либо напечатано в советской прессе и прессе социалистических республик. Для этого пришлось подписаться на «Советский экран» и постоянно скупать в киосках все польские и чешские журналы о кино, чтобы не пропустить ни абзаца, ни строки, ни упоминания о Нём…
А еще у меня был толстенный альбом с фотографиями Александра Демьяненко и несколько стопок с вырезками из журналов и … афишами к фильмам, где он снимался. Афиши у художников кинотеатров для меня выпрашивала и выкупала двоюродная сестра. А однажды, когда ей вовремя не удалось приобрести афишу, она украдкой сорвала ее со стены кинотеатра. Это была первая и последняя чужая вещь, взятая ею без спроса.
2.
Закончив сценарий, мы послали рукопись Леониду Гайдаю. Нет, не на Мосфильм, а домой. Как мы нашли его адрес? Это была отдельная эпопея.
Мы забросали редакцию «Советского экрана» письмами с просьбой, мольбой, требованием - написать адрес Гайдая, которому нам, ну чуть ли не по жизненным показаниям необходимо послать рукопись. Кажется, на седьмое письмо, кто-то из сотрудников редакции сжалился или сдался, и адрес нам прислали. Сценарий мы отослали, переписав все в новую общую тетрадь. А месяца через полтора, аккурат к восьмому марта (оттого я и перестала любить этот всеобщий женский праздник), когда мы уже не ожидали ответа, он пришел.
Леонид Гайдай выслал назад нашу общую тетрадь (заботливо заметив, что, должно быть, у нас это единственный экземпляр) и небольшое письмо-ответ, написанное от руки, размашистым почерком. И ответ этот был немедля оплакан в два голоса. После чего были сделаны выводы: надо жить дальше. Жить и творить.
А в письме Леонид Иович сообщал, что сценарий прочитал (о чем свидетельствовали и пепел сигарет между страницами, и терпкий запах, исходящий от тетради), но ставить по нему фильм нельзя, так как сценарий любительский. И не стоит, уверял он, использовать чьи-то темы и персонажи, правильно находить свои. И еще он посоветовал нам писать про то, что мы хорошо знаем, например… про школу. Последнему совету мы так и не вняли. Школа – это то, чего нам хватало и в жизни, что было известно изнутри, исчерпано и неинтересно. Через несколько дней мы отошли от потрясения и… сели писать новый сценарий. Тоже про приключения. Тоже с эксцентрикой. Но без Шурика…
Нет, мы не всегда витали в облаках, живя одной лишь киношной жизнью и новостями. Нам нравились и наши ровесники. Но так уж случалось: каждый из них хоть чем-нибудь был похож на Него. У одного была такая же вдохновенная шевелюра, у другого - вздернутый нос и очки от близорукости... В девятом классе в поле нашего чувствования попали друзья – Сергей Бурин и Виктор Глухов. И нам захотелось как-то соединить несоединимое: вечное кино и сегодняшнее увлечение.
И побывавшую в руках Леонида Иовича рукопись, наш бесценный трофей, оторвав на время от сердца, мы решили дать на прочтение своим знакомым, Сергею и Виктору, внимание которых нам очень хотелось привлечь. Но если бы они могли понять, что этот шаг означал нечто больше, чем просто признание в любви…
На назначенную встречу Сергей и Виктор пришли не одни. С ними были двое зрителей, на которых они и сработали. Забрав у нас сценарий, они договорились вернуть его через час на том же месте.
Когда у мужчин (даже юных) появляются зрители, сами они становятся режиссерами, сценаристами и актерами – кем угодно. Только вот, далеко не всегда - героями. И при таком раскладе может даже получиться интересное «кино». Но, увы, оно не всегда бывает добрым.
Я бы не вспоминала сейчас эту трагикомическую историю, если бы не одна фантастически любопытная деталь. Детская история имела некоторое продолжение во взрослой жизни. Но к этому мы скоро вернемся.
Через час четверка веселых друзей вернула нам тетрадь. За это время между страниц, которые недавно листал сам Гайдай (!!!), появилась шелуха от семечек. А на последней странице, вместо эпилога, была нарисована черная кошка, писающая на надпись: «Это все как жаль… Напишите продолжение и дайте нам…». Даже не знаю, что в ту пору больнее ранило наши наивные сердца - отказ Гайдая или это происшествие. А вот не надо отдавать святыни в непроверенные руки…
3.
Вскоре случилось то, чего мы ждали и боялись вот уже лет пять. В Баку, где мы тогда жили, приехала съемочная группа фильма «Мой добрый папа». Александр Демьяненко и Людмила Гурченко были заняты в главных ролях. Совершенно случайно мы узнали, что съемочную группу расселили в гостинице «Азербайджан».
И вот, в очередной раз, мы убежали с уроков (но причина-то уважительная!) Само учебное время мы называли «временем лишения свободы», и факт вылазки на свободу никогда не скрывали от родителей. Когда моя мама в тот день встретила нашего классного руковода, то на вопрос, почему Нонны и Люды нет в школе, бесхитростно ответила: «Демьяненко приехал!»
На этот раз судьба смилостивилась и выдала нам визу в Его реальную жизнь. Нам посчастливилось пересечься с Ним не только во времени пребывания на Земле, но и в пространстве…
Когда мы оказались под прохладными сводами гостиницы, вся съемочная группа отсутствовала. Только один остался в номере. Потому что подхватил простуду. Это был Александр Демьяненко.
Узнав об этом и выпросив у администратора номер его комнаты («Нам очень надо кое-что передать Александру Сергеевичу!»), мы подошли к двери. Возможно, если бы мы были уверены в таком повороте событий заранее, то не решились открыть ее. И вот надо было отворить дверь и перейти из одного измерения (мечта, фантазия, додумывание образа героя) в другое – туда, где герой становился явью, данной зрению и слуху… И мы этот шаг сделали.
Был теплый бакинский сентябрь. Он в обычной белой майке лежал на обычной гостиничной койке, головой к окну. Такой простой, близкий, домашний. Когда мы вошли, он кашлянул, чуть приподнялся на кровати и присел, укрывшись простыней. А потом совсем, как в кино, знакомым жестом взял с тумбочки очки и надел:
- Кто-то просил что-то передать? – услышали мы неповторимый, неподражаемый, лучший нас свете баритон.
- Никто не просил, мы с-сами...
Мы подошли ближе и, волнуясь, с чего-то все-таки начали разговор. А вскоре уже расспрашивали обо всем: какие съемки закончились, что еще впереди, сколько он пробудет в Баку…. Спрашивали о «Миссии в Кабуле», о «Рокировке в длинную сторону». Потом отдали ему свои по-детски наивные презенты и поспешно ушли.
Выйдя за дверь, я прислонилась к стене и…
Это было такое смятение всего, такая круговерть мыслимых и немыслимых переживаний: острая грусть, сладкая боль, горькая радость. В такие мгновения в душе нет места одной мысли, одному чувству – в ней рождаются и гибнут Вселенные, и мы, такие маленькие и беззащитные, тоже умираем и возрождаемся вновь. Чтобы выйти из этого горнила чуть иными.
4.
Через несколько дней мы узнали, что в одном из старых бакинских двориков, в самом центре города, недалеко от бульвара, будут съемки. После часовых блужданий мы нашли этот старый двор-колодец, с полощущимися в нем гирляндами простыней и маек. Двор в тот день превратился в съемочную площадку: операторы, режиссер, ассистенты, гримеры, массовка, десятка полтора зевак.
Людмила Гурченко сидела на завалинке и с высокомерно-отрешенным видом жевала пирожок. Демьяненко в рубахе с завязанными на солнечном сплетении полами, о чем-то шутил с гримершей, что-то подправлявшей кисточкой в его лице. Наверное, с тех пор я так люблю, когда мужские рубашки бывают вот так вот завязаны…
Мы не раз читали о тяжелой работе киношников, но никогда не представляли, насколько съемки непохожи на приключение или праздник. Это действительно каторжный, а порой однообразно-нудный труд.
Снимался небольшой эпизод: отъезд семьи из города во время войны. Каждая реплика, каждый жест повторялись десятки раз. И реплики уже повторяла вся детвора во дворе. Какая-то деталь все время не устраивала режиссера Игоря Усова. И грузовик то въезжал «в кадр», то снова покидал его.
Мы с Людой стояли возле высокой кирпичной стены двора-колодца, ловили и запоминали каждую Его реплику, каждое брошенное во время перерыва слово, обрывки фраз, долетавшие до нашего слуха: «Алё, Усов!», «Эта мизансцена…»
В один из перерывов он неожиданно резко повернул к нам, подошел очень близко и заговорил. И пока он говорил, никто из массовки и многочисленных родственников костюмеров, гримеров или ассистентов не сделал ни шага, никто не прервал и не скомкал нашу короткую и столь желанную беседу. Потом, когда он попрощался и отошел, к нам подбежали сразу несколько человек и стали расспрашивать, кто мы такие и почему «Шурик» пожал каждой из нас руку.
А он просто благодарил нас за наше прошлое «посещение больного», спрашивал, куда будем поступать после школы. Во ВГИК, ответили мы, и тогда он посоветовал обязательно выбрать что-то неизбитое для своего репертуара:
- Я вот читал Аркашку Несчастливцева из «Леса» Островского. Члены комиссии из года в год слушают одни и те же монологи, и им это так надоедает… И, - добавил он, улыбаясь, - только говорите там громче, иначе никто вас не услышит.
Опустив глаза, я многозначительно сказала, что умеем говорить громко, и только здесь и сейчас мы говорим тихо. Прощаясь, Демьяненко спросил:
- А, может быть, мне тоже вам что-то подарить на память… или, - улыбаясь, он чуть заметно прищурил глаза, - дать автограф?
Автограф? Удивились мы, и с детским пылом объяснили: Нет! Нам не надо автографа, ведь мы же «не как другие, у нас все иначе»! И Он все понял, перестал улыбаться и крепко пожал напоследок руки…
У Него были необыкновенные руки. Мы знали их по экрану. Они были очень аристократичными, но при этом пальцы были не тонкие и худые, а холеные и чуть пухлые. Когда я много лет спустя одному из известных экспертов-криминалистов сказала, что, прежде всего, почему-то смотрю на руки, и, если руки не нравятся, значит, не нравится и человек, то он ответил:
- Женская интуиция вас не подвела: руки, их форма, жесты, могут рассказать о человеке если не все, то очень много.
Через несколько лет я вышла замуж за человека, который не был похож на Шурика. Но он тоже представлял собой некий тип интеллигентного недотепы, которого Демьяненко играл почти всю жизнь.
5.
Во ВГИК в год нашего окончания школы приема не было. Но мы с Людой все же поехали в Москву - поступать в театральный. Не поступили, расстроились, но скоро смирились. Она подала документы на юрфак , а я – на филфак. И это не удивительно. Кино было первой, сильной, и все же не единственной любовью. Жажда самовыражения толкает нас к разным источникам живительной влаги самопознания и самодарения. И возле одного из них мы можем остаться надолго.
Лет через десять в Баку приезжала труппа питерского театра «Приют комедиантов», в которой был и Он. Он здорово постарел и сильно изменился. Журналы писали о его пристрастии к алкоголю, которое он не мог его побороть. Я не пошла в театр - не могла представить себе другого Демьяненко. С другим лицом, другой походкой. И только голос у него всегда оставался прежним.
Были ли это предательством с моей стороны? Не знаю. Юношеский максимализм не способен простить мечте ее несовпадение с самой собой.
А спустя еще несколько лет, 22 августа 1999 года я услышала по телевидению, что он умер, не дожив немного до запланированной операции на сердце…
И все. Черта проведена. Я никогда не увижу его на сцене, никогда не заглажу свою вину перед собой, прежней. Никогда не расскажу ему, кем стала та девочка, которой он пожелал стать актрисой. Никогда не подарю ему своих книг - стихов, рассказов. «Ни-ког-да!» Какое это бескомпромиссное, страшное, бесчеловечное слово!
***
Как-то, уже живя в маленьком приволжском городе, я узнала, что Виктор, тот самый, который некогда с компанией, грызя семечки, читал наш полудетский сценарий, окончил ВГИК и возглавляет один из крупных в России киноконцернов. Его имя и фамилия нередко значилось в титрах кинофильмов, как имя продюсера или директора картины. А секретарем у него работала Саша, подруга моей дочери, прежде жившая с нами в Баку, в одном доме, одном подъезде.
- Неужели это тот самый Витя Глухов? Из нашей 214-ой школы? Это он? Такой симпатичный шатен, с пышной каштановой шевелюрой… - спросила я Сашу.
- Ну, Виктор Владимирович, конечно, симпатичный, но никакой пышной шевелюры у него нет. Вы что-то путаете.
Нет, я ничего не путаю. Просто время сметает не только шевелюры, но и, как говорится в одной давней рекламе, города и цивилизации…
«А все-таки первый сценарий, который он читал в жизни, - подумала я, - был наш с Людой сценарий».
**
В 2000-ом году в наш город в очередной раз заехала писательница из Саратова Вера Львова. С Верой мы были знакомы давно. В Саратове она издала пару-тройку моих повестей. Они вышли в сборниках, и за одну их них я даже получила премию в конкурсе «Новые имена». Верка – это ураганный ветер, каждый час меняющий свое направление. В тот день она рассказывала о своей прошлогодней поездке на Черное море, куда на какой-то фестиваль приезжали и наши киноактеры. Среди них был и Демьяненко. Выслушав ее сбивчивый рассказ о встречах со звездами, я вздохнула:
- А я так и не успела подарить ему свою книжку. Если бы я это сделала…
Вера положила свою маленькую энергичную руку мне на плечо и на удивление серьезно и медленно произнесла:
- Я это сделала. Я подарила ему сборник. Первой в нем была твоя повесть, и когда он открыл ее, там была твоя фотография...
Значит, мы все-таки встретились. Встретились с ним глазами, перед тем, как он первым ушел за черту. Конечно, он не узнал на фото ту робкую девочку, которая вполголоса говорила ему в старом дворике о чем угодно. И молчала о своей любви. Любви, которая никуда не уходит, пока жив один из участников кино. Кино под названием «жизнь»…
Нонна Алиева
Ноябрь 2010 года
