95-16

Ян Рудский

   Подвал
 
   Траубе знал, что должен умереть. Время шло, и туман­ные поначалу подозрения постепенно превращались в ужа­сающую уверенность. Он пугливо озирался, потирая влаж­ные от волнения ладони, и его смятение все возрастало.
   Он лежал на своей кровати одетый, в ботинках. Не разде­вался, потому что стыдился своего хилого тела, и не хотел, чтобы его видели чужие глаза и обряжали чужие руки. Правда, потом все это будет безразлично, но все-таки…
   В комнату вползли сизые сумерки, серым унылым тоном окрасили стены. Сквозь ставни пробился густой звон далеко­го колокола. Бронзовый отзвук ударов дрожал в пустоте, словно неизвестный звонарь отсчитывал последние секунды. Ощущение горя и ужаса было таким острым, что Траубе почувствовал дурноту. Он перевел взгляд со спинки кровати на цветную олеографию: мельница, ручей, сад с кустами роз… Пятнадцать лет он не обращал внимания на эту мазню и лишь теперь заметил ее отталкивающее уродство. Он по­смотрел в угол комнаты, там затеки образовали на обоях грязные коричневые пятна.
   Траубе вздрогнул и прикрыл глаза. В глубине груди под­нялось тихое поначалу, мягкое покашливание, раздражая гортань, оно быстро нарастало, переходило в сухой, лающий кашель. С минуту больной захлебывался им, почти теряя сознание.
   Когда приступ кончился, Траубе вытер влажные уголки губ и взглянул на ладонь: кровь.
   — Ну вот, — беззвучно повторил он.
   Сложив руки, словно для молитвы, он посмотрел на бес­кровный свет лампочки, свисающей на побеленном шнуре. В маленьком стеклянном шарике отражалась темная рама окна. «Пятнадцать ватт», — подумал Траубе. Фрау Гекль не разрешила бы ввернуть лампочку посильнее… Нужда, скупость, нищета на каждом шагу. И так продолжалось пятнадцать лет!
   Он поселился здесь случайно, надеясь вскоре переехать. Шли недели, месяцы, Траубе привык и остался, хотя так и не перестал считать эту комнату лишь временным приста­нищем. Он постепенно обзавелся самым необходимым и про­должал существовать изо дня в день, ожидая неведомо чего. В последние годы затяжная болезнь убила в нем остатки энергии. Намерение начать жизнь сначала становилось все менее реальным.
   Пытаясь сдержать кашель, Траубе вспоминал давно ми­нувшие события. 1945 год. Все сулило тогда надежды, во всем была цель. Из закоулков сознания всплыли картины: лагерь, Шель, Джонсон, бомбежка, вой сирены.
   Траубе перенесся в прошлое. Он снова трясся в кузове мчавшегося грузовика. Их было четверо — серые, истощен­ные фигуры в выцветшей полосатой одежде. Сгорбив худые плечи, они сидят на корточках между ящиками. Напротив расселся широкоплечий солдат в черном мундире, с автома­том в руке и смотрел на узников тупым и словно неуверен­ным взглядом. Нетрудно было догадаться, что его тревожит: фронты и границы Третьего рейха суживались с каждым днем.
   Машина была нагружена ящиками и чемоданами с «лич­ным имуществом» доктора Бруно Шурике, прозванного в ла­гере Людоедом.
   Шурике был загадочной личностью. Он занимал в лагере длинный белый барак и вел там «научные исследования». Узники интересовали его исключительно как материал для опытов, и, что самое удивительное, никто из них не знал док­тора в лицо. Никто, кроме тех, кого забирали в белый барак. О проводимых там опытах ходили самые невероятные слухи. Иногда сквозь деревянные стены барака доносились жуткие крики. «Людоед работает», — испуганно шептали узники.
   Когда далекий, слышный сначала только по ночам гул орудий стал приближаться, Шурике начал потихоньку пере­бираться в другое место. Помог ему в этом брат, крейслейтер Шурике, владелец большой виллы в близлежащем го­родке Гроссвизен. Траубе вздохнул. Он увидел себя на грузовике, ехавшем по спокойному шоссе, среди зелени полей и перелесков. Небо было бледное и чистое. Подъезжая к первым домам городка, они услышали вой сирены.
   «Это они летят, они», — подумал тогда Траубе и сжал­ся, чтобы никто не заметил его возбуждения. Охранник тре­вожно глянул вверх, крепче сжал автомат и уже не сводил глаз с притаившихся заключенных. Водитель приба­вил скорость. Ящики и чемоданы прыгали на выбоинах шос­се. Дорога шла по центральной улице городка. Тревога, как видно, не произвела на жителей особого впечатления, на улицах царило оживленное движение. Навстречу промчалось несколько грузовиков с солдатами вермахта.
   Миновав большой тенистый парк, грузовик остановился у виллы крейслейтера Шурике, на окраине городка. Охранни­ки спрыгнули и открыли задний борт машины. Из дома вы­шла старая, высохшая женщина.
   Эсэсовец отдал честь.
   — Heil Hitler! Der Transport aus dem Lager, Frau Schuricke! ^[1]
   — Danke, laden sie bitte aus ^[2] .
   — Raus, raus! Ausladen! ^[3] —закричали охранники, разма­хивая автоматами.
   Узники принялись переносить ящики в подвал. Вой сирен утих. Вдалеке послышался гул моторов.
   — Schnell! Schnell! ^[4]
   Сцены из далекого прошлого оживали в усталом мозгу больного Траубе с необыкновенной отчетливостью. Он весь ушел в эти воспоминания, словно прячась в них от ужаса надвигавшейся ночи.
   Водитель вернулся в кабину. Один из узников забрался обратно в кузов, а троих охранник погнал в подвал с остат­ками багажа. Тощая жена крейслейтера стояла в холле, не­терпеливо барабаня по фрамуге двери костлявыми паль­цами.
   Траубе, с трудом тащивший два тяжеленных чемодана, как раз спускался по ступенькам в подвал, когда снаружи раздался оглушительный грохот. Зенитная артиллерия от­крыла ураганный огонь, гул ее орудий сливался с ударами бомб. Грохот нарастал. Казалось, рядом работает на полную мощность гигантская кузница. Вдруг где-то совсем рядом раздался сильнейший взрыв. Все зашаталось, послышался треск ломающегося дерева и обрушивающихся стен. Кто-то пронзительно крикнул.
   В грохоте этом что-то Траубе отбросило вниз, и он стук­нулся коленями о каменный пол. На согнутую спину посы­пался щебень. Вокруг было совершенно темно. Пыль щеко­тала ноздри, в рот набилась кирпичная крошка. Траубе вытер лицо и отряхнулся. Сквозь шум в ушах он смутно слышал зенитные очереди и взрывы бомб. Он вытянул руку и коснулся пальцами чьей-то одежды.
   — Wer bist du? ^[5] — спросил Траубе.
   Человек пошевелился, громко сплюнул.
   — Hoмер 14232, — и, помолчав, добавил: — Шель. А ты кто?
   — Леон Траубе.
   Голоса в темноте прозвучали глухо, невыразительно, по­том, занятые своими мыслями, узники замолчали на несколь­ко секунд.
   …Очередной приступ кашля, подкатившийся из глубин истерзанных легких, вернул Траубе к действительности. От кашля его изможденное тело сотрясалось, на глазах высту­пали слезы, пульс бешено колотился, истощенный болезнью организм, казалось, вот-вот прекратит сопротивление.
   Кругом были мрак и томительная тишина; чувство безыс­ходного одиночества охватило больного. Чтобы сократить ча­сы тоскливого ожидания, он снова вернулся в мир давно пережитого.
   Подвал. Пробираясь ползком сквозь груды щебня, они на­ткнулись на неподвижное тело охранника. Пальцы без труда узнали грубую шерсть мундира и кожаный ремень. Не заду­мываясь над тем, что немец, может быть, жив, они вынули у него из кармана спички, зажгли одну и увидели засыпан­ный обломками кирпича и штукатурки пол, заваленную об­ломками лестницу и грозные, глубокие трещины на своде.
   Траубе зажег еще одну спичку и наклонился над охранни­ком, который продолжал лежать без движения. Бесформен­ная бетонная глыба раскрошила ему череп. Скрюченные пальцы сжимали черный автомат.
   В углу кто-то застонал, это был третий узник, придавлен­ный громадным чемоданом. Когда его освободили, он сел и, держась обеими руками за голову, жалобно заныл:
   — Get me out… Get me out… ^[6]
   — Чего он плетет? — спросил Шель.
   — Хочет, чтобы его выпустили, — ответил Траубе. — Это американец Джонсон, он работал в бараке доктора Шу­рике уборщиком.
   Продолжая осмотр, они обнаружили проход, ведущий в глубь подвала. Тяжелая железная дверь была сломана, на разбитом косяке болтался замок.
   Они шагнули внутрь, озираясь с опаской и любопытст­вом. Солидность двери внушала опасения. Но за дверью ока­залось прекрасно оборудованное убежище. В углу стояли две кровати, над ними — небольшая книжная полка, в цент­ре — стол и несколько кресел. Вдоль стен тянулись полки, заставленные консервами, банками и бутылками. Хозяева подвала ничего не забыли: в убежище были даже радиопри­емник, большой бак с водой и примус.
   Дальнейшие воспоминания вспыхивали в мозгу больного беспорядочными обрывками.
   Снаружи не доносилось никаких признаков жизни, и уз­ники пришли к заключению, что бомба полностью разруши­ла здание, а их сочли погибшими. Они понемногу успокои­лись. Американец пришел в себя и угрюмо вышагивал из угла в угол. Шель обследовал вентиляционную систему: све­жий воздух поступал в подземелье по железной трубе в по­толке. Для троих узников в мире, ограниченном толстыми стенами подвала, наступило своеобразное равновесие. Шла война, были бомбежки, гибли люди, и о них все забыли. Убедившись, что радиоприемник питается от аккумулятора, они с интересом слушали сводки военных действий, спали, ко­ротали время в долгих беседах.
   Траубе прекрасно помнил худого неунывающего Шеля. Поляк рассказывал о жизни в оккупированной Варшаве, о своих невзгодах и приключениях. Немцы схватили его при передаче боеприпасов защитникам гетто. Он прошел все круги гестаповского ада, пока в один прекрасный день не очутился, избитый и измученный, в товарном вагоне идущего на запад эшелона. Год, проведенный в концлагере Вольфсбрук, не сломил Шеля. Стойко перенося боль, голод и стра­дания, молодой поляк верил в свою счастливую звезду, ве­рил, что военному кошмару скоро придет конец.
   Пол Авел Джонсон принадлежал к совершенно иной ка­тегории людей. Этот худой, крутолобый, с длинным носом и подвижным ртом верзила был по натуре мрачным скептиком. Он участвовал в войне в качестве штурмана эскадрильи бом­бардировщиков. В районе Ганновера он выпрыгнул из горя­щей «дакоты», раздобыл каким-то образом гражданскую одежду и начал одиночный марш на запад, пытаясь про­браться во Францию, однако был задержан патрулем немец­кой жандармерии и попал в лагерь Вольфсбрук.
   Молчаливому штурману повезло. В январе 1945 года, че­рез месяц после ареста, комендант лагеря решил воспользо­ваться помощью американца в изучении английского языка. А поскольку эти занятия должны были храниться в глубокой тайне, Джонсона направили на работу в стоявший особняком барак доктора Шурике. По вечерам пленного под конвоем приводили в кабинет коменданта, а на ночь запирали в ка­мере-одиночке.
   На вопросы Шеля и Траубе Джонсон отвечал неохотно. Впрочем, разговаривать с ним было трудно. Он плохо знал немецкий язык, а английская речь Траубе тоже оставляла желать лучшего. Вечерами Джонсон с волнением слушал по­следние известия из Лондона. Это были единственные мину­ты, когда его угрюмое лицо озарялось подобием улыбки. «Thеу'rе coming», ^[7] — сообщал он товарищам. И в ответ на их вопросительные взгляды пояснял: «Идти, English and Russian, идти Берлин, see?»
   В сводках сообщалось о приближении советских войск к германской столице. Западный фронт тоже проходил недале­ко. Шель по нескольку раз на день влезал на стул и, прило­жив ухо к отверстию в вентиляционной трубе, пытался уло­вить звуки сражения. На девятый день к вечеру он несколь­ко минут прислушивался, затем замахал руками и спрыгнул на землю.
   — Стреляют! Ты слышишь, Траубе? Палят на всю ка­тушку!
   Джонсон, догадавшись по жестам, о чем речь, влез на стол и тоже приложил ухо к трубе.
   — Jes! — подтвердил он возбужденно. — They're figh­ting! ^[8]
   Еле уловимый шорох у входных дверей оборвал нить вос­поминаний. Больным снова овладел страх. Он пытался вы­звать в памяти картины прошлого. «Виллис», американец с жевательной резинкой во рту… развалины… горячее какао…
   Нет! Неправда! Кругом была только ночь, полная ужаса и одиночества.
   Где-то скрипнула лестница. Траубе пытался уговорить се­бя, что это просто игра воображения, но его охватил паничес­кий ужас. Он испуганно вслушивался в тревожную тишину. На мгновение промелькнула мысль о спасении. Ему захоте­лось вскочить, бежать из этой темной комнаты, из этого ужас­ного дома, бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше, лишь бы спастись. Но он был прикован к постели.
   Траубе лежал, словно в дурмане, тяжело, со свистом ды­ша и судорожно сжимая челюсти, чтобы не щелкать зубами. Бегство было бы бессмысленным, он это знал.
   На лестничной клетке у самой его двери скрипнула сухая доска. Траубе хотел подняться, но сил не хватало. Он с го­речью подумал о своем предательском теле, которое отказы­вается повиноваться именно тогда, когда требуется величай­шее напряжение всех физических сил. Дрогнула дверная руч­ка. Смертельный ужас исказил лицо больного. Он приподнял­ся на локтях. Сердце бешено колотилось. Из груди вырвался стон, похожий на рыдание.
   Траубе знал, что должен умереть…
 
   * * *
 
   Шель прикурил, погасил спичку и, затянувшись, продол­жал свой рассказ:
   — Работа осложнялась отсутствием нужного инструмента. Нам никак не удавалось очистить лестницу от щебня. Только уберем, как сверху, словно из огромной воронки, снова летит битый кирпич и штукатурка. Да и треснувший потолок мог обрушиться в любую минуту.
   Шель усталым движением протер глаза.
   — Словом, мы работали как сумасшедшие, чтобы поско­рее выйти оттуда. Подвал казался нам — да и был на самом деле — могилой, из которой нужно выбраться во что бы то ни стало. После тридцати шести часов бешеной работы я по­чувствовал движение свежего воздуха. Дальше было уже про­сто. Когда мы прорыли достаточно большое отверстие, я осто­рожно выполз наружу. Увидел огромную площадь, сплошь покрытую развалинами, остовы разрушенных зданий, разорен­ный парк, сломанные и обгоревшие деревья. Там, где раньше была улица, люди в запыленной одежде набрасывали кана­ты на острые выступы стен и тянули до тех пор, пока стена не рушилась, поднимая столбы пыли. Неподалеку стоял зеленый «виллис», рядом с ним двое черных как смоль американских солдат любезничали с рослой, грудастой немкой. Мы все вы­лезли, Джонсон подбежал к солдатам и крикнул по-англий­ски: «Не стреляйте, мы узники концлагеря!» Помолчав, Шель продолжал:
   — Нам предоставили квартиру, обеспечили одеждой и продовольствием. Джонсона сразу же объявили героем и че­ствовали по любому поводу. Потом он, кажется, получил ка­кую-то медаль и повышение. Вскоре он начал работать в ко­миссии по денацификации и поселился в отдельной квартире. Насколько мне известно, он остался жить в Германии.
   Шель замолчал. Сквозь закрытые ставни доносился шум автомобилей, лязг трамваев. Главный редактор газеты «Вроцлавская трибуна» взглянул на него испытующе. Он знал его много лет и ценил как добросовестного, инициативного работ­ника. Они вместе начинали в этой газете. Теперь он возглав­лял там зарубежный отдел. Их разговор в тот вечер был связан с предстоящей поездкой Шеля в ФРГ.
   Слушая рассказ Шеля, главный не мог отделаться от впе­чатления, что он рассказывает не все и что за его воспомина­ниями кроются другие, значительно более важные дела.
   — А Траубе? Что стало с ним?
   — Траубе остался тем же меланхоликом и неудачником, каким он, в сущности, был всегда. Он шел по жизни, отяго­щенный грузом всевозможных комплексов, у него была неиз­лечимая мировая скорбь и какая-то обида на весь свет. Комп­лексы появились еще в раннем детстве. Траубе нам расска­зывал о себе. Он из бедной семьи, отец у него был еврей, ла­вочник. Мать — сварливая и вечно всем недовольная немка.
   Шель потушил сигарету.
   — Отец Леона умер в 1938 году. Когда началась война, мальчику пришлось бросить учебу. В 1940 году его арестова­ли из-за какого-то пустяка. Мать, чтобы спасти собственную шкуру, стала ревностной нацисткой и отказалась от своего «нечистого» ребенка. Рассказывая о ней, Траубе говорил: не «мать», а «женщина, родившая меня». Из концлагеря он вы­нес тоже не столько физические, сколько психические травмы. Помолчав, Шель добавил:
   — Траубе остался в Гроссвизене. Писал он мне редко, ра­за по два в год. А в последнее время мы обменивались уже только открытками.
   — Вы его навестите?
   — Да, наверное, я заеду в Гроссвизен и повидаюсь с ним.
   — У вас уже все готово к отъезду?
   Да, я получил паспорт, визу, билет, обменял деньги.
   — И едете завтра?
   — В восемь утра.
   Главный редактор встал.
   — Знаете, Шель, несмотря на нашу продолжительную и вроде бы обстоятельную беседу, у меня такое ощущение, что вы умолчали о самом главном. Пожалуй, репортаж о жизни в ФРГ не единственная цель вашей поездки. Не знаю, каковы ваши планы, и не стану допытываться. Если б вы хотели, вы бы рассказали мне сами. Я уверен, что вы не совершите никакого безрассудства. — В ответ на возмущен­ный жест Шеля он быстро добавил: — Нет, нет, я не думаю, что вы можете остаться там, это было бы…
   — Безумием! — докончил Шель с улыбкой. — Не беспо­койтесь. Признаюсь, там есть дела, которые меня интересуют, но все настолько туманно, что не стоит об этом говорить.
   Главный протянул руку:
   — Значит, все в порядке. Желаю счастливого пути.
 
   * * *
 
   Медленно шагая к трамвайной остановке, Шель размыш­лял о событиях последних дней. Завтра он покинет Вроцлав. Вспомнилось бурное послевоенное время. Он приехал сюда чужой, никому не нужный. Город встретил его неприветливо. В полуразрушенном здании вокзала толпились крикливые женщины, солдаты, штатские, пугливо озиравшиеся мешоч­ники. В закоулках торговали консервами, сигаретами, вод­кой, радиоприемниками — всем чем угодно. Завсегдатаи вар­шавских рынков, торгаши из Вышкова и Малкани, из Кутна и Петркова использовали здесь свой оккупационный опыт.
   Огромный город представлял собой мрачный лабиринт развалин. От большинства домов остались лишь обломки стен или обгорелые трубы. Тротуары и мостовые были из­рыты воронками. Осколки бомб сорвали скульптуры и фрес­ки со средневековых зданий рынка.
   Шель вздрогнул. Отгоняя неприятные воспоминания, он взглянул на темную воду городского канала. В ее гладком зеркале отражались деревья. Он быстро прошел мимо обни­мавшейся парочки, мимо ярко освещенных витрин универма­га и пересек улицу. У Клуба журналистов остановился трам­вай. Шель вскочил на площадку и попытался восстановить прерванный ход мыслей.
   Беседа с главным редактором. Несмотря на полное к не­му доверие, Шель так и не рассказал о подлинной цели сво­ей поездки. Цели? Он задумался. Месяца два назад он по­лучил из Германии странное и довольно непонятное письмо. Он достал из бумажника сложенный вдвое белый конверт с адресом: Ян Шель, Вроцлав 8, Кленовая ул., д. 12, и сно­ва — в который раз — перечитал письмо, надеясь обна­ружить там какое-нибудь не замеченное до сих пор объяс­нение.
   «Дорогой Ян, — писал Траубе, — ты, наверное, будешь удивлен, долучив от меня непривычно длинное письмо. И уди­вишься ещё больше, узнав, что я прошу твоей помощи. Ты, несомненно, помнишь дни, проведенные вместе в подвале, и поэтому я не стану объяснять, почему обращаюсь именно к тебе.
   Как тебе известно, я с момента окончания войны живу в Гроссвизене. В последние годы мне привелось увидеть и ис­пытать много не только неприятного, но и несправедливого. Ряд событий свидетельствует о возрождении у нас прежних взглядов и традиций, но я хотел рассказать не об этом. Меня заинтересовал один невыясненный и загадочный вопрос, и я потратил массу времени и энергии, чтобы распутать этот по­истине гордиев узел. Недавно я совершенно неожиданно сде­лал ужасное открытие. Дело очень серьезное, но я очутился в таком положении, что не могу довериться никому. Ты жи­вешь в абсолютно ином мире, и только к тебе я могу обра­титься за помощью. Нужно, чтобы ты приехал ко мне или, если это невозможно, прислал какого-нибудь доверенного че­ловека. Повторяю: дело это чрезвычайной важности!
   Если противники узнают о моем открытии, они не оставят меня в живых, понимаешь? Мне очень страшно.
   Я пишу тебе два письма одинакового содержания и от­правлю их из разных мест. В каждый конверт положу по сто марок, чтобы ты не оказался здесь без средств сразу по приезде.
   Адрес у меня прежний. Повторяю: торопись, дорог каждый час!
   Шель медленно и тщательно сложил письмо. Две недели назад он предупредил Леона о своем приезде. Второе обе­щанное письмо так и не пришло… Впрочем, оно и не удиви­тельно: класть деньги в столь тонкий конверт было большой неосторожностью. Шель не догадывался, о каком открытии писал Леон, но понимал, что это связано с их общим дале­ким прошлым.
   Поездку в Германию не удалось бы так легко осущест­вить, но тут как раз редакция поручила Шелю, превосходно владевшему немецким языком, написать очерк о жизни и эко­номическом развитии ФРГ…
   Трамвай подъезжал к университету. На повороте заскри­пели тормоза. Фары встречного такси осветили на мгновение серые стены зданий. Напротив, в трамвае, Шель увидел сон­ные лица рабочих и степенную пожилую матрону, две моло­дые девушки болтали о предстоящей вечеринке. При мысли о том, что через два дня он увидит Гроссвизен, с которым связано столько ужасных воспоминаний, Шеля охватило смя­тение.
 
   Непредвиденные
   события
 
 
   Гроссвизен — тихий, живописный городок — просыпался. Занималось погожее утро. Первые лучи солнца выглянули из-за темнеющих на горизонте холмов. Пересекая бескрайние поля и луга, они врывались в окна низеньких домиков. Мо­лочник уже развез свой товар и возвращался домой. Стук по­возки по булыжной мостовой отдавался гулким эхом, пустые бутылки звенели. Узкие, извилистые улочки, старинная кир­ха и домики, украшенные средневековыми цеховыми вывес­ками, — все дышало бюргерским благополучием и покоем. Жители городка залечили военные раны, очистили улицы от развалин, построили новые дома, восстановили памятники старины.
   На вокзал, расположенный на окраине городка, вкатился короткий пассажирский состав. Скрипя тормозами, сопя и вы­пуская клубы пара, он остановился у одной из трех плат­форм. В окнах вагонов замелькали лица пассажиров. Не­сколько человек вышли.
   Дежурный полицейский прервал беседу с контролером и взглянул на направлявшихся к выходу пассажиров. Его взгляд остановился на Шеле, спускавшемся со ступенек вагона. Полицейский внимательно оглядел приезжего: карие глаза, широкие скулы и шрам, идущий от правого угла рта к носу, — все приметы сходились! Одежда и чемодан выда­вали чужестранца… Полицейский поспешил в дежурку к те­лефону.
   — Алло, говорит Меррик. Человек, о приезде которого мне велено сообщить, сошел две минуты назад с ганновер­ского поезда.
   — Да? А как он одет?
   — Спортивный коричневый костюм, белая рубашка, гал­стук в косую полоску, коричневые полуботинки. В руке жел­тый кожаный чемодан.
   — Хорошо, у вас все?
   — Да.
   — Благодарю.
   Полицейский Меррик повесил трубку и вернулся на пер­рон с приятным сознанием исполненного долга.
   Шель отдал свой билет контролеру и вышел в город. Он не спешил. Если Траубе работает, он все равно не уйдет из дому раньше семи часов. Жмуря глаза от яркого солнечного света, Шель озирался по сторонам, пытаясь вспомнить зна­комые места. Глядя на тихие двухэтажные домики пред­местья, он подумал, что пятнадцать лет назад город был больше и оживленнее. Или, быть может, это ему только ка­залось.
 
   Обгоняя торопившихся на работу людей, он с легкой не­приязнью прислушивался к звукам немецкой речи, пробуж­дающим тягостные воспоминания. Взгляд его упал на боль­шой щит, оклеенный яркими афишами. Городской театр ста­вил «Разбойников» Шиллера. Рекламы: Ovomaltine fur dein Kind — fur dich! Die beste Zigarette Erne 23! Во всю ширину щита тянулась надпись: Mach mal Pause, trink coca-cola ^[9] .
   Объявление с эмблемой железного креста призы­вало всех участников восточной кампании явиться на собра­ние. «Mit Auszeichnungen» ^[10] , — указывалось в объявлении.
   Из переулочка долетел запах кофе. Красные буквы вы­вески приглашали в «Молочный бар Джона». Шель вошел, сел за маленький круглый столик и заказал завтрак.
   В кафе было чисто и уютно. У стенки стояли два застек­ленных автомата. Один «торговал» сигаретами, второй проигрывал пластинки с популярными песенками.
   Официантка принесла чашку кофе, булочку и масло. Во время завтрака Шель думал о предстоящем свидании с Ле­оном. Впечатления от поездки немного рассеяли пессимизм, порожденный странным письмом Леона. Траубе, убежденный, что люди злы по природе, был склонен преувеличивать отрицательные стороны любого явления. Шель позавтракал, спросил, как пройти на Эйхенштрассе, где жил Траубе, рас­платился и вышел из кафе.
   Десятью минутами позже он подошел к старому трех­этажному жилому дому, поднялся по неровной, потрескав­шейся лестнице к двери подъезда и нажал кнопку звонка. Внутри послышался шум и чьи-то шаги. Дверь открыла жен­щина лет шестидесяти. Ее мышиного цвета волосы были со­браны сзади в пучок, в глубоких морщинах, казалось, осела застарелая пыль и грязь.
   Шель поклонился.
   — Здравствуйте, — сказал он. — Простите меня за столь раннее вторжение, но мне хотелось повидать Леона Траубе до того, как он уйдет на работу.
   — Траубе? Его здесь нет.
   — Он переехал?
   — Нет, он умер.
   Шель, потрясенный, растерянно молчал. Женщина смот­рела на него выжидающе.
   — Но ведь… он же писал… просил навестить… ждал меня…
   Старуха молча пожала плечами. В коридоре первого эта­жа кто-то вполголоса напевал популярную песенку.
   — Когда это случилось?
   — Три дня назад. Вчера его похоронили. Вы родст­венник?
   Шель заколебался.
   — Нет, — ответил он. — Но мы были хорошо знакомы.
   — Вы не немец? — продолжала расспрашивать старуха, косясь на его костюм и чемодан.
   — Я приехал из Польши.
   — Вот как! И вас отпустили?
   — Как видите.
   Наступило неловкое молчание. Старуха явно ждала, что­бы Шель ушел.
   — Вы не могли бы рассказать мне, как это произошло? Я получил от Траубе письмо… Совсем недавно… Он ждал моего приезда…
   Старуха еще раз окинула Шеля испытующим взглядом и проворчала:
   — Тогда лучше войдем. Заходите. Я не могу здесь боль­ше стоять, у меня молоко на плите осталось.
   Шель молча прошел за ней на кухню, на редкость гряз­ную и запущенную. Воздух там был пропитан противным запахом горелой капусты. На столе громоздились горы немы­той посуды, над жирными пятнами и остатками пищи жуж­жали тучи мух, рядом с грязными тарелками валялись пу­стые консервные банки. Жирная рыжая кошка вылизывала стоявшие под раковиной кастрюли.
   — Садитесь, — сказала старуха, подходя к газовой плите.
   Шель осмотрелся. На всех стульях была разбросана одежда. Он поставил чемодан, снял с одного стула пару грязных башмаков и сел.
   — Что вас интересует?
   — Все. Видите ли, фрау…
   — Гекль.
   Он поклонился.
   — Моя фамилия Шель. Старуха что-то буркнула в ответ.
   — Я познакомился с Леоном Траубе еще во время вой­ны. Мы были вместе в концлагере Вольфсбрук. После при­хода союзников я вернулся в Польшу, а Леон остался здесь. Мы переписывались, он знал, что я должен приехать…
   — Ах, вот что! — Фрау Гекль выпрямилась и, опустив глаза, сказала с деланной грустью: — Траубе повесился.
   — Что-о?!
   — То, что вы слышите, — повесился. На крюке от зана­вески. — Она сняла с плиты кастрюлю с молоком. — А зна­ете, в ту ночь я видела дурной сон, у меня выпадали зубы — это к несчастью! Сны никогда не врут. Утром, подметая площадку третьего этажа, я заметила, что дверь в комнату Траубе приоткрыта. Я постучалась, а когда никто не отве­тил, вошла и увидела его. Это было ужасно. Глаза выкати­лись, изо рта свесился фиолетовый язык. Боже мой! Я до конца своих дней не забуду эту картину! Потом пришла полиция… Вчера беднягу похоронили. На кладбище пришли два-три человека. Родных у него не было, мать умерла сра­зу же после войны.
   Шелю показалось, что он смотрит фильм, снимая который оператор забыл навести на резкость. Смысл случившегося до него не доходил: Леон — и самоубийство? Как это понять? Вспомнились строки из письма Леона. Здесь, в этом доме, несомненно, разыгралась трагедия, а он, Шель, приехал слишком поздно…
   — Я никак не ожидала, — продолжала старуха, видя, что гость молчит, — что такой тихий и воспитанный жилец может себе позволить подобное. Вы не можете представить, себе, как он меня опозорил и сколько мне все это стоило здо­ровья! Я вдова и едва свожу концы с концами, а такой слу­чай может надолго повредить моей репутации. Я понимаю, он был болен и несчастен, но ведь не обязательно сразу ве­шаться, к тому же у меня в доме.
   — Траубе был болен?
   — Неужели вы не знали? Он уже три года болел тубер­кулезом. Бедняга мучился ужасно! — Она вытерла глаза краем передника. — Врачи не сулили ему ничего хорошего. Но все равно это не причина, чтобы кончать с собой. Он прожил у меня пятнадцать лет и должен был пощадить мое доброе имя.
   Рыжая кошка, долизав кастрюли под раковиной, подошла к Шелю и терлась у его ног. Шель машинально погладил ее. Известие о болезни Леона было еще одной неожиданностью. Конечно, неизлечимая болезнь могла толкнуть Траубе на от­чаянный шаг, но как в таком случае объяснить его письмо и то, что, зная о скором приезде Шеля…
   — Леон работал?
   — В последнее время нет. Раньше он служил в налого­вом отделе городской управы, потом жил на пособие по бо­лезни. Уже месяца два, как он почти совсем не выходил из комнаты. Это был тихий и вежливый жилец…
   — Кто-нибудь ухаживал за ним? У него были знакомые, друзья?
   — Я же вам сказала, он вел очень замкнутый образ жиз­ни, почти никуда не ходил. Его тоже мало кто посещал, кро­ме врача, герра Пола, ну и этого мерзкого пьяницы Лютце. Где они познакомились — ей-богу, не знаю. Таких, как он, нужно…
   — Где он живет?
   — Кто?
   — Лютце?
   — Живет? Да он просто шляется из кабака в кабак. — Старуха презрительно скривила губы. — Говорят, у вас в Польше с пьяницами прямо беда?
   Шель пропустил этот вопрос мимо ушей.
   — Но ведь должен же Лютце где-то ночевать?
   — Когда он не ночует в вытрезвителе, то его можно най­ти в блиндаже за городом. Когда-то там было убежище. А по­чему вас это интересует?
   — Я приехал, чтобы повидаться с Леоном. После того, что случилось, мне хочется по крайней мере побеседовать о нем с его друзьями.
   Он достал пачку сигарет «Гевонт» и предложил старухе, но та отрицательно покачала головой. Шель закурил. Кошка, ис­пугавшись дыма, умчалась обратно к раковине. Кто-то бегом спускался вниз по лестнице. Фрау Гекль приоткрыла дверь.
   — Guten Morgen, Негг Heinrich! ^[11] — воскликнула она.
   — Моr'n ^[12] , — буркнули на лестнице.
   — Хороший день сегодня, не правда ли? — Не дожидаясь ответа, она закрыла дверь и демонстративно втянула носом воздух: — Это у вас польские сигареты?
   — Да.
   — Воняют ужасно.
   — Значит, — Шель опять пропустил мимо ушей ехидное замечание, — Лютце был другом Леона?
   — Ну, у пьяницы только один друг — бутылка шнап­са, — загоготала старуха, довольная своей шуткой.
   Не найдя пепельницы, Шель незаметно стряхнул пепел на грязный пол.
   — А кто этот Пол, о котором вы говорили?
   — О, это очень культурный человек. Он приходил нечасто, но, должно быть, знал Траубе очень давно. Они были на «ты». И мне кажется, что герр Пол давал вашему другу деньги. Да, он очень приличный человек. Работает в суде…
   — А как его фамилия? Ведь Пол — это имя?
   — Конечно. Его фамилия Джонсон.
   — Что-что?! А кто он по национальности? — Шель вско­чил со стула.
   — Американец или англичанин, — ответила фрау Гекль неуверенно.
   — Пол Авел Джонсон! — обрадовался Шель. Если это действительно их товарищ по подвалу, то он, несомненно, знает причину трагической смерти Леона.
   — Он работает в суде?
   — Да, в прокуратуре.
   Шель раздумывал, что ему делать. Он предполагал про­вести в Гроссвизене несколько дней, но теперь это потеряло смысл, и он решил уехать на следующий же день.
   — Фрау Гекль, — спросил он, — ведь комната Леона Траубе еще свободна?
   — Разумеется! Никто…
   — Очень хорошо, — перебил Шель нетерпеливо. — Вы не будете возражать, если я там поселюсь на пару дней? — Уви­дев, что хозяйка колеблется, он добавил: — Я уплачу за двое суток вперед.
   — Хорошо, — согласилась фрау Гекль, — но ведь я мо­гу поместить вас в другой комнате.
   — Спасибо. Я бы все-таки предпочел, если можно, занять комнату Леона.
   — Как хотите. Идемте, я покажу вам ее.
   Они вышли на площадку и оттуда по скрипучей лестнице поднялись на третий этаж. Старуха остановилась в конце ко­ридора, открыла дверь и, бросив испуганный взгляд на окно нехотя вошла внутрь. Шель одним взглядом окинул комнату: скудная и жалкая обстановка. Значит, здесь… Солнечные лучи освещали грязное окно, за стеклами которого виднелись ого­роды и тронутая желтизной зелень деревьев. Где-то неподале­ку громко кудахтали куры. Идиллический пейзаж успокаивал, рассеивал печаль. Шель повернулся к старухе.
   — Хорошо, фрау Гекль. Я здесь отдохну несколько минут, а потом постараюсь повидаться с Джонсоном. Не знаю, ког­да вернусь, может быть, поздно.
   — О, не беспокойтесь! До полуночи дверь не запирается. Потом нужно звонить, но я вам охотно открою. Если вам что-нибудь нужно — скажите… — Она снова покосилась на окно.
   — Нет, мне ничего не нужно, спасибо.
   — Когда будете уходить, — предупредила фрау Гекль, — не забудьте посильнее захлопнуть дверь, иначе замок не за­щелкнется. Вот так, — показала она. — Герр Траубе в по­следнее время всегда запирался на ключ, потому что от сквоз­няка дверь распахивалась, — добавила она, выходя.
   Шель облегченно вздохнул, услышав удаляющиеся шаги. Он сел, закурил и взглянул на покрытую пятнами крышку стола.
   Траубе болел три года. Когда состояние его здоровья ухудшилось, он бросил работу и жил на пособие. Судя по письму, он заинтересовался каким-то загадочным делом и сде­лал неожиданное открытие. Вероятно, это не имело отноше­ния к болезни, иначе Траубе упомянул бы о ней в письме. Два месяца назад, узнав что-то, по его словам, чрезвычайно важное, он написал и отправил два письма, из коих, кстати, сказать, дошло лишь одно. Раз он написал два письма, то, стало быть, опасался, что ему постараются помешать пере­дать информацию. Следовательно, материал, которым распо­лагал Леон Траубе, представлял для кого-то опасность. Две недели назад Шель написал Леону письмо, сообщая о своем приезде. По логике вещей Леон должен был бы до­ждаться его. Фактически же произошло нечто неожиданное и ужасное. Траубе покончил с собой чуть ли не накануне при­езда друга. Столь отчаянный шаг мог быть вызван только чем-то из ряда вон выходящим…
   Шель погасил окурок, поднялся и снова, на этот раз более внимательно, оглядел комнату. Здесь стояли никелированная кровать, стол, стулья, гардероб и эмалированный умывальник с кувшином. На стенке висела олеография, изображающая мельницу. Шель принялся обыскивать помещение в надежде найти хоть что-нибудь проливающее свет на недавние со­бытия.
   Ничего не найдя в кровати, он открыл гардероб. Внутри на перекладине висели три вешалки. Шель заглянул под газе­ты на полках, влез на стул, чтобы осмотреть гардероб сверху. Снял олеографию и отодвинул лист картона, прижимавший картину к стеклу. В заключение он вернулся к столу и вы­двинул ящик. Там лежали проспекты туберкулезного диспан­сера и старое приглашение на встречу бывших узников конц­лагеря в Вольфсбруке. Шель вынул ящик совсем и поставил на стол. Между задней стенкой и дном он заметил два засу­нутых в щель прямоугольных листочка и с надеждой выхва­тил их, но это оказались всего лишь рецепты на популярные успокоительные средства, выданные неким Карлом Менке, доктором. Шель кинул бумаги обратно в ящик и водво­рил его на место. Он осмотрел еще раз каждый уголок мрачной комнаты. Полиция, несомненно, забрала личные вещи покойного, решил он и принялся распаковывать че­модан.
   Уходя из комнаты, Шель несколько минут возился с дверью, которая никак не закрывалась. «Ах, да, — вспом­нил он, — фрау Гекль ведь предупреждала, что замок плохо работает».
   На лестнице Шель внезапно остановился. В его мозгу за­родилось сперва туманное, но быстро усиливающееся подо­зрение. Хозяйка сказала, что в день самоубийства Леона дверь его комнаты была приоткрыта. Прожив здесь пятна­дцать лет, Траубе, несомненно, знал дефект двери и, наверное, совершенно машинально закрывал ее как следует. И он не мог оставить дверь открытой, готовясь покончить с собой. Значит, после смерти Леона, но до прихода фрау Гекль в комнате был кто-то, кто не знал о дефекте двери и не сумел ее запереть. Кто? Конечно же, человек, желавший завладеть тем, что хранилось у Траубе.
   Шель понимал, что его рассуждения весьма произвольны, но все дело казалось ему по меньшей мере странным. Он ре­шил немедленно отправиться к Джонсону.
 
   * * *
 
   Несколько минут спустя после ухода Шеля в дом на Эйхенштрассе вошел высокий, широкоплечий мужчина в темно-синем костюме. Фрау Гекль встретила его удивленным вос­клицанием.
   — Я проходил мимо, — объяснил гость, — и решил узнать, как у вас дела.
   — Все по-старому. Работаю с утра до ночи. — Хозяйка вытерла мокрые руки передником. — Садитесь, пожалуйста.
   — Нет, нет. Я на службе, у меня времени мало. Вы уже нашли жильца на место покойника?
   — Что вы! На эту злополучную комнату не скоро найдет­ся охотник. Впрочем, — замялась она, — там дня два по­живет друг Траубе.
   — Друг?
   — Какой-то поляк. Приехал в гости.
   — К кому в гости?
   — К Траубе. Был потрясен, узнав о его смерти.
   — Он не спрашивал, как это случилось?
   — Я сказала, что Траубе болел туберкулезом.
   — А еще что?
   — Он интересовался, были ли у Траубе друзья. Я сказала, что не было никого, кроме Лютце и герра Джонсона. Спра­шивал, где живет Лютце и где работает герр Джонсон. С по­следним он, кажется, знаком и собирается его навестить.
   — Он вышел?
   — Десять минут назад.
   — Вы сказали ему, где живет Лютце?
   — Да, в блиндаже.
   — А больше он ни о чем не спрашивал?
   — Нет.
   Гость направился к двери.
   — С вами очень приятно поболтать, но мне нужно идти. Завтра, с вашего разрешения, я, возможно, забегу еще раз.
   — Конечно, заходите! Буду рада. Нас, стариков, мало кто балует вниманием…
 
   * * *
 
   Хозяин такси Фриц Нойбергер отодвинул пустую чашку на середину стола и прислонил к ней сложенную вдвое газету.
   — Опять вся первая страница об этом проклятом Конго, проворчал он, — можно подумать, что больше ничего на све­те не происходит.
   — Фриц! — позвала жена. — Тебя к телефону. Он отложил газету, встал и вышел в переднюю.
   — Нойбергер слушает.
   — Говорит 95-16. Поезжайте немедленно в блиндаж за городом, где живет Лютце. Машину поставьте подальше, что­бы он не мог разобрать номер. Дайте ему десять марок и скажите: «От друга на водку». Ясно?
   — Да, разумеется! — заверил Нойбергер.
   — Потом вернетесь в город и подъедете к зданию суда. Оттуда выйдет мужчина, темно-русый, рост около 172, со шрамом от правого угла рта к носу, в коричневом костюме спортивного покроя и белой рубашке. С ним будет, по всей вероятности, помощник прокурора Джонсон. Вы его знаете?
   — В лицо — да.
   — Хорошо. Так вот, нам нужно знать каждый шаг муж­чины в коричневом костюме. Не спускайте с него глаз. Доло­жите по телефону в 14 часов. Все.
   — Кто звонил, Фриц? — спросила жена, заглянув в перед­нюю.
   — Пассажир, — ответил Нойбергер. — Мне придется уехать на пару часов.
 
   * * *
 
   В начале десятого Шель подошел к зданию окружного суда. Он окинул взглядом строгие стены из темно-красного кирпича, высокие готические окна, черную надпись «Kreisgerichtsamt» над дверью и по широкой лестнице поднялся в холл.
   В указателе помещений было сказано, что прокуратура расположена в комнатах 8—10. По прохладному, пахнувше­му дезинфекцией коридору Шель прошел к двери с таблич­кой «Канцелярия», нажал тяжелую медную ручку и, слегка волнуясь, вошел внутрь.
   Джонсон сидел за большим письменным столом, завален­ным папками и бумагами. Шель узнал его сразу, хотя быв­ший штурман сильно изменился. У него был хороший цвет ли­ца, но лоб покрылся сеткой морщин, а поредевшие волосы плохо маскировали лысину. В левом углу комнаты девушка в черном халате быстро стучала на машинке. Джонсон вни­мательно читал какую-то бумагу. Лишь несколько мгновений спустя, почувствовав на себе взгляд Шеля, он поднял голову и спросил машинально:
   — Ja? Was ist los? ^[13]
   Шель не отвечал. Смущенно улыбаясь, он ждал, пока быв­ший товарищ по несчастью узнает его сам. Джонсон, не до­ждавшись ответа, пристально, с удивлением взглянул на по­сетителя и поднялся с места.
   — Не знаю… Я почти не верю своим глазам, — сказал он нерешительно, — но ведь… ведь… — и лицо его просияло.
   Приятели обнялись и, смеясь, радостно похлопывали друг друга по плечу. Машинистка с любопытством наблюдала не­привычную сцену.
   — Ян Шель! — воскликнул Джонсон, отстранясь. — Ты откуда, дружище?
   — С утреннего поезда.
   — Ну и ну, короля Таиланда я бы и то скорее ожидал здесь увидеть, чем тебя… Почему ты не писал? Впрочем, это неважно! Покажись, старина, как ты выглядишь? — Он потя­нул Шеля к окну.
   — Ого-го, ты возмужал…
   — Брось, брось! — засмеялся Шель. — Мы оба стали старше на пятнадцать лет. Ты тоже «возмужал», Пол.
   — Да, время бежит. Ну, рассказывай, как живешь и где — в Англии, в США или, не дай бог, за железным занавесом?
   — Именно там, Пол, и это совсем не «не дай бог». Я че­тырнадцать лет живу во Вроцлаве и очень доволен судьбой. А ты?
   — Что я делаю и где, ты видишь сам. А доволен ли я? На это трудно ответить в двух словах. Всяко бывает… Но ты садись… Или нет! Давай лучше уйдем из этой затхлой кан­целярии и спокойно побеседуем о былых временах. Ты не устал?
   — Нет, меньше всего мне хочется сидеть. Пошли.
   — Я выхожу, Эльза, — обратился Джонсон к секретар­ше, — Приготовь материалы к делу «Штейнер против Клейнбаха». Если меня будут спрашивать, скажи, что вернусь в две­надцать, в час.
   Девушка кивнула, бросила украдкой взгляд на Шеля и повернулась к машинке.
   Приятели вышли на залитую солнцем улицу. Шель, тро­нутый радушной встречей, забыл на мгновение о трагедии Леона и о своих сомнениях. Погода была на редкость хоро­ша, небо радовало глаз своей яркой голубизной.
   — Ты завтракал? — спросил Джонсон.
   — Да.
   — Ну, тогда пойдем в парк. Лучше всего беседовать там, где никто не будет пялить на нас глаза.
   Шель был немного удивлен, что Джонсон не приглашает его к себе домой. Словно угадывая его мысли, американец сказал:
   — У меня небольшая вилла за городом, но моя жена вста­ет не слишком рано, а мне не хочется, чтобы ты застал квартиру неубранной и составил себе дурное мнение о нашем доме.
   — Ты женился?
   — Да.
   — Поздравляю.
   — Спасибо. Я, разумеется, приглашаю тебя к нам на обед и на сегодняшний вечер. Погости у нас столько, сколько захочешь. А теперь расскажи подробно, как ты жил все эти пятнадцать лет.
   Они шли по центру, где в это время дня царило оживлен­ное движение. Среди машин преобладали маленькие «фолькс­вагены» и мотороллеры. Шелю бросилось в глаза большое ко­личество подростков с темной кожей и негритянскими чертами лица. Джонсон объяснил:
   — С 1945 по 1950 год в Гроссвизене стояла американская воинская часть, большинство которой составляли чернокожие граждане США. Как видишь, расистские теории Гитлера ока­зались несостоятельны…
   Джонсон был, должно быть, известной личностью в горо­де. Многие встречные приветствовали его.
   Шель рассказывал о своих переживаниях, трудностях, ра­боте и успехах. Джонсон слушал внимательно, расспрашивал о подробностях, но ненужных вопросов не задавал. Наблюдая за ним, Шель не мог не признать, что американец изменился к лучшему. В нем трудно было узнать молчаливого и замкну­того узника Вольфсбрука. Он прекрасно овладел немецким языком и говорил свободно, хотя и с несколько нарочитой четкостью, присущей людям, выучившим чужой язык уже в зрелые годы.
   Они подошли к краю большого парка. Деревья здесь бы­ли реже, за ними простирались залитые солнцем поля. У до­рожки стояла узкая доска с надписью: «Mach mal Pause, trink соса-cola» ^[14] .
   — Теперь свернем налево, — сказал Джонсон. — Тут не­подалеку кабачок с открытой террасой. В это время там еще нет народу.
   Шель пока не упоминал о Траубе. Ему хотелось сначала дать Джонсону возможность рассказать о себе.
   Ресторан «Красная шапочка» встречал посетителей ярки­ми пятнами тентов. На газоне были расставлены столики и стулья, окруженные замысловатой изгородью из стволов мо­лодых березок.
   Они сели за столик. Джонсон заказал две кружки пива, и Шель, не забывая об очерке, который ему предстояло на­писать, сказал:
   — А теперь, дружище, твоя очередь. Расскажи о себе о своей жизни.
   Джонсон вытер губы платком и задумался. Шель протя­нул ему пачку сигарет.
   — Не знаю, как они тебе понравятся…
   — Я их никогда не пробовал, но привык к своим «Кэмел». Может быть, и ты хочешь?
   Шель взял предложенную сигарету и протянул Джонсону зажженную спичку. Тот закурил и, затянувшись, сказал вдруг со злостью:
   — А мне постоянно не везло. Должен признаться, — про­должал он спокойнее, — что я слушал твой рассказ с некото­рой завистью. Я тоже пытался, и не раз, устроить себе спо­койную приятную жизнь. Но уже много лет меня преследует какой-то рок. Все, что сулило, казалось, большие надежды, всегда оканчивалось горьким разочарованием. — Он несколь­ко мгновений молчал вспоминая. — Первые годы после вой­ны были даже слишком многообещающими. После лагерного кошмара мир казался прекрасным, и я вкушал все его ра­дости, пользовался свободой и авторитетом. Немцы были необычайно покорны. Все их мировоззрение было заключено в словах: «Jawohl, mein Негг! Naturlich, mein Негг!»! ^[15] Черно­кожий солдат был для этих рьяных приверженцев расизма большим авторитетом, чем недавний крейслейтер. Немецкие женщины чрезвычайно благоволили ко всем, кто носил воен­ную форму.
   — Почему ты не вернулся в Штаты, Пол? — спросил Шель.
   — Почему?.. Я был бы там одним из многомиллионной массы маленьких людей. Здесь, в Германии, все обещало быть иначе. Работая в Комиссии по денацификации, я испытывал глубокое удовлетворение от возможности вершить судьбами тевтонских «сверхчеловеков». Это «Jawohl, mein Негг! Natur­lich, mein Негг!» продолжалось до 1950 года. Потом гражданская и государственная власть перешла в руки самих немцев.
   В то время я познакомился с Кэрол, семнадцатилетней краса­вицей — танцовщицей из ночного клуба в Ганновере. Она ка­залась воплощением всего, о чем может мечтать мужчина. Спустя месяц мы были уже мужем и женой. — Он глубоко затянулся. — Мы решили остаться в Германии. Это решение было отчасти вызвано предложением американской военной разведки, возложившей на меня обязанности офицера связи. Кстати, это статус-кво не изменилось, понятно? — Джонсон посмотрел Шелю в глаза. — Я сообщаю тебе это в строжай­шей тайне, Джон. Мы слишком много пережили вместе, чтобы нам нужно было скрывать друг от друга такие вещи. Впро­чем, — он несколько мгновений колебался, — мы еще вер­немся к этой теме и, быть может, сумеем найти общий язык…
   Шель взглянул на него с изумлением, но Джонсон невоз­мутимо продолжал:
   — Поскольку я до войны изучал юриспруденцию, то бла­годаря некоторой поддержке сверху сумел получить должность помощника прокурора. Занимая эту должность, можно видеть все, что творится вокруг… Но хватит об этом. Основная ра­бота, да и дополнительные обязанности меня в общем впол­не удовлетворяют. Беда в другом — в неправильном выборе подруги жизни. — Поймав недоуменный взгляд Шеля, он кив­нул: — Да, да, именно Кэрол. Она женщина злая и черствая, совершенно безнравственная, пренебрегающая общеприняты­ми этическими нормами. Кокетничает с первым встречным…
   В голосе Джонсона звучали горечь и разочарование, го­ворил он быстро, словно выплёвывая что-то очень невкусное.
   — Я пробовал наладить наши отношения, просил, убеж­дал, грозил. Кэрол каждый раз глубоко раскаивается и обе­щает исполнить все мои желания, но идиллия длится недолго… Ты не думай, что я хочу поплакать тебе в жилетку. Люди, как правило, таких вещей не понимают. Но на тебя я могу положиться.
   Шель сочувствовал Джонсону, хотя и не знал, как это вы­разить словами.
   — Ты можешь быть со мной откровенен, Пол, — сказал он. — Мне понятны твои переживания, и я рад, что время не разрушило нашу дружбу.
   — Да… подвал! Не каждый поймет, как связывает такое прошлое. Относительно Кэрол… Я вынужден был предупре­дить тебя… Возможно, она и на тебе будет пробовать свои чары, а мне бы не хотелось, чтобы из-за нее…
   — И не думай об этом, Пол, — перебил Шель. — У меня довольно крепкие устои!
   — Да, да, разумеется, — согласился Джонсон, проводя рукой по глазам.
   Шель поднял кружку и допил пиво. Его удивляло, что Джонсон до сих пор ни разу не упомянул о Леоне. Наверное, думал он, Пол так поглощен собственными заботами, что со­вершенно забыл о нем.
   — Жаль, что мы не можем спустя пятнадцать лет собраться втроем, — навел он разговор на интересующую его тему.
   — Увы, Ян, не можем, — тут же откликнулся Джонсон.— Не знаю, слышал ли ты? Леона вчера похоронили.
   — Да, я был на Эйхенштрассе и говорил с фрау Гекль, его хозяйкой.
   — И ты знаешь, как это произошло?..
   Шель кивнул. Играя пивной кружкой, он добавил:
   — Мы с Леоном переписывались.
   — Неужели? Я от него ни разу не слышал о тебе. Он во­обще был скрытен. Ну, и что же он писал?
   — Последнее известие я получил два месяца назад. — Шель достал письмо и протянул его Джонсону со слова­ми: — Прочти и скажи, что ты об этом думаешь.
   К столику подошла официантка, полная блондинка с весе­лыми глазами.
   — Не угодно ли еще пива?
   — Выпьем, Ян?
   — Да, пожалуй.
   — Принеси нам две кружки, — попросил Джонсон и при­нялся читать письмо. Кончив, он с сомнением покачал го­ловой: — Фантастика! Бедняга Леон!
   — Как понять это письмо, Пол? — Шель с любопытст­вом взглянул на него.
   — Надеюсь, это не единственная причина твоего приезда в Гроссвизен?
   — Нет, не единственная, но одна из главных. Согласись, что письмо звучит как крик о помощи.
   — Внешне — да. Могу ли я сказать тебе всю правду без обиняков?
   — Разумеется.
   — Леон Траубе в последние годы жизни был не совсем вменяем. Печально, но факт.
   — Что? Как же это случилось? Говорят, он болел?
   Светловолосая официантка принесла пиво, поставила его на картонные кружочки и ушла, покачивая бедрами. Прия­тели снова закурили.
   — Леон был тяжело болен, — рассказывал Джонсон, — и, по всей вероятности, умер бы естественной смертью еще в этом году. Но туберкулез был лишь одной из многих причин психического недуга.
   — Странно, что Леон в письмах ни разу не упомянул о своей болезни.
   — Он был очень скрытен и недоверчив. После войны мы не встречались, я вращался в совершенно другой среде, а он все стремился найти себе цель в жизни. Думаю, что это ему вряд ли удалось. Со временем он впал в депрессию, отвер­нулся от людей, замкнулся в себе. Когда выяснилось, что у него туберкулез, он окончательно потерял душевное равно­весие. Узнав о его бедственном положении, я предложил ему материальную помощь. Леон вначале отказался, а потом при­нимал деньги как должное.
   — А что ты думаешь об этом странном письме, Пол?
   — По-моему, оно плод больной фантазии. С полгода назад у Леона появилась какая-то, по его мнению, ужасная, тайна. Ему казалось, что он окружен врагами, и вообще у него была настоящая мания преследования. Он боролся с призраками и в конце концов потерпел в этой борьбе пора­жение, потерял последние остатки здравого рассудка и по­кончил с собой.
   Шель слушал внимательно. Логические доводы Джонсона объясняли странное стечение обстоятельств и рассеивали прежние подозрения.
   — Ладно, — сказал он, — но хотелось бы знать, что все-таки заставило Леона написать мне подобное письмо.
   — Понятия не имею. В последнее время он напустил на себя ужасную таинственность. Говорил о «темных силах», ко­торые его осаждают, но я затрудняюсь повторять его мрач­ные монологи. Да и вообще Леона нет в живых. Если он и напал на след какой-то тайны, то нам уже все равно не вы­яснить, что это было.
   — Вот именно, нет в живых! — буркнул Шель упрямо. — Интересно, как бы он объяснил свое письмо, будь он жив?
   — Возможно, его дух посетит тебя в полночь и откроет свои тайны, — пошутил Джонсон.
   — Послушай, Пол, не сочти меня навязчивым, но как объяснить, что Леон так ждал моего приезда и все же по­кончил с собой, зная, что я приезжаю?
   — Ты хочешь, чтобы я понимал мотивы поведения ду­шевнобольного? Такие люди в состоянии аффекта действуют вопреки самой элементарной логике.
   — Допустим. Но Леон отправил мне два письма, и одно из них не дошло. Разве это не странно?
   — Мы не знаем, отправил ли он оба. Он мог так напи­сать для пущей убедительности. Не забудь, что сто марок были для него большой суммой, а двести — целым состоя­нием. Я убежден, что он отправил только то письмо, которое ты получил.
   — Возможно, — согласился Шель без особого энтузиаз­ма. — Остался еще только один вопрос.
   — Именно?
   — Побывав у фрау Гекль, я решил остановиться в быв­шей комнате Леона. Старуха рассказала, что наутро после его смерти дверь в комнату была приоткрыта. Хотя… там испорчен замок и, чтобы закрыть, нужно крепко нажать, — произнося эти слова, Шель сознавал, насколько шатки и ту­манны его подозрения. Он пожалел, что вообще заговорил об этом. — Впрочем, все это несущественно, — заключил он. — Бедный Леон! Надеюсь, он находился под наблюдени­ем врача?
   — Конечно! Я сам привел к нему лучшего в нашем городе врача и платил за лечение.
   — Какой-то доктор Нанке или Минке…
   — Доктор Менке. Он не только крупный терапевт, но и специалист-психиатр.
   — Фрау Гекль упомянула также… — начал Шель и ос­тановился на полуслове. Что мог Джонсон знать о каком-то старом пьянице? Не имело смысла копаться в этих мело­чах. — Значит, дело Леона Траубе следует считать закры­тым? — спросил он после минутного молчания.
   — Вне всякого сомнения. У нас своих забот предоста­точно. Жаль, что мы не поддерживали связи, ты бы избежал разочарования.
   — Ничего не поделаешь. — Шель взглянул на залитую солнцем зелень парка. — Хватит о Леоне. Давай поговорим о чем-нибудь более приятном.
   — В таком случае слово предоставляется тебе.
   — Знаешь, Пол, подлинная цель моей поездки — собрать материал для очерка о ФРГ.
   — Очерка на какую-нибудь конкретную тему?
   — Нет. Мне бы просто хотелось к общим сведениям до­бавить пару зарисовок из повседневной жизни и, быть может, остановиться несколько подробнее на судьбе переселенных лиц…
   — Ну, переселенцы — вопрос чуточку щекотливый. В по­следние годы сюда понаехало много людей, которые благо­даря своей национальности рассматриваются как репатриан­ты. Их соблазнили перспективы больших пенсий, компенсаций и общего процветания. Эти люди — одна из серьезней­ших наших проблем.
   — В поезде я слышал, что близ Гроссвизена есть лагерь для таких лиц.
   — Да, на Веберштрассе. Ты хочешь там побывать?
   — Если можно…
   — Вход туда свободен. Но у тебя может создаться непра­вильное представление. Этот лагерь не делает чести нашему городу.
   Побеседовав еще немного, они вернулись в центр тем же путем, по которому пришли. Поравнявшись со зданием суда, Джонсон остановился.
   — К сожалению, мне нужно вернуться на работу. В три­надцать часов слушается дело, которое я веду, заменяя сво­его начальника. Жаль, что я не знал о твоем приезде, мне давно уже не приходилось ни с кем беседовать так откро­венно.
   — Я не знал твоего адреса и не мог предупредить.
   — Да, конечно.
   Прощаясь, Джонсон пригласил Шеля зайти к нему ве­чером.
   — Не знаю, удастся ли тебе приятно провести с нами вре­мя, — сказал он. — Это будет зависеть от многих обстоя­тельств.
   Шель ушел в смятении. «Так всегда в жизни бывает, — философствовал он. — Готовишься к чему-то, строишь пла­ны, заранее обдумываешь свои действия, а потом все полу­чается не так».
   Траубе! Великая тайна оказалась всего-навсего плодом больной фантазии. Это было бы смешно, если б не трагиче­ская развязка. Шель взглянул на часы: начало второго. Пора обедать.
   Он зашел в «Ресторан Шнайдера», реклама которого обе­щала посетителям, что они смогут «пообедать быстро и де­шево». Продолговатый зал был почти пуст. На высоком та­бурете сидела женщина, причесанная и накрашенная под Бриджит Бардо. Она окинула вошедшего быстрым оцениваю­щим взглядом и продолжала изучать меню, висевшее высоко над стойкой. Слева, у «играющего шкафа», стояла молодая пара. Девушка медленно жевала резинку, парень опустил монетку в отверстие автомата. «Fur immer dein»… ^[16]— запел слащавый тенор.
   После обеда Шель решил повидаться с Лютце, о котором говорила фрау Гекль. Он спросил дорогу у прохожего и не торопясь пошел, осматривая витрины и изредка останавли­ваясь, чтобы прочесть заманчивые рекламы.
   Следом за ним, на некотором расстоянии медленно дви­галось такси. Табличка «свободен» была спущена. Водитель внимательно наблюдал за ничего не подозревающим журна­листом.
   Блиндаж находился на дальней окраине. Его железобе­тонная крыша торчала из земли — молчаливое напоминание о войне… Шель остановился на пороге, осваиваясь с темно­той, переходящей постепенно в серый сумрак. Сверху сквозь узкое отверстие просачивался тусклый свет.
   Журналист стал понемногу различать предметы: большой прямоугольный ящик, похожий на шкаф, низкий топчан ря­дом с ним. Сколоченный из досок стол. От высоких серых стен веяло холодом и пустотой.
   — Герр Лютце! — голос ударился о стены и вернулся, искаженный эхом.
   Никто не шевельнулся, не ответил.
   «Наверное, он в городе», — подумал Шель.
   Он вышел на шоссе и беспомощно оглянулся кругом. Ря­дом не было никакого жилья, но вот вдалеке появился ве­лосипедист. День был теплый и солнечный, от лугов шел бодрящий запах свежей зелени. Шель взглянул на безоблачное небо и подумал с внезапной тоской, что то же небо прости­рается над Польшей…
   Велосипедист поравнялся с ним, и Шель узнал форму почтальона. На багажнике лежала объемистая сумка.
   — Одну минуточку! — позвал он.
   Почтальон, седой, сгорбленный старик, остановился: — Что вам угодно?
   — Я ищу герра Лютце. Дома его нет, — Шель указал на блиндаж. — Вы не знаете, где он работает и когда при­ходит?
   — Лютце? Да разве такие работают?! Это же запойный пьяница!
   — Мне очень нужно его повидать, а времени у меня в обрез.
   — Попробуйте спросить о нем в трактире «Корона» или «Сокол». Если он раздобыл несколько пфеннигов, то, навер­ное, пропивает их там. — Почтальон с любопытством взгля­нул на Шеля. — Вы не здешний?..
   — Я из Вроцлава.
   — О, а я из Ополе, — обрадовался тот. — Вы приехали насовсем?
   — Нет, только на неделю.
   — Я живу в Гроссвизене уже четыре года. — Он заколе­бался, но тут же продолжал, с опаской поглядывая на Ше­ля: — Мы с женой и сыном приехали в ФРГ в 1956 году. А вы здесь впервые?
   — Нет, я был в Гроссвизене пятнадцать лет назад. Про­сидел год в концлагере Вольфсбрук.
   — Вот как! — Почтальон смущенно вертел руль велоси­педа. — Но я у вас отнимаю время. Пойдемте вместе, мне с вами по пути; очень хочется узнать, как там у вас теперь жизнь.
   Они медленно пошли по шоссе. Шель отвечал на вопросы старика и слушал, в свою очередь, его историю.
   — Мы целый год прожили в лагере для переселенцев, — рассказывал почтальон. — Было трудно с жильем и с рабо­той. Местные жители нас не любят, считают, что мы лишаем их заработка.
   — А где вы работали в Ополе?
   — До сорок пятого я был начальником отдела в Arbeitsamt ^[17] , потом работал бухгалтером в правлении Красного Креста. Работа хорошая, и жили мы прилично, но знакомые уговорили поехать в ФРГ.
   — И вы не жалеете? Старик пожал плечами.
   — Чего ж теперь жалеть?! Что сделано, то сделано. Хуже всего был лагерь. Моя жена до того разочаровалась, что у нее испортился характер — сварливая стала, причитает без конца, все ей не то да не так. Сын ходит в школу. Записался в Bund Deutscher Jugend ^[18] … Но вам это, наверное, неинте­ресно?
   — Напротив! Очень интересно! А получить работу по спе­циальности вам не удалось?
   — Что вы! Полгода я не работал совсем, потом стал ох­ранником на складе. Оттуда перешел на консервную фабри­ку, там заработок лучше, но работа тяжелая. Ну, и наконец, один знакомый помог мне устроиться почтальоном.
   Они подошли к трактиру «Корона». Старик протянул Шелю руку со словами:
   — В странное время мы живем, да. Не знаешь, кого в чем винить, и ясно только одно — хуже всего приходится простому человеку.
   Он поехал дальше по дороге, низко наклонившись над рулем, а Шель вошел в трактир. Лютце там не оказалось, и журналист, следуя совету почтальона, спросил дорогу и вско­ре очутился у окруженного столетними дубами трактира «Сокол».
   Маленькие окошки выходили в сад. Над открытой дверью висела эмблема: сокол в лавровом венке. Стены были укреп­лены снаружи каменными контрфорсами. Все вместе напо­минало дряхлого, всеми забытого старика, задремавшего в тени ветвей.
   Прямо с мрачного крыльца Шель вошел в большую избу, пропитанную дымом и запахом пива. Он с любопытством осмотрелся: тяжелые бревна пересекали низкий потолок, сол­нечные лучи, проникающие сквозь маленькие стекла, осве­щали расставленные вдоль стен столы и тяжелые скамьи. Несколько человек пили пиво, крикливо переговариваясь, спра­ва от входа кто-то жадно глотал суп. Толстая, низенькая трактирщица, протиравшая стойку, взглянула на вошедшего, не отрываясь от своего занятия.
   Шель подошел к ней.
   — Мне нужен герр Лютце, нет ли его здесь? Трактирщица ткнула пальцем в один из темных углов.
   — Вот он сидит.
   Повернувшись туда, Шель увидел чью-то согнутую над столом спину. Мужчина в сером поношенном пиджаке сидел, облокотившись и закрыв руками лицо. Перед ним на середине стола стояла пустая рюмка. Шель направился к нему…
   — Лютце?
   Тот с трудом поднял голову. Его небритое лицо было бесцветно и сморщенно, как сушеный плод, белки глаз нали­лись кровью, затуманенные зрачки смотрели тупо и бессмыс­ленно.
   — Лютце? — повторил Шель.
   Глаза пьяного сузились. Он пытался вспомнить, кто такой этот подошедший к нему мужчина. Ничего не вспомнив, он снова равнодушно опустил голову.
   «Действительно, странного человека выбрал себе Леон в друзья, — подумал Шель, — фрау Гекль была права». Он сел рядом и слегка толкнул пьяного.
   — Лютце, — сказал он четко у самого его уха. — Если вы в самом деле Лютце, то я хотел бы поговорить с вами о Леоне Траубе.
   Слова дошли до его затуманенного сознания. Лютце вы­прямился и взглянул на Шеля.
   — Я приехал навестить Леона, вы понимаете? Говорят, вы с ним дружили?
   — Ты кто такой? — голос был низкий и хриплый.
   — Ян Шель, из Вроцлава.
   — Откуда?
   — Из Польши, я приехал к Леону, — повторил журна­лист медленно и громко, в надежде, что его слова вызовут в мозгу пьянчуги какие-нибудь ассоциации.
   — Н-да! — буркнул старик и громко икнул.
   — Вы были знакомы с Леоном, да?
   — А что? — буркнул Лютце, не проявляя ни малейшего интереса к разговору.
   — Леон был моим другом.
   — Леон? Что тебе нужно от Леона? Отстань от него… Что он тебе сделал, ты… эх… — крикнул Лютце и закашлялся. Переведя дыхание, он потянулся к рюмке, поднес ее к губам, запрокинул голову, но рюмка была пуста.
   — Niks! Verfluchter Dreck! — выругался он и повернулся к стенке.
   Шель подозвал трактирщицу и попросил принести немно­го шнапса и рюмку. Взглянув на Лютце с презрением, жен­щина пошла к буфету. Шель в ожидании заказа закурил. Получив графинчик, он наполнил рюмки.
   — Schnaps, Лютце!
   Взлохмаченная голова поднялась, глаза радостно сверк­нули.
   — Вкусно! — причмокнул пьяница, опрокинув рюм­ку, и взглянул на своего собутыльника с проблеском инте­реса.
   — Леон Траубе, — напомнил Шель.
   — Что тебе надо от него? — Лютце не отрывал глаз от бутылки.
   — Леон был моим другом.
   — У него не было друзей, — пробормотал Лютце и, по­глядывая исподлобья на незнакомца, спросил: — Ты кто та­кой, а?
   — Моя фамилия Шель. Я приехал из Польши, чтобы по­видаться с Леоном.
   Старик пытался понять услышанное, но был не в состоя­нии собрать беспорядочные обрывки мыслей.
   — Леона нет в живых, — пробормотал он, наконец, и, пугливо озираясь, добавил: — Его убили.
   Шель налил рюмки до половины и сказал:
   — Леон покончил с собой.
   На лице пьяного появилась хитрая гримаса.
   — Dreck! — он жадно проглотил водку. — Ты кто та­кой? — переспросил он упрямо.
   Журналист повторил свою фамилию.
   — Шель… Шель… — Лютце словно рылся в своей памя­ти. — Леон нашел чемодан, — сказал он внезапно.
   — Какой еще чемодан?
   — Шель, да? У меня есть для тебя кое-что. — Пытаясь засунуть руки в карман, Лютце пошатнулся и чуть не сва­лился на пол, но Шель вовремя подхватил его. — Леон ос­тавил для тебя чемодан, — бормотал он, лихорадочно роясь в карманах.
   — Какой чемодан?
   — Чемодан… из подвала. Это был золотой человек! — Ничего не найдя, он снова положил локти на стол и, глядя в пространство, повторил жалобно: — О, золотой человек! — По его щекам потекли крупные пьяные слезы.
   Шель окинул взглядом посетителей трактира. За одним из столиков толстый самоуверенный немец, размахивая труб­кой, рассказывал анекдоты. Несколько сидевших рядом муж­чин наблюдали за ними исподтишка.
   — Шель, — снова пробормотал Лютце, — Леон оставил одну вещь…
   — Какую? Говори же наконец! — Шель выходил из тер­пения.
   Пьяный наклонился к нему и прошептал таинственно:
   — Чемодан из подвала.
   Шель нахмурил брови, пытаясь понять, о чем речь. Под­вал… Чемодан… Леона убили… Он стал вспоминать разные эпизоды пятнадцатилетней давности, которые могли бы про­лить свет на эти слова. Да, действительно они вносили тог­да в подвал ящики и чемоданы. Но какое это может иметь отношение к смерти Леона? Какая связь между теми дале­кими событиями и трагедией, разыгравшейся в последние дни?
   — Кто убил Леона? — спросил он настойчиво. — Кто?
   Зрачки Лютце загорелись злобой.
   — Они! Узнали про чемодан…. Но заполучить его не сумели! — Лютце хлопнул кулаком по столу и хрипло, непри­ятно захохотал.
   — Кто — они? — Шель понизил голос до шепота.
   Но пьяный не расслышал. Смех перешел внезапно в ост­рый приступ икоты, сотрясавший худое тело. Судорожно гло­тая воздух, вцепившись руками в край стола, Лютце силился сохранить равновесие. Лицо исказилось гримасой муки и бес­силия.
   Шель смотрел на это отталкивающее зрелище с растущим отвращением. Трактирщица подошла к ним снова.
   — Он пьет с самого утра, — сказала она. — Не знаю, откуда у него деньги. — И, поколебавшись, добавила: — Могу ли я чем-нибудь помочь?
   — Да, — ответил Шель. — Если вы вызовете такси, я его отвезу домой.
   — Вы, наверное, не здешний? Простите, — добавила она быстро, — это, конечно, не мое дело. Но этого человека все знают как запойного пьяницу.
   — Да, но я все же думаю, что ему лучше вернуться домой.
   — Как вам угодно. Хорошо, попробую поймать такси. Приступ икоты постепенно стихал. Лютце, тяжело дыша, пытался что-то сказать, но из горла вырывались лишь нечле­нораздельные звуки. Журналист с нетерпением поглядывал на дверь.
   — Идите, такси ждет! — позвала трактирщица.
   Расплатившись, Шель помог пьяному подняться и выта­щил его на улицу. Шофер глянул на них внимательно и с неохотой открыл дверцу, говоря:
   — Надеюсь, он не запачкает машину?
   — Я вам компенсирую все расходы, — ответил Шель, толкнув Лютце на заднее сиденье.
   Доехали быстро. Лютце сидел спокойно и только на пово­ротах беспомощно валился на бок. Когда такси останови­лось, Шель расплатился с шофером, дав ему на чай, и повел отяжелевшего Лютце к темному входу в блиндаж. Он помог ему добраться до топчана и зажег спичку. Заметив на ящи­ке кусок свечи, он поднес спичку к фитилю и взглянул на Лютце. Тот лежал с закрытыми глазами, дыша тяжело, но ровно.
   — Лютце!
   Пьяный не пошевелился.
   — Лютце! Проснись же ты, черт возьми! — закричал Шель, дергая его за плечо.
   Лютце медленно поднял отяжелевшие веки.
   — В чем дело?
   — Это я, Шель, друг Леона.
   — Бедный Леон! — пробормотал Лютце.
   — Что случилось с Леоном? — Шель громко и раздель­но произносил каждый слог, отражавшийся эхом от бетон­ного свода.
   — Его убили! — ответил пьяный, помолчав.
   — Кто? Скажи, Лютце, кто?
   — Они. — Он слегка приподнял руку и показывал паль­цем в глубь блиндажа. — Но Леон их перехитрил, хе, хе, хе!.. Хе, хе, хе! — безумным хохотом вторили стены. — Леон был… был… — Лицо алкоголика приобрело внезапно мерт­венно бледный оттенок, расширенные от ужаса зрачки уста­вились в дверь.
   Шель вздрогнул и резко повернулся. Светлый прямоуголь­ник входа был пуст.
   — Что такое, черт… — он в смятении попятился, его сло­ва прервал протяжный вопль пьяного, тут же перешедший в нечеловеческий вой. Лютце катался по топчану, его скрючен­ные пальцы рвали одежду, ноги исполняли какую-то беше­ную пляску. Пламя свечи тревожно дрожало.
   Шель остолбенело смотрел на эту сцену, затем, очнув­шись, отступил назад. Лютце извивался, словно от невыно­симой боли. Сжатые кулаки молотили воздух, в углах рта выступила пена. С синих дрожащих губ срывались обрывки фраз:
   — Боже всемогущий… Помогите… Пауки, страшные, воло­сатые… кругом пауки… Боже!
   Дальнейшие слова превратились в невнятное бормотание, сменившееся безумным воем, и больше ничего уже нельзя бы­ло разобрать.
   Внезапно судороги прекратились. Издав последний прон­зительный вопль, Лютце без сил повалился на топчан и ле­жал, съежившись, дрожа всем телом и тяжело дыша. Шель приблизился к топчану и прикоснулся рукой ко лбу больного, к его влажным вискам. Пульс лихорадочно бился. Лютце грубо выругался и оттолкнул его руку.
   Затем он сел и, глядя перед собой невидящими глазами, пробормотал бессвязно:
   — Оставьте меня… Не буду… вздохнул глубоко и за­пел: «Со святыми упокой»… — Не беспокойся, не найдут, — утешал он кого-то. Затем разразился площадной бранью и снова упал на топчан.
   Шель понаблюдал за больным и, решив, что тот теперь пробудет в беспамятстве по меньшей мере несколько часов, подошел к столу и написал на листке, вырванном из блок­нота:
   «Герр Лютце! Мне нужно обязательно поговорить с Вами. Я живу на Эйхенштрассе в комнате Леона. Приду к вам за­втра, часов в девять утра. Дождитесь меня, пожалуйста. Ян Шель».
   Он положил записку рядом со свечой, задул пламя и покинул мрачный блиндаж.
   Возвращаясь в город, Шель пытался осмыслить все, что произошло. Джонсон утверждал, что Леон якобы был душевнобольным. Слова алкоголика Лютце могли быть про­сто пьяным бредом и, во всяком случае, полного доверия не заслуживали. Что скрывается за всем этим? Где, как и у кого можно получить конкретные, достоверные сведения, уз­нать всю правду? Журналист не знал в городе никого, кроме Джонсона, а тот к его сомнениям относился скепти­чески.
   Шель вышел на одну из главных улиц и остановился у зе­леного сквера с бронзовым памятником Гёте, раздумывая, как провести время до вечера. Тут он вспомнил, что есть еще человек, у которого можно получить сведения о Леоне, — лечивший его врач, доктор Менке.
   «Возможно, я ничего нового не узнаю, — думал Шель,— но, по крайней мере, буду уверен, что сделал все возможное для выяснения этого дела, если оно в самом деле требует вы­яснения».
   Он остановил проезжавшее мимо такси. К его удивлению, за рулем сидел тот же шофер, который вез его раньше.
   — Мы снова встретились! — сказал Шель, заглянув в ма­шину.
   — Как видите, — улыбнулся шофер. — Бензин стоит до­рого, и я там дожидался пассажира, чтобы не возвращаться порожняком. Теперь еду домой, но могу вас подвезти. Сади­тесь. Вам куда?
   — Мне нужно к доктору Менке, но у меня нет его адре­са. Вы не знаете, где он живет?
   — Знаю! Это один из лучших врачей в Гроссвизене. Но по­дождите меня минуточку, пожалуйста. Я позвоню жене, пре­дупрежу ее, что опаздываю к обеду.
   — Ради бога! Я не тороплюсь.
   Шофер вошел в будку телефона-автомата, прикрыл за­стекленную дверь и набрал номер. Дожидаясь, пока отве­тят, он наблюдал за Шелем.
   — Алло! 95-16?
   — Я у телефона.
   — Говорит Нойбергер. Я везу мужчину в коричневом ко­стюме к доктору Менке.
   — Хорошо. А как обстоит дело с Лютце?
   — Он получил деньги и напился. Мужчина в коричневом, должно быть, искал его, нашел в трактире «Сокол» и вскоре отвез в блиндаж в невменяемом состоянии. Вернувшись оттуда, он остановил меня и попросил отвезти к доктору Менке. Теперь ждет в машине.
   — Это все?
   — Да.
   — Хорошо. Отвезите его к доктору, а потом можете зани­маться своими делами.
   Нойбергер вернулся к такси.
   — На моей работе никогда не знаешь, в котором часу вернешься домой, — объяснил он. — И я всегда пре­дупреждаю свою Фриду, чтобы она успела приготовить поесть…
   Ехали всего несколько минут. Остановив машину у бело­го старинного особняка, шофер сказал:
   — Вот мы и приехали. Доктор Менке принимает, кажется, до шестнадцати часов.
   Шель посмотрел вслед отъезжающей машине, толкнул ка­литку и очутился в большом, старательно ухоженном саду. На посыпанной красным гравием площадке у самого входа в дом возился широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, среднего роста и атлетического сложения. У него были свет­лые, коротко подстриженные волосы. Он производил впечат­ление юноши, не по годам развитого физически. Одет он был в шорты и рубашку с засученными рукавами, в руках дер­жал секатор. Заслышав шаги, мужчина выпрямился и вызы­вающе посмотрел на гостя.
   — Куда вы?
   — Я хотел бы увидеть доктора Менке.
   — У него две ноги, две руки и одна голова. В зоопарке есть экземпляры поинтереснее.
   Шель остановился, пораженный наглостью блондина. Тот начал размахивать секатором, исподлобья наблюдая за жур­налистом.
   — Чего ты ждешь, малыш? — спросил он, помолчав. — Дать тебе двадцать пфеннигов на автобус?
   — Вы, должно быть, один из душевнобольных пациентов доктора? — спросил Шель невозмутимым тоном.
   — Душевно… что? — Осознав, что незнакомец издевает­ся над ним, блондин приблизился к нему с грозным видом: — Ты что, драки захотел?
   — Понтер! — резкий, властный голос подействовал на блондина, как удар кнута.
   Шель увидел пожилую, строгого вида женщину в гладком черном платье.
   — Здравствуйте! — обратился он к ней. — Скажите, док­тор принимает?
   — Доктор примет вас у себя в кабинете, заходите, — сказала она сухо и, отвернувшись, вошла в дом.
   Шель очутился в просторной приемной. «Ого, доктор Мен­ке недурно зарабатывает», — подумал он, глядя на серый пуши­стый ковер, огромные кресла и тяжелые шторы — все было выдержано в одинаковых тонах. В дверях кабинета стояла медсестра. Шель повторил свою просьбу.
   — Вам назначили время приема?
   — Нет, я в Гроссвизене проездом и хочу побеседовать с доктором по личному делу,
   — Ваша фамилия?
   — Ян Шель.
   — Будьте любезны подождать, я доложу доктору. Через несколько минут сестра вернулась.
   — Доктор ждет вас.
   Кабинет доктора Менке сверкал белизной и чистотой. Го­лубоватые занавески задерживали солнечные лучи, создавая в помещении приятный, прохладный полумрак. За массивным письменным столом сидел солидный седовласый мужчина. Бе­лая борода, усы и густые брови придавали его лицу добро­душное выражение, благодаря чему он был похож скорее на мудреца-патриарха, чем на служителя современной ме­дицины.
   — Садитесь, пожалуйста, — сказал доктор Менке, показы­вая на стул. — Чем могу служить? Моя медсестра сказала, что вы в Гроссвизене проездом.
   — Да, господин доктор, — Шель хотел было рассказать о неприятном инциденте в саду, но передумал. — Я пришел к вам не как пациент. Я пришел в связи с вопросом, который меня очень волнует.
   — Слушаю вас.
   — Я приехал в Германию по просьбе моего друга Леона Траубе. Он был вашим пациентом, если меня правильно ин­формировали.
   Доктор Менке молча кивнул.
   — Приехав сюда, я узнал о смерти Траубе. Из разгово­ра с моим знакомым выяснилось, что покойный страдал ка­ким-то психическим нарушением. Вы не могли бы, доктор, рассказать мне об этом поподробнее? Несмотря на все, что я слышал до сих пор, я отнюдь не уверен, что единственной причиной самоубийства Леона Траубе была его неизлечимая болезнь.
   Доктор задумался.
   — Как правило, я не рассказываю посторонним лицам о своих пациентах, — сказал он медленно. — Назовите мне фамилию человека, который мог бы подтвердить, что вы в самом деле были хорошо знакомы с покойником?
   — Пол Джонсон, помощник прокурора, несомненно, по­ручится за меня.
   — Что ж! Это имя хорошо известно в Гроссвизене. Спаси­бо. Скажите конкретно, что вас интересует, и я охотно отвечу.
   — Меня интересует история болезни Леона Траубе.
   — Туберкулез легких в последней стадии и то, что за этим обычно следует, — кровотечения, крайнее физическое ис­тощение. На почве переутомления и истощения возникли функциональные нарушения нервной системы. Обследова­ния, проведенные в течение последних трех месяцев, обнару­жили депрессивный психоз. Все более частые и продолжи­тельные приступы подавленности сопровождались полнейшей неуверенностью в себе, подозрительностью и признаками ма­нии преследования, — говорил Менке, улыбаясь добродушно и немного снисходительно.
   — Ясно, — сказал Шель. — Видите ли, я получил от не­го на редкость тревожное письмо. И хотя я сознаю, что его написал больной человек, оно мне кажется искренним и правдивым. Не знаю, понимаете ли вы меня. Трудно обосно­вать точку зрения, не подкрепленную никакими конкретными фактами. Но мне представляется, что причиной самоубийства могло быть какое-нибудь потрясение, и я пытаюсь найти разгадку.
   Доктор Менке слушал внимательно, глядя Шелю прямо в лицо. Журналист почувствовал вдруг странное беспокойство. Где-то в глубине сознания шевельнулось смутное воспоми­нание о чем-то, что оставило в душе неизгладимый след. Ему казалось, что он уже некогда испытал ощущение, подобное теперешнему. Но вот внезапно контуры давнего события об­рели резкость, забытая картина всплыла в памяти с необык­новенной яркостью: змея!
   Шель провел ладонью по вискам… Детство… прогулка в зоопарк… застекленный террарий… надписи, вызывающие со­дрогание: гремучая змея, гюрза, эфа, кобра… Неподвижные, бесцветные глаза на плоских треугольных головках. Вот она, неожиданно возникшая ассоциация: зрачки человека, сидев­шего напротив, были такие же стеклянные и безжизненные, как у… змеи!
   Менке что-то говорил, обращаясь к нему. Шель усилием воли отогнал неприятные мысли и прислушался:
   — …создают вокруг себя атмосферу недоверия и трево­ги, хотя постороннему наблюдателю их поведение кажется на первый взгляд совершенно нормальным. Обнаруженные у Траубе симптомы характерны для психоза. Его письмо, не­сомненно, представляло собой нагромождение сенсационных обвинений, драматических выводов и таинственных намеков. Я не ошибся? — губы растянулись в улыбке, но глаза оста­вались холодными и неподвижными.
   — Вы правы, — неохотно подтвердил Шель. Он терял уверенность в себе. Визит к этому «магу» не дал ожидаемых результатов, впрочем, он и сам не знал, на что надеялся, при­дя сюда. Все дело казалось то очень простым, то…
   — Траубе знал, что я приеду к нему. Разве это не долж­но было повлиять на него положительно и в известной степе­ни успокоить? Почему он покончил с собой почти накануне моего приезда?
   — Психопаты часто действуют в состоянии аффекта. Они утрачивают контроль над собой, действуют вопреки нормаль­ной линии поведения и совершают просто ошеломляю­щие поступки. Когда нервное возбуждение проходит, они ча­сто не помнят, что делали, — доктор говорил мягко и убе­дительно.
   — Вы хотите сказать, что Леон Траубе забыл о письме, которое он написал мне?
   — Это вполне вероятно.
   — Но как же он мог забыть о моем приезде, ведь я его предупредил письмом! — не сдавался Шель.
   — Идея самоубийства, очевидно, вытеснила из его памя­ти все остальное.
   Под смущавшим его взглядом Менке Щель опустил глаза.
   — Вы знаете некоего Лютце, доктор? — спросил он, по­молчав.
   — Лютце? — в голосе звучало неподдельное изумление. — Алкоголика?
   — Вот именно.
   — Мне его однажды показали, когда полицейские вели его, абсолютно пьяного, в тюрьму. Лично я с ним не знаком и не собираюсь знакомиться впредь.
   — Лютце был хорошим знакомым покойного.
   — Разве я отвечаю за знакомства герра Траубе?
   — Лютце, бесспорно, пьяница, но, насколько мне извест­но, он в здравом уме. И вот он уверял меня…
   — Герр Шель! — резко перебил его Менке. — Я охотно побеседую с вами об обстоятельствах, предшествовавших или сопутствовавших смерти вашего друга; однако я не чувствую себя достаточно компетентным для обсуждения взглядов и убеждений лиц, которые мне не знакомы.
   Шель, пораженный его тоном, поднял голову.
   — Доктор Менке, ваши доводы четки, ясны и убедитель­ны. Но тем не менее мне кажется, что за трагедией Леона Траубе кроются какие-то невыясненные обстоятельства, непо­средственно связанные с его смертью. К сожалению, мне до сих пор не удалось обнаружить фактов, подтверждающих мои догадки.
   — Интуиция? — в вопросе сквозила явная насмешка.
   — Шестое чувство, — ответил Шель серьезно, глядя док­тору прямо в глаза.
   — Что ж, в вашей профессии оно необходимо. Что вас еще интересует?
   Медленно поднимаясь со стула, Шель спросил внезапно:
   — Траубе упоминал когда-нибудь о бумагах? Выражение лица Менке изменилось, неподвижные глаза на мгновение закрылись.
   — О каких бумагах?
   — Документах, справках? Доктор взглянул на Шеля в упор.
   — Да. Он говорил не только о бумагах, но и о призраках, которые его терзают, о пламени, испепеляющем душу, о гно­мах, привидениях и темных силах, угрожающих его жизни,— продолжая говорить, Менке встал, обошел стол кругом и остановился рядом с Шелем. — Боюсь, что я не сумел удов­летворить ваше любопытство.
   — Напротив, доктор, беседа с вами была на редкость по­учительной и интересной. Благодарю вас за то, что вы по­жертвовали своим драгоценным временем и посвятили меня в тайны медицины.
   Они пожали друг другу руки. Направляясь к двери, Шель неожиданно повернулся и спросил;
   — В котором часу умер Траубе? Ответ последовал мгновенно:
   — Между двенадцатью и часом ночи.
   — Спасибо. До свидания!
   Выходя из комнаты, Шель почувствовал на себе взгляд холодных, бесцветных глаз. Он содрогнулся…
 
   * * *
 
   Когда Шель нажимал кнопку звонка, солнце уже скры­лось за крышами домов. По безоблачному небу разлилось красное зарево заката. Джонсон протянул навстречу гостю обе руки.
   — Наконец-то! — воскликнул он. — Я уже беспокоился, не перепутал ли ты адрес. Заходи!
   Комната, в которую он ввел Шеля, была обставлена до­вольно безвкусно, хотя отдельные предметы представляли, несомненно, большую ценность. Рядом с небольшим роялем стояла горка с хрусталем, статуэтками из дрезденского фар­фора и серебром, за ней — подставка с кактусами. Под ок­нами, вокруг низенького стола — коричневые кожаные кресла. Одну стену занимал низкий длинный книжный шкаф. Судя по корешкам, большинство книг составляли детектив­ные романы. В углу комнаты сверкал экран телевизора. Над роялем висел двухметровой ширины пейзаж, изображаю­щий старинный замок среди скал, на фоне пасмурного неба.
   — Располагайся, Ян. Чувствуй себя как дома. Кэрол сей­час выйдет, она была в городе, теперь чистит перышки. Мо­жет быть, ты снимешь пиджак? Здесь жарковато… Нет? — Он придвинул Шелю сигареты и спички. — Что ты делал весь день? Не скучал?
   — Нисколько. Напротив, я интересно провел время. Но об этом потом. Расскажи сначала, как прошло твое дело в суде.
   — Неважно. Под конец мы сцепились с защитником и швыряли друг в друга параграфами до тех пор, пока судья не отложил слушание дела. Я вернулся домой раньше, чем предполагал.
   Джонсон поднял голову. Радостное выражение лица сме­нилось натянутой улыбкой.
   — Вот и Кэрол.
   Шель встал и с любопытством обернулся.
   Жена Джонсона была на редкость красивой женщиной. Зеленое шерстяное платье изящно облегало ее фигуру, под­черкивая стройные бедра. Густые черные локоны окаймляли лицо, синие глаза искрились.
   — Ян Шель из Польши. Моя жена Кэрол, — познакомил их Джонсон.
   Кэрол, приветливо улыбаясь, протянула свою красивую, маленькую руку. Шель, вспомнив рассказ Джонсона, не мог в душе не признать, что внешность Кэрол, несомненно, при­влекает мужчин. Когда они сели, Джонсон сказал:
   — Я вас на минутку оставлю и принесу что-нибудь выпить перед ужином. Тебе шерри, Кэрол, да? А что те­бе, Ян?
   — Все равно, Пол. Можно что-нибудь холодное.
   — Сейчас. — Выходя из комнаты, он включил телевизор. Кэрол уселась поудобнее, закинув ногу на ногу.
   — Вы с Полом давно знакомы?— спросила она.
   — Порядком. Мы встретились при обстоятельствах, при­давших нашему знакомству особенное значение.
   — Да, Пол рассказывал. — Кэрол с любопытством рас­сматривала гостя. — Вы приехали из Польши?
   — Да. Я поляк.
   — Немцы не питают к вам особенной симпатии.
   — Я думаю, что вы тоже… — Шель смутился и не дого­ворил.
   — Немка? О нет! Я родилась и выросла в Швейцарии. Джонсон вернулся с подносом, на котором стояли полные рюмки. Он молча поставил его на стол и принялся нала­живать телевизор.
   — Интересно, узнал ли ты Гроссвизен? — спросил он, крутя ручку изображения. — Городок разросся, на месте прежних развалин опять стоят дома, построено много новых кварталов.
   — А мне он на расстоянии представлялся гораздо боль­ше. Мне бы хотелось, если позволит время, осмотреть место, где был наш подвал. Там ничего не построили?
   — Нет, разбили парк. Ни один из прежних владельцев не объявился, и все те земельные участки перешли в собст­венность государства.
   На экране появился оркестр. Играли увертюру к «Кали­фу из Багдада». Джонсон вернулся к столу.
   — Давайте выпьем, — предложил он. — Бутылка охлаж­далась три часа.
   Они подняли рюмки. Джонсон кивнул на ящичек с си­гаретами:
   — Слева тут американские, справа английские.
   Шель закурил и обратился к Кэрол:
   — Вы не будете возражать, если мы с вашим мужем немного побеседуем о прошлом? Мы затронули утром неко­торые вопросы, но не успели обсудить их до конца.
   — Я охотно буду в единственном числе изображать ауди­торию, если вы мне обещаете, что потом мы поговорим на более приятные темы.
   — Для Кэрол, — заметил Джонсон, — далекое прошлое всегда ассоциируется с бомбами, трупами и кровопролитием.
   — Перестань, ты просто невыносим, — рассердилась Кэрол.
   — Я обещаю свести к минимуму разговор о военных пе­реживаниях, — поспешил заверить Шель. — Это теперь уже не так существенно. Меня привело в Гроссвизен другое. Ви­дите ли, нас было трое тогда…
   — Кэрол не знала Леона, — перебил его Джонсон.
   — А об этом стоит жалеть? — она повернулась к Шелю.
   — Вряд ли. Он был мрачным человеком.
   — Ох! — Кэрол закинула руки за голову.
   — Скажи мне, Пол, — начал Шель, — случилось ли после моего отъезда из Гроссвизена что-нибудь имеющее от­ношение к подвалу?
   — Мне непонятен твой вопрос. Что могло случиться?
   — Как только мы выбрались оттуда, рухнул потолок, за­сыпав крыльцо и подвал. Неужели никто так и не пытался достать оставшиеся там ящики, чемоданы и прочее?
   Джонсон задумался и, помолчав, сказал:
   — Действительно, какие-то неизвестные люди отрыли под­вал и частично разграбили его. Лишь намного позже был из­дан приказ обыскать все развалины, достать оттуда ценные вещи, а также, — он покосился на жену, — установить лич­ность убитых. А потом все развалины сровняли с землей в буквальном смысле слова.
   — А сам ты никогда не пытался выяснить, что было в тех чемоданах и ящиках, которые мы тогда привезли?
   — Ян! Неужто ты воображаешь, что я буду лазить с кир­кой или лопатой, чтобы отрыть несколько помятых банок ту­шенки?.. Что могло быть в тех ящиках, кроме продовольствия, украденного с лагерного склада? Но я могу сообщить тебе одну любопытную подробность, которую узнал совершенно случайно: заключенные, грузившие тогда эти ящики и чемо­даны, в том числе ты, Леон и я, должны были быть уничто­жены сразу же по возвращении в лагерь.
   — Почему?
   — Неужели ты не догадываешься? Братья Шурике гото­вили себе уютное и безопасное гнездышко и не могли допус­тить, чтобы их тайну знали трое заключенных.
   — А охрана? Сопровождающие?
   — Это были доверенные эсэсовцы. Впрочем, неизвестно, какова была бы их судьба. Понимаешь, нам чертовски по­везло! Если б не эта меткая, своевременно брошенная бомба…
   — Ты был бы еще одной «несчастной жертвой кровавой войны», — докончила Кэрол, зевнув.
   Шель смущенно улыбнулся.
   — А вы, Кэрол? Что вы делали в то время?
   — Вас это действительно интересует? Я училась в пятом классе средней школы в Ури.
   — Как-то трудно представить вас с двумя косичками, портфелем и пеналом. Но давайте вернемся к нашим вос­поминаниям.
   Кэрол сделала недовольную гримасу.
   — Что стало с братьями Шурике? — спросил Шель.
   — Уехали в Испанию. У них, как оказалось, был до­вольно крупный счет в одном из мадридских банков.
   — Дальновидные деятели.
   — Да. Крейслейтера Шурике уже нет в живых, два го­да назад он скончался в Барселоне от инфаркта. Зато его брат спокойно доживает свой век. Увы, у нас нет приманки, чтобы вытащить его оттуда. Мы преследуем этих негодяев всюду, где только можно, но многим все же удалось уйти от наказания.
   — Значит, подвал не содержал никакой «мрачной» тайны?
   — Насколько мне известно — нет. А почему ты спраши­ваешь?
   — У меня была сегодня любопытная, но довольно не­приятная встреча с неким Лютце.
   — Это позор Гроссвизена, — сказала Кэрол. — Выпьем за его здоровье! — Она встала, поправила платье. — Бесе­дуйте, не буду вам мешать. Пойду приготовлю поесть, вы, наверное, проголодались? — и вышла, не дожидаясь отве­та, напевая мелодию, которую в тот момент передавали.
   Шель искоса посмотрел ей вслед. Джонсон заметил его взгляд и нахмурился.
   — Встреча с Лютце не могла быть приятной, но объясни, пожалуйста, что в ней было любопытного? — спросил он то­ропливо.
   — Лютце был хорошо знаком с Леоном, не так ли?
   — Они встречались, но что их связывало, одному богу известно, — Джонсон пожал плечами. — Между ними не бы­ло ничего общего. Один — запойный пьяница, все помыслы которого сосредоточены на том, как добыть деньги на бу­тылку шнапса. Другой — психопат и, кстати сказать, трез­венник.
   — И все же Лютце пользовался доверием Леона? Джонсон кивнул:
   — По-видимому, да.
   — Лютце во время нашей встречи был очень пьян, и по­этому беседу трудно назвать полноценной. Но в его невнят­ном лепете меня поразила одна фраза. Он сказал: «Леон оставил чемодан, чемодан из подвала». Увы, больше мне ни­чего не удалось выведать. Я отвел его в блиндаж. Там у него начался тяжелый приступ белой горячки, и он, должно быть, лежит в беспамятстве до сих пор. Что могли значить его слова, Пол?
   — Это в самом деле любопытно! — Американец смотрел на экран телевизора. — Любопытно! Неужели Леон раско­пал что-нибудь? Но подвалов много. А у нас это слово сра­зу ассоциируется с «нашим» подвалом.
   — Ведь Леон был одним из нас.
   — Ей-богу, не понимаю, в чем дело. Надо бы посмот­реть, нет ли там в блиндаже этого чемодана.
   — По-моему, если он вообще и существует, то в блин­даже его нет.
   — А где же он может быть?
   — Не знаю. Я думал не об этом, а о содержимом че­модана и о том, не имеет ли оно отношения к смерти Леона.
   — Предполагать, что Леон узнал что-то важное и затем покончил с собой, нелогично.
   — Ты прав, Пол. Его странное самоубийство опровергает все возможные предположения. Нужно непременно получить от Лютце чемодан, только он может пролить свет на это дело.
   — У тебя есть какой-нибудь план?
   — Я оставил Лютце записку о том, что хочу с ним по­говорить. Моя фамилия ему известна. Леон, должно быть, рассказывал обо мне. Я пойду к нему…
   В дверях появилась Кэрол.
   — Вы еще не кончили? Тогда беседуйте и закусывайте одновременно, — она сняла с подноса тарелки с хлебом, ветчиной, холодным мясом и разными аппетитными закус­ками.
   Шель извинился и вышел в ванную. Оттуда он слышал, как Кэрол возится на кухне. Из комнаты донесся голос Джонсона. «Он что, говорит сам с собой?» — подумал Шель.
   Когда он вернулся в комнату, американец затягивал што­ру на окне.
   — Садись, Ян, — пригласил он, — и отведай наших ла­комств.
   — Да, да, прямо из банок, — добавила Кэрол, входя.
   Мужчины, поглощенные своими мыслями, ели быстро и нетерпеливо. Однако, раскупорив бутылку вина, они повесе­лели. Кэрол начала убирать со стола.
   — Я вам разрешаю беседовать еще четверть часа, — ска­зала она. — Через двадцать минут играет оркестр Карло Боландера. А так как мой муж не танцует, то я назначаю вас своим партнером, герр Шель… Знаю, знаю! — засмея­лась она, видя смущенное лицо Шеля. — «Я плохой танцор», ведь вы это хотели сказать? Ничего. Берусь вас на­учить. Бесплатно! — Выходя из комнаты с грудой тарелок, Кэрол добавила повелительным тоном: — Итак, беседуйте! Раз, два, три!
   Джонсон принужденно улыбнулся.
   — Что ж, воспользуемся предоставленной нам четвертью часа, — сказал Шель. — У тебя найдется немного времени завтра утром?
   — Чтобы пойти к Лютце?
   — Да.
   — Разумеется, я пойду с тобой. Это дело начинает мне казаться интересным.
   — Прекрасно. Слушай дальше. Я посетил сегодня также доктора Менке.
   — А его-то зачем?
   — Мне хотелось узнать побольше о Леоне.
   — И что же достопочтенный доктор Менке?
   — Что он за человек, Пол?
   — Старый чудак, принявший театральную позу патриар­ха. И вместе с тем опытный, преуспевающий врач.
   — Гм, он прочел мне краткую лекцию о болезни Леона; говорил толково, сжато и с большой уверенностью, но…
   — Но что?
   — Его глаза… Впрочем, это неважно… — Шель погасил окурок и взглянул в сосредоточенное лицо хозяина дома. — Я отрекомендовался как Ян Шель из Польши. Рассказал, что был другом Леона Траубе и что ты можешь подтвердить мои слова. Но меня насторожило одно. Во время нашей бе­седы Менке спросил, руководствуюсь ли я интуицией. Я ска­зал, что обладаю шестым чувством, на что он саркастически заметил, что для моей профессии это необходимо. Понима­ешь, Пол? Доктору Менке, которого я вижу впервые в жиз­ни, известна моя профессия!
   — Ты не спросил, откуда?..
   — Конечно, нет.
   — Странно, очень странно. — Джонсон задумался, но тут же хлопнул себя рукой по лбу. — Ты знаешь, Леон мог ему рассказать, что ждет твоего приезда, и упомя­нуть попутно, чем ты занимаешься. Ведь Лютце тоже знал о тебе.
   — Верно, — согласился Шель. — Пожалуй, это объясне­ние. Но если он слышал обо мне раньше, то зачем ему бы­ло спрашивать, кто в Гроссвизене знает меня?
   — О, Менке — старый позер и формалист!
   — И еще одно…
   — Что именно?
   — В саду у доктора меня встретил странный тип…
   — Знаю, это Гюнтер. Садовник, шофер и вообще правая рука старика.
   — Грубиян. Он держал себя со мной возмутительно.
   — Это меня не удивляет. К доктору почти ежедневно по­ступают жалобы на него.
   — Почему же он его не уволит?
   — Их что-то связывает, но подробностей я не знаю. Гюнтер беззаветно предан старику.
   — А разве Менке…
   — Не сплетничайте, друзья мои, — сказала Кэрол, вхо­дя в комнату. — Какое преступление совершил этот седо­власый клоун?
   Шель повернулся к ней. Она остановилась, чувствуя на себе его восхищенный взгляд. Воцарилось неловкое молча­ние. Джонсон сидел с угрюмым видом, вокруг рта у него обозначились гневные складки.
   — Мы говорили о докторе Менке, — начал Шель, чтобы хоть что-нибудь сказать и разрядить атмосферу.
   — Да, я слышала. В Гроссвизене его называют дедом Морозом с рыбьими глазами.
   — Очень метко!
   — Он уговаривал меня участвовать вместе с ним в свя­точном представлении — в костюме черта…
   — Идеальная роль для тебя, — буркнул Джонсон.— Могу тебе одолжить рога.
   — Успокойся, старина! Я это выдумала, чтобы отвлечь вас от вашего подвала.
   Она протиснулась между столом и коленями Шеля, положив ему руку на плечо, когда он попытался встать.
   — Господин помощник прокурора, — обратилась она к мужу. — Вы забываете о своих обязанностях. Рюмки не налиты.
   Джонсон поднялся.
   — Что ты будешь пить: бенедиктин, шерри-бренди или смирновскую водку?
   — Мне принеси шерри, милый! — попросила Кэрол. Когда муж вышел из комнаты, она кокетливо взглянула на гостя.
   — После скольких рюмок вас удается расшевелить?
   — Смотря когда. Я выпиваю редко, но голова у меня крепкая. Да и не знаю, следует ли мне особенно «расшеве­ливаться».
   — Вы что, боитесь? — она лукаво подмигнула ему. Шель почувствовал себя неловко. Ему не хотелось стать причиной супружеской ссоры. К счастью, вернулся. Джонсон. Ставя на стол бутылки и рюмки, он спросил:
   — Тебе с водой или со льдом?
   — Если можно, чистую.
   — Ну да, — заметила Кэрол. — Вы, поляки, не разбав­ляете водку.
   Диктор объявил:
   — Сейчас перед телезрителями выступит знаменитый ор­кестр Карло Боландера.
   — За здоровье деда Мороза! — сказала Кэрол, раздав рюмки.
   Комната наполнилась звуками ритмичной танцевальной мелодии. Вино было замечательное, и по всему телу Шеля растекалось приятное тепло. Кэрол бросила ему призывный взгляд. Темпераментные звуки оркестра действовали возбуж­дающе. В комнате становилось все жарче…
 
   * * *
 
   Шель лежал в постели в темной комнате на Эйхенштрассе. Сквозь открытое окно врывался прохладный ветерок и шевелил полинявшую занавеску.
   Впечатления минувшего дня не давали ему уснуть. В памя­ти, как в калейдоскопе, одни за другими, возникали и исче­зали картины и ощущения, толпились обрывки мыслей, усту­пая место все новым волнам воспоминаний.
   Кэрол! Молодая, красивая, изящная… Они танцевали весь вечер так, словно им никогда не предстояло разлучаться. Только когда смолкли звуки последнего танго, они неохотно вернулись к столу.
   Шель глубоко вдохнул воздух. Его огорчало, что он рас­строил Джонсона своим поведением. Пол много пил, стано­вился все угрюмее и, наконец, погрузился в упрямое, серди­тое молчание.
   Поздно ночью он проводил Шеля. Приятели холодно по­прощались, и американец ушел обиженный и сердитый. «На черта мне сдалось все это: и Гроссвизен, и Пол, и Лютце? — подумал Шель. — Уеду завтра, и все будет кон­чено».
   В голове у него зашумело, мысли рассеялись. Очертания мебели расплылись, картина с мельницей превратилась в бесформенное пятно.
   Засыпая, Шель опять думал о Кэрол.
 
   Коричневый
   фибровый
   чемодан
 
   Тихие ночные часы проходили один за другим. Шель ви­дел тяжелые сны и беспокойно ворочался с боку на бок.
   Проснулся он усталым и разбитым как раз в тот момент, когда тщетно пытался убежать от большеголового пауко­образного существа с глазами, укрепленными на столбиках. Освобождаясь от ночного кошмара, Шель медленно возвра­щался к действительности. В висках стучало, язык был су­хим и тяжелым.
   Он поднялся, когда солнце уже стояло высоко и играло на подоконнике теплыми бликами. Бреясь и одеваясь, он пе­ребирал в памяти события минувшего дня и пытался угадать, что принесет ему предстоящее посещение блиндажа. Прочел ли Лютце записку? И вообще помнит ли он вчерашнюю встречу?
   В это время на кухне у фрау Гекль мужчина в синем ко­стюме вертел в руках мятый голубой конверт.
   — Вы уверены, что он еще у себя?
   — Совершенно. Вернулся поздно ночью и теперь спит. Де­сять минут назад я проходила мимо его комнаты. Там никто даже не шевелился…
   — Гм… Отправитель не указан…
   — И марки нет. Пришлось заплатить тридцать пфенни­гов почтальону. Надеюсь, он мне вернет?..
   — Что он делал вчера?
   — Утром ходил к герру Джонсону. Вернулся около часу ночи. Где был и чем занимался, не знаю.
   — Проверьте еще раз, не встал ли он. Мне не хочется, чтобы он застал меня здесь.
   — Ну ладно, пойду посмотрю, хотя я и без того целый день бегаю вверх и вниз…
   Когда фрау Гекль вышла, мужчина подошел к окну и поднес конверт к свету.
   — Любопытно, от кого это, — буркнул он. — Приехал вчера, никого почти здесь не знает… — Мужчина всматри­вался в конверт, пытаясь разобрать содержание письма. — Заклеено крепко. Какая-то печатная бумажка… Квитанция… Gepackaufbewahrung,^[19] Гроссвизен… Что-то неразборчивое, наверное, дата. Предмет: ein Koffer^[20]— медленно расшиф­ровывал он. — Любопытно!
   Раздались шаги, и мужчина снова сел на стул.
   — Проснулся, — сообщила, входя, фрау Гекль. — Выша­гивает по комнате и что-то болтает на своем языке. Навер­ное, сейчас спустится.
   — Тогда разрешите откланяться. Вот письмо. Если поляк принесет днем какой-нибудь багаж — быть может, чемо­дан, — постарайтесь выведать, что в нем находится. Вы пони­маете, никогда не знаешь, что могут выкинуть эти туристы из-за железного занавеса. Нам необходимо быть бдитель­ными…
   — Конечно. Вы можете положиться на меня. Я еще не забыла, что мой сын погиб под Варшавой…
   Несколько минут спустя внизу появился Шель. Фрау Гекль встретила его в коридоре.
   — С добрым утром! — воскликнула она с деланным ра­душием. — Как спали?
   — Ничего, спасибо.
   — У меня есть для вас кое-что, — она достала из кар­мана передника голубой конверт.
   — Для меня? От кого?
   — Понятия не имею. Почтальон принес утром. Доплат­ное. Я уплатила, не знаю, нужно ли было это делать, но вы вчера вернулись поздно, и я не рискнула вас разбудить.
   — Очень хорошо, спасибо, — он с удивлением посмотрел на конверт: чья-то неумелая рука нацарапала адрес: «Ян Шель, Гроссвизен, Эйхенштрассе, 15». Адреса отправителя не было. — Хорошо, — повторил Шель, — сколько я вам должен?
   — Тридцать пфеннигов. Вернете при случае. Надеюсь, там нет плохих известий?
   — Думаю, нет. Прочту по дороге. Простите, я спешу на свидание.
   — Если вам что-нибудь будет нужно, скажите! — крикну­ла она вдогонку.
   — Разумеется!
   Выйдя на улицу, Шель разорвал конверт. Внутри лежала небольшая бумажка: багажная квитанция, выданная каме­рой хранения на вокзале. В первый момент Шель ничего не понял. Но тут же вспомнил: Лютце! Лютце вчера говорил о чемодане. И он знал фамилию и адрес Шеля. Но к чему бы­ло посылать квитанцию по почте, если они должны встретиться? Шель взглянул на часы: восемь пятьдесят. До встре­чи с Джонсоном оставалось десять минут. На вокзал не успеть. Впрочем, лучше пойти туда вместе с ним. Неизвестно, что лежит в чемодане, при получении могут возникнуть трудности. Шель внимательно изучил квитанцию. Чемодан сдали на хранение четыре дня назад, то есть сразу же после смерти Леона. Лютце, если это он сдал чемодан, несомненно, получил его от своего друга и не хотел держать у себя. Воз­можно, он кого-нибудь опасался и поэтому отнес его в камеру хранения? Поделился ли Леон своими открытиями с Лютце? Но зачем задавать себе вопросы, на которые не знаешь от­вета?
   Шель прибавил шагу. Джонсон ждал в условленном ме­сте у ратуши. Повернувшись спиной к мостовой, он следил за поднимавшимся на крышу трубочистом.
   — Здравствуй, Пол. Как самочувствие?
   — О, ты уже здесь! — американец кисло улыбнулся.— Ничего. А у тебя?
   — С утра голова трещала, но теперь как будто ничего. Надеюсь, твое дурное настроение тоже прошло?
   — Настроение?
   Шель посмотрел на него в упор.
   — Послушай, Пол, мы вчера немного выпили, и мне ка­жется, что ты кое-что видел в искаженном свете.
   — Ты имеешь в виду Кэрол и ее явное заигрывание с то­бой? — Джонсон махнул рукой. — Ты с ней танцевал, а я с ней спал, — сказал он грубо. — Но не будем об этом. Мы как, поедем в блиндаж или пойдем пешком?
   — Пока что идти туда незачем. Визит можно отменить.
   — Почему?
   — Ты помнишь мой рассказ о вчерашней встрече с Лют­це? Он упоминал о каком-то чемодане…
   — Конечно, ведь за этим мы к нему и идем.
   — Сегодня утром я получил письмо. В конверте лежала квитанция камеры хранения. — Он достал бумажку из кар­мана. — На, прочти.
   Джонсон посмотрел на квитанцию и нахмурил брови.
   — Ну и что ты предполагаешь?
   — Думаю, что это тот самый чемодан, который Лютце получил от Леона. Непонятно, почему он сдал его в камеру хранения. Меня интересует также, почему он не дождался утра и не передал мне квитанцию сам.
   — Я отнюдь не уверен, что квитанцию прислал тебе Лют­це, — сказал Джонсон.
   — А кто же еще? Ведь это он говорил о чемодане!
   — Не забудь, что он был пьян.
   — Согласен. Но допустим, что у нас квитанция именно на «его» чемодан. То, что он сдал его на хранение, доказы­вает, что он боялся кого-то.
   — Или не доверял сам себе?
   — Возможно. Но мне почему-то кажется, что есть люди, которым мешает содержимое этого чемодана.
   — Я знаю всех видных людей Гроссвизена, — сказал Джонсон, подумав. — Их политическое прошлое, быть мо­жет, не безукоризненно, но все они были мелкими сош­ками.
   — Почему именно политическое прошлое? — удивился Шель. — Возможно, дело здесь совсем в другом.
   — Например?
   — Может быть, это касается какого-нибудь уголовного преступления или шпионской деятельности, а может, Леон сделал ценное изобретение? Но не будем гадать. Поехали по­скорее на вокзал, там узнаем, в чем дело.
   — Верно, — согласился американец. — К этому делу нужно отнестись со всей серьезностью. Но я не могу сам ве­сти следствие. Если за этим действительно что-нибудь кроет­ся, нам лучше прибегнуть к помощи полиции. Зайдем ко мне на службу. Это ведь отсюда недалеко. Я позвоню в полицей­ский участок и попрошу прислать сопровождающего. Со­гласен?
   Они пришли в суд, и Джонсон ввел Шеля в кабинет про­курора.
   — Старика нет на месте, — объяснил он.— Уехал в Ган­новер и вернется только к вечеру. Располагайся.
   Он придвинул телефон, снял трубку и набрал номер.
   — Алло? Говорит Джонсон из прокуратуры. Соедините меня с инспектором Грубером.
   Шель рассматривал статуэтку Фемиды на книжном шкафу.
   — Здравствуйте, инспектор! Мне нужна ваша помощь в одном запутанном деле… Нет, по телефону я вам не могу всего объяснить… Расскажу вкратце. В Гроссвизене появил­ся какой-то таинственный чемодан. Сейчас он находится в ка­мере хранения на вокзале. Есть предположение, что его со­держимое представляет большой интерес. У меня в руках ба­гажная квитанция… Она к нам попала случайно, и мы бы хо­тели немедленно отправиться на вокзал и ознакомиться с содержимым чемодана. Так как это дело не входит в мою компетенцию, прошу вас прислать сопровождающего… Я у себя в суде… Да, мы подождем… Кто? Мой приятель Ян Шель из Польши… Вчера приехал… Хорошо, до скорого сви­дания.— Джонсон положил трубку.
   — Они приедут?
   — Да, инспектор Грубер будет здесь через несколько минут, и мы вместе поедем на вокзал. — Они закурили. Джонсон играл спичечной коробкой. — Ты знаешь, — ска­зал он после минутного молчания, — я думаю о том, как плохо я, в сущности, знал Леона. Он был очень скрытен. По­хоже, что он родился с комплексами и пронес их сквозь все свое печальное детство и сквозь войну. Типичный неудачник, вечно всем недовольный. Лагерь и другие тяжелые пережи­вания сделали его еще впечатлительнее… Я пытаюсь найти в прошлом Леона, в его образе жизни хоть что-нибудь, что могло бы соответствовать твоим предположениям.
   — Возможно, это дело связано с его сотрудниками по ра­боте?
   — Он работал в нескольких местах, дольше всего — в городской управе. Считался честным и добросовестным работником, но как-то не сумел нигде удержаться. Право же, я не знаю, в каком направлении строить догадки.
   — Чемодан из подвала, — буркнул Шель, — письмо с просьбой о срочной помощи, внезапное самоубийство… Я упомянул вчера о неплотно закрытой двери в комнату Ле­она, но считал эти подозрения слишком смутными, чтобы ос­танавливать на них твое внимание.
   — А что ты думаешь сегодня?
   — Известно, что большинство самоубийц кончает с собой в изолированных местах. Готовясь в свой последний путь, Леон, несомненно, запер дверь. И все-таки с утра она была открытой.
   — Ну и?..
   — Думаю, что кто-то пробрался в комнату к покойному и что-то оттуда унес.
   — Предположим, что так оно и было, — сказал Джон­сон. — Но откуда человек, не сумевший запереть за собой дверь, знал, что Леон Траубе покончит с собой именно в эту ночь?
   — Ты прав, — согласился Шель. — Я сейчас подумал, что в чемодане могли находиться предметы, представлявшие ценность именно для Леона, — какие-нибудь сувениры, па­мятные вещи. Но какую роль играет Лютце во всем этом? Почему он ведет себя так странно?
   — Возможно, он послал багажную квитанцию по почте, потому что не хотел с тобой встречаться…
   В дверь постучали.
   — Герр Штайнер пришел, — доложила секретарша.
   — Мне некогда, Эльза.
   — Он настаивает. Говорит, у него к вам срочное дело.
   — Я могу подождать в приемной, — предложил Шель.
   — Ладно, — нехотя согласился Джонсон.— Зови его, Эльза.
   Проводив посетителя в кабинет, секретарша обратилась к Шелю:
   — Не хотите ли посмотреть свежие газеты? Вот «Дас мекленбургер тагеблат» и «Гроссвизенер анцайгер».
   Шель сел за столик и развернул местную газету. Он про­смотрел заголовки политических материалов, скользнул взглядом по рекламам, но ему никак не удавалось сосредоточиться. Он машинально переворачивал страницы, пока, на­конец, не дошел до последней. Там печатались сообщения о помолвках, бракосочетаниях, рождениях и смертях, а так­же хроника происшествий. Шель улыбнулся, вспомнив, как много лет назад ему пришлось составлять подобную «хрони­ку» для «Вроцлавской трибуны».
   Но внезапно улыбка исчезла с его лица.
   «Прошлой ночью, в 22 часа, — прочитал он, — попал под машину житель Гроссвизена Герберт Лютце. Машина не ос­тановилась, и номер ее до сих пор не установлен. Герберта Лютце доставили в городскую больницу в тяжелом со­стоянии».
   В это время дверь из коридора открылась, и в приемную вошел крупный, широкоплечий мужчина. У него были квад­ратный, выдвинутый вперед подбородок, толстые губы и вы­сокий лоб. Светлые волосы были откинуты назад.
   — Здравствуйте! Где прокурор Джонсон?
   — Прокурор занят, — ответила секретарша, вставая. — А вы…
   — Привет, Грубер — раздался голос Джонсона. — Вы пришли как раз вовремя, — он проводил посетителя и пред­ставил своего польского приятеля.
   Инспектор посмотрел на Шеля с нескрываемым любопыт­ством и протянул ему руку:
   — Очень приятно.
   — Пол! — Шель повернулся к Джонсону. — Лютце в больнице.
   — Что такое?
   — Вчера вечером попал под машину.
   — Кто сказал?
   — Вот, прочти.
   — Действительно, — покачал Джонсон головой, пробе­жав глазами заметку. — Бедный пьянчуга!
   — Объясните, ради бога, о чем идет речь, — вмешался Грубер.
   — Ян приехал в Гроссвизен навестить Леона Траубе…
   — Того, что повесился пять дней назад?
   — Того самого. Хозяйка рассказала Яну, что дверь в комнату самоубийцы была приоткрыта. Это вызвало у не­го подозрения. Оттолкнувшись от этой детали, он стал стро­ить дальнейшие догадки. В частности, отыскал друга Леона Траубе, Лютце. Пытался поговорить с ним о покойном, но Лютце был, как всегда, пьян. Спьяну он говорил о каком-то чемодане. Ян оставил ему записку, предупреждая, что зай­дет к нему сегодня утром. Но утром на имя Яна пришел конверт с квитанцией камеры хранения на чемодан. Есть предположение, что это тот самый чемодан, который Леон почему-то передал Лютце. Мы решили просить полицию по­мочь нам в дальнейшем расследовании. Если тревога ока­жется ложной, мы принесем вам свои извинения и пойдем все вместе обедать.
   — А происшествие с Лютце? — спросил Шель. — Вам что-нибудь известно об этом, инспектор?
   — Да, я видел рапорт, но не вникал в подробности. Раз­ве этот случай связан с вашим делом?
   — Это зависит от того, что находится в чемодане, а так­же от многого другого.
   — Тогда не будем терять времени. Поехали на вокзал! Шель вышел вслед за инспектором. Он был растерян.
   Дело принимало более сложный оборот, чем он предполагал. Лютце, несомненно, попал под машину тогда, когда возвра­щался в блиндаж, опустив письмо в почтовый ящик. Он что-то знал или предчувствовал… По-видимому, есть люди, заин­тересованные в том, чтобы его обезвредить. И если они при­бегли к столь крайним мерам, значит, тайна, раскрытая Леоном, была для кого-то очень важной и опасной. Но пока что все было чрезвычайно туманно и противоречиво.
   — Как ты думаешь, Пол, неужели происшествие с Лют­це было простой случайностью? — обратился Шель к шагав­шему рядом с ним Джонсону.
   — Конечно, это довольно странное стечение обстоя­тельств. В первый момент я подумал, что его сшибли умыш­ленно. Но не забывай, что за человек Лютце. Кому мог ме­шать этот пьянчуга?
   Спускаясь по лестнице, Джонсон спросил у инспектора:
   — Он тяжело ранен?
   — Кто, Лютце?
   — Да.
   — Кажется, его здорово помяло. Сломано несколько ре­бер. Насколько это серьезно, покажут дальнейшие обследо­вания. — Инспектор открыл дверцу большой черной маши­ны, жестом пригласил их сесть и добавил: — Ничего, вы­живет. А если и отправится на тот свет, никто плакать не будет.
   Джонсон и Шель расположились на заднем сиденье.
   — Вокзал, Гейнц! — приказал Грубер сидевшему за рулем полицейскому.
   — Почему ты так расстроен, Ян? — спросил америка­нец, когда машина тронулась с места.
   — Ты, конечно, скажешь, что у меня слишком буйное во­ображение, но подумай сам: Леон, который хотел повидать­ся со мной, лежит на кладбище; Лютце, которому Леон что-то передал, лежит в больнице! Если мы вернемся в прошлое и начнем свои рассуждения с того, что одно из отправленных им писем до меня не дошло…
   — Стоит ли к этому возвращаться? Я же тебе объ­яснил…
   — Разумеется. Объяснить можно все. Остальную дорогу они молчали.
   Шофер-полицейский вел машину ловко и быстро. На вок­зальной площади он описал полукруг и остановился у глав­ного подъезда.
   — Подожди здесь, Гейнц, — приказал инспектор. — Мы ненадолго.
   В холле они подошли к широкому окну с надписью «Aufbewahrung» ^[21] , где дежурил маленький сгорбленный старик в форме железнодорожника.
   — Выдайте, пожалуйста, чемодан! — попросил Джонсон, вручая ему квитанцию.
   Старик наклонился над бумажкой, поднес ее к глазам и ушел искать. Несколько минут спустя он вернулся расстроенный.
   — Вы сами сдавали этот багаж? — спросил он у Джон­сона.
   — Нет. Вероятно, его принес некто Лютце.
   — Чемодана здесь уже нет.
   — Что значит «уже нет»? — крикнул Грубер. Старик смущенно мял в руках квитанцию.
   — Сюда приходил недавно какой-то мужчина и забрал его.
   Шель не верил собственным ушам. «Это похоже на кош­мар!» — мелькнуло у него в голове.
   — Как он мог забрать, если квитанция у нас?! — гремел Грубер. Он показал стоявшему в растерянности железнодо­рожнику свое служебное удостоверение. — Я полицейский инспектор. Расскажите подробно, кто и при каких обстоя­тельствах унес чемодан.
   — Я уже сказал, герр инспектор, — ответил железнодо­рожник, нервно теребя воротник рубашки. — Минут десять или двадцать назад пришел мужчина и попросил выдать ему чемодан, сданный на хранение четыре дня назад. «Квитан­ция, — сказал он, — потерялась, но я могу сказать, что на­ходится в чемодане». Он говорил так уверенно…
   — Черт возьми! — крикнул Грубер, краснея от ярости.— С каких это пор выдают багаж каждому, кто приходит без квитанции, но зато «говорит уверенно»? Вы давно здесь ра­ботаете?
   — Двадцать шесть лет, герр инспектор.
   — Вот и хватит. Пора на пенсию. А как выглядел этот «уверенно говорящий» тип?
   Старик сделал судорожный глоток и ответил:
   — Невысокий, очень любезный…
   — Послушайте! — вмешался Джонсон. — Что значит «невысокий»? Метр шестьдесят? Шестьдесят пять? Семь­десят?
   — Пожалуй, такой же, как вы — показал он дрожащей рукой на Шеля.
   — Метр семьдесят три, — определил инспектор. — Цвет волос?
   — Блондин.
   — Глаза?
   — Не помню… Кажется, голубые… Нет, карие.
   — Лицо? Круглое, продолговатое?
   — Как будто продолговатое.
   — А сколько примерно он весит?
   — Килограммов восемьдесят или девяносто.
   — Как одет?
   — В синем костюме и, кажется, в белой сорочке с гал­стуком. Точно не помню, здесь столько бывает народу…
   — Этому чрезвычайно точному описанию соответствует по меньшей мере четвертая часть всех жителей Гроссвизена, — язвительно сказал инспектор, обращаясь к Джонсону и Шелю. — Вы не запомнили никаких особых примет? — продолжал он спрашивать напуганного железнодорожника.— Какого-нибудь перстня, часов, шрама?
   — Нет, герр инспектор. Я ведь не подозревал, что тут не все в порядке.
   Они говорили громко, и на них начали оглядываться. Шель, молчавший до сих пор, придвинулся к окну.
   — Значит, тот мужчина описал содержимое чемодана? — спросил он спокойно.
   — Таковы правила. В случае потери квитанции вы може­те получить багаж, если расскажете, что в нем находится.
   — Ну и что было в чемодане?
   — Бумаги.
   — Какие бумаги? Разве чемодан был не заперт? Как он выглядел?
   — Нет, он был не заперт, а только перетянут ремнем. Небольшой, очень старый, фибровый, коричневого цвета. Бу­маги лежали в одинаковых серых папках.
   — Вы их открывали?
   — Нет. Тот мужчина сказал: «В чемодане двадцать че­тыре серые папки с порядковыми номерами на обложках». Мне казалось, что этого достаточно.
   — Значит, — вмешался Грубер, — увидев папки, вы закрыли чемодан и отдали его?
   — Да. Я действительно думал…
   — Ладно, ладно! Ваши мысли нас не интересуют. Он рас­писался в получении?
   — Да, конечно, — старик достал из ящика потрепанную книгу и раскрыл ее.
   Шель заглянул через плечо инспектора. Подпись, разу­меется, нельзя было разобрать.
   — Не везет нам, Пол, мы пытаемся вырваться, как мухи из паутины, но какие-то невидимые нити мешают всем нашим движениям.
   — Гм, — буркнул Джонсон, отодвигая книгу. — Как те­перь быть, инспектор?
   — Постараемся найти того негодяя, который забрал че­модан. И если он его украл…
   — А вы допускаете другую возможность?
   — Вряд ли этот чемодан принадлежал Лютце.
   — Мы ведь вам объяснили, как он попал к нему! — крик­нул Шель нетерпеливо.
   — Это все предположения без конкретных доказа­тельств, — сказал инспектор пренебрежительным тоном. Он взглянул на прислушивающихся к их разговору зевак и на стоявшего с несчастным видом железнодорожника. — И вообще давайте вернемся в машину, — добавил он, — и все обсудим без свидетелей. Здесь нам больше делать нечего.
   Они вышли из здания вокзала и сели в машину. Грубер повернулся к Шелю.
   — Историю происхождения чемодана вы слышали от Лютце, не так ли?
   — Да.
   — Он был в нетрезвом состоянии?
   — Да.
   — Вам не кажется, что нельзя строить гипотезы, опира­ясь на пьяный бред алкоголика?
   — А вы хотите мне внушить, что все дело высосано из пальца?
   — Я ничего не хочу вам внушать, но когда поработаешь в полиции с мое, не так-то легко даешь волю фантазии.
   — Я не могу возражать представителю местной власти. К тому же, если вы убеждены, что все эти события — ре­зультат простого стечения обстоятельств, то все равно спо­рить бесполезно,— ответил Шель, разозленный пассивно­стью инспектора.
   — Насколько мне известно, — сказал Грубер, — вы жур­налист. У людей вашей профессии есть тенденция повсюду искать сенсацию.
   — На что вы намекаете?..
   Джонсон тронул его за плечо:
   — Не горячись, Ян. Инспектор Грубер не знает всех об­стоятельств дела. Мне тоже вначале не верилось, что за этим что-то кроется. Но последние события убедили меня, что не­обходимо начать энергичное следствие. Мы должны выяс­нить, кто сшиб Лютце и кто взял чемодан из камеры хране­ния. Очень важно найти эти бумаги.
   — Раз вы так считаете, герр прокурор, мы сделаем все, что в наших силах, — сухо заявил инспектор.
   — Да, займитесь этим делом, — сказал Джонсон. — Мо­жет быть, стоит допросить Лютце, хотя это вряд ли даст что-нибудь новое.
   — Я пошлю сотрудника следственного отдела в больни­цу. — Грубер повернулся к шоферу: — Поехали, Гейнц! Вам куда? — спросил он, когда машина тронулась.
   — Я зайду на службу. Мне необходимо заняться часок-другой текущими делами, — сказал Джонсон. — А ты, Ян? Надеюсь, ты останешься в нашем прекрасном городе до вы­яснения дела?
   — Да. Хотелось бы узнать, что все это значит.
   — Заходи к нам, если будет настроение. Я вернусь домой часа в три, — пригласил Джонсон, когда машина останови­лась у здания суда.
   — Спасибо, вечером зайду.
   — А что ты собираешься делать сейчас?
   — Еще не решил. Позавтракаю, а потом, пожалуй, вер­нусь к себе в комнату и отдохну немного.
   — Я подвезу вас, — предложил Грубер. — Где вы жи­вете?
   — На Эйхенштрассе, но, право же, не стоит…
   — Пустяки! — Грубер обратился к Джонсону: — Как только мне станет что-нибудь известно, герр прокурор, я вам сообщу. До свидания.
   — Всего хорошего.
   По дороге на Эйхенштрассе инспектор расспрашивал Ше­ля о впечатлениях от ФРГ и о дальнейших планах. Он по­любопытствовал также, что его связывает с Джонсоном. Под­везя Шеля к дому и прощаясь, он предложил:
   — Вы знаете, во время войны я провел два года в Бреслау ^[22] , хотелось бы узнать, как там сейчас. Может быть, мы встретимся и потолкуем за кружкой пива?
   У Шеля еще не было времени обдумать все как следует, но тем не менее он уже начинал догадываться, что кое-кто из тех, с кем он здесь столкнулся, знает намного больше, чем говорит. Кто же? Лютце?.. Менке?.. Грубер? Кто из них носит маску? Он взглянул на улыбавшегося инспектора и ответил:
   — Охотно, весьма охотно. Я плохо знаю город, но пом­ню, где находится ресторан «Красная шапочка». Если вы со­гласны, я приду туда вечером, часов в девять. Это не слиш­ком поздно?
   — Прекрасное время! Итак, до скорой встречи. — Он протянул Шелю потную руку. — Не забудьте, в девять. По­говорим о Бреслау…
 
   * * *
 
   Шель, не выспавшийся ночью и утомленный утренними похождениями, лег на кровать и немедленно уснул. Он спал до часу, а, проснувшись, попытался обдумать все происшед­шее. Он был уверен, что оказался против своей воли втяну­тым в опасное дело. И прекрасно сознавал, что, как поляк, не может рассчитывать на поддержку окружающих и на бес­пристрастную помощь со стороны властей в случае необходимости. Поэтому он решил отныне действовать осмотри­тельнее и хитрее. Противники оставались пока неизвестными, а это означало, что нужно постоянно быть начеку и вни­мательно наблюдать за всеми, с кем приходилось иметь де­ло. У него мелькнула мысль о том, единственной ли целью неизвестного было любой ценой завладеть чемоданом и не исчезнет ли он теперь.
   Шель встал, умылся, достал из чемодана все свои доку­менты и спрятал их в бумажник. Затем он выдвинул ящик стола, еще раз просмотрел лежавшие там проспекты и после минутного раздумья засунул их в карман вместе с рецепта­ми. Инстинкт подсказывал ему, что лучше не оставлять в комнате никаких бумаг.
   Спускаясь по лестнице, он увидел высунувшуюся из кух­ни взлохмаченную голову фрау Гекль. Старуха попыталась остановить его, спросив, не нужно ли ему чего-нибудь и как ему нравится Гроссвизен.
   — Удалось вам уладить свои дела? — поинтересовалась она.
   Буркнув что-то в ответ, Шель выбежал из затхлого ко­ридора на улицу и быстро зашагал к городской больнице. Там он объяснил швейцару цель своего посещения и прошел в палату, где лежал Лютце.
   Бледный, с забинтованной головой, больной лежал на спине, уставившись в потолок широко раскрытыми глазами.
   — Ваша фамилия Шель? — спросила аккуратная медсе­стра, пододвигая стул к кровати.
   — Да, это я.
   — Больной спрашивал о вас. Но постарайтесь не утом­лять его долгими разговорами. Утром у него был уже кто-то из полиции, — добавила она шепотом. — Лютце очень слаб. Он пережил сильный шок.
   — Что нашли у него врачи?
   — Трещины двух ребер и ушиб головы. Пролежит не больше недели. Таким всегда везет… — Она не договорила, с испугом взглянула на посетителя и отошла к одному из больных, который давно уже нетерпеливо звал ее.
   Шель наклонился над кроватью.
   — Вы узнаете меня?
   Лютце ответил не сразу. Он испытующе смотрел на посе­тителя и, казалось, колебался, не мог принять решения.
   — Шель? — спросил он наконец.
   — Да. Вчера мы с вами беседовали. Не знаю, помните ли вы?
   — Вчера было давно, очень давно, — пробормотал Лютце.
   — Если вас это не утомит, я бы хотел задать несколько вопросов.
   — В чем дело?
   — Леон передал вам чемодан?
   — Чемодан?
   — Тот, что вы сдали несколько дней назад в камеру хранения на вокзале. Квитанцию вы прислали мне.
   — Откуда вы знаете?
   — Я не знаю, мы просто догадываемся.
   — Кто мы?
   — Прокурор Джонсон, полицейский инспектор Грубер и я.
   Лютце закрыл глаза и сжал губы. Больной на соседней койке громко застонал. На паркетном полу зашуршали тихие шаги медсестры.
   — Не знаю, что было в чемодане, — сказал Лютце впол­голоса. — Леон хотел передать его вам. Что там было, не знаю.
   — Почему вы послали квитанцию по почте?
   Лютце молчал.
   — Что вы еще можете рассказать мне о Леоне?
   — Он повесился.
   — Вчера вы были другого мнения.
   — Разве? А что я говорил вчера?
   — Вы сказали, что Леона убили.
   — Кто его убил?
   — Черт возьми! Это я хочу узнать от вас!
   — От меня? Я ничего не знаю.
   — Герр Лютце! Леон Траубе был моим другом, вы мо­жете мне доверять. Несколько секунд они молча глядели друг другу в глаза.
   — Вы видите, куда я попал? — тихо спросил Лютце.
   — В больницу.
   — Вот именно! В больницу.
   — Герр Лютце! Ведь теперь этим делом занялась поли­ция, вам больше ничто не угрожает…
   — Вы получили чемодан?
   — Нет, он пропал странным образом. Какой-то человек пришел в камеру хранения, описал содержимое чемодана и забрал его перед самым нашим приходом.
   — Вот именно! — повторил Лютце.
   Шель был разочарован. Он рассчитывал на помощь Лют­це, но тот обманул его надежды, был напуган случившимся и боялся говорить откровенно. Шелю стало вдруг не по себе. Он был совершенно один и беспомощно топтался на месте под неусыпным наблюдением чужих, враждебных глаз. Все, за что он пробовал ухватиться, лопалось, как мыльный пу­зырь.
   Глядя на болезненное бледное лицо Лютце, он лихорадоч­но искал способ сломить его упорное молчание. Доктор Менке не внес в дело никакой ясности, Лютце попадает под автомобиль, багажная квитанция приходит по почте, чемодан исчезает, старый служащий на вокзале ничего толком не знает. А теперь вот и Лютце отказывается помочь. Шель в бессильной ярости сжал кулаки.
   — Герр Лютце! — сказал он. — Поверьте, все, что вы мне скажете, я сохраню в строжайшей тайне. Вы единствен­ный человек, который может помочь мне разобраться в этих запутанных делах. Доверьтесь мне. Что Леону было от меня нужно? Почему он покончил с собой?
   — У вас нет других забот? — спросил Лютце.
   — Это все, что вы можете мне сказать?
   — Нет, не все. Я вам дам хороший совет: никому не до­веряйте и уезжайте из Гроссвизена как можно скорее.
   Шель все еще не сдавался.
   — Кто вас сшиб?
   — Автомобиль.
   — Но кто?
   — Не знаю.
   — Почему вы послали квитанцию по почте, не дождав­шись утра?
   Больной испытующе взглянул на Шеля.
   — Ночь длинна… — ответил он и отвернул голову.
   Шель, поняв, что больше ему ничего не добиться, встал.
   — Может быть, вам чего-нибудь хочется?
   — Покоя и… пол-литра водки, — шепнул Лютце.
 
   * * *
 
   Барьер, пересекавший просторное помещение, отделял по­сетителей от столов, за которыми дежурили полицейские. Было душно и накурено. Шель, как только вошел, заметил .полицейского, который вез их утром.
   — Вот мы и встретились снова, — сказал он, подойдя к барьеру.
   Полицейский окинул его недоверчивым взглядом.
   — Вы были с нами на вокзале? — спросил он неуверенно.
   — Да, а потом мы ехали вместе до Эйхенштрассе.
   — Верно. Вы хотели поговорить с инспектором? Его нет, к сожалению. Уехал сразу по возвращении с вокзала и до сих пор не вернулся.
   На столе дежурного позвонил телефон.
   — Polizaimat,^[23]— сказал дежурный, снимая трубку. — Ин­спектор? Нет, я вам повторяю в третий раз: не знаю, куда уехал, и не знаю, когда вернется! Вот пристал! — буркнул он, отложив трубку. — С самого утра надоедает…
   — Мне инспектор, собственно говоря, не нужен, — вер­нулся Шель к прерванному разговору. — Я только хотел спросить кое о чем.
   — Слушаю вас.
   — Я приехал в Гроссвизен вчера и, вероятно, пробуду здесь еще пару дней. Нужно ли мне прописываться?
   — На три-четыре дня? Нет, не нужно. Тем более что ин­спектор вас знает.
   — Очень хорошо, спасибо. — Шель сделал движение, словно собирался уйти, но задержался и спросил: — Пять дней назад покончил с собой мой приятель Леон Траубе. Мне бы хотелось узнать, кто в полиции занимался его де­лом, и, если можно, поговорить с этим человеком. Не оставил ли покойный каких-нибудь вещей?
   — То, что от него осталось, не представляет никакой цен­ности. Узел с его одеждой, книгами и личными вещами на­ходится у нас на складе. Делом занимался помощник ин­спектора Грубера, следователь Земмингер. Но его сейчас нет.
   — Тогда извините. Большое спасибо.
   Шель покинул участок и зашел в кафе. За чашкой кофе он еще раз тщательно продумал все детали этой странной и сложной истории.
   Всю вторую половину дня Шель провел в лагере для пе­реселенцев из Польши на Веберштрассе. Лагерь произвел на него крайне тягостное впечатление.
   В каждом из стоявших ровными рядами бараков, в кото­рых раньше помещалась воинская часть, ютилось около че­тырехсот человек. Они встретили Шеля с любопытством и не­доверием. Разговорились не сразу. Только потом беседа стала более непринужденной. Все рассказы походили друг на дру­га. Все жаловались на разочарование, испытанное по приез­де, на мучительную волокиту с оформлением документов, бюрократизм властей, недружелюбие со стороны местного населения и отсутствие перспектив на будущее.
   Пребывание в лагере длилось в среднем месяцев девять-десять, но иногда затягивалось на годы. Пожилым было практически невозможно устроиться на работу, молодежь мечтала уехать за океан — в Канаду, Австралию…
   Под плоскими крышами запущенных бараков царило уны­ние, подавленность и… тоска по родине.
   На город спустились сумерки. Желтым блеском сияли прямоугольники окон. На фасадах домов сверкали неоновые рекламы: Trink coca-cola. Sunil wascht weiss. Nur bei Lцwe Т. V.! ^[24] Автомашины и мотороллеры наполняли улицу гулом моторов, из ресторанов и кафе доносились звуки му­зыки. Приближалась тихая, теплая ночь. Одни жители Гроссвизена развлекались, другие совершали вечернюю прогулку, третьи наблюдали за прохожими из окон своих домов.
   Шель медленно шел по направлению к парку, где поме­щался ресторан «Красная шапочка». Ему было интересно, что принесет предстоящая встреча. Возможно, Грубер суме­ет внести немного ясности в это загадочное дело. Быть мо­жет, следствие принесло какие-нибудь результаты?.. Шагая по аллеям парка, Шель уже издали слышал голоса, смех, музыку. Над террасой ресторана и в саду висели гирлянды искусственных цветов, разноцветные лампочки и фонари. Яр­кие огоньки просвечивали сквозь листву. На тесной стоянке для автомобилей стояло несколько машин.
   Шель замедлил шаг. Инспектор — если он не пришел до сих пор — должен вот-вот появиться. Встреча назначена на девять часов.
   На просторной террасе танцевали калипсо. Звуки саксо­фона и барабана раздавались в темном парке гулким эхом. Оркестра не было видно — должно быть, музыканты сидели в зале.
   Шель оглянулся. К стоянке подъезжали две машины: маленький «фольксваген» и большой черный «опель». На первой приехала молодая пара, из второй вышел инспектор.
   Повинуясь какому-то неясному чувству, Шель остановил­ся. Он почему-то решил запоздать на несколько минут.
   Грубер тщательно запер дверцу машины и прошел мимо расставленных на газоне столиков. Несколько мгновений он наблюдал за танцующими, затем обогнул террасу и исчез в дверях ресторана.
   Шель поспешил за ним и, остановившись у двери, осто­рожно заглянул внутрь. Оркестр расположился в небольшой нише справа от входа. Зал был небольшой. Вдоль стен тя­нулись столики, отгороженные друг от друга ширмами из ткани, разрисованной забавными узорами. Благодаря часто расставленным туям и пальмам в кадках, а также скупому освещению столики за ширмами казались изолированными.
   Оркестр перестал играть, танцующие, смеясь и разгова­ривая, возвращались на свои места. Инспектор сел на высо­кий табурет у полукруглой стойки и что-то сказал одной из официанток. Та улыбнулась в ответ, кокетливо погрозила пальцем и поставила перед ним полную рюмку. Грубер повернулся, пытаясь заглянуть в ближние ниши, и посмотрел на часы. Он опорожнил рюмку, положил деньги на стойку и намеревался встать, когда вдруг открылась низенькая дверь в самом конце зала и в ресторан вошла Кэрол.
   Мужчины у стойки разом замолчали, кто-то тихонько свистнул; даже Шель не мог отвести от нее глаз.
   Кэрол, заметив произведенное ею впечатление, останови­лась словно в нерешительности. Декольтированное платье из зеленой тафты плотно облегало ее стройную фигуру. Иг­рая сумочкой, она озиралась кругом.
   Грубер с необычайной при его полноте ловкостью со­скользнул с табурета и, радостно улыбаясь, подошел к Кэ­рол. На ее лице промелькнуло разочарование. Грубер, встав в довольно нелепую позу, наклонился и поцеловал ей руку.
   «Они знакомы! — подумал Шель. — Впрочем, ничего уди­вительного в этом нет». И он остался стоять незамеченным у входа, ожидая, что будет дальше.
   Инспектор спросил о чем-то, и Кэрол отрицательно пока­чала головой. Грубер подозвал официанта, сказал ему пару слов, и тот проводил их за одну из ширм.
   В дымном воздухе раздался низкий звук саксофона. Ак­кордеонист провел пальцами по клавиатуре, включился удар­ник, и пары закружились в медленном вальсе.
   Шель подошел к официанту, заказал бутылку вермута и, заметив невзначай, что он ждет даму, занял столик, смеж­ный со столиком Грубера и Кэрол. Получив вино, он придви­нулся поближе к тонкой ширме и стал прислушиваться.
   — Потанцуем? — услышал он голос инспектора.
   — Не хочется. Я устала, а вообще здесь мне нравится,— ответила Кэрол.
   — Если вам здесь нравится, то что говорить обо мне? — вздохнул Грубер.
   — Не преувеличивайте, инспектор!
   — Когда-то мы называли друг друга по имени… Кэрол?
   — Да, Вальтер.
   — Как чудесно это звучит в твоих устах: Вальтер! Про­шу тебя, не смотри на часы! Неужели тебе так не терпится увидеть этого поляка?
   — Он очень милый парень.
   — Странный тип. Приехал неизвестно зачем, болтается здесь, вынюхивает, лезет не в свои дела и, наконец, назна­чает свидание и имеет наглость не явиться.
   — Ты разочарован?
   — О Кэрол!
   — Может, он ищет тебя в саду?
   — Мы условились встретиться в девять, — сказал Грубер решительно. — Раз он опоздал, пусть ищет. Мне он не нужен. Надеюсь, что и тебе тоже?
   — Вчера он казался таким элегантным и романтичным!
   — Этот тип — и романтика! Он просто искал приключе­ния. Знаем таких.
   — А ты чего ищешь, Вальтер?
   — Кэрол! Мои чувства к тебе искренни и глубоки. Ты всегда была для меня идеалом женщины…
   — Тру-ля-ля! У меня уже были доказательства этим чув­ствам.
   — Для тебя я готов на все! Я знаю, что ты не слишком счастлива.
   — Тебя это, кажется, давно уже перестало волновать, от­куда столь внезапная забота?
   — В последнее время многое изменилось. У меня есть один план, который позволит положить конец моему жалко­му прозябанию здесь и начать такую жизнь, о которой я всегда мечтал.
   — Ты хочешь ограбить банк?
   — Пожалуйста, отнесись к этому всерьез.
   — Слушаюсь, Вальтер. Какой же это план, я сгораю от любопытства?
   — Вскоре я стану обладателем крупной суммы денег. И обрету независимость. Вероятно, я в ближайшее время по­кину Гроссвизен.
   — Выпьем за удачу!
   — Для полного счастья, — продолжал Грубер после па­узы, — мне не хватает тебя…
   — Вальтер, опомнись! Ведь я замужем!
   — Джонсон? Он так увлечен своей секретаршей, что не будет особенно огорчен, если ты его покинешь. Это не пу­стые слова, Кэрол. Твой муж слишком часто бывает у Эльзы.
   — У Эльзы? Этой тощей крашеной блондинки? Это же… отвратительно! — Ее голос, обычно такой мягкий, звучал резко и неприятно.
   — Вот видишь! — не унимался Грубер. — Как полицей­скому инспектору, мне многое известно. Я уже давно хотел поговорить с ним об этом, но поскольку я в некотором смыс­ле его подчиненный, то не мог себе этого позволить. Изме­нять такой женщине, как ты! — добавил он с пафосом.— Но не горюй! Мы постараемся этому помочь. Выпьем за луч­шее будущее!
   Шель закурил. «Инспектор избрал наивную и пошлую тактику», — решил он и задумался над тем, насколько обос­нованны обвинения Грубера. Он не мог представить себе флегматичного Джонсона ухаживающим за собственной се­кретаршей. Но все это не имело значения. Инспектор знал, на какую удочку лучше всего поймать Кэрол. Шель навост­рил уши. Разговор становился интересным.
   — Кэрол! Мы оба с тобой пропадаем в этом гнусном го­родке. Ты — живя с человеком, который к тебе равнодушен, я — трудясь на ничтожной государственной должностенке. Но скоро Вальтер Грубер покажет, на что он способен!
   — Пол и Эльза, — гневно сказала Кэрол. — Ну-ка, рас­скажи поподробнее о своих планах.
   — Это дело чрезвычайно щекотливое и… глубоко секрет­ное, — произнес инспектор, понизив голос.
   — И разумеется, противозаконное.
   — Нет, нет. Закон здесь совершенно ни при чем. Это своего рода торговая сделка, в которой я диктую условия.
   — Когда же произойдут эти великие перемены в. твоей жизни?
   — Сегодня я получил все материалы, нужные для осу­ществления моего плана, но еще не решил, как действовать. Теперь, после нашей сегодняшней встречи, все будет зависеть от тебя, Кэрол!
   — Чем я могу тебе помочь, Вальтер?
   — Уедем отсюда немедленно, начнем вместе новую жизнь!
   — А Пол? Он тебя уже предупредил однажды, помнишь? На этот раз он может совершить какое-нибудь безумие.
   — Черт с ним, с Полом! Он утешится в объятиях своей Эльзы.
   — Перестань говорить об этой потаскухе!
   — Ты права, слушать такое не слишком приятно… Едем со мной, Кэрол! Я…
   — А ты уверен, что сумеешь осуществить свой таинствен­ный замысел?
   — Вне всякого сомнения. Я готовился к этому давно. Се­годня благодаря счастливому стечению обстоятельств все козыри очутились у меня в руках. Отчасти я обязан этим твоему поляку.
   — Неужели ему?
   — Да, он приехал и стал совать нос не в свои дела. На­чалась небольшая суматоха, и Вальтер Грубер извлек из нее максимальную пользу.
   — Ничего не понимаю.
   Инспектор расхохотался.
   — Все это очень сложно, дорогая,— сказал он тоном превосходства. — Когда-нибудь я расскажу тебе все, и ты убедишься, как ловко я это обстряпал. Сегодня мне удалось добыть одну вещь, которой буквально нет цены. Я неплохо позабавился, глядя, как все ее ищут… Но ты все еще не отве­тила на мое предложение.
   — Шель не дурак, — вдруг сказала Кэрол.
   «Благодарю», — подумал тот, подслушивая за ширмой.
   — Какое он имеет к нам отношение?
   — Почему он договорился и не пришел? Здесь что-то не так.
   — Может быть, его сшибла машина,— неискренне засме­ялся Грубер, — и я б не удивился. Ведь там, на востоке, на дорогах одни телеги.
   Они помолчали. Шель взглянул на часы. Скоро десять. Джонсон, наверное, волнуется, что нет Кэрол и что он, Шель, не пришел, несмотря на обещание…
   — Не думай о нем. С ним-то мы легко управимся. Земмингеру приказано следить за каждым его шагом. Если он что-нибудь натворит, я узнаю сразу.
   — Зачем ты назначил ему свидание?
   — Хотелось потянуть его немного за язык. Кроме того, я думал, что он сможет мне пригодиться для осуществления моего плана. Но теперь, Кэрол, когда я встретил тебя, все это уже не имеет значения. Скажи мне одно только слово, скажи, что ты уедешь со мной.
   — Это надо обдумать.
   — Кэрол, неужели ты можешь жить с мужчиной, который тебе изменяет каждый вечер? Ты, красавица, достойная без­раздельной любви и преклонения…
   — Не увлекайся фразами, дорогой мой. И не пей так много.
   — Как мне найти слова, чтобы тебя убедить?
   — Послушай, Вальтер, мне кажется, здесь не место для того, чтобы объясняться в любви и поверять друг другу тайны.
   — Пойдем еще куда-нибудь. Скажи куда. У меня мало времени. Мне бы следовало покинуть Гроссвизен еще сегодня, но я без тебя не уеду. Ты должна поверить в искренность моих…
   Шель не стал слушать дальнейшие излияния подвыпившего инспектора. Он все равно узнал больше, чем мог ожидать. Чемодан находится у Грубера! Нужно действовать, не теряя времени. Он потушил сигарету, допил остатки вина и кивнул официанту.
   — Сколько с меня?
   Официант набросал на маленьком листочке несколько цифр.
   — Четыре пятьдесят.
   Шель дал ему пять марок и быстрым шагом покинул ресторан. На стоянке стояло два такси. Садясь в одно из них, он сказал шоферу:
   — Через несколько минут отсюда тронется черный «опель». Мне бы хотелось поехать за ним следом.
   — Что такое? Вы случайно не из полиции? — шофер сде­лал недовольную гримасу.— Я не люблю ввязываться в такие истории, возьмите другое такси.
   — Я не из полиции, уверяю вас. Дело сугубо личное, чест­ное слово!
   — А кто вы такой? — шофер критически осмотрел своего пассажира.
   — Это же не имеет значения! Ручаюсь вам… — Шель не договорил, заметив идущих по аллее Грубера и Кэрол. Мо­лодая женщина смеялась, инспектор, отчаянно жестикули­руя, что-то ей доказывал. Подойдя к «опелю», он достал из кармана ключи и открыл дверцу.
   Шофер заметил их тоже.
   — Поеду, если уплатите по двойному тарифу.
   — Ладно,— согласился Шель.— Давайте скорее, они уже трогаются.
   Шофер включил счетчик и запустил мотор. Десять секунд спустя черная машина проползла мимо них, медленно выехала на шоссе и стала резко набирать скорость.
   Такси следовало за «опелем» на некотором расстоянии. Шофер молчал, раз только буркнул: да, им явно невтерпеж! Шель думал о том, как странно он использует время своего пребывания в ФРГ. Вместо того чтобы ходить по театрам, кино, собирать материал для очерка, он свел дружбу с запой­ным пьяницей, подслушивает разговоры посторонних людей… Да, Грубер отчасти прав: он лезет не в свои дела. А ведь ему явно не к чему впутываться в серьезную аферу. Надо сооб­щить обо всем Джонсону, пусть он возьмет инициативу в свои руки.
   Ехали недолго. На одной из слабо освещенных окраинных улиц «опель» внезапно остановился у темного, спрятанного за палисадником дома. Шель спросил у водителя название улицы, затем попросил развернуться и назвал адрес Джон­сона.
   — Поезжайте как можно скорее. Двойной тариф не отме­няется.
   Через десять минут они прибыли на место. Шель рассчи­тался с шофером, но попросил его подождать. Он быстро пересек сад и нажал кнопку звонка. Дверь открыл Джонсон.
   — Наконец-то! — воскликнул он.— Я жду тебя с самого обеда…
   — Прости, я не мог прийти раньше.
   — Случилось что-нибудь? — спросил американец, заметив взволнованное лицо Шеля.
   — Слушай меня внимательно, Пол. Я был в «Красной шапочке».
   — Вот как! Надеюсь, ты неплохо повеселился. И Кэрол была там?
   — Перестань! Сейчас не время устраивать сцены ревности. Я знаю, где чемодан, похищенный из камеры хранения, и хочу, чтобы ты сейчас же поехал со мной. Боюсь, что завла­деть им снова будет нелегко.
   — Где же он?
   — У Грубера. Оснабрюкерштрассе. Ты знаешь точный адрес?
   — Да, но…
   — Не будем терять времени. Такси ждет. Джонсон захлопнул дверь и побежал за Шелем.
   — Оснабрюкерштрассе, 34,— кинул он шоферу.— А теперь расскажи толком, что случилось. Откуда эти сенсационные сведения?
   — Мы с Грубером договорились встретиться вечером в «Красной шапочке». Придя туда, я увидел, что он беседует с Кэрол.
   Джонсон нервно заерзал на сиденье.
   — Мне удалось случайно подслушать их разговор. Они меня не видели. Грубер уговаривал Кэрол уехать вместе с ним из Гроссвизена. Они, мол, созданы для лучшей жизни и все такое.
   — А что Кэрол?
   — Не думаю, чтобы она отнеслась всерьез к его предложе­ниям. По-моему, она над ним подсмеивалась.
   — Когда они ушли из ресторана?
   — Минут двадцать назад.
   — Рассказывай дальше.
   — Грубер хвастался, будто раздобыл нечто такое, что позволит ему совершить переворот в жизни и коренным образом улучшит его финансовое положение. Говорил он туманно. Утверждал, например, что это я косвенно помог ему найти зо­лотое дно.
   — Из этого еще не следует, что у него в руках те… бумаги.
   — Нет? Ты помнишь сцену на вокзале?
   — Разумеется!
   — Грубер расспрашивал старика из камеры хранения крайне осторожно и поверхностно. Я уже тогда удивился — ведь, как полицейский инспектор, он должен уметь допраши­вать. А сегодня вечером он сказал: «Мне удалось добыть одну вещь, которой буквально нет цены. Я неплохо позабавился, глядя, как все ее ищут…» Ты же помнишь, что мы искали? Грубер имеет в своем распоряжении сыщиков, полицейских…
   — Да, да, вроде бы все так, но зачем ему это? Откуда он знал, что лежит в чемодане? Человек, получивший чемодан, описал его содержимое.
   — Вот это нам и предстоит выяснить.
   — Нелепое положение. Мне нелегко будет объяснить, на­чальству, как все это получилось.
   Несколько мгновений они сидели молча, глядя на сколь­зившие впереди машины лучи фар.
   — Грубер был знаком с твоей женой? — спросил Шель.
   — Да. Он когда-то пытался за ней ухаживать. Я сказал ему пару теплых слов, он извинился, на том и покончили.
   — Гм… Скажи, Пол, а не кажется ли тебе странным, что инспектора заинтересовало такое пустячное дело, как исчезновение чемодана из камеры хранения? Я полагал, что он пришлет кого-нибудь из сыщиков.
   — Странным? Ты не знаешь Грубера. Он необычайно честолюбив и старается усердием компенсировать некоторые недостатки в… — Джонсон покосился в сторону водителя.— Надеюсь, ты понимаешь? И наконец, об этом попросил его я… В чиновничьей иерархии положение, которое я занимаю в про­куратуре, выше, чем его. Однако после того, что ты рассказал, меня тоже начинают интересовать его истинные побуждения.
   — Номер тридцать четыре? — переспросил шофер, притор­маживая.— Тот же самый дом, где мы только что были.
   — Да, сколько с нас? — ответил Джонсон, доставая бумажник.
   Шель вышел из машины. Черный «опель» стоял еще на обочине. Когда такси отъехало, друзья отворили калитку, ведущую в сад, и оказались перед низким строением из не­обожженного кирпича. Через газон вела дорожка, выложен­ная светлым плоским камнем. Во всех окнах, кроме одного с левой стороны, было темно.
   — Попытаемся войти через заднюю дверь,— шепнул Джонсон.— Я бы предпочел, чтобы ему не хватило времени приготовиться к встрече с нами.
   Они бесшумно обогнули дом и остановились на маленьком дворике. Джонсон потянул дверную ручку.
   — Открыто, заходи.
   Перед ними был темный коридор. В доме царила тишина. Из какой-то щели выбивалась узкая полоска света. Тихонько, на цыпочках, они подкрались к двери, и Джонсон рывком распахнул ее.
   Кэрол широко раскрыла глаза при виде незваных гостей; она вскочила с тахты, силясь закричать, но не смогла произ­нести ни звука. Грубер побледнел, появившееся в первый мо­мент выражение гнева и удивления у него на лице быстро сменилось замешательством и страхом. Он пригладил растре­панные волосы и сделал движение, будто хотел подняться, но так и не встал.
   Напряженную тишину нарушил крик Джонсона:
   — Ах ты, развратный негодяй!
   Грубер не отвечал. Он сидел, низко опустив голову, и был очень похож на нашкодившего школьника, застигнутого на месте преступления. Кэрол нервно кусала губы. Шель почувствовал тоже нечто вроде жалости. «Бедняга Кэрол! — подумал он.— В веселенькую же историю ты впуталась».
   Джонсон не двигался с места. Тягостное молчание станови­лось просто невыносимым. Наконец Грубер превозмог испуг и хрипло спросил:
   — Что вам надо?
   Кэрол взглянула на Шеля так, словно только что его заметила. Журналисту стало не по себе, но он не отвел глаз.
   — Двуличная тварь! — громко произнес Джонсон и сде­лал шаг вперед.
   Грубер выпрямился. Он чувствовал, что должен каким-то образом защищать свое достоинство.
   — Не стоит волноваться,— неуверенно моргая, начал он.— Давайте лучше поговорим спокойно.
   — Заткнись! — рявкнул американец, подходя еще ближе. Ноздри инспектора раздулись, мускулы на широком лице задрожали, глаза сузились.
   — Как вы смеете…
   Джонсон замахнулся. Резкий удар прервал дальнейшие объяснения. Немец покачнулся, его лицо залила густая краска. Он сжал кулаки, пытаясь сдержать волнение, и бро­сил быстрый взгляд на неподвижного Шеля.
   — Джонсон! — сдавленным от ярости голосом произнес он. — Ты ведешь себя, как скотина. Скажи, что тебе нужно, и убирайся отсюда.
   — А ее я могу забрать или она уже стала твоей собствен­ностью? — Джонсон большим пальцем указал на Кэрол.
   — Кэрол сама распорядится своей судьбой.
   — Неужели? А сколько ты ей заплатил за ночь? Видно, немало, если судить по твоей гнусной физиономии!
   — Пол! — резко поднялась со своего места Кэрол.— Разве я спрашиваю, сколько ты платишь за визит к своей секре­тарше? У тебя не может быть ко мне никаких претензий…
   — Эту чепуху, конечно, он тебе нагородил? От такого негодяя ничего другого и не следовало ожидать!
   — Скажешь, неправда? — вызывающе спросила Кэрол.
   — Это не имеет значения.
   — Джонсон! — вмешался инспектор. — Повторяю тебе последний раз: выкладывай, зачем пришел, а потом уби­райся.
   Американец взглянул на него.
   — Я тебя предупреждал, Грубер: руки прочь от Кэрол! — процедил он сквозь зубы.— В тот раз ты признал свою ошибку… А сейчас у меня только одно желание: плюнуть тебе в лицо!
   — Вон отсюда! Немедленно! — взорвался Грубер.— Уби­райтесь!
   Шель заметил, что Джонсон отвел назад руку. «Сейчас он его ударит…» — подумал он. Кэрол неуверенно отступила назад.
   Удар был нанесен молниеносно. Грубер охнул и скорчился, но тут же овладел собой и, обхватив американца обеими ру­ками, попытался перегнуть его назад. Не сумев вырваться из тесных объятий, Джонсон ударил инспектора ногой. Про­тивники в остервенении сцепились друг с другом и с грохотом повалились на пол. Грубер ослабил хватку, но лишь для того, чтобы схватить американца за горло, а тот запустил пятерню в волосы немца и яростно принялся колотить его головой об пол.
   — Сделайте что-нибудь! — умоляла Шеля перепуганная Кэрол.— Они же убьют друг друга!
   — Нет уж! — ответил Шель.— Это их личное дело…
   Грубер протяжно взвыл. Шель и Кэрол повернулись к катающимся по полу мужчинам. Джонсон надавливал боль­шими пальцами немцу на глаза и, тяжело дыша, пытался стать коленом ему на грудь. Грубер вслепую молотил кула­ками куда попало. В какой-то момент ему удалось согнуть ноги в коленях и изо всех сил оттолкнуть противника назад. Джонсон покатился по полу, с шумом переворачивая стол и стоявший за ним стул, но сразу же вскочил на ноги. Из глу­бокой раны на подбородке текла кровь, воротник рубашки был разорван, лицо искажено. Когда Грубер, сопя, встал, он одним прыжком подскочил к нему и кулаком нанес силь­ный удар в одутловатое лицо. Немец взвыл от боли и, прижав ладонь ко рту, тяжело упал на спину.
   Кэрол вонзила ногти в ладонь Шеля. Джонсон склонился над Грубером и, не сводя с него глаз, следил за каждым дви­жением. Немец приподнялся на локтях, блуждающим взором огляделся вокруг и без чувств повалился на пол.
   Американец отвернулся и исподлобья поглядел на всхли­пывающую жену.
   — Перестань,— спокойно сказал он.
   Подняв одной рукой перевернутый стол, он уселся за него, с трудом переводя дыхание.
   — Мерзавец! — уже беззлобно проворчал он.— Думал, что так ему все и сойдет с рук.
   Шель подошел к Груберу, взял его под мышки и поволок на тахту. Потом обратился к Кэрол:
   — Займитесь, пожалуйста, инспектором, нужно привести его в чувство.
   Молодая женщина послушно поднялась и, держась неесте­ственно прямо, вышла из комнаты. Вскоре она вернулась с та­зом и полотенцем. Шель зажег две сигареты и сунул одну в рот американцу. Джонсон жадно затянулся.
   — Открой окно, Ян,— сказал он.— Надо проветрить эту конюшню.
   Шель отодвинул занавеску и приоткрыл ставню. С улицы повеяло приятной прохладой.
   Кэрол намочила полотенце и положила компресс на голову Груберу. На столике возле тахты стояли бутылка и две рюмки. Шель налил вино.
   — Выпей.
   — Брр! — передернул плечами Джонсон, отодвигая пустую рюмку.— Ну, что будем делать дальше, Ян?
   — Ерунда! Обойдемся без него. Пойдем осмотрим квар­тиру. Если этот чемодан или бумаги действительно у него, мы их отыщем.— Шель с трудом поднялся, подошел к откры­тому окну и глубоко вздохнул.
   — Давай! — сказал он, осматриваясь.— Начнем с этой комнаты.
   — В доме нет ничего,— заявил Джонсон после двадцати минут бесплодных поисков.
   — Он мог спрятать бумаги где-нибудь снаружи, хотя вряд ли… Он собирался покинуть Гроссвизен… — Шель поглядел в сторону тахты.
   Грубер дышал спокойней, глаза у него были закрыты. Кэрол меняла компресс.
   — Надо еще заглянуть в машину,— без особой уверен­ности сказал Шель.— Если мы и там ничего не найдем, при­дется подождать, пока он придет в себя. Ключи, наверное, у него при себе. Он подошел к немцу и, бегло осмотрев его карманы, потряс связкой ключей.— Есть!
   Друзья вышли в сад, а оттуда на шоссе. В машине лежали только плед и несколько журналов. Шель открыл багажник. Было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть, поэтому он засунул туда руку и сразу же наткнулся на неровную фиб­ровую поверхность, а потом нащупал ручку.
   — Есть там что-нибудь? — спросил Джонсон. В ответ Шель вынул чемодан.
   — Есть! — радостно шепнул он.— На сей раз ключик к ре­шению загадки у нас в руках.
   Захватив небольшой потрепанный чемодан с собой, они вернулись в комнату. Кэрол, усевшись в кресло, следила за ними с нескрываемым любопытством. Она чувствовала, что приближается переломный момент в ее жизни, хотя и не зна­ла, насколько благоприятным окажется для нее исход.
   Шель открыл чемодан. Он был набит самыми обычными серыми картонными папками, уложенными в две ровные стоп­ки. Шель вынул верхнюю и с нетерпением развязал тесемки.
   «Experimente und Forschungen zur Feststellung des Wesens und der Ursache der Angst»^[25],— с удивлением прочитал он заголовок на первом листе.
   «Drohung als Stimulus der Angst und die Konsequenzen»^[26].
   — Ты что-нибудь понимаешь? — спросил он сидящего ря­дом Джонсона.
   — Пока не очень.
   В течение следующих двадцати минут Шелем овладело та­кое ощущение, будто он погружается в нереальный мир, засе­ленный чудовищными порождениями больного воображения. Об ужасных, невероятных преступлениях рассказывалось человеческими словами, тщательно составленными и акку­ратно записанными фразами. С растущим ужасом он пробегал глазами текст бумаг. Порой торопливо прочитанные формулировки были ему непонятны, он не вдумывался в смысл слож­ных диаграмм и многочисленных статистических данных, то и дело терялся в массе непонятных определений, выводов и сложных диагностических описаний.
   «Органические состояния страха, вызванные адренали­ном,— читал он.— Подопытный объект: женщина славянской расы, 26 лет, физическое состояние удовлетворительное».
   Затем следовало перечисление периодически увеличивае­мых доз и наблюдаемых эффектов.
   «Учащенный пульс, понижение температуры рук и ног, дро­жание конечностей… Объект взволнован и возбужден».
   Еще целый ряд экспериментов, сдержанные комментарии.
   «Попытки вызывать испуг неправдоподобной угрозой… Ре­зультаты отрицательные… Отсутствие реакции. Опыты, осно­ванные на реальной угрозе, например страх перед смертель­ной инфекцией… Результаты положительные. Исследования в ходе проводимых процедур показывают: сердечные спазмы, высокое кровяное давление, учащенное, спазматическое дыхание…»
   Далее:
   «Детальное описание реакции индивида после зачтения смертного приговора. Давление, пульс, дыхание… Исполнение приговора переносят на следующий день — изменение физи­ческих реакций. Выводы… Смертный приговор подтвержден… Реакция… Угроза… испуг… страдание — реакция.
   Опыты по определению градаций испуга, вызванного усло­виями, которые объект привык связывать с физической болью… Выводы. Для появления признаков ужаса достаточно создать обстоятельства, сопутствующие ситуации, вызываю­щей особенно страшные последствия… Непосредственная уг­роза нанесения увечий. Импульсивное желание убежать… Ис­следование реакции объекта, лишенного свободы движения в то время, когда ему причиняют боль, в отличие от реакции человека, который в аналогичной ситуации имеет возмож­ность защищаться».
   «Постепенное усиление испуга может вызвать своего рода помешательство. Провести более подробные исследования в этой области»,— гласила одна из многочиспенных заметок на полях.
   «Эксперимент «Соленая вода», проведенный совместно с доктором Р. Группа лиц лишена пищи и получает только соленую воду… Описание физического состояния, анализы мо­чи и крови проделаны доктором Р. Заметки об изменениях эмоционального состояния…»
   У Шеля на лбу выступили крупные капли пота, день за днем: боль, страх, боль… Слова и цифры начали путаться, утрачивать смысл. Импульсы… Возбуждающие средства… Реф­лексы… Вскрытие… Объекты… Реакции… От исписанных лист­ков веяло страданием, увечьями, смертью. На последней странице каждого «эксперимента» стояла печать концлагеря Вольфсбрук и подпись врача: д-р Бруно Шурике. Шель ото­двинул папку и вытер лицо платком. Потом взглянул на по­груженного в чтение Джонсона.
   — Какой кошмар! Я вернулся в прошлое, — медленно проговорил он. — Я забыл, где нахожусь, я снова стоял на перекличках, слышал крики капо, дрожал от слабости и от голода… Это, — он указал на чемодан, — чудовищно!
   — А ведь убирая барак доктора Шурике, я не раз видел кресла с зажимами для головы, рук и ног, — вспоминал Джонсон. — Мне попадались на глаза разные предметы и инструменты, о назначении которых я понятия не имел. Впрочем, тогда я и не задумывался, для чего они служат. У меня хватало других забот.
   Шель молча кивнул.
   — Теперь все стало совершенно понятно, — продолжал американец. — Перед нами плоды опытов господина докто­ра, опытов, в ходе которых — что заверено собственноруч­ной его подписью — Шурике лишил жизни по крайней мере несколько десятков людей. — Он начал приводить в порядок папки и складывать их обратно в чемодан.
   — Ты прав, Пол! Я начинаю понимать, что произошло. Этот чемодан находился среди багажа, который мы привез­ли из лагеря в особняк крейслейтера. Доктор Шурике не хо­тел уничтожать материал, представляющий для него большую ценность. Трудно сказать, каким образом все это попало в руки Леона, быть может, он вытащнл чемодан из-под развалин, однако ясно одно: став обладателем этих бумаг, он почувствовал себя в опасности.
   — Новая теория! — воскликнул Джонсон. — Он ведь мог обратиться ко мне.
   — Очевидно, он был напуган и не знал, что делать. Без сомнения, бедняга страдал манией преследования и всюду видел врагов. Впрочем, я не могу отказать ему в определен­ной трезвости суждений. Грубер, представитель власти, знал о существовании чемодана и при первом же удобном случае, вместо того чтобы заняться дальнейшим расследованием, присвоил его себе. Однако существует кто-то, кому этот че­модан гораздо нужнее, чем инспектору. Я еще не понял при­чин смерти Леона. Предчувствуя приближение опасности, он доверил свою тайну Лютце, человеку, которого считал своим другом. Кто из них придумал спрятать чемодан в камере хранения, мы, видимо, узнаем потом. Я не думаю, чтобы не­счастье с Лютце произошло случайно. Возможно, его только хотели напугать, что, впрочем, превосходно удалось. Меня интересует роль Грубера…
   Джонсон посмотрел в сторону.
   — Можешь спросить его самого, — сказал он.
   Немец наблюдал за ними, прищурив подпухшие веки. Увидев стоящий на столе чемодан и услышав слова Шеля, он догадался, что произошло.
   Шель поглядел на Кэрол. Она стояла у открытого окна к ним спиной. Непохоже было, чтобы она прислушивалась к разговору.
   Джонсон придвинул стул к тахте.
   — Выкладывай, Грубер, все, что ты знаешь об этом че­модане, — приказал он.
   Немец облизнул распухшие губы.
   — Чемодан у вас в руках, — хрипло буркнул он. — Нет смысла создавать новые проблемы.
   — Дело слишком сложно, чтобы бросить его на произвол судьбы, — вмешался Шель. — У нас с Джонсоном есть мас­са вопросов, на которые мы должны получить ответы.
   Грубер скривился.
   — Я пока продолжаю оставаться инспектором полиции и следствие буду вести так, как найду нужным, — сказал он, пытаясь придать словам надлежащую весомость.
   — Чепуха! — Джонсон поднялся со стула. — Наглое по­ведение с Кэрол и со мной — дело частное, но попытка при­своить чемодан — это преступление, совершенное инспекто­ром полиции. Расследованием займется прокуратура. Ваши часы в роли инспектора полиции сочтены, за это уж я ру­чаюсь!
   Грубер беспокойно зашевелился.
   — Давайте попробуем договориться. Ведь каждый человек может совершить ошибку. Ничего же непоправимого не произошло.
   Шель заметил, что Кэрол медленно оборачивается. Он по­чувствовал отвращение к немцу.
   Джонсон на минуту задумался.
   — Грубер, что вам известно о Леоне Траубе? — спросил он. Тот потер заплывший глаз.
   — Пять дней назад он перекинул через оконную раму ве­ревку, сунул голову в петлю и спрыгнул с подоконника. Док­тор подтвердил, что смерть наступила в результате удушения.
   — Это нам известно и без вас. Однако мой друг Шель утверждает, что самоубийству Траубе сопутствовали весьма подозрительные обстоятельства.
   — Но ведь факты настолько… настолько очевидны! — Удивление Грубера казалось искренним. — Земмингер до­прашивал хозяйку, фрау Гекль, я читал отчеты по этому делу. Самоубийца был неизлечимо болен. Я не вижу…
   — Хорошо, оставим Траубе. Что случилось с Лютце?
   — Он попал под машину и лежит в больнице. Земмингер разговаривал с ним утром. Нет никаких сомнений в том, что это было обыкновенное уличное происшествие.
   — Он сам попал под машину? — недоверчиво переспро­сил Шель.
   — Нам больше ничего не известно.
   — Видишь, Ян? — сказал Джонсон. — Я предлагаю отло­жить беседу до завтра. Так мы ничего от него не добьемся. Мой начальник, прокурор, умеет вести допросы получше нас. Впрочем, — добавил он, указав подбородком на лежащего, — не исключено, что он говорит правду.
   — Каким образом чемодан попал к вам? — спросил Шель, не обращая внимания на слова друга.
   Грубер возмутился.
   — С какой стати этот полячишка задает мне вопросы? — с яростью спросил он.
   Джонсон сделал шаг вперед и сжал кулаки.
   — Говори!
   Презрительная гримаса искривила губы немца.
   — Я приказал забрать его с вокзала, — нехотя признал­ся он.
   — Кому приказали? — настаивал Шель.
   — Одному из моих людей.
   — Откуда он знал, что находится в чемодане?
   — Я ему сказал.
   — А вы откуда знали? — Шель тоже встал и склонился над Грубером.
   — Мне сказали.
   — Кто? Кто же, черт возьми?
   — Не знаю. — Немец беспомощно пожал плечами, но, поглядев на мрачные, недоверчивые лица, торопливо доба­вил: — В самом деле не знаю. Сегодня утром у меня прои­зошел странный разговор по телефону. Кто-то спросил, не хочу ли я заработать тысячу марок. Я подумал, что меня разыгрывают, и хотел уже повесить трубку, как этот чело­век сказал: «Спросите, пожалуйста, у дежурного, не получе­но ли на ваше имя письмо. Если да, откройте конверт, и вы найдете внутри двести пятьдесят марок». Это меня заинтриговало, и я решил проверить. Действительно, в проходной бы­ло оставлено письмо, а в нем — двести пятьдесят марок. Я взял трубку и подтвердил, что деньги у меня. В ответ не­знакомец сказал: «Я заинтересован в том, чтобы уладить од­но дело, чрезвычайно важное для меня лично. Не смогли бы вы мне помочь?» Я ответил, что это зависит от предложе­ния. «Отлично, — сказал он. — У некоего Лютце есть чемо­дан со старой научной документацией. Чемодан ему не при­надлежит; он завладел им хитростью. Мне бы хотелось, что­бы вы каким-нибудь образом отняли у него чемодан и спрятали, пока я за ним не пришлю». Немного поразмыслив, я согласился, и тогда незнакомец бегло описал чемодан и его содержимое. «В двадцати четырех серых папках, — сказал он, — лежат документы, отражающие ход научных исследо­ваний в области психофизиологии. Как только они окажутся у меня в руках, вы получите остальные семьсот пятьдесят марок», — Грубер вытер рукой рот.
   — И что же было дальше? — спросил Шель.
   — Через несколько минут после этого разговора один из моих людей сообщил мне, что разыскиваемый чемодан на­ходится в камере хранения на вокзале. Я приказал забрать его оттуда. В это время мне позвонили из прокуратуры. Я по­нял, что должен изловчиться и оставить чемодан у себя, а затем получить обещанные деньги, и разыграл небольшую комедию… Вот и все.
   Шель молча смотрел на инспектора. Насколько можно ве­рить этим признаниям? Неожиданная красноречивость нем­ца настораживала. Вначале из него приходилось вытаскивать каждое слово, а тут он без запинки выложил целую историю, причем без всякого нажима с их стороны. Рассказ мог бы показаться логичным, не будь в нем стольких неточностей. Тем не менее трудно было найти какую-нибудь зацепку и до­казать противоречивость его слов — для этого им слишком мало было известно. Но все же они узнали чрезвычайно важ­ную вещь: подтвердилось предположение о существовании лица, очень заинтересованного в получении лежащих перед ними бумаг.
   Журналист внимательно изучал Грубера. Почему он не отдал документы? Почему хотел уехать из Гроссвизена? Шель восстановил в памяти разговор, подслушанный в «Крас­ной шапочке».
   — Что ты обо всем этом думаешь, Пол?
   — Вы осмотрели содержимое чемодана? — спросил Гру­бера американец.
   — Я только проверил, лежат ли внутри папки, о кото­рых шла речь, но не заглядывал в них. Да я и не разбираюсь в этих делах…
   — Спроси его, Пол, почему он собирался уехать, — вме­шался Шель.
   Грубер сел на тахте.
   — Это еще что за выдумка? — спросил он.
   — Кэрол придется подтвердить мои слова…
   Джонсон повернулся к жене. Кэрол смотрела на Шеля.
   — Я не понимаю, о чем вы говорите и откуда у вас та­кие сведения, — медленно произнесла она.
   — Понятно, — буркнул Шель. Он видел, что Кэрол пы­тается избежать дальнейших осложнений. За это ее трудно было осуждать. Чувствуя на себе вопросительный взгляд Джонсона, он сказал: — Не стоит над этим задумываться, нам предстоит решить более важные проблемы. Каким спо­собом и когда это таинственное лицо собиралось с вами свя­заться? — обратился он к Груберу.
   — Я ведь уже говорил: он хотел, чтобы я оставил чемо­дан у себя, пока он кого-нибудь не пришлет.
   — Да, но он никого не прислал?
   — Не знаю, меня не было в участке.
   — Почему?
   — У меня были другие планы.
   — Какие? — допытывался Шель.
   Грубер сжал губы. Журналист вопросительно посмотрел на Джонсона. Тот поднялся:
   — Оставь его, Ян. Поехали ко мне домой, там поговорим спокойно.
   — Боюсь, нам не удастся поймать такси в этом районе.
   — О, я уверен, что господин инспектор предложит нам воспользоваться его автомобилем. Ключи, кажется, у тебя? — И, не дожидаясь ответа, он поднял чемодан. — Пошли! А ты, Кэрол?
   Проходя мимо тахты, молодая женщина старалась избе­жать взгляда Грубера. Выходивший последним Шель не су­мел удержать вертевшейся на языке злорадной фразы:
   — Спокойной ночи, господин инспектор, приятных сно­видений!
   Закрывая за собой дверь, он услышал грубое ругательст­во и усмехнулся. Таинственный противник постепенно теряет контроль над своими марионетками. Ниточки, за которые он до сих пор так ловко дергал, все больше и больше запутыва­ются.
 
 
   Беспокойная
   ночь
 
   Джонсон приготовил бутерброды и сварил кофе. Кэрол ушла, сославшись на головную боль.
   — Не знаю, стоит ли продолжать чтение этих чудовищ­ных отчетов, — сказал Джонсон, наливая кофе. — Посколь­ку мы уже знаем, что это результаты зверских опытов докто­ра Шурике, следует обсудить дальнейшие шаги.
   — Шурике! Вот единственный человек, который может быть по-настоящему заинтересован в этих бумагах. Но ведь он, кажется, в Барселоне? — спросил Шель.
   — Да, сразу же после капитуляции он удрал из Германии в Испанию и до сих пор живет там. — Джонсон пододвинул Шелю тарелку, приглашая его приступить к ужину.
   Внезапно у Шеля мелькнула какая-то неопределенная мысль. Где-то в подсознании вертелась незначительная де­таль, к сожалению слишком ничтожная, чтобы за нее можно было ухватиться. Он напряг всю свою волю в надежде, что сможет с помощью этого неуловимого звена связать уже уста­новленные факты, однако на ум приходили только сменяю­щиеся с молниеносной быстротой и без всякой логической свя­зи обрывки мыслей.
   Джонсон отставил чашку.
   — Я завтра захвачу чемодан с собой и обо всем рас­скажу прокурору. Тогда мы и решим, как поступить с Гру­бером.
   — Леон писал в своем письме: «Если о моем открытии узнают, меня не оставят в живых…» — сказал Шель. — И кто-то действительно узнал о его открытии.
   — Стоит ли к этому возвращаться? Завтра нашим делом займутся специалисты.
   — Леон также писал: «Я никому не могу доверять», — продолжал журналист. — Теории относительно его невменя­емости в свете последних событий утратили многое из своей первоначальной значимости. Доктор Менке… — прервал он себя на полуслове. Тревожная мысль снова мелькнула у него в голове.
   — Не думаю, чтобы Менке принимал во всем этом участие.
   — Нет… Если сделать из последних событий логические выводы, нетрудно заметить, что многочисленные предпосылки приводят к одному заключению.
   — А именно?
   Шель не ответил. Он пока еще в страшном напряжении пытался связать между собой оборванные концы нитей.
   — Есть! — вдруг с воодушевлением воскликнул он, вы­прямляясь. — Давай-ка откроем еще разок чемодан. Мне хо­чется кое-что проверить, удостовериться…
   — Это еще что за новости?
   — Заметки на полях! Тот же самый почерк… Я хочу срав­нить характерные особенности…
   — С чем сравнить? — спросил Джонсон, раскрывая чемодан.
   Шель вынул из бумажника рецепты, которые он забрал из комнаты Леона, потом развязал тесемки верхней папки. Перелистав несколько страниц и обнаружив на одной из них сделанные от руки пометки, он положил рядом рецепты и стал сравнивать форму, наклон и характер соединения букв. Ре­цепты, правда, были написаны по-латыни, но отличались од­ной особенностью, характерной для готического шрифта, некоторые буквы заканчивались острыми углами. Сходство было несомненным. Окончания «ке» в подписях, хоть фами­лии и были разными, ничем друг от друга не отличались.
   — Ну погляди же, сравни! Это рецепты доктора Менке, которые я нашел у Леона в комнате. Тот же самый почерк! — Шель вскочил, новое открытие страшно его взволновало. — Менке и Шурике — одно и то же лицо!
   Джонсон покачал головой.
   — Что-то не верится! Менке живет здесь уже много лет. Однако почерк действительно похож.
   — Но ты же видел его в лагере, Пол! Ты должен помнить, как он выглядел, как держался.
   — Я как раз пытаюсь восстановить в памяти облик докто­ра Шурике. К сожалению, я мало знал его, да и видел-то все­го несколько раз. Это был среднего возраста широкоплечий брюнет, усов и бороды у него, конечно, не было. Все-таки с полной уверенностью я не могу сказать, что речь идет об од­ном и том же человеке. — Внезапно он повернул голову, к че­му-то прислушиваясь.
   — Что случилось? — шепнул Шель.
   — Какой-то шорох за окном, — тоже шепотом ответил Джонсон.
   Оба напрягли слух. Из открытого окна одного из сосед­них домов доносились приглушенные звуки музыки, отдален­ный смех и голоса; время от времени проезжала машина, но поблизости царила тишина.
   — Э-э, тебе, наверно, послышалось, — нетерпеливо сказал журналист, однако его беспокойство не улеглось.
   — Пожалуй, ты прав.
   — Ну, так что же дальше?
   — Необходимо сообщить в полицию.
   — Давай сначала установим, какое отношение имел Менке к смерти Леона, — сказал Шель, положив руку на картон­ную папку.
   — Насколько я помню, он в то время был в Гамбурге на съезде психиатров. Моя секретарша что-то говорила об этом. Я могу проверить.
   — Гм. Знаешь, я думал, что после того, как чемодан ока­жется у нас в руках, мы получим ответы на все загадки… — Шель начал пальцем чертить на столе восьмерки. — Да, ты прав, полиция должна немедленно заняться доктором. В про­тивном случае…
   — Пст! — прервал его американец, прислушиваясь. — В саду кто-то есть. Я слышал шелест за окном. Оставайся здесь и делай вид, будто продолжаешь со мной разговари­вать, а я тихонько выйду наружу.
   Он на цыпочках подошел к двери и беззвучно отворил ее.
   — Грубер сказал нам неправду, — начал Шель, обраща­ясь к пустой комнате и стараясь придать словам обыденное звучание. — Однако я не думаю, чтобы он был вдохновителем либо главным действующим лицом… Ведь он хотел уехать из Гроссвизена, бросить работу… По всей вероятности, инспек­тор рассчитывал на щедрое вознаграждение. Он, видимо, со­бирался шантажировать доктора, для которого возможность получить эти документы была вопросом жизни или…
   В этот момент до него донесся шум драки и приглушен­ный крик:
   — Ян! Ян!
   Не медля ни секунды, Шель выскочил в коридор, а оттуда в сад. Было темно. С обеих сторон чернели кусты. Справа за­маячила неясная тень. Шель напряг зрение, но вдруг все вок­руг него закружилось. От внезапного тупого удара но макуш­ке внутри черепной коробки словно взорвалась брызжущая во все стороны искрами петарда. Беспомощно взмахнув рука­ми, он упал на землю.
   Влажная прохлада компресса немного уменьшила разди­рающую голову боль. Шель постепенно приходил в себя. Он приоткрыл глаза, едва различая неясные очертания предме­тов. Область, доступная его мышлению, то сужалась, то рас­ширялась синхронно с ритмично пульсирующими толчками в голове. Рояль, книжный шкаф, склонившееся над ним лицо Кэрол… Шелю казалось, что теплые волны подымают его в эту комнату из иного мира, находящегося где-то глубоко внизу.
   — Кэрол!
   — О, наконец-то! — Женщина присела на краешек тах­ты и погладила его по щеке. — А я уже начала беспокоить­ся. Может быть, стоило вызвать врача, но я не могла решиться…
   — Пол! Где Пол?
   — Лежит в спальне. Нет-нет, ничего опасного, — предуп­редила она вопрос Шеля. — Зато мне начинает надоедать перевязывать ваши шишки. Вы не могли бы для разнообразия напиться до бесчувствия или сделать еще что-нибудь в этом роде?
   Шель попытался улыбнуться, но движение мускулов на лице вызвало новую волну боли.
   — Черт побери! — прошипел он.
   Кэрол без лишних слов сменила компресс у него на лбу.
   — Что случилось? — спросил он.
   — Откуда я могу знать? Я оставила вас здесь, приняла полтаблетки люминала и вскоре крепко заснула. Разбудил меня какой-то шум — мне показалось, что хлопнула дверь. Я проснулась и стала прислушиваться, беседуете вы еще или нет. Но в доме было тихо, слишком тихо. Тогда я окончатель­но пришла в себя и вышла посмотреть, что вы делаете. Ком­ната оказалась пустой; вас обоих я нашла в садике. Вы ут­кнулись лицом в землю, вытянув перед собой руки, а Пол упал навзничь, и голова его очутилась на клумбе с астрами. Я приволокла вас домой. Еще не успев прийти в себя, я заме­тила, что во дворе что-то дымится. Я помчалась туда и… — угадайте, что горело?
   Догадаться было нетрудно. Шель посмотрел на стол: че­модан исчез!
   Кэрол проследила за его взглядом.
   — Да, кто-то развел костер из этих ваших документов. Спасти ничего не удалось. Когда я прибежала, догорали последние бумаги, остался один пепел.
   Шеля охватила безрассудная ярость. Он поднялся и, не обращая внимания на то, что темная волна порой затуманива­ла сознание, выбежал из комнаты. Порывы ветра развеяли об­горелые клочки бумаги по всему двору. На закопченных камнях чернел обуглившийся чемодан. Журналист в сердцах пнул его ногой.
   — Опять невезение! Опять! — хрипел он, испытывая ребя­ческое желание затопать ногами.
   На пороге дома появилась Кэрол.
   — Стоит ли так волноваться? — спросила она. .
   — Стоит ли! Вы же ничего не понимаете! Это были необы­чайно важные бумаги!
   — Они уже доставили вам немало хлопот. Быть может, к лучшему, что со всем этим покончено.
   — Вы ничего не понимаете! — упрямо повторил Шель, пытаясь сдержать раздражение.
   — Согласна. Я многого не понимаю. Например: откуда вы узнали, что я поехала с Грубером?
   Не найдя, что ответить, Шель пожал плечами, бросил последний взгляд на почерневшие, искореженные остатки че­модана и вернулся в дом.
   — Можно зайти к Полу?
   — Конечно, только я не знаю, пришел ли он уже в себя.
   Они вошли в спальню. Джонсон, как был в костюме, ле­жал на одной из кроватей. Дышал он тяжело, но ровно и был похож на человека, погруженного в глубокий сон.
   — Ничего не поделаешь, — вполголоса произнес Шель.— Вам придется еще некоторое время побыть в роли сестры ми­лосердия.
   — А вы куда же?
   — Мне нужно уладить одно важное дело. Герой этой исто­рии, вероятно, собирается улизнуть.
   — Будете продолжать борьбу с ветряными мельницами? Вы неисправимы! А не лучше ли отдохнуть на удобной тахте и поговорить с Кэрол о делах, которых она не понимает? — усмехнулась она.
   Шель взглянул на Джонсона.
   — В других условиях я бы это сделал с удовольствием.
   — Это отказ?
   Кэрол начинала раздражать Шеля. После неприглядной сцены у Грубера она казалась ему значительно менее при­влекательной.
   — Прошу вас правильно понять мою решимость, которая, видимо, вас удивляет, — холодно произнес он. — Я охотно составлю вам компанию, как только приведу в порядок кое-какие дела, которые не терпят проволочек.
   — Уф! А не могли бы вы записать эту великолепную фра­зу на листке бумаги? Я поразмыслю над ее содержанием и, быть может, даже выучу наизусть.
   Шель остался непоколебим.
   — Передайте привет Полу и скажите, что я постараюсь выследить дичь. Благодарю вас за гостеприимство и за ком­прессы.
   Кэрол проводила его до калитки, выходящей на улицу.
   — Спокойной ночи!
   — Очень жаль, — ответила она.
   Долгая прогулка по спящему городу взбодрила Шеля. Головной боли и мучительной тяжести в теле как не бывало. Он спокойно шел, глубоко вдыхая холодный воздух. Отзвуки шагов будили негромкое эхо, отражавшееся от стен молчали­вых зданий. Шель прикоснулся к больному месту: склеив­шиеся от запекшейся крови волосы прикрывали здоровенную шишку.
   Проходя мимо освещенного неоновыми лампами рестора­на, он заглянул внутрь. Разноцветные, на современный лад раскрашенные стены, стойка, ряды бутылок, сверкающая кофеварка. Стеклянные двери не приглушали гула голосов и джазовых синкоп. На высоких табуретах сидело несколько молодых людей в кожаных куртках. «Halbstarke», — вспом­нил он прозвище немецких хулиганов. Большие часы на стене показывали без четверти двенадцать.
   На ближайшем перекрестке Шель спросил у полицейского дорогу и вскоре оказался на улице, где жил доктор Менке. Яркие фонари бросали бледный отсвет на серые плиты троту­ара; высоко в синем небе мерцали многочисленные звезды. Кругом царил ничем не нарушаемый покой. Поравнявшись с воротами из кованого железа, Шель окинул взглядом мрач­ный сад и тихий дом с темными окнами.
   — Странно! — пробормотал он себе под нос. — Неужели я опоздал?
   Шель пересек мостовую и остановился в подворотне одно­го из соседних домов. Повернувшись спиной к ветру, он заку­рил сигарету, прикрывая ладонью огонек, и огляделся. На улице не было ни души. Журналист еще раз восстановил в памяти события минувшего вечера — причудливое сплетение обстоятельств и неожиданных приключений.
   Откуда Грубер знал, что чемодан находится на вокзале? Почему инспектор полиции действовал столь неосмотрительно?
   Размышления Шеля были прерваны громким звоном ко­локола. Полночь. Над городом в сопровождении многократно­го эха разнесся мерный бой часов. Шель бросил окурок на землю и затоптал его. Обдумывая сложное положение, в котором он оказался, он пришел к выводу, что должен со­общить о столь необычных происшествиях представителю Польского Агентства Печати в Бонне и решил сделать это на следующее же утро.
   «Менке-Шурике. Если я не ошибся в своих рассуждениях, — думал он, — эта история станет сенсацией мирового масштаба. Иной раз стоит и рискнуть».
   Внезапно Шель заметил, что рядом с ним стоит Гюнтер. На лице немца отражалось злорадное удовлетворение.
   — Никак я шпика спугнул, а?
   Шель взял себя в руки.
   — Что вам надо? — спокойно спросил он.
   — А чего ты здесь вынюхиваешь? — Гюнтер вплотную приблизился к журналисту.
   — Я хотел… поговорить с доктором, — невольно вырва­лось у Шеля.
   Гюнтер скривился, словно надкусил лимон.
   — В такой час? Не очень-то подходящее время для визитов.
   — Я порезался, необходимо срочно сделать перевязку… — попытался найти мало-мальски вразумительную причину Шель.
   Гюнтер расхохотался.
   — Так чего ты прячешься по подворотням? А может, ты хотел к нам вломиться? Шпик поганый! Будь на то моя воля, уж я б тебе начистил морду, а потом позвал бы полицейского и отправил в кутузку. Пошли!
   Шель, сообразив, что драка и ее последствия сыграют на руку его противникам, пропустил оскорбление мимо ушей.
   — Куда?
   — Ты же хотел поговорить с доктором?
   Они перешли улицу. Гюнтер открыл калитку справа от ворот.
   — Вперед шагом марш! — приказал он.
   Когда они вошли в холл, Гюнтер проворно обыскал кар­маны журналиста.
   — Ну, пушки у тебя нет! — сказал он и подтолкнул его к одной из дверей. — Сюда!
   Шель дернул ручку. В комнате, видимо служившей библи­отекой, никого не было. Вдоль высоких стен стояли застеклен­ные, набитые книгами шкафы. Рассеянный свет не давал тени, равномерно освещая всю комнату. Посередине стоял низкий круглый стол, окруженный удобными креслами. Приблизив­шись к полкам, Шель пробежал взглядом по названиям книг: «Психология страха и жестокости», «Физиология нервной си­стемы», «Реакция организма на боль, голод, испуг и гнев», «О природе страха» и тому подобные.
   — Вы хотели меня видеть? — спросил, входя, Менке.
   Шель обернулся. На докторе был длинный синий домаш­ний халат, в котором он походил на волшебника из детской сказки.
   — Хотел ли я — это вопрос особый. Но уж поскольку я сюда попал, мы можем поговорить, если только вас не сму­щает поздний час…
   — Мне кажется, для вас это не имеет значения.
   — Мне очень неприятно, если я разбудил вас. — Шель незаметно поглядел на ноги доктора: из-под халата выгляды­вали носы войлочных туфель. «Вот хитрюга! Ни о чем не забыл».
   — Присаживайтесь, пожалуйста, — указал на одно из кресел Менке и, когда оба уселись, спросил: — Вы, очевидно, опять увлеклись какой-нибудь таинственной историей, от ко­торой кровь стынет в жилах, не так ли? Чем я могу быть полезен?
   Шеля поразило самообладание старика. Доктор безусловно принимал активное участие в событиях сегодняшнего ве­чера, в нападении и сожжении опасных документов, а те­перь беседует с ним с таким пренебрежительным видом и напускным спокойствием, будто ни о чем и представления не имеет.
   — Когда я был у вас в первый раз, я спрашивал, не упо­минал ли Траубе о каких-то бумагах.
   — Да. И я ответил тогда, что Траубе страдал галлюци­нациями.
   — Я помню ваш ответ. Однако бумаги, о которых шла речь, не были плодом больного воображения.
   — Да что вы! Но какое это отношение имеет ко мне?
   — Сегодня я случайно обнаружил чемодан с документа­ми. При этом присутствовал Джонсон.
   Менке прищурил глаза. Закинув ногу на ногу и не сводя глаз с журналиста, он сказал:
   — Я слушаю вас с возрастающим интересом.
   — Вы психиатр?
   — Я доктор медицины, психиатрия в некотором роде мое увлечение.
   — Найденные нами бумаги должны вас заинтересовать. В них содержатся описание и результаты необычных опытов.
   — Вы хотите предложить мне купить этот… материал?
   — А вы бы согласились?
   — Возможно. Но прежде я должен увидеть товар.
   — Вы не спрашиваете имени автора.
   — Разве это так важно?
   — Для вас — чрезвычайно! Брови доктора поползли вверх, — Для меня? Да объясните же, наконец, все толком — нетерпеливо воскликнул он.
   — С удовольствием. Автором попавшего к нам в руки ма­териала является доктор Бруно Шурике.
   — Я где-то слышал эту фамилию,— немного подумав, произнес Менке.
   — Концлагерь в Вольфсбруке, — подсказал Шель.
   Доктор махнул рукой.
   — Насколько я понимаю, вы ищете покупателя на ма­териалы, описывающие эксперименты в области психологии, проведенные неким доктором Шурике. Однако я не могу по­нять, почему вы пришли с этим ко мне, да еще к тому же в двенадцать часов ночи.
   Шель всем телом подался вперед.
   — В комнате покойного Траубе я нашел два рецепта, на­писанных вашей рукой…
   — Боже мой! Вы что, пьяны? При чем тут мои рецепты?
   — Спокойно, доктор. Мы с Джонсоном убедились, что по­черк на бумагах из концлагеря и на упомянутых рецептах один и тот же, и пришли к выводу, что доктор Менке и воен­ный преступник Шурике — одно лицо.
   Собеседники впились друг в друга взглядом, как фехто­вальщики перед схваткой. В комнате воцарилась тревожная тишина. Наконец Менке ленивым движением погладил бе­лую бороду и спокойно произнес:
   — Все это вздор! Вы, может быть, скажете еще, что я наклеил фальшивые усы и нос и ношу парик? — повысил он голос.
   — Это все, что вы можете сказать?
   — О нет. Я не знаю, кто вы на самом деле и зачем сю­да приехали, но, тем не менее, могу дать вам добрый совет: у нас в Германии каждый человек, как правило, занимается своими делами и не сует носа в чужие, которые его не ка­саются.
   — Превосходная речь, доктор Менке. А может быть, мне следует называть вас Шурике? Палач Шурике? Убийца Шу­рике?
   — Вы пытаетесь вывести меня из равновесия? — злобно рассмеялся доктор. — Не стоит трудиться. Зачем вы вообще ко мне пришли? Почему не обратились в полицию?
   — Леон Траубе погиб при загадочных обстоятельствах. Перед смертью он обратился ко мне за помощью. Я приехал слишком поздно, чтобы предотвратить несчастье, но мне хва­тит времени отомстить за него, то есть принять участие в ро­зысках его убийцы. Я уверен, что мой друг не совершал са­моубийства. Полиция, разумеется, будет поставлена в извест­ность.
   — У вас нет никаких доказательств в подтверждение ваших басен.
   — Я думаю, достаточно будет доказать, что Менке — тот самый пресловутый Людоед из Вольфсбрука.
   — Доказать? Но чем? Каким образом?
   «Он знает, что бумаги сожжены», — подумал Шель.
   — Делом займутся компетентные лица. А уж в свидете­лях недостатка не будет, — уклончиво ответил он.
   — Впрочем, у вас же есть эти бумаги, не так ли? — с нескрываемой насмешкой продолжал Менке. — Нельзя ли мне на них взглянуть?
   — А зачем? Разве вы забыли свои чудовищные опыты? Например, эксперимент под названием «Соленая вода»?
   Шель встал.
   — Хватит играть в жмурки. Я испытываю глубокое удов­летворение при мысли о том, что смогу отомстить за страда­ния многих несчастных. И получу огромное удовольствие, когда услышу, что бывший палач Вольфсбрука вздернут на виселицу. В промежутке между вынесением приговора и при­ведением его в исполнение вы сможете заняться изучением всех симптомов страха на собственной персоне. Ха-ха-ха! Ав­тоэксперимент безумного доктора!
   — Это вы безумец, — прошептал Менке, впиваясь в Шеля своими бесцветными глазами. — Да! Вы сошли с ума! Вы явились ко мне за советом… в двенадцать часов ночи. Во время беседы вы начали нести околесицу, а потом перешли к оскорблениям и рукоприкладству. Я вынужден вас успо­коить…
   Шель попятился.
   — Все понятно, — продолжал Менке. — Вы слишком мно­го пережили при коммунистическом режиме… По прибытии в Германию чувство обретенной свободы оказалось настоль­ко сильным, что многолетняя депрессия и подавляемый страх в результате слишком резкой перемены обстановки привели к умственному расстройству. Необходимо вас успокоить. При­дется провести курс лечения…
   Шель пытался унять дрожь пальцев. Гипнотизирующий взгляд доктора словно заставлял его подчиниться чужой во­ле; светлые, неестественно огромные зрачки застыли в непод­вижности. Шелю стало ясно, что здесь он больше ничего не добьется. Положение становилось опасным. Он попятился к двери.
   — Я не понимаю, в чем вы хотите меня убедить. Прово­лочка ни к чему не приведет. Прокурор Джонсон в курсе дела…
   Менке не обращал на его слова ни малейшего внимания.
   — Мы должны вас вылечить. Успокойтесь… — повторил он, следуя за отступающим к двери Шелем.
   Шель резко повернулся и рванул дверь, ведущую в холл. Но в тот же миг неведомо откуда перед ним появился язви­тельно усмехающийся Гюнтер.
   — Куда ты так спешишь? — спросил он, вталкивая жур­налиста обратно в комнату. Сам он вошел вслед за ним и захлопнул дверь.
   — Постереги его, Гюнтер, — мягко произнес Менке.
   — Я говорил, что у него не все дома, доктор…
   — О, легкий приступ, ничего серьезного… Больной полу­чит успокаивающий укол, а потом я решу, что делать дальше.
   — Доктор Менке, — громко сказал Шель, с трудом владея собой, — предупреждаю вас, что как польский гражданин…
   — Не шуми, гражданин! Посмотри лучше, что у меня в руке, и будь паинькой.
   Журналист повернул голову. Помощник доктора помахи­вал толстой резиновой дубинкой. По выражению его лица бы­ло ясно, что он только и ждет удобного случая, чтобы пу­стить ее в ход.
   — Постереги его, — повторил Менке и торопливо вышел в дверь, расположенную между шкафами.
   — Господин Гюнтер, — попытался использовать силу убеждения Шель, — доктор — военный преступник. Он был врачом в концлагере. Убивал людей. У меня есть доказатель­ства…
   — А ну-ка, прекрати болтовню, гражданин! — Дубинка стремительно завертелась в воздухе. — У меня есть опыт в обращении с буйнопомешанными, доказать тебе?
   Прошло несколько секунд. Шель неподвижно стоял на месте, кусая губы. Вскоре возвратился Менке с маленькой металлической коробочкой в руке, которую он поставил на стол.
   — Заверни ему рукав, Гюнтер.
   — Вы этого не сделаете! По какому праву?..
   Двое мужчин приблизились к нему с обеих сторон. Два быстрых сильных удара дубинкой по бицепсам парализовали руки. Прежде чем журналист успел понять, что происходит, ему привычным движением засучили рукава пиджака и ру­башки, обнажив руку немного выше локтя. Гюнтер, зайдя сзади, крепко обхватил его, совершенно лишив возможности двигаться. Доктор Менке отломил кончик ампулы. Пополз назад поршень шприца.
   Шель отчаянным усилием напряг мускулы. Но игла вонзилась ему в руку. Он оцепенел, понимая, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Большой палец нажимал на пор­шень, вводя прозрачную жидкость под кожу…
   Тишину нарушило приглушенное дребезжание звонка. Доктор, нахмурив брови, вытащил иглу.
   Снова настойчиво прозвенел звонок.
   — Посмотри, кто там, Гюнтер.
   Шель почувствовал, как все тело охватывает страшная слабость. Ноги одеревенели, сознание помутилось. Он попы­тался сосредоточить взгляд на каком-нибудь одном предме­те и уставился на картину в темной раме, где над вершинами гор нависли облака. Но перед глазами все поплыло, колени задрожали, он пошатнулся. Менке подхватил его и дотащил до ближайшего кресла. Собрав всю свою волю, Шель ста­рался не потерять сознание. «Может, Людоед не успел?..» Мысль оборвалась, новая волна бессилия затуманила созна­ние. Он услышал топот нескольких пар ног, громкие, взвол­нованные голоса, однако не сумел поднять головы, ставшей такой тяжелой, словно в ней было несколько тонн весу.
   — Потребовали… немедленно… впустить…
   — Ничего не поделаешь…
   Остальные слова слились в непонятное жужжание. По­том раздался другой голос.
   — Он пришел…
   Прикосновение ладони. «Кэрол», — выплыло из каких-то закоулков мозга.
   — …сделали?
   Шель слышал обрывки фраз, но не понимал их смысла. Спокойный, убеждающий голос доктора. Долгие минуты пол­нейшей пустоты. Снова торопливые шаги. Громкий разговор. В висках шумел бурный водопад. Хлопанье двери прозвучало, как взрыв. На мгновенье к Шелю вернулось сознание.
   — Что это значит, Менке? Ему был знаком этот голос!
   — …приступ… укол…
   — Кэрол… сию минуту!
   Потом назойливый туман опять окутал его и лишил спо­собности понимать смысл происходящего. Отчаянно напря­гая всю свою волю, Шель пытался справиться с ужасным бессилием, охватившим его.
   — Ян! Ты слышишь меня, Ян?
   Он силился поднять голову. Сквозь щелки между веками, как через грязные стекла, он увидел несколько фигур, но не смог их различить. Разговор велся в повышенных тонах. До него доносились обрывки рассуждений Менке и громкие сердитые ответы Джонсона. Кэрол стояла рядом с ним. Шель чувствовал на своем плече мягкое прикосновение ее руки. Она о чем-то спрашивала. Он слегка кивнул головой, хотя и не понял, что ей нужно. Вскоре шум голосов отдалился и замер. Несколько секунд царила полная тишина.
   Внезапно где-то неподалеку приглушенно прозвучал выст­рел. Потом второй, третий. Пытаясь встать, Шель оперся рукой о стол, встряхнул головой, стараясь сбросить оцепе­нение, сделал несколько неуверенных шагов. Но у него сразу же подкосились ноги, и он бессильно опустился на пол. Тя­жело дыша, он так и остался лежать под дверью.
   Сколько времени длился обморок, Шель не знал. Когда его подняли и влили в рот какую-то едкую жидкость, густой туман, окутывающий мозг, немного поредел. Он открыл гла­за. Джонсон поддерживал его сбоку, а прямо перед ним на коленях стояла Кэрол с бутылкой в одной руке и рюмкой в другой.
   — Еще одну! — воскликнула она, наполняя рюмку.
   Крепкий напиток подействовал отрезвляюще. С помощью Джонсона Шель встал.
   — Дай сигарету, Пол, — прошептал он. Усевшись в крес­ло и затянувшись, он попытался собрать разбегающиеся мыс­ли. Действие наркотика постепенно ослабевало. — Уф, при­ключение было не из приятных!
   — Как ты себя чувствуешь?
   — Трудно сказать — вместо головы у меня на плечах какая-то молотилка. Что случилось?
   — Уже все в порядке.
   — Менке?
   Джонсон поморщился.
   — О нем можешь не беспокоиться.
   — В самом деле, перестань о нем думать. Как ты себя чувствуешь? — спросила Кэрол, усаживаясь напротив.
   — Так, словно меня несколько раз пропустили через мясо­рубку. Но худшее позади, вы пришли вовремя.
   — Когда Кэрол привела меня в чувство и передала твои слова, я понял, что ты отправился к старику Менке, и помчал­ся следом. Кэрол попросилась со мной. Она любит сенсации. Остальное ты, наверное, слышал?
   — Да нет, я мало что слышал. Я же был почти без соз­нания. Мне показалось, что кто-то стрелял, но это могла быть толькo галлюцинация.
   — Нет, ты не ослышался.
   С улицы донесся шум мотора. Кэрол встала и отошла в сторону.
   — Ну, расскажи же, наконец, что произошло? Где Менке? Удрал?
   — Менке нет в живых.
   — Что?!
   — Мы вышли в сад. Там на меня неожиданно набросился Гюнтер; защищаясь, я выстрелил…
   В холле раздался звонок.
   — Это полиция. Я им позвонил, — сказал Джонсон, направляясь к двери.
   — Что вы обо всем этом думаете? — спросила Кэрол, когда они остались одни в комнате.
   Шель с удивлением поднял голову.
   — Почему вы об этом спрашиваете?
   — Вы считаете, что дело закончено?
   — Не знаю. Мне трудно собраться с мыслями. За послед­ние часы произошли важные события. Пока многое еще весь­ма неясно.
   — Доктор Менке и был пресловутый Шурике?
   — Без сомнения.
   — Вы собираетесь еще что-нибудь предпринимать? Или дело уже кончено?
   — Пока я в этом не совсем уверен.
   Кэрол как-то странно поглядела на него, но ничего не сказала.
   В комнату вошел Джонсон в сопровождении высокого че­ловека в сером костюме. У вновь прибывшего были рыжие волосы, пухлый подвижный рот, иронический взгляд; голова на могучих плечах казалась совсем маленькой.
   — Комиссар полиции Визнер, — представил его Джон­сон. — А это мой друг Шель.
   Мужчины пожали друг другу руки.
   — Я уже слышал о вас, — сказал Визнер. — Вы устрои­ли неплохую сенсацию в нашем захолустном городишке, вер­но, Джонсон? Давненько уж меня не вытаскивали из посте­ли в такое время. О, прелестная фрау Джонсон тоже здесь? Вы интересуетесь криминалистикой?
   — Нет. Я приехала сюда исключительно ради того, чтобы увеличить вашу аудиторию и полюбоваться вами в действии.
   — Благодарю вас! — произнес комиссар и повернулся к Шелю. — Придется вам теперь исповедаться во всем, что вы натворили с момента появления в нашем милом, тихом Гроссвизене.
   Борясь с усталостью, Шель, ничего не скрывая, описал события последних дней. Комиссар задумчиво смотрел прямо перед собой. Слушал он внимательно, не перебивая.
   — Кое-что еще продолжает оставаться для меня неяс­ным, — закончил Шель.
   — Например?
   — Например: почему Менке, вместо того чтобы забрать бумаги с собой, уничтожил их? Ведь на это у него ушло го­раздо больше времени, да и риск был велик — его могли за­метить.
   — Вы правы. Видимо, он совсем потерял голову и поста­рался как можно скорее избавиться от компрометирующих доказательств. Что еще?
   — Мне трудно сразу сообразить… Как вы собираетесь поступить с инспектором Грубером?
   — Как только Джонсон позвонил мне, я отдал приказ об аресте инспектора. К нему домой отправились два полицей­ских. Я никогда не предсказывал этому человеку великого будущего, и последняя его выходка нисколько меня не уди­вила. А вдохновителем всей этой затеи был, безусловно, Мен­ке, то бишь Шурике. Я полагаю, что, получив бумаги, Грубер понял, какую ценность они собой представляют. Тогда он ре­шил упорхнуть из Гроссвизена и шантажировать состоятель­ного доктора. Впрочем, услышим, что он скажет в ходе след­ствия. Дело весьма неприятное, однако… должно быть, огласки избежать не удастся? — последние слова были обра­щены к Шелю. Журналист сделал вид, будто не понял их значения.
   — Интересно, откуда Грубер знал, что Менке — это Шу­рике?.. — пробормотал он себе под нос, а вслух произнес: — Не забывайте, что у меня, собственно говоря, нет против него никаких вещественных доказательств. Обвинение основано исключительно на словах.
   — Это мне известно. Однако, во-первых, Грубер не знает, что бумаги уничтожены, а во-вторых, мы получим показания сыщика Земмингера, которого инспектор посылал на вокзал за чемоданом. Кстати, по поводу Лютце. Вы утверждаете, что несчастье произошло не случайно. Кто же, по вашему мнению, сшиб этого человека?
   — Думаю, что Гюнтер, помощник доктора. Меня только удивляет, откуда он мог знать, что Лютце должен был со мной встретиться.
   — Почему вы связываете несчастный случай с вашим сви­данием?
   — Лютце попал под машину в очень удобный для докто­ра момент.
   — А при встрече с доктором вы не говорили, что соби­раетесь навестить Лютце?
   — Я спросил только, знает ли он его…
   — Ага, вот видите! Одного упоминания оказалось доста­точным, чтобы возбудить подозрение.
   Шель кивнул.
   — Это дело, — сказал он, — напоминает картину, на кото­рой изображены фон и тени, а контуры основных фигур толь­ко намечены.
   — Я вас понимаю, — сказал Визнер, внимательно погля­дев на Шеля. — Порой, изучая какое-то явление, мы заме­чаем, что кое-чего нам еще не хватает, хотя иной раз бывает трудно точно определить, чего именно.
   В комнату вошел невысокий человек в белом халате.
   — Доктор Штраль, — коротко представил его Визнер, вставая.
   Они о чем-то поговорили вполголоса, а когда врач вышел, комиссар обратился к Джонсону:
   — Вы можете описать все, что произошло после вашего прихода?
   — Охотно. Дверь открыл Гюнтер, который меня знает. Чувствуя, что в доме творится что-то неладное, я не стал от­вечать на его вопросы и выслушивать протесты — он пытал­ся заявить, что время позднее и доктор спит. Мы с женой бросились вперед и сразу побежали в библиотеку. Ян Шель, опустив голову, сидел за столом, Менке прятал в коробочку шприц. Я спросил, в чем дело. Доктор объяснил, что Шель явился к нему с фантастическим обвинением в том, будто бы он, Менке, был опасным преступником. В конце концов поляк стал вести себя очень агрессивно и Менке пришлось сделать ему успокаивающий укол. Когда я подтвердил обвинения мое­го друга, старик вышел из себя, повысил голос, назвал нас безумцами и объявил, что мы выдумали всю эту историю для того, чтобы выудить у него деньги. Поскольку он не позволил мне позвонить по телефону, я предложил ему пой­ти на ближайший полицейский пост и там все выяснить. Он согласился с удивительной легкостью. Мы вышли в сад. Там нас поджидал его помощник. Менке обратился к нему со сло­вами: «Я иду в участок, следи за домом». Не знаю, был ли это какой-нибудь пароль, но Гюнтер тут же преградил нам дорогу, и внезапно они вдвоем набросились на меня. К сча­стью, я успел вытащить пистолет. Один из них, подкравшись сзади, схватил меня за горло. Я несколько раз выстрелил. Менке упал, а Гюнтер удрал в дом. — Помолчав, Джонсон добавил: — Вот, собственно, и все.
   Комиссар кивнул.
   — Вы метко стреляете: Штраль установил, что все три пули попали в область сердца.
   — Случайно, — буркнул американец. — Наверно, он сто­ял в таком положении.
   — Жаль, что вы не сообщили нам сразу же, как только нашли бумаги. Многих неприятностей удалось бы избе­жать… — Визнер поглядел на часы. — Уже поздно. Подроб­ный рапорт мы составим завтра утром и тогда же побесе­дуем обо всем более детально. Нам понадобятся также ваши показания, — покосился он на Кэрол. — Допрашивать Гюнтера, инспектора Грубера и сыщика Земмингера буду я сам. На ночь я оставлю здесь, в доме, двух полицейских. Утром мы тщательно обыщем все помещение. Вот и все, господа. У вас есть машина?
   — Да.
   — Прекрасно. Спокойной ночи. — Он поклонился Кэрол, помахал рукой Шелю и вышел из комнаты.
   — Я подвезу тебя домой, Ян, — сказал американец. — Пожалуй, на сегодняшний вечер приключений достаточно?
   — Вроде бы достаточно, — ответил Шель. — Вы удиви­тельно спокойны, — обратился он к Кэрол, молча прислуши­вавшейся к разговору.
   — Я просто устала и страшно хочу спать. Все это время я только об одном и думала: удобно ли будет немного вздрем­нуть в кресле?
   Они вышли в сад. К дому, громко переговариваясь, при­ближались двое полицейских. Вдалеке в последний раз мельк­нули огни машины Визнера. Темный «опель» Грубера стоял у ворот. Кэрол и Шель сели сзади. Джонсон завел мотор.
   По дороге друзья продолжали обсуждать события минув­шего вечера.
   — Менке вернулся из Испании в Германию, — сказал Джонсон, замедляя на повороте ход. — Он, видимо, прожил там несколько лет. Теперь уж никому не удастся узнать, по­чему он так поступил. Он, конечно, рассчитывал на то, что никто его не узнает. И в общем не ошибся. Только сходство почерков могло бросить на него тень подозрения. Случай и твоя наблюдательность, Ян, привели его к гибели.
   — Леон, очевидно, тоже о чем-то догадался.
   — Что ты, ведь Менке его лечил! Если б Леон знал, кем является доктор на самом деле, он сообщил бы в полицию.
   — Да, к сожалению, Леон унес свою тайну в могилу.
   — Однако многое еще остается непонятным. Менке знал обо всем — о чемодане и о бумагах, ему было известно даже, где…
   Шель почувствовал у себя на плече руку Кэрол. Она ле­гонько притянула его к себе и шепнула:
   — Самый удобный поезд отправляется из Гроссвизена за­втра в час дня.
   Журналист с удивлением посмотрел на нее. Тем временем машина остановилась перед подъездом до­ма фрау Гекль.
   — Увидимся завтра в участке, — бросил на прощание Джонсон. — К вечеру, очевидно, все будет кончено. Спи спо­койно.
   Шель вышел из машины и, прежде чем нажать кнопку звонка, долго еще ломал голову над тем, что сказала ему Кэрол.
 
   95-16
 
   Утро было ясное, на небе ни облачка. Капельки росы сверкали в буйной, но уже желтеющей листве деревьев и кустов. Солнечные лучи пронизывали сады; на газоны падали длинные мягкие тени деревьев и изгородей.
   Опершись о подоконник, Шель задумчиво глядел перед собой, стараясь докопаться до истинного смысла происходив­шего. В памяти вертелись обрывки воспоминаний, эпизоды лагерной жизни, он видел колючую проволоку, слышал пере­даваемые шепотом вести о зверствах Людоеда; перед глаза­ми вставали сцены, которые невозможно забыть: погреб, бо­лезненный Леон, ворчливый Пол… Пятнадцать лет пролетели со страшной быстротой. Все это было совсем недавно… Потом загадочная смерть Леона. Логический ход событий прерыва­ется, и начинается путаница. На странной картине мелькают тени без фигур… Тени без фигур…
   Шель чувствовал себя, как человек, который после долгих поисков нашел очень ценную для него шкатулку, но из-за отсутствия ключа не может заглянуть внутрь. На любой вопрос находился ответ, у каждой проблемы было свое реше­ние, и все же логичные на первый взгляд объяснения не удовлетворяли его и не могли развеять возвращающихся подозрений. «Самый удобный поезд отправляется из Гросс­визена завтра в час дня». Как следовало понимать эти стран­ные слова?
   Шель облизнул пересохшие губы и закурил сигарету. Терп­кий вкус дыма вернул его к действительности. Он посмотрел на часы: было начало десятого.
   «Пора отправляться к Визнеру, — вспомнил он. — Однако прежде стоит позвонить в Бонн, Михалинскому.
   В окошечке на почте он попросил срочно соединить его с отделением ПАП ^[27] . Телефонистка передала заказ на цент­ральную станцию. В ожидании разговора журналист остано­вился перед большим щитом, на котором висели многочислен­ные объявления об обмене квартир, продаже домов, поме­щений для магазинов и автомобилей, а также предложения рабочей силы.
   В это время в Гроссвизене происходил краткий телефонный разговор такого содержания:
   — Выйдя из дома, он отправился на главный почтамт.
   — Зачем?
   — Заказал срочный разговор с Бонном.
   — С Бонном?
   — Я записал номер, который он назвал: 342—29.
   — Гм… Хорошо, спасибо.
   Десять минут спустя телефонистка подозвала Шеля к окошку:
   — Центральная станция сообщила, что номер 342—29 в Бонне не отвечает.
   — Не может быть! Там всегда кто-нибудь есть.
   — Подождите, я попробую позвонить еще раз…
   — Нет, — решил журналист. — Не думаю, чтобы это имело смысл. Спасибо.
   Выходя с почты, он несколько раз оглянулся, однако не заметил никого, кто бы мог за ним следить.
   В приемной полицейского участка Шель с удивлением уви­дел Гюнтера, сидевшего на скамейке с конвоиром. Помощник доктора утратил значительную долю своей спеси. Низко опустив голову, он уставился в землю. Костюм его был измят, волосы всклокочены. При виде журналиста он смутился, а потом сделал рукой такое движение, словно хотел закрыть лицо.
   — Ого, вот так встреча! — произнес Шель, замедляя шаги. К его изумлению, Гюнтер ответил по-польски:
   — Так получилось, моей вины тут нет. Я только испол­нял его приказания.
   — Откуда вы знаете польский язык?
   — А я родился в Горчицах. Служил шарфюрером СС в Галиции.
   — С заключенными нельзя разговаривать! — вмешался полицейский. — И тем более на иностранном языке.
   — Я хочу кое о чем попросить этого господина, — сказал Гюнтер.
   — Мне придется сообщить комиссару, — уперся полицей­ский.
   — Прошу вас, всего несколько слов!
   — Ну ладно, только говорите по-немецки.
   — Чего вы хотите? — спросил Шель.
   — Извиниться за свое поведение.
   — Еще что?
   Гюнтер опустил голову.
   — Я лишь исполнял приказания, — повторил он. — Он говорил, что я попаду в тюрьму, как бывший эсэсовец. Те­перь меня все равно засадят. Не говорите там обо мне очень уж плохо, — указал он на дверь кабинета.
   — Не думаю, чтобы мои высказывания могли повлиять на вашу судьбу.
   Немец снова уткнулся взглядом в пол.
   — Я только прошу, — покорно произнес он.
   Шель постучал в дверь и вошел.
   — Привет! А мы как раз вас поджидаем! — воскликнул комиссар Визнер, поднимаясь из-за стола. — Прокурор Джон­сон уже закончил свой рассказ. Мы сейчас обсуждаем воз­можность раскопать подвал разрушенного дома крейслейтера Шурике.
   Американец устало протянул другу руку. Глаза у него были обведены синими кругами, а на лбу еще отчетливей прорезались морщины.
   — Садись, Ян, — сказал он, — придется тебе во всем признаться.
   — Прошу вас начать с того момента, когда вы попали в концлагерь в Вольфсбруке, — ободряюще произнес Виз­нер. — Нас особенно интересует, что вам было известно о докторе Шурике-Менке во время пребывания в лагере.
   — На этот вопрос гораздо подробнее может ответить Пол. Он ведь работал в «белом бараке» — так в лагере называли лабораторию доктора.
   — Да, да. Это мне известно. Но вы, быть может, сумеете добавить какие-нибудь детали. Сегодня во второй половине дня я жду представителей из боннского министерства юсти­ции. Мне бы хотелось до их приезда получить полную ин­формацию обо всем. Прошу вас!
   И Шель начал длинный рассказ. Он старался ничего не пропускать. Он подробно рассказал о том памятном утре, когда они покинули лагерь, об убежище в подвале и дне ос­вобождения. Когда он упомянул о полученном от Леона письме, комиссар спросил, не захватил ли он его с собой. Шель ответил утвердительно и вынул бумажник.
   — Странно, — пробормотал он, обшаривая все отделения, — я никак не могу его найти. Не понимаю, куда оно могло деться…
   — Может быть, вы оставили его дома?
   — Нет, я абсолютно уверен, что нет! — сердито сказал Шель. — Все бумаги были со мной. Исчезновение письма — очередная необъяснимая загадка в целом ряду других.
   — Когда вы видели его в последний раз?
   — Когда? — задумался журналист. — Как только приехал в Гроссвизен. А когда потом, уже не помню.
   — Ничего не поделаешь. Продолжайте, пожалуйста. Через час, выкурив бесчисленное множество сигарет Шель немного охрипшим голосом закончил свой рассказ:
   — Сознание я потерял не полностью, — вспоминал oн события последней ночи, — однако совершенно лишился сил и был в каком-то дурмане. До меня доходили только обрывки разговоров. Когда я пришел в себя, Пол сказал мне о смерти доктора. Вы приехали, если не ошибаюсь, минут через десять после этого.
   — Вы несколько раз упоминали о каких-то подозрениях Не могли ли бы вы уточнить, о каких именно?
   Шель задумался. Все таинственные события он перебирал в памяти еще по пути в участок и тогда же ясно понял, что облеченные в слова туманные домыслы покажутся ничтожными, если не наивными.
   — Не стоит пока касаться этого вопроса, — сказал он. — Я должен еще кое в чем убедиться…
   — Как хотите. Я только попрошу вас подписать протокол допроса, после чего дело будет передано в высшую инстанцию.
   — Какой протокол? — Шель с удивлением огляделся по сторонам, но не заметил никого, кто бы мог записать его слова.
   Визнер рассмеялся.
   — Мы применяем современные методы. Сюда, — yказал он на абажур стоящей на письменном столе лампы, — вмонтирован микрофон. Ваш голос был записан в секретариате на пленку. Как раз сейчас машинистка переписывает с нее показания. Магнитофон — очень ценное нововведение в нашей работе. Мы сохраняем пленку до самого конца следствия, и если возникают какие-либо сомнения или в показаниях появляются противоречия, мы представляем неоспоримое доказательство: подлинный голос свидетеля или обвиняемого.
   Шель с неудовольствием покачал головой — о таких вещах следует предупреждать заранее — и вопросительно посмотрел на Джонсона.
   — Тебе еще нужно о чем-нибудь говорить с комиссаром, Пол?
   — Пожалуй, нет. Сегодня ночью я описал все события в форме рапорта, а утром пришел пораньше. Мы уже успели все обсудить. Если ты кончил, давай выйдем вместе.
   Шель обратился к комиссару:
   — Протокол будет готов сейчас?
   — Боюсь, что нет, — ответил Визнер. — Я был бы очень вам признателен, если б вы смогли зайти подписать показа­ния немного позже.
   — Ну конечно! Я забегу после обеда.
   Шель с нескрываемой симпатией попрощался с Визнером. Этот принципиальный человек ему нравился. Он чувствовал, что такому можно смело доверять. Он вспомнил, как когда-то случайно отозвалась о комиссаре Кэрол. Будучи человеком способным и образованным, он вполне мог стать прокурором, но был всего лишь комиссаром. Повышения по службе не про­исходило. Его не считали «своим». Кажется, он даже сидел когда-то в концлагере…
   — Ну как, доволен ты ходом дела? — прервал Джонсон размышления журналиста, когда они очутились на улице. — Я считаю, что события минувшей ночи завершили эту непри­ятную историю.
   — Честно говоря, я не знаю, что обо всем этом и думать. А впрочем, быть может, ты прав — пора заменить вопроси­тельный знак точкой.
   Джонсон энергично поддержал его.
   — В делах подобного рода почти всегда остается какая-то доля сомнений, — сказал он. — Мы знаем, что произошло, однако нам неизвестно, какие события этому предшествова­ли; в конце концов мы находим более или менее убедитель­ные доказательства, восстанавливаем обстоятельства, сопутствовавшие отдельным происшествиям, и объединяем все в единое целое. В данном случае собрать доказательства ока­залось особенно трудно. Главных героев драмы — Менке и Траубе — нет в живых. Впрочем, пожалуй, нам нет нужды продолжать этим заниматься, поскольку виновник понес за­служенное наказание. — Заметив, что Шель колеблется, он добавил: — Приходи сегодня к нам пораньше. Проведем, на­конец, по-настоящему спокойный и приятный вечер.
   — Хорошо, Пол, спасибо. Я зайду во второй половине дня. Не позже чем завтра я должен выехать из Гроссвизена. Прежде чем возвращаться в Польшу, мне нужно провести несколько дней во Франкфурте, чтобы собрать и обработать ма­териал для очерка.
   Расставшись с Джонсоном, Шель отправился в больницу, где лежал Лютце.
   Посетителей пускали только во второй половине дня, но Шель проник в палату без особого труда, объяснив швейца­ру, что уезжает из города и хочет попрощаться с больным.
   Лютце выглядел бодрее. Сероватая бледность сменилась легким румянцем. На вошедшего он поглядел с нескрывае­мым любопытством.
   — А я думал, вы забыли, — сказал он.
   — О чем? — Шель присел на табурет около кровати.
   — О водке.
   — Я не забыл, но не принес. Мне бы не хотелось нарушать больничные правила.
   — Так чего же ради вы пришли?
   — Неужели трудно догадаться?
   — Трудно!
   — Лютце! Перестаньте прикидываться. Я хочу выяснить известные вам факты. А чтобы рассеять ваши опасения, я вам сначала расскажу о последних событиях.
   Лютце пожал плечами. Поправив подушку, он устроился поудобнее и с недоверчивой усмешкой смотрел на журналиста.
   — Предположим, что чемодан, который вы отнесли на вок­зал, получен вами от Леона. Опасаясь, что кто-нибудь заста­вит вас признаться, где он находится, вы послали квитанцию по почте. Несмотря на некоторые трудности, мы чемодан по­лучили. Находившиеся там бумаги касались опытов, которые доктор Шурике проводил на заключенных лагеря Вольфсбрук. Сравнивая написанные от руки заметки на этих бумагах с почерком доктора Менке, мы убедились, что Менке и Шу­рике — одно и то же лицо. В результате непредвиденных обстоятельств бумаги были уничтожены. Несмотря на это, рука правосудия настигла доктора. К сожалению…
   — Что — к сожалению?.. — крикнул Лютце, приподыма­ясь на локтях.
   — Доктор Менке погиб при попытке к бегству.
   — Он умер?
   — Умер. Делом занялся комиссар Визнер. Сегодня в Гроссвизен приедут представители из Бонна. Этого хватит, чтобы развязать вам язык?
   — А что вы, собственно, от меня хотите? Менке черти уне­сли, они и так его заждались. Чего ж тут еще объяснять?
   — Смерть Леона.
   — Ему уже ничего не поможет.
   — Когда вы видели его последний раз?
   Лютце уставился на свисающую с потолка лампу и не отвечал.
   — Слушайте! — нетерпеливо воскликнул журналист. — Я, иностранец, пытаясь разобраться в этих странных со­бытиях, впутываюсь в бог знает какие передряги, а вы, его друг…
   — Ладно, ладно! — перебил больной. — Хватит фило­софствовать. Лютце не такой дурак, как думают. Если я не хочу говорить, значит, так надо. Вы приехали и уедете, а я останусь.
   — Герр Лютце, — возобновил свои попытки Шель, — давайте договоримся: вы ответите на мой вопрос или — еще лучше — расскажете все, что вам известно, а потом мы ре­шим, как будем поступать дальше, если вообще ваши новости можно использовать.
   Глаза больного снова обратились к потолку, лицо утрати­ло насмешливое выражение. Видимо, он раздумывал над по­лученным предложением. Шелю хотелось закурить, но он сдержался, не зная, разрешается ли это здесь.
   — Я видел Леона за несколько часов до смерти, — про­изнес Лютце, не поворачивая головы. — В тот вечер он при­нес мне чемодан и сказал: «Лютце, ты единственный человек в Гроссвизене, которому я могу доверять. Эти бумаги я недав­но вытащил из подвала разрушенного дама. Здесь доказа­тельства преступлений, совершенных в Вольфсбруке». Я не очень-то понимал, о чем идет речь. Леон часто на что-то на­мекал, но никогда ничего не объяснял толком.
   — Что же было дальше?
   — Именно в тот раз он сказал: «Эти бумаги — динамит, Лютце. Они обвиняют человека, который умертвил десятки здоровых людей, а сам, как я подозреваю, еще жив. Мне ка­жется, я даже знаю, где он находится». Тогда я спросил, по­чему он не обращается в полицию, ведь они должны зани­маться подобного рода делами. Леон ответил: «Помнишь, Лютце, гестапо в Гроссвизене? Их там было человек два­дцать, может немного меньше или больше. Это была тайная полиция, но их все знали, всем было известно, как их зовут и где они живут. Те времена прошли. Сегодня гестапо уже нет, зато есть нечто, о чем известно очень немногим, — су­ществует тайная организация, настолько засекреченная, что даже отдельные ее члены не знают остальных. Однако ничего больше я тебе не скажу, — говорил Леон. — Чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя. Через несколько дней из Польши сюда приедет Ян Шель. Запомни это имя. Ян Шель, журналист. Чемодан ты отдашь ему, только ему, или челове­ку, который докажет, что приехал от его имени». Я спросил, почему бы ему не сделать этого самому. Он сказал: «Я наде­лал много всяких глупостей, и мне придется за них распла­титься». Я подумал, что он запутался в какой-нибудь дурац­кой истории и его должны посадить, и ни о чем больше не спрашивал.— Лютце немного помолчал, потом тихо доба­вил: — В ту же ночь он умер.
   — Припомните, пожалуйста, поподробнее, что Леон го­ворил о…
   У входа раздались быстрые шаги, и кто-то спросил, повы­сив голос:
   — Сестра! Почему вы впускаете в палату посетителей в такое время?
   Шель обернулся. К постели приближался пожилой лысо­ватый человек в белом халате.
   — Позвонил швейцар из проходной, — робко ответила медсестра, — и сказал, что этот господин в Гроссвизене про­ездом и хочет попрощаться с пациентом. Я думала, что в по­рядке исключения… — оправдывалась она, беспомощно раз­водя руками.
   — Мы не можем допускать никаких исключений, понятно? Это неслыханно! — Доктор принялся сердито жестикулиро­вать. — Если персонал будет поступать, как ему заблагорас­судится, не к чему устанавливать время посещения и содер­жать швейцара. Мы должны обеспечить пациентам условия для отдыха, — кипятился он. Потом обратился к Шелю: — Прошу вас немедленно покинуть палату и прийти в назначен­ное для посещений время. А с вами, — погрозил он пальцем растерянной сестре, — мы еще поговорим. Я напишу рапорт.
   — Вот вам ответ на ваш вопрос, — вполголоса буркнул Лютце.
   Шель поднялся.
   — Прошу прощения за нарушение правил, — спокойно сказал он. — Пожалуйста, не сердитесь, я все равно соби­рался уходить. До свидания, господин Лютце. Очень вам за все благодарен. — Шель поклонился сестре и вышел из па­латы, провожаемый любопытными взглядами больных.
   После больницы Шель часа два бесцельно бродил по ули­цам города. Он был погружен в свои мысли и совершенно не обращал внимания на то, что творилось вокруг. Только мерный топот солдатских сапог и громкая песня заставили его очнуться.
   По мостовой шагала длинная колонна Бундесвера. Шель непроизвольно отступил от края тротуара и остановился, как зачарованный глядя на нее: стальные шлемы, серо-зеленые мундиры, винтовки; китель капитана украшали знаки отличий…
   — Auf dich Lili Marl-e-en ^[28] — надрывали глотку солдаты.
   — Ein! Zwei! Drei! Vier! ^[29] — командовал сержант.
   Когда журналист пришел в себя, он с любопытством по­смотрел на прохожих. Никто не обращал на маршировавших солдат ни малейшего внимания. Топот стих. «Военщина, черт побери!» — мысленно выругался Шель. «Возвращение к ста­рым традициям», — писал Леон.
   Воспоминание о покойном друге вернуло журналиста к мыслям о делах, волновавших его последние несколько дней. Он все больше убеждался в том, что на необъяснимые до сих пор загадки есть только один правильный ответ. Из бесчис­ленного множества наблюдений, фактов и домыслов вырисовывался единственный вариант, вытесняя все остальные. По временам Шель даже начинал жалеть, что впутался в эту темную историю…
   Внимание поляка привлекла сверкающая стеклом и метал­лом витрина радиомагазина. На темном бархате красовались приемники марки «Филлипс» величиной с папиросную короб­ку, а в глубине стоял огромный комбайн красного дерева, состоявший из приемника, проигрывателя и телевизора. «Kaufe immer das Beste — nur opta Lцwe ^[30] , — призывала реклама. В левой части витрины разместился магнитофон, над которым висел перечень условий продажи в рассрочку. Шель мысленно вернулся к утреннему допросу и странному способу протоколировать показания. А может быть, они пра­вильно делают, что не показывают микрофон? В обычной, не стенографируемой беседе человек не задумывается над способом выражений; если же он знает, что его слова запи­сываются, то начинает говорить не так свободно, старается избегать щекотливых деталей, тщательно продумывает все обороты речи. Шель внимательно разглядывал магнитофон. Приобрести такой магнитофон было его заветной мечтой — он видел такие в Варшаве и Вроцлаве… Прочитав цену на ярлычке, Шель вздохнул: 650 марок. Целое состояние!
   — Дороговато, верно? — обратился к нему остановивший­ся рядом невысокий худощавый человек. Он быстро окинул взглядом костюм Шеля. — Даже если вы захотите купить его в рассрочку, они сдерут такие проценты, что никакого удовольствия не получишь.
   — Неужели?
   — Вот именно! На прошлой неделе у меня был такой магнитофон дома, в этом магазине их дают напрокат, вы, наверно, знаете. Моя теща страшно болтлива, никому слова сказать не дает, но когда я подсунул ей под нос магнитофон, так она и пикнуть не посмела. Мы прямо покатывались со смеху, даже Труда — моя жена — еле удерживалась, чтобы не расхохотаться.
   — Очень интересно!
   — Вот именно! — Он взглянул на электрические часы за стеклом. — Ох, уже поздно! Мне пора возвращаться в конто­ру. Простите, — и он зашагал дальше.
   Позабыв про болтливого собеседника, Шель восстановил прерванный ход мыслей. К решению новых проблем следова­ло приступать с большой осторожностью…
   В некотором отдалении за ним, как тень, следовал Нойбергер, не сводя с журналиста глаз. Было тепло, лоб и за­тылок шофера такси покрывали крупные капли пота, но он продолжал неуклонно держаться на одном и том же расстоя­нии от поляка.
   Около полудня Шель зашел в ресторан «Сокол». Пообе­дав, он не спеша направился к дому Джонсона.
   Как только Нойбергеру стало ясно, куда идет журналист, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал но­мер 95—16.
   — Говорит Нойбергер, — сказал он. — Выйдя из боль­ницы, поляк бесцельно бродил по городу, рассматривал вит­рины, потом пообедал в «Соколе», а теперь идет к прокуро­ру Джонсону. Мне можно возвращаться домой?
   — Да, идите домой и ждите дальнейших указаний.
   — Хорошо.
   — Это все?
   — Да, все.
   Нойбергер повесил трубку и тяжело вздохнул, утирая пот со лба. Ему еще предстояло придумать, чем объяснить жене трехдневный перерыв в работе.
   Проходя по садику, Шель заметил легкое движение за­навески в окне. Однако ему пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на его звонок дверь распахнулась. Джонсон ра­достно приветствовал его и провел в комнату.
   — Кэрол пошла к знакомым, — сказал он, открывая пачку сигарет. — У нее паршивое настроение после вчерашних событий. Я утром попросил Визнера отложить ее допрос до завтра.
   — Я рад, что вчерашний инцидент с Грубером ты не при­нял близко к сердцу. Я чувствовал себя виноватым…
   Джонсон махнул рукой.
   — Безотлагательное вмешательство было необходимо, — произнес он. — В таких случаях с личными переживаниями считаться не приходится. После долгой беседы мы с Кэрол пришли к своего рода соглашению. Я думаю, что все утря­сется.
   — Вот и отлично! Кстати, хорошо, что Кэрол нет дома, — мы сможем, наконец, поговорить с глазу на глаз. Завтра ут­ром я собираюсь уехать из Гроссвизена, но перед этим мне хотелось бы кое-что обсудить.
   — И я как раз собирался тебе это предложить. Закури­вай. Прошу прощения, я на минуточку загляну на кухню и приготовлю кофе, а потом посидим спокойно.
   Оставшись один, Шель поудобней устроился в кресле и опять задумался над словами Лютце. Вдруг в углу раздался тихий прерывистый звонок. Шель с удивлением оглянулся. На подоконнике за занавеской стоял телефонный аппарат. Журналист торопливо встал и, убедившись, что Джонсон еще на кухне, подошел к окну и поднял трубку.
   — 95-16?
   — Да, — не задумываясь, ответил Шель,
   — Говорит Земмингер. Час назад приехали юрисконсульт Рисхаупт и полковник Гелерт. Я присутствовал на предвари­тельном обсуждении. Дела складываются удачно.
   — Хм, — буркнул Шель, прислушиваясь к долетающим из кухни звукам. Слышно было позвякивание фарфора — это означало, что американец ставит посуду на поднос и вот-вот войдет в комнату.
   — Неплохо было бы, если б этот поляк отсюда убрался. А с теми двумя олухами мы управимся. Рисхаупт…
   В коридоре раздались шаги. Шель быстро положил труб­ку и, понимая, что сесть обратно не успеет, остановился перед шкафом с фарфоровыми статуэтками.
   — Я любуюсь твоей коллекцией, — сказал он, как толь­ко Джонсон вошел в комнату.
   — Это сокровища Кэрол, — ответил тот, ставя поднос с чашками на стол. — К счастью, здешний антикварный ма­газин торгует главным образом мебелью. Коллекционирова­ние дрезденских статуэток влетает в копеечку. Но…
   Раздался тихий звонок. Американец нахмурился.
   — Телефон, — произнес он и нерешительно добавил: — Пускай звонит себе на здоровье.
   — А вдруг что-нибудь важное? — спросил Шель и тут же пожалел: повторный звонок мог означать, что Земмингер жаждет закончить донесение.
   К счастью, Джонсон, связанный присутствием гостя, пред­почел отказаться от разговора. Через несколько секунд звон­ки прекратились.
   — Шеф дал мне два дня отпуска, — говорил Джонсон, наливая кофе,— главным образом по случаю твоего приезда и, кроме того, чтобы дать мне возможность отдохнуть после тревожных событий.
   — Очень любезно с его стороны. У тебя есть какие-нибудь известия с «поля брани»? Я сегодня утром видел Гюнтера. Он просил заступиться за него. Но это, пожалуй, невозможно…
   — Э-э, о нем можешь забыть! Груберу будет предъявле­но обвинение в незаконном присвоении чемодана и попытке шантажа. Его вину нетрудно будет доказать, и наш дорогой инспектор просидит года два-четыре, — сказал Джонсон и, подумав, добавил: — Если только добросердечный защитник не добьется условного приговора. Так или иначе, его карье­ра в полиции окончена.
   Шель кивнул.
   — Грубер поступил безрассудно, — сказал он. — Его планы были слишком наивны, а действовал он чересчур от­крыто. Однако нельзя обвинять его одного. Он ведь был все­го-навсего пешкой, исполнявшей чужую волю.
   — Ты имеешь в виду старика Менке? — Джонсон искоса поглядел на приятеля.
   — Да нет, не только доктора. Я все больше убеждаюсь, что и тот не был «шефом». Ряд незначительных деталей ука­зывает на то… — он оборвал фразу на середине, словно не находя слов, и сказал: — Перед тем как прийти сюда, я снова виделся с Лютце.
   — Да? Ну и как пьянчужка? Еще не удрал из больницы?
   — Лютце чего-то боится. Я не добился от него никаких сенсационных новостей, но из того, что он рассказал, сделал немаловажные выводы.
   — Это интересно! Теперь ты, наконец, сможешь ответить на те загадочные вопросы, которые все время тебя тревожат.
   — А тебя разве не интересует решение загадки?
   — Конечно, интересует! У меня есть своя теория… Но продолжай, пожалуйста. Любопытно, какими путями ты при­шел к своим заключениям?
   — Я не могу припомнить, когда именно начал подозревать, что окружен стеной мнимых истин. Некоторые вещи начали меня занимать вскоре после того, как я поселился на Эйхенштрассе. Мне показалось по меньшей мере странным, что Леон покончил с собой перед самым моим приездом. Разговаривая с фрау Гекль, я узнал, что Леон всегда запирался у себя в комнате, но почему-то, решив покончить жизнь само­убийством, оставил дверь открытой. В этом крылось проти­воречие. Потом я узнал, что ты живешь и работаешь в Грос­свизене. Отчего же Леон первым долгом не обратился со своими затруднениями к тебе? Этот вопрос занял первое ме­сто в ряду невыясненных проблем, которых становилось все больше. Леон, несомненно, понимал, что приехать из Польши в Западную Германию не так-то просто. Почему же, несмотря на это, он попросил помощи не у тебя, а у меня? Это заинте­ресовало меня еще больше, когда я услыхал, что ты рабо­таешь в прокуратуре, то есть являешься тем самым челове­ком, к которому он должен был обратиться, даже если бы вы были едва знакомы.
   — Леон намекал на какие-то свои таинственные открытия. Однако я не принимал его слов всерьез, к тому же в его рас­суждениях обычно полно было недомолвок. Зная о том, что он психически болен, я недооценивал серьезность этого дела, решив, что волновавшие беднягу проблемы всего лишь плод больного воображения. Мое поведение его, безусловно, обидело.
   — Да. И причины этого теперь стали понятны. Мне было трудно вести расследование, потому что я не знал сути дела. Меня удивляло, почему Леон писал, что не может никому доверять. Перебирая все возможные объяснения, я постоян­но возвращался к одному и тому же вопросу: почему он не доверял тебе? — Шель погасил сигарету, взглянул на сосре­доточенное лицо Джонсона и продолжал: — Объяснение, будто Леон был психопатом и избегал людей, успокоило мои первоначальные подозрения. После разговора с тобой, а в особенности после встречи с доктором Менке я получил исчерпывающие ответы почти на все вопросы. Лютце — бес­пробудный пьяница, психически больной Леон был мизантро­пом. Ты обидел его своим недоверием и так далее. И я бы действительно уехал из Гроссвизена на следующий день, если б не несчастный случай с Лютце и исчезновение чемодана из камеры хранения. Тот, кто подстраивал эти инциденты, наде­лал столько промахов, что их трудно было не заметить.
   — Грубер действительно вел себя, как последний дурак, — произнес Джонсон, забавляясь пепельницей.
   — Перед Грубером встала трудная задача. Однако сцену на вокзале он разыграл весьма убедительно. Впрочем, давай обсуждать события по порядку. Перед условленным свиданием Лютце посылает письмо и… попадает под машину. Потом начинают твориться совсем уж странные вещи. Ут­ром ты просишь полицейского инспектора присутствовать при получении чемодана из камеры хранения, а за минуту до на­шего приезда чемодан исчезает. Грубер не проявляет же­лания начать расследование. Лютце молчит. Мои предполо­жения встречены пренебрежительно.
   — Но ведь это было…
   — Я не прошу объяснений, Пол. Я начал анализировать свои наблюдения и пришел к выводу, что несчастный случай был подстроен умышленно, а единственным лицом, которое знало о предстоящем свидании с Лютце, был ты! Правда вырисовывалась все яснее, но она казалась настолько неве­роятной, что я долгое время пытался находить происходивше­му самые разнообразные объяснения. Я не мог и не хотел поверить, что ты можешь быть замешан в этой грязной истории.
   Джонсон всем телом подался вперед.
   — Я еще не знаю, к чему ты клонишь, — произнес он, — но мне бы хотелось, чтобы ты взвешивал свои слова. Ведь нам нередко случается сгоряча сказать такое, в чем мы потом раскаиваемся.
   Шель посмотрел ему прямо в глаза.
   — Неужели ты всерьез рассчитывал провести меня таки­ми фокусами? Все, что я сказал и еще собираюсь сказать, я тщательно обдумал. Не существует ни малейших сомнений в том, что руководил всей компанией ты, а не Грубер и не Менке — они были всего лишь пешками. Ты вел рискованную игру, Пол. Я не знаю, какую цель ты преследуешь и какая тебе в этом корысть, но смерть Леона в данном случае была той самой ошибкой, которую раньше или позже совершает каждый преступник, ошибкой, которая приводит к его падению. — Он на минуту замолчал, чтобы до американца успел дойти смысл брошенного ему обвинения.
   Лицо Джонсона исказилось, уголки рта опустились, нос заострился.
   — Ты выдвигаешь серьезные обвинения, Ян. Я не пони­маю, как ты мог прийти к таким фантастическим выводам. Твои инсинуации не имеют никакой реальной основы.
   — Я вынужден признать, что ты всегда старался обеспе­чить себе превосходное алиби и осуществлял общее руковод­ство очень ловко, оставаясь на безопасном расстоянии. И лишь с того момента, когда события начали разворачиваться быстрее, чем ты рассчитывал, и ты потерял возможность управ­лять ходом неожиданных происшествий, а твое личное уча­стие стало необходимым, я понял, что именно ты держишь в руках все нити. Заглянем в прошлое. Работая в концла­гере в бараке доктора Шурике, ты, без сомнения, знал его в лицо. После войны ты поселился в Гроссвизене. Когда и по­чему здесь появился Менке, я не знаю. Видимо, он считал возвращение совершенно безопасным: борода и усы в доста­точной мере изменили черты его лица, волосы поседели… Впрочем, ни у кого не было повода подозревать, что за спиной у уважаемого доктора такое преступное прошлое. Я по­лагаю, что, узнав Шурике, ты решил воспользоваться его тайной в целях шантажа. Быть может, он сам предложил тебе деньги в обмен за молчание и покровительство. Детали для меня несущественны. Кроме того, я не думаю, чтобы Менке был единственным источником твоих доходов.
   Джонсон закурил сигарету. Шель заметил, что у него дрожат руки. Однако это был единственный признак беспо­койства. Журналист допил кофе, тоже закурил и продолжал:
   — Все так бы и шло по намеченному плану, если б не Ле­он Траубе. Неизвестно, каким способом он добыл чемодан с документами, компрометирующими доктора Шурике. Воз­можно, сначала он не отождествлял владельца бумаг с докто­ром Менке и, лишь убедившись в том, что это одно и то же лицо, понял, насколько важно сделанное им открытие. По всей вероятности, он доверился тебе — это следует по логике ве­щей. Поскольку ты прореагировал не так, как он предпола­гал, — возможно, даже предложил ему деньги за сохранение тайны, — он осознал свое бессилие. Не зная, кто еще вла­деет зловещей тайной, он обратился за помощью ко мне. Ле­он послал два письма. Одно из них попало к тебе в руки. Ты, безусловно, знал о моем приезде. Действовать приходи­лось быстро. Ты не видел возможности уговорить Леона или заключить с ним сделку, чтобы таким образом получить бу­маги, и во избежание дальнейших осложнений решил, что Леон должен умереть. Чего стоила жизнь изнуренного бо­лезнью и никому не нужного человека по сравнению с регу­лярно получаемыми доходами?
   — О господи! Но ведь Леон покончил жизнь самоубий­ством. Подумай, что ты говоришь!
   — Дай мне, пожалуйста, кончить. Я уже говорил, что до­шел до таких заключений после долгих размышлений, тща­тельно все взвесив. Леон действительно запирался у себя в комнате, но, когда ты пришел к нему в ту трагическую ночь, ты, безусловно, действовал по заранее разработанному плану, с помощью которого тебе удалось обмануть одинокого человека и заставить его открыть дверь. А может быть, он настолько отчаялся, что утратил всякую надежду на спасение и даже не пытался избежать своей участи. Меня охватывает ужас, когда я представляю себе его последние минуты. Бес­сильный, немощный, всеми покинутый человек знал, что его часы сочтены. И все же он оставил за собой след. В предви­дении будущих событий Леон доверил ценный чемодан Лютце, которого — как он справедливо рассудил –— никто не подозревал. Он также оставил два невинных с виду рецепта в ящике стола, засунув их между дном и задней стенкой, в надежде, что, если случится несчастье, я смогу их там най­ти. Это был прицел дальнего действия; вероятность того, что рецепты попадут ко мне в руки и помогут расшифровать загадку, была ничтожна мала. Впрочем, я не уверен, что Леон не оставил каких-нибудь других следов, но либо они попались вам на глаза раньше, чем мне, либо я их проглядел. — Тут Шель прервал свой рассказ, чтобы затянуться дымом си­гареты.
   — Ты все больше погружаешься в мир фантазии, мой до­рогой, — сказал Джонсон. — На основе таких предпосылок тебе не удастся построить столь серьезное обвинение — это просто невозможно.
   — А я и не рассчитывал, что ты со мной согласишься.
   — Так что же дальше, Шерлок?
   — События вчерашнего вечера подтвердили мои подозре­ния. История с Грубером произошла как нельзя более кстати для тебя. Продажный полицейский решил сам шантажировать доктора. Узнав об этом, ты вышел из себя… Не составляло труда догадаться, что причиной твоего возбуждения была не одна только Кэрол. Бедняга Грубер! Однако дело начало осложняться. Ты не мог помешать инспектору ознакомиться с документами, раскрывающими преступления доктора, кото­рый, безусловно, был твоим подопечным.
   — Какой вздор!
   — Все, о чем я говорю, действительно построено на ги­потезах, но, вне всяких сомнений, отражает истину.
   — Продолжай.
   — Когда мы просматривали документы, ты сделал вид, будто слышишь какой-то шорох. Несмотря на то, что у меня прекрасный слух, я попался на удочку. Ты вышел из комна­ты, окликнул меня и ударом повалил на землю.
   — Ты сошел с ума! Это переходит…
   — Минутку, выслушай меня до конца. Пока я был без сознания, ты взял чемодан, вытащил у меня из бумажника письмо Леона и сжег все вместе. Потом, хлопнув дверью, разбудил Кэрол и улегся возле меня в садике.
   — Фантастика! — Джонсон начал с нетерпением притопы­вать ногой.
   — При этом ты снова совершил ошибку. Как утверждала Кэрол, когда она нашла тебя, ты лежал навзничь. По твоим же словам, ты получил удар в затылок. В таких случаях че­ловек всегда падает лицом вниз, Пол.
   — Я запомню это на будущее! Ну, валяй дальше. Мне становится интересно.
   — Как только ты узнал, что я отправился к Менке, ты позвонил ему и предупредил о моем визите. Гюнтер поджидал меня в засаде. Когда я попал к доктору, тот уже знал, что опасные бумаги уничтожены. События разворачивались с та­кой быстротой, что вы начали совершать ошибки одну за дру­гой. Перед лицом грозящей опасности перепуганный доктор потерял голову. Попытка обезопасить меня была глупостью. Шель — это вам не Траубе! Даже если б вам удалось меня уничтожить, это не осталось бы незамеченным.
   — Ты переоцениваешь себя, иронически заметил Джонсон.
   — А ты меня недооцениваешь. После твоего прихода, — продолжал журналист, — между вами произошел резкий раз­говор. Менке, безусловно, предъявил тебе претензии за то, что ты не сумел сохранить тайну.
   — Гм, — пробормотал Джонсон, — ну и что же я на это ответил?
   — Дело начало принимать опасный оборот. Менке, спасая собственную шкуру, мог тебе напакостить. Его арест был предрешен. Не имея возможности предвидеть ход следствия, ты решил уменьшить риск и устранить опасного свидетеля. Это было не лучшее решение вопроса — таким образом ты лишался одного из важнейших источников дохода. Однако сделать выбор было необходимо…
   — И я сделал выбор — застрелил старика.
   — Да, ты его убил! — уточнил журналист. И неожиданно с удивлением поднял голову: ведущая в коридор дверь нача­ла мало-помалу приотворяться.
   — Поразительная дедукция, Шерлок, — сказал Джон­сон. — Ты начитался слишком много детективов, а теперь не можешь сдержать полета фантазии.
   В приоткрывшейся двери появилось бледное лицо Кэрол. Первым побуждением Шеля было желание подняться, одна­ко он быстро переменил решение, сообразив, что свидетель — даже такой — может пригодиться…
   — Ты, без сомнения, отдаешь себе отчет в том, что не располагаешь никакими доказательствами в поддержку своих абсурдных обвинений? — спросил Джонсон.
   — У меня нет ни времени, ни желания заниматься вы­искиванием доказательств.
   — Тогда разреши спросить, что ты собираешься предпри­нять?
   — Над этим я еще не задумывался.
   — А чего ты ждешь от меня?
   Шель пожал плечами. Он старался не смотреть в сторо­ну двери: мысль о подслушивающей их разговор Кэрол раз­дражала его. Еще неизвестно, можно ли на нее рассчитывать.
   — Я приехал по просьбе Леона, — сказал он, — поэтому мне остается одно — пролить свет на обстоятельства его смерти.
   — Пролить свет — для кого?
   — Для лиц, обладающих правом вершить правосудие.
   — Короче говоря, ты хочешь передать дело в руки вла­стей? — сердито бросил американец. — Не думаешь ли ты, что я затратил столько усилий ради того, чтобы сейчас до­пустить это?
   — Значит, ты признаешься в том, что «затратил столько усилий»? — перешел в нападение Шель.
   — Я ни в чем не признаюсь. Теории, которые ты высосал из пальца, в лучшем случае будут восприняты со снисходи­тельной усмешкой.
   — Посмотрим. Во всяком случае, я сделаю то, что счи­таю своим долгом.
   — Глупец! — воскликнул Джонсон, вставая. — Неужели ты всерьез рассчитываешь, что я позволю разглашать эти басни?
   — У тебя ничего не выйдет, Пол, — сказал Шель. — Ты совершил два убийства. Нельзя безнаказанно убивать людей, пользуясь правом сильнейшего. Мы все-таки живем не в джунглях…
   — Нет, мы живем в джунглях, причем куда более диких, чем ты можешь подумать. В них нет места мечтателям. Толь­ко сильные, беспощадные и безжалостные имеют право на существование. — Голос Джонсона звучал хрипло, глаза сузились и почти совсем скрылись в сети глубоких морщин. — Ты наивен и простодушен. Ты принадлежишь к той же ка­тегории людей, что и Леон, — кончил он свою тираду шипя­щим злым шепотом.
   На минуту воцарилась тишина. Кэрол беспокойно заше­велилась. Легкий шорох не ускользнул от внимания Джонсона. Он резко обернулся. И в то же мгновенье Кэрол вошла в комнату.
   — Извините, что я так поздно, — неестественно громко сказала она.
   Джонсон окинул ее подозрительным взглядом.
   — Ах, это ты!
   Кэрол с наигранной улыбкой подошла к Шелю и приня­лась стягивать перчатку,
   — Добрый вечер, — протянула она ему руку. — У меня были кое-какие дела, я не думала, что вы придете так рано.
   — Не беспокойтесь, — ответил Шель, стараясь овладеть собой. — У нас была необычайно интересная беседа. — По­косившись через плечо, он заметил, что Джонсон нервно по­глаживает волосы.
   — Наверно, опять сидели в своем подвале? — Кэрол взглянула на мужа. — Почему, старик, у тебя такая кислая физиономия? Небось проголодался? Я пойду на кухню и при­готовлю чего-нибудь поесть. Вы, конечно, поужинаете с нами?
   — К сожалению, я не смогу остаться. Я очень устал. Из­вините меня, пожалуйста.
   — Все мы страшно извелись за последние дни, — под­держал его Джонсон, стараясь говорить как можно естествен­нее. — Не стану тебя задерживать, Ян. Я тоже сегодня рано лягу спать.
   Несколько мгновений они молча стояли друг против дру­га. Наконец Шель произнес:
   — Итак, спокойной ночи и до скорой встречи, — он слег­ка поклонился и направился к двери.
   — Проводи нашего гостя до калитки, Кэрол, — сказал Джонсон. — Я приму сердечные капли.
   В саду Кэрол прошептала:
   — Я просто оцепенела, не знала, что мне делать. Что все это значит? Что натворил Пол?
   — А вы не знаете?
   — Скажем, догадываюсь.
   — Положение очень сложное. Неизвестно, чем все кон­чится. У Пола могут быть серьезные неприятности.
   — Ах! Лучше поберегите себя!
   — А что будет, если… — заколебался он. Она догадалась, о чем он собирался спросить.
   — В монастырь я не пойду. Меня уже давно родные зовут в Швейцарию. Я с удовольствием туда поеду, а с еще боль­шим удовольствием останусь.
   Они дошли до калитки.
   — Желаю вам всего наилучшего, — сказал Шель.
   — Я не пропаду.
   Шель молча кивнул и вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Кэрол облокотилась на калитку. На фоне густых кустов и живой изгороди она казалась очень маленькой и хрупкой.
   Свернув за угол, Шель распрямился, вздохнул всей грудью и с удовольствием почувствовал, как медленно расслабляют­ся напряженные мускулы.
 
   Наемный
   свидетель
 
 
   Ночь. Двадцать три часа сорок пять минут. Душная тьма окутала дома, улицы и сады. Ползущие над городом облака слились, образовав серый низкий потолок. Порой налетал порывистый ветер; он гнул деревья и жалобно свистел в вет­вях. Когда же, издав протяжный, душераздирающий стон, ветер стихал, воцарялась еще более неестественная тишина.
   Шель неподвижно стоял возле окна и, задумчиво глядя на черные сады, прислушивался к звукам уснувшего города. Где-то завизжали тормоза. На окраине монотонно лаяла со­бака.
   Полночь. Глухо, словно где-то под землей, загудел коло­кол. Дрожащие в воздухе тупые удары медленно уплывали вдаль. В разрыве между облаками ненадолго показался бледный диск луны. Четкие мертвые очертания изгородей и кустов легли на землю. Потом все снова погрузилось в темноту.
   Шель знал, что этой ночью ему ни на миг нельзя сом­кнуть глаз. И он настороженно ждал, отмечая про себя каж­дый шорох и шелест.
   Ноль часов двадцать минут. Ветер опять затянул свою грустную песню. В отдаленном домишке засветилось окно. Лай собаки сменился испуганным воем. Где-то завели мотор автомобиля. В ночной тишине человеческий голос звучал не­обычайно отчетливо. Тьма вселяла неуверенность, беспокой­ство росло. Вой пса действовал на нервы.
   Шель попытался выяснить, который час, но было слишком темно, чтобы разглядеть стрелки. Он вытащил из кармана смятую пачку сигарет и, зажигая спичку, взглянул на циферб­лат часов. Было около часа. Шель затянулся терпким ды­мом. Где-то вдалеке по рельсам застучали колеса вагонов. Этот звук вызвал у него смутное чувство тоски по родине.
   Тишину нарушил громкий звонок. Резкий звук пронизывал барабанные перепонки, телефон упорно призывал, требовал. Кто-то громко и крепко выругался. На первом этаже торопли­во зашлепали чьи-то шаги. Шель приоткрыл дверь и остано­вился на пороге. Коридор был погружен в темноту.
   — Кто?.. Ах, это вы! Неважно… Да… Около десяти… Нет, никуда не выходил… Конечно. До завтра! — фрау Гекль повесила трубку и удалилась, что-то бормоча себе под нос.
   Шель услышал, как она запирает дверь, и вернулся в ком­нату. Он догадался, что речь шла о нем. Значение позднего звонка тоже было ему понятно.
   Час десять минут. Вокруг гнетущая тишина. Только при­глушенное тиканье часов и ритмичное биение пульса отмеряли время. Маленький желтый огонек в окне далекого дома, кото­рый притягивал взор застывшего в ожидании человека, погас. Журналист почувствовал себя всеми покинутым и очень одиноким.
   Час двенадцать минут. Тихий шорох на лестнице подейст­вовал на Шеля, как удар кулака. Он замер, продолжая при­слушиваться. Жалобно рыдал ветер. Но вот явственно скрип­нули иссохшие ступени — зловещий, тревожный звук. Шель выбросил сигарету за окно. Именно так, должно быть, чув­ствовал себя запертый в стенах этой унылой комнаты, без­оружный, дрожащий от страха Леон, поджидая врагов.
   На лестничной клетке воцарилась тишина. Но Шель знал, что она обманчива. Его воображению отчетливо представи­лись вцепившиеся в перила пальцы, вытянутая шея, ощупы­вающие каждую ступеньку ноги крадущегося человека.
   Он торопливо подошел к кровати и быстро разобрал пос­тель, положив одну из подушек под одеяло. Шорохи за окном умолкли, ветер стих, вой пса смолк; казалось, вся природа замерла в ожидании. Снова донесся почти неуловимый скрип; кто-то, изо всех сил стараясь не шуметь, осторожно подымал­ся наверх.
   Журналист на цыпочках подошел к двери и приложил ухо к косяку. Незваный гость, безусловно, стоял с другой сто­роны. Проходившие секунды казались вечностью.
   Потом с легким скрипом металлическая дверная ручка на­чала медленно поворачиваться. Шель затаил дыхание и сжал кулаки.
   Отворившаяся дверь прижала его к самой стенке. Темная фигура прокралась по комнате, остановилась перед кроватью и после минутного колебания вцепилась растопыренными пальцами левой руки в то место, где, по ее расчету, должна была находиться глотка спящего. Правая рука описала в воз­духе дугу и вдруг в неуверенности остановилась. Человек сделал несколько торопливых движений в поисках своей жертвы и, поняв, что его обманули, стремительно отскочил на середину комнаты. В тот же миг Шель двумя прыжками пересек разделяющее их пространство и схватил негодяя за горло.
   Незваный гость, застигнутый врасплох неожиданным на­падением, попытался вырваться. Осознав тщетность своих усилий, он внезапно согнулся, увлекая журналиста за собой, потом резко выпрямился и, откинув голову, ударил его ма­кушкой в рот и подбородок. Шель почувствовал соленый вкус крови, текущей из рассеченной губы. Воспользовавшись его минутным замешательством, нападающий ловко вывернул­ся из тесных объятий. От сильного удара в живот у поляка перехватило дыхание.
   Шель со стоном скорчился. В мозгу мелькали отрывочные воспоминания о некогда известных ему приемах. Тем време­нем бандит, закинув правую руку ему за шею, левой схватил себя за сгиб руки и сдавил противнику горло. Превозмогая раздирающую черепную коробку боль, Шель поймал большой палец противника и резко отогнул его книзу. Сжимающие его объятия мгновенно ослабели. Тяжело дыша, журналист по­пытался овладеть собой.
   Привыкшие к темноте глаза заметили, как согнувшийся в три погибели противник, шаря вокруг себя руками, что-то разыскивает на полу. Шель прыгнул вперед и почти вслепую ударил его кулаком в висок. Тот охнул и опустился на одно колено, однако тут же ловко, как кошка, вскочил на ноги. В течение нескольких секунд они стояли друг против друга, с трудом переводя дыхание.
   В это мгновенье луна осветила комнату, и Шель узнал в нападающем водителя такси. И тут он вспомнил один прием, которому научил его поручик «командос». Он неуверенно сде­лал полшага вперед. Нойбергер бросился в атаку. Склонив голову вбок, Шель уклонился от приближающегося к нему кулака и, оказавшись у немца под самым носом, снизу вверх ударил его коленом. Нойбергер переломился пополам, словно складной нож. Воспользовавшись этим, Шель ударил реб­ром ладони по склоненному затылку. Среди «командос» этот удар был известен под названием «усмирение кролика»; он мог оказаться смертельным, если его наносили изо всех сил. Немец с глухим стоном повалился на пол.
   В воцарившейся тишине слышно было только громкое сопение. Драка продолжалась не более двух минут. Никто из обитателей дома не мог ничего услышать.
   Шель с минуту разглядывал лежавшего, потом повернул выключатель. После нескольких часов, проведенных в темно­те, свет ослепил его.
   В эту секунду Нойбергер вскочил и, оттолкнув растеряв­шегося журналиста, бросился к двери. Мгновенье спустя по лестнице загрохотали торопливые шаги. Хлопнула дверь.
   Шель отбросил мысль о преследовании. Он был слишком измучен и, кроме того, сознавал, сколь бессмысленно всту­пать в единоборство с организованной группой. Под столом чернел какой-то продолговатый предмет. Журналист нагнул­ся и поднял массивный французский ключ: взвесив тяжелый инструмент в руке, он положил его на подоконник.
   — Интересно, как они собирались объяснить этот «нес­частный случай»? — пробормотал он себе под нос и, подойдя к умывальнику, опустил лицо в таз с водой. Холодная вода отрезвила его. Шель смыл кровь с распухших губ, растер ноющее горло. Потом уселся за стол, подперев голову рука­ми, и стал ждать, пока силы вновь вернутся к нему.
   Стараясь ступать как можно тише, Шель спустился на первый этаж и огляделся при свете спички. Телефон стоял в маленькой нише в стене. Он набрал номер 95-16.
   Джонсон немедленно поднял трубку.
   — Алло?
   — Ничего не вышло, Пол, — вполголоса сказал Шель.
   — Алло? Кто говорит? Где ничего не вышло?
   — Это я, Ян. Целый и невредимый. Твой посланец не выполнил задания.
   — Чей посланец? Какое задание? — закричал американец.
   — Водитель такси. Он очень спешил и не успел предста­виться. Я думаю, что полиции — если мне удастся найти настоящих полицейских — нетрудно будет его разыскать.
   — Ты несешь какой-то дикий вздор! Но мне бы хотелось поговорить с тобой, пока ты не наделал очередных глупостей. Я буду у тебя через несколько минут.
   Шель вернулся к себе и прилег на кровать. Спустя пятнадцать минут перед домом остановился ав­томобиль.
   Быстрые шаги, стук в дверь.
   — К счастью, я еще не спал, — начал прямо с порога Джонсон. — После твоего ухода к нам заглянул комиссар Визнер. Беседа затянулась до глубокой ночи.
   — Он, наверное, вышел за несколько минут до моего звонка?
   — Да, а почему ты спрашиваешь?
   — Превосходное алиби для тебя.
   Взгляд Джонсона упал на лежащий на подоконнике ключ. Он закусил губу. Потом снял шляпу, бросил ее на кровать и сел.
   — Поскольку ты не сомневаешься в моей виновности, не стоит больше ничего скрывать. Впрочем, ты для меня не пред­ставляешь никакой опасности.
   — Не забывай, что перед тобой не изможденный и запу­ганный Леон.
   — С тобой я тоже сумею справиться! — бросил Джонсон.
   — Глупейшее заблуждение. Твои угрозы ничего не стоят. Ты зашел в тупик и прекрасно отдаешь себе в этом отчет.
   — Это мы еще посмотрим! На таких, как вы, всегда нахо­дится управа. Ты совершил большую ошибку, попытавшись вступить со мной в борьбу. Игра не стоила свеч.
   — Это относится ко мне или к тебе?
   — Твоим бредовым вымыслам никто не поверит. Завтра все войдет в свою колею. Я останусь помощником прокуро­ра, человеком уважаемым и заслуживающим доверия, а ты — нежеланным гостем из-за железного занавеса.
   — И у тебя хватит наглости продолжать отпираться?
   — Перед тобой — нет. Ты не в счет. А никто другой в этот бред не поверит.
   — Это покажет завтрашний день.
   Наступило недолгое молчание. Джонсон устало провел ру­кой по глазам. Шель внимательно следил за ним.
   — Почему ты убил Леона? Американец быстро поднял голову.
   — Он должен был умереть.
   — Почему же, черт возьми? Почему?
   Джонсон пожал плечами. Он казался очень утомленным и почему-то напомнил Шелю того Джонсона, с которым он провел незабываемые дни в засыпанном подвале.
   — Почему? Так сложились обстоятельства. Пять лет на­зад появился Менке. Несмотря на то, что он сильно изменил­ся, я узнал его холодные бесцветные глаза. Прижатый к стенке, он не стал отпираться. Я хотел немедленно передать его в руки полиции, но после продолжавшегося несколько часов разговора изменил свое намерение. И не только наме­рение. Менке просидел бы несколько лет, а мне бы осталось наслаждаться полученным удовлетворением. Благодарю по­корнейше! Ведь каждый из нас мечтает вырваться из рамок однообразной повседневной жизни. Менке указал мне новые возможности. В наших краях осело немало таких типов, как он. Все они скрывались под чужими именами, и почти все за­нимали неплохое положение. Менке знал кое-кого из них… Дай мне воды.
   Шель наполнил стакан и протянул его Джонсону.
   — Это он предложил создать своего рода организацию. Работая в прокуратуре, я мог гарантировать этим людям спо­койную жизнь и предупреждать их о возможной опасности. Да что тут долго рассказывать — получаю я за это немало. Через несколько лет брошу все и начну новую жизнь в Аме­рике. Только идиоты вкалывают, чтобы получить возможность в старости жить на пенсию.
   — А Грубер?
   — Грубер был связан только с доктором. О моем участии он ничего не знал, хотя, видимо, догадывался, что существу­ет кто-то там, «наверху». Получаемые от доктора поручения он исполнял безупречно. Лишь история с чемоданом что-то перевернула у него в голове. К счастью, он не знает, кто в действительности давал ему задания. Наша организация дей­ствует четко; Груберу придется понести наказание.
   — Чрезвычайно интересно! — вставил Шель.
   — Не думай, что тебе удастся в чем-нибудь нам навредить. Нас слишком много, мы есть повсюду. Я узнал о твоем при­езде в Гроссвизен, как только ты сошел с поезда. Мне был известен каждый твой шаг, почти каждое слово.
   Шель слушал очень внимательно, стараясь как можно точ­нее все запомнить.
   — Леон Траубе, — спокойно подсказал он.
   — Леон вначале поверил мне свою тайну, но не захотел прислушаться к разумным советам и начал разглашать такие вещи, которые следовало держать при себе. Вначале я не при­давал этому значения, но постепенно его настойчивость ста­ла меня беспокоить. Он был безумцем и к тому же состав­лял меньшинство — в одном лице…
   — Тот факт, что он был в меньшинстве и даже остался один, не равнозначен безумию. Существует правда, и существует ложь. Не обязательно быть маньяком, чтобы добиваться прав­ды, даже несмотря на все ваше превосходство.
   — Ба, понятие правды — вещь весьма относительная. Мне тоже несладко пришлось в немецком концлагере. Я про­клинал немцев, их чванство, беспощадность, жестокость. По­том был Нюрнберг — и что же? Самых страшных преступни­ков ждала мгновенная смерть, кое-кто провел по нескольку лет в комфортабельных тюрьмах. Большинство из них уже на свободе и занимают немаловажные посты. А тысячи других, так называемое правосудие не настигло и уже никогда не настигнет. Некоторые прошли проверку и были реабилитиро­ваны — можно подумать, что их грязные грешки представляли собой сыпь, которую стоило только помазать мазью, чтобы она исчезла. После войны эсэсовцы уничтожали татуировку, обозначавшую их группу крови, а сегодня? Оглянись по сто­ронам. Железный крест, вытатуированный нуль, рыцарские кресты — все это в большом почете. Правда стала ложью, Ян. — Американец встал и принялся шагать по комнате.
   Шель раздумывал, какую цель преследовал Джонсон своей тирадой. Может быть, он хотел перевести разговор на другую тему и вернуться к тому завуалированному предложению, которое он сделал при их первой встрече в «Красной шапоч­ке»? А американец тем временем продолжал:
   — Я избрал для них другой вид расплаты. В течение дол­гих лет они будут оплачивать мое молчание, никогда не имея полной уверенности в том, что их прошлое сохранится в тайне. Превосходное наказание! Гауптштурмфюреру СС Вальтеру Груберу, доктору СС Бруно Шурике, Нойбергеру, Земмингеру и многим другим пришлось работать ради моих прихотей. Ха-ха-ха!
   — Леон Траубе!
   Джонсон резко повернулся.
   — Леон должен был погибнуть в лагере, как тысячи дру­гих. Он вышел оттуда живым благодаря чистой случайности. Найдя бумаги доктора Менке, он решил раззвонить о своей правде по всему свету и отомстить одному из палачей. Может, он мечтал увидеть свою фотографию в газете… Идиот! Я де­лал все, что мог, пытаясь убедить его в глупости и бессмыс­ленности подобных намерений. Если принять во внимание, что жить ему оставалось не больше полугода, то я в некото­ром смысле избавил его от дальнейших мучений и — без­условно — от многих разочарований. Разработав такие пре­восходные планы, я не мог позволить ему разрушить все это. Он перехитрил меня, отдав чемодан Лютце, однако добился этим немногого. — Джонсон внезапно остановился перед Шелем. — Надеюсь, теперь мы друг друга поняли?
   — О да! Я прекрасно тебя понял, но это не значит, что я оправдываю преднамеренное убийство.
   Джонсон прищурился, тяжело оперся руками о стол и по­дался всем телом вперед.
   — Ты все еще осуждаешь поступок, который был необхо­дим и в тех обстоятельствах полезен?
   — Я бы мог в конце концов понять твою линию поведения по отношению к Менке и прочим, хотя она отвратительна и заслуживает только осуждения, но что касается Леона… Мы были друзьями, он обратился ко мне за помощью в поистине справедливом деле.
   — Справедливом исключительно с его точки зрения!
   — Не стоит больше это обсуждать. У каждого из нас есть в жизни определенная цель, к которой мы идем совершенно разными путями. Для тебя мир — это джунгли… — тут он заколебался.
   — Мелкобуржуазный образ мышления. — Джонсон подо­шел к окну. — Погляди на город. Сейчас здесь спокойно спят около семидесяти тысяч человек. У каждого из них, безуслов­но, есть какая-то цель, каждый из них любит и ненавидит, у каждого есть свои надежды и заботы. Семьдесят тысяч че­ловек! На маленьком клочке земли, который кто-то назвал Гроссвизеном, учатся, работают, рожают детей, пьют, плачут, болеют и умирают. А ты, чужой человек, приезжаешь сюда и упорно пытаешься доказать свою правоту. Но кому? Этим спящим в пропотевших ночных рубашках бюргерам, их жир­ным женам, выжившим из ума старикам? Какое тебе дело до того, что один из них умрет, погибнет в результате несчаст­ного случая или даже будет убит? Леон был один из них. Маленький, незаметный, никому не нужный человечек, он угас, исчез без следа.
   — Леон оставил наследство, — сказал Шель.
   — Пару дырявых носков, протертые брюки и стоптанные башмаки.
   — Он оставил невыполненную задачу.
   — Мое терпение начинает истощаться, Ян. Ты не жела­ешь понять, что в существующей действительности нет места идеалистам или романтикам.
   — Наша дискуссия становится однообразной. Поэтому я предлагаю тебе захватить этот ключ и вернуться в чащу своих джунглей.
   — А ты утром побежишь к Визнеру… Неужели ты прини­маешь меня за дурачка и рассчитываешь, что я позволю тебе это сделать?
   — Тогда разреши спросить: что же ты собираешься пред­принять, для того чтобы заставить меня переменить решение?
   Джонсон иронически рассмеялся и привстал за столом.
   — Не думаешь ли ты, что я рассказал тебе обо всем не будучи уверен, что тайна останется между нами? На этот раз ты недооцениваешь меня. Ты хочешь знать, что я сделаю? Пожалуйста. Сегодня вечером, как только ты ушел, я позвонил Визнеру и пригласил его для частной конфиденциальной бе­седы. Между прочим, я дал ему понять, что ты сделал мне одно неожиданное предложение. Я не стал вдаваться в подробности… Мне нужно было только возбудить его подозрения. В дальнейшем мой план будет развиваться следующим обра­зом: Ян Шель, польский журналист, приехал в Германию главным образом с целью завербовать агентов для шпион­ской деятельности.
   Шель вскочил со стула.
   — Что ты несешь?
   — Ага, видишь? Сначала, как ты, безусловно, догадыва­ешься, я хотел предложить тебе сотрудничать с нами, теперь же положение изменилось. По новой версии, наша сегодняш­няя беседа протекала примерно таким образом: зная меня с давних пор и учитывая, какое я занимаю положение, ты пытался уговорить меня заняться сбором экономической, по­литической либо военной информации. Подробности в данный момент несущественны. Увидев, что я колеблюсь или напря­мик отказываюсь, ты выдумал басню об убийстве Леона и стал грозить, что выдвинешь против меня обвинение в убий­стве. Аргументы крайне наивные, но чего другого можно ожи­дать от польского агента? Посмотрим, кому поверят власти: тебе, случайному приезжему из Польши, или мне, работни­ку суда, известному и уважаемому гражданину Гроссвизена.
   — Но это же полнейшая чепуха! — воскликнул возму­щенный Шель.
   — Конечно! Для нас это чепуха, для всего мира — сен­сация! Предупреждаю: если ты хоть словечком обмолвишься о нашем разговоре, дело кончится тем, что ты окажешься в тюрьме под следствием, а через несколько недель будешь выслан обратно в Польшу… — Джонсон внимательно и не скрывая насмешки наблюдал за журналистом.
   — А не придется ли тебе подкрепить вымышленную исто­рию доказательствами?
   — Ну конечно! Я и об этом подумал. Один водитель так­си расскажет, что ты и к нему обращался с подобными пред­ложениями. Эльза, моя секретарша, сообщит, что подслушала нашу беседу в прокуратуре, и подтвердит мои слова, и, нако­нец, моя жена…
   — Кэрол? Несмотря на многие ее отрицательные черты, у меня создалось впечатление, что она не способна на такую утонченную ложь.
   — Лояльная поддержка Кэрол будет искуплением ее пре­грешений, — объяснил Джонсон. — Все это, вместе взятое, уважение, которым я пользуюсь, и сенсационное обвинение, поддержанное свидетельскими показаниями, окажется доста­точным, чтобы убедить полицию в твоей… недостойной мис­сии. — Он взял лежавший на подоконнике ключ. — С этим я, пожалуй, несколько поспешил. Теперь я уверен, что мой нынешний план окажется намного эффективнее. — Он с ног до головы окинул Шеля взглядом. — Если хочешь послушать­ся доброго совета, уезжай из Гроссвизена с первым же поез­дом и забудь обо всем, что видел и слышал.
   Джонсон, не прощаясь, направился к двери, отворил ее и вышел. Шель снова присел к столу. Он был ошеломлен. Его охватило гнетущее чувство бессилия.
   В пятницу, 16 сентября, день был серый и унылый. Тя­желые синие тучи лениво ползли на запад. Холодный ветер срывал желтеющие листья с деревьев, предвещая конец теплу.
   Шель проснулся около девяти, невыспавшийся, с тяжелой головой. Широко зевнув, потянулся, кончиками пальцев слег­ка провел по не перестававшему ныть лицу. Рассеченные гу­бы распухли еще сильней.
   Одеваясь, он начал вспоминать события минувшей ночи. В голове вертелось множество всевозможных планов, в основ­ном неосуществимых. Шель то решал пойти к комиссару Виз­неру и попытаться убедить его в том, что говорит правду, то хотел описать все случившееся и отправить письмо после отъезда из Гроссвизена. На первый взгляд вариантов было немало, однако после тщательного взвешивания он отбросил все до одного как нереальные. В сложившейся ситуации аргументы Джонсона невозможно было опровергнуть. Власти ФРГ, не говоря уж об общественном мнении, не поверили бы обвинениям поляка. Если не удастся найти какой-нибудь самый неожиданный выход из этого ужасного положения, придется покинуть Гроссвизен побежденным.
   И вдруг в голове у Шеля родился фантастический план. Неизвестно откуда появившаяся идея немедленно вытеснила все остальные.
   Шель кончил одеваться и, насвистывая, спустился по ле­стнице. Как он и ожидал, дверь кухни приоткрылась, и он встретился глазами с любопытным взглядом хозяйки.
   — Доброе утро, господин Шель! Надеюсь, вы хорошо спали?
   — Доброе утро, фрау Гекль! Прекрасно! Благодарю вас. Воздух Гроссвизена явно идет мне на пользу. Жаль, что при­ходится расставаться с вашим гостеприимным городом.
   — Вы уезжаете?
   — К сожалению, да, но перед отъездом я хотел бы по­просить вас… — он замялся.
   Старуха шире распахнула дверь и спросила:
   — О чем?
   — Я жду знакомого. Нам нужно обсудить кое-какие дела. Не могли бы вы приготовить нам чай?
   — Всего-навсего? Охотно. Когда он придет?
   — Примерно через час. Буду очень признателен. Я, конеч­но, отблагодарю вас за хлопоты.
   — Э, не о чем говорить, — махнула она рукой. — Когда вы уезжаете?
   — Около часа.
   — Ага, — кивнула хозяйка. — Надеюсь, вы успели за­кончить все свои дела?
   — Ну конечно, дорогая фрау Гекль, конечно!
   Выходя из дома, Шель заметил на противоположной сто­роне улицы черный автомобиль. Мужчина в синем костюме внимательно наблюдал за ним, прикрывшись газетой. Когда Шель свернул за угол, машина тронулась с места и медленно поехала вслед за ним. Шагая в направлении города, журна­лист все время слышал ровный шум мотора у себя за спиной.
   Джонсон решил оградить себя от всяких неожиданностей. Противники были настолько уверены в своем превосходстве, что следили за ним совершенно открыто.
   Журналист размышлял, как бы ему избавиться от непри­ятного сопровождения. Внезапно он вспомнил о маленьком проходном дворе для пешеходов, который заметил во время одной из своих прогулок по городу, и немедленно направил­ся в его сторону.
   Приблизившись к намеченному месту, он ускорил шаги и неожиданно свернул в узкий коридор между двумя складами. Тут же он услыхал скрежет тормозов, хлопанье дверцы авто­мобиля и торопливые шаги. Выйдя на другую улицу, Шель огляделся по сторонам. Слева подъезжало такси. Он остано­вил его кивком головы и сел позади шофера.
   — Прямо, — бросил он, выглядывая в окно.
   Его преследователь появился на тротауре, остановился, сердито посмотрел вслед удаляющемуся автомобилю и снова нырнул в узкий проход.
   — Остановитесь, пожалуйста, — сказал Шель водите­лю.— Я собирался заехать за своим приятелем на Эйхенштрассе, — объяснил он, — но вспомнил об одном важном деле. Не могли бы вы подъехать к дому двенадцать и дать два ко­ротких гудка? Мой приятель выйдет и вернется с вами в го­род. За дорогу я, конечно, заплачу вперед. — Он протянул шоферу пять марок и, не дожидаясь ответа, выскочил из машины и притаился под полукруглым сводом ближайших ворот.
   Через несколько секунд из-за угла появился черный автомобиль. Заметив удаляющееся такси, водитель прибавил газу и направился вслед за ним.
   Шель усмехнулся. Взглянув последний раз на исчезающие из виду машины, он не мешкая отправился в радиомагазин, где, как сообщил ему вчера словоохотливый прохожий, дают вещи напрокат.
   — Вам нужен магнитофон? — переспросил его продавец, худощавый молодой человек с кудрявой шевелюрой. — Конечно, у нас вы можете его взять напрокат. Дайте, пожалуй­ста, паспорт или служебное удостоверение. Залог составляет четверть стоимости, плата — четыре марки за первый день и две за каждый последующий.
   Шель вынул паспорт.
   — Вы иностранец? — Продавец заколебался. — Мы да­ем только…
   — Я оставлю больше денег в залог. Магнитофон мне не­обходим. Вот двести марок, — Шель положил деньги на при­лавок. — Это почти половина всей суммы. Надеюсь, это вас устроит?
   — Хорошо, — согласился продавец. — Ваш адрес в Гросс­визене?
   — Эйхенштрассе, 12, у фрау Гекль. Я принесу магнито­фон обратно не позже чем через два часа. Ленту мне бы хо­телось оставить у себя.
   — Разумеется! — Продавец нагнулся и вытащил из-под прилавка небольшой коричневый чемоданчик. Поставив его перед журналистом, он открыл крышку и начал объяснять, как пользоваться магнитофоном.
   — Микрофон должен находиться на расстоянии от двад­цати до пятидесяти сантиметров от источника звука.
   — А каково максимальное удаление?
   — Около трех метров, но тогда запись будет нечеткой. Если вы хотите записать общий разговор, я дам вам спе­циальный, очень чувствительный магнитофон.
   — О да! Будьте так любезны. Продавец выбрал другой магнитофон.
   — Пленки хватит на полчаса, верно?
   — Да. Я дам вам квитанцию на двести марок. Оконча­тельно мы рассчитаемся, когда вы вернете магнитофон. — Он набросал несколько слов в маленьком желтом блокнотике. — Пожалуйста, распишитесь вот здесь… Благодарю вас, желаю сделать хорошую запись. До свидания.
   Шель в прекрасном настроении вышел из магазина. Те­перь для выполнения намеченного плана осталось позаботить­ся о мелких деталях. Он зашел в писчебумажный магазин, купил большой лист оберточной бумаги и завернул магнитофон.
   — Не знаете ли вы, где здесь поблизости магазин элек­тротоваров? — спросил он у продавщицы.
   — В нескольких шагах отсюда.
   — Ах да, «Херлигер». Там я был. У них, к сожалению, нет того, что мне нужно. Может быть, неподалеку есть другой?
   — Конечно. Маленький магазинчик на Брунненштрассе. Вторая улица направо, возле продовольственного магазина.
   В маленьком магазине, в окне которого были выставлены утюги и электрические лампочки, Шель купил двадцать мет­ров тонкого провода и необходимые для задуманной работы инструменты.
   Вернувшись на Эйхенштрассе, Шель превратился в элект­ромонтера. Ему пришлось провозиться больше времени, чем он рассчитывал. Распределительную коробку Шель обнару­жил над дверью. Принесенный с собой провод он провел вниз, до верхнего края двери, а оттуда вдоль косяка на пол. За­метную над дверью часть провода он затер краской и пылью. Запихивая провод под плинтус, он дотянул его до кровати и подключил к магнитофону. Проверив надежность соедине­ний, он нажал клавиш «Empfang» ^[31] , прикрепил микрофон под матрасом и засунул чемодан под кровать.
   Отступив на середину комнаты, Шель огляделся в поисках следов, которые могли бы возбудить подозрение. Провода над дверью были едва заметны, а кроме них, ничто не указывало на какие-нибудь изменения. Он разобрал выключатель, разре­зал один из ведущих к магнитофону проводов и, подведя его концы к зажимам, снова поставил крышку на место. Потом влез на стол и выкрутил лампочку.
   — Генеральная репетиция, — пробормотал он, слезая на пол.
   Закончив приготовления, Шель нажал кнопку выключате­ля у двери; монотонный шум под кроватью означал, что ка­тушки вертятся. Он выключил ток и прикрыл магнитофон извлеченными из постели одеялами. Внимательно прислуши­ваясь, повторил проверку. На сей раз никакого шума не было.
   Закурив сигарету, Шель опустился на первый этаж в кух­ню. Хозяйка сидела за столом, перелистывая журнал.
   — О, вы уже вернулись! — удивленно воскликнула она. — А я и не слыхала, как вы прошли.
   — Я только что вошел, — солгал Шель. — Можно мне позвонить?
   — Да, телефон в коридоре, — подойдя к двери, хозяйка указала на аппарат. — Номер вы знаете?
   — Да вот не уверен. Я хочу позвонить своему приятелю, Джонсону. Кажется, 95-16.
   — Не знаю, — ответила она. — Я не знаю телефона гос­подина Джонсона.
   Шель отвернулся. Старуха стояла рядом, явно не собира­ясь никуда уходить.
   — Пол? Это я, Шель… Послушай, я передумал. Я уезжаю сегодня днем. Да, но перед этим мне бы хотелось с тобой увидеться… Нет, ничего нового. Я считаю, что между нами не должно оставаться недомолвок… Превосходно! Если мо­жешь, приезжай на Эйхенштрассе. Я соберу вещи и буду те­бя ждать… Когда? В час с чем-то… — и Шель повесил трубку.
   — Он приедет через несколько минут, — сказал он хо­зяйке. — Вы не забыли о моей просьбе?
   — Конечно, нет! — воскликнула старуха и отправилась на кухню.
   Когда Джонсон вошел в комнату Шеля, тот сидел за сто­лом, изучая железнодорожное расписание.
   — Садись, пожалуйста, Пол, — указал он рукой на кро­вать. — Я только спишу расписание поездов, отправляющих­ся из Брауншвейга.
   — Ты возвращаешься в Польшу?
   — Я проведу два дня во Франкфурте, чтобы собрать ма­териал для репортажа, а оттуда сразу домой.
   Джонсон уселся на кровати, с недоверием поглядывая на погруженного в свое занятие Шеля.
   На лестнице раздались шаги. В дверь постучали. Америка­нец нахмурился и вопросительно посмотрел на журналиста.
   — Это фрау Гекль с чаем, — объяснил Шель. — Входи­те! — громче добавил он, встал и подошел к двери.
   Хозяйка вошла в комнату, покачивая подносом с разри­сованными чашками. Шель оперся о дверной косяк возле выключателя и незаметно большим пальцем нажал кнопку, включив таким образом спрятанный под кроватью маг­нитофон.
   — Здравствуйте, господин прокурор! — с улыбкой про­изнесла старуха и поставила поднос на стол. — Я принес­ла чай…
   — Фрау Гекль — толковая женщина, — сказал Шель от двери. — Хозяйничать в таком большом доме, наверное, не­легко.
   — Э, да что там… — смутилась хозяйка. — Я спра­вляюсь.
   — Надеюсь, неприятный случай с Леоном Траубе уже начинает забываться?
   — У господина Траубе было мало знакомых, — ответила она, вытирая руки о грязноватый передник. — Никто о нем и не вспоминает. Но все это произвело такое ужасное впе­чатление.
   — Особенно для вас, фрау Гекль, вы ведь сдаете комна­ты, — сказал Шель.
   — Теперь уж ничего не поделаешь, — нетерпеливо вме­шался Джонсон. — Может быть, на том свете ему больше по­везет.
   — Возможно, — ответил журналист. — Спасибо за чай, фрау Гекль. Прокурор Джонсон, вероятно, время от времени будет вас навещать…
   — О, я буду очень рада! — воскликнула старуха, пятясь к двери. — Если только у вас будет время, господин проку­рор, пожалуйста, заходите.
   Как только она ушла, Шель выключил магнитофон, чтобы не тратить зря пленку. Беседа с хозяйкой отвечала поставлен­ной задаче, позволяя установить место действия и его участ­ников.
   — С какой стати я буду ее навещать? — удивился Джон­сон. — Это еще что за идея?
   — Ах, я и сам не знаю, почему вдруг ляпнул такое! — Закурив сигарету, Шель присел на краешек стола. — Ви­дишь ли, Пол, я все еще не могу до конца понять, что же случилось. Однако я пришел к выводу, что повздорили мы зря. Надо было все обсудить спокойно. В ту ночь я несколько поспешил со своими заключениями и осудил тебя слишком строго, теперь же я смотрю на вещи с иной, более разумной точки зрения.
   Джонсон не скрывал искреннего удивления.
   — Еще полчаса назад я был уверен, что ты приготовил мне ловушку и даже принял кое-какие меры, чтобы избежать возможных неожиданностей.
   Шель рассмеялся.
   — Излишние опасения. Я могу быть объективным. Пораз­думав над твоими словами, я решил, что пора кончать воз­ню со всеми этими делами.
   Он встал и принялся расхаживать по комнате.
   — Я пытался взглянуть на Леона с твоей точки зрения… Впрочем, что тут говорить, я считаю, что ты прав, хотя и с некоторыми оговорками.
   — С какими же? — спросил Джонсон, и лицо его про­яснилось.
   — Я никогда не соглашусь с тем, что Леона необходимо было устранить именно таким способом; неужели нельзя было его уговорить? — Он прислонился спиной к дверному косяку и, ощутив под лопаткой выключатель, слегка нажал кнопку, вторично включив магнитофон.
   — Траубе, как я уже говорил, собирался использовать свое открытие таким образом, что это затрагивало мои инте­ресы, — сказал Джонсон. Отставив чашку в сторону, он снова сел на кровать.
   — Конечно, если б Леон Траубе был жив, он мог бы тебе помешать, — согласился Шель.
   — Трудно сказать, что он «мог бы» сделать. Во всяком случае, в сложившемся положении лучше всего было обеспе­чить его молчание.
   — Да, об этом мы уже говорили. Позволь только из лю­бопытства задать тебе еще один вопрос.
   — Что тебя интересует?
   — Знал ли Леон, что его ждет, когда ты явился сюда в ночь его смерти?
   Джонсон пожал плечами.
   — Он, может быть, не знал точно, что ему угрожает, но, несомненно, что-то предчувствовал.
   — Почему же в таком случае он не пытался спастись бег­ством или, по крайней мере, позвать на помощь?
   — Почему, почему! Он знал, что за ним следят, и отлично сознавал, что попытка удрать ни к чему не приведет.
   — Он боялся?
   — Еще бы! Думаю, что в последние минуты жизни он охот­но перевел бы стрелки часов назад и исправил ошиб­ки, которые успел наделать. Быть может… ему не пришлось бы умереть, если б он не скрывал до конца, где спрятал бумаги.
   — Ты не предполагал, что он мог дать их кому-нибудь на сохранение?
   — Нет. Я знал, что он ждет твоего приезда. Кста­ти, это была одна из причин, по которой он должен был умереть.
   — Какую роль играл в этом деле доктор Шурике?
   — Старик хотел во что бы то ни стало отыскать докумен­ты; как я это сделаю, ему было безразлично.
   — Он предоставил действовать тебе?
   — Да, но при этом вел себя довольно нагло. Он дал мне понять, что платит деньги и имеет право требовать. Кстати, если б мне удалось раздобыть эти документы без всякого шу­ма, Менке бы неплохо заплатил за них.
   — Я все еще не понимаю, почему и доктора Шурике тебе пришлось убрать?
   — Я не рассчитывал, что ты пойдешь к нему в тот же са­мый вечер. Потом, когда вмешательство полиции стало неиз­бежным, я подумал, что неизвестно, как еще он будет вести себя после ареста. Его, безусловно, стали бы допрашивать опытные криминалисты. Да уже одно то, что он столько лет жил под самым носом у представителей власти, бросило бы на меня тень подозрения. А так смерть пресекла возможность расследований.
   — То есть ты попросту спасал собственную шкуру.
   — Можно и так сказать.
   — Очень хитрый шаг, Пол.
   — Ну, не мог же я допустить, чтобы вся эта история полу­чила огласку.
   — А Лютце знает, что ты… шеф этой… организации? Он догадывается, по чьему приказанию был подстроен несчаст­ный случай?
   — К чему эти вопросы, Ян? Ведь…
   — Знаю, знаю, но вчера все звучало как-то иначе. Се­годня мы ведем разговор начистоту, без обиняков.
   Джонсон недоверчиво взглянул на него.
   — Уж не собираешься ли ты описать все дело в вашей прессе? Там ты бы мог себе такое позволить!
   — Пол! Я ведь прекрасно понимаю — эта история слиш­ком фантастична, чтобы кто-нибудь в нее поверил. Для под­тверждения своих обвинений мне надо располагать хоть ка­кими-нибудь доказательствами, например письмом Леона, ко­торое ты предусмотрительно сжег вместе с описаниями опытов доктора Шурике. Ты же с необычайной педантичностью уни­чтожал всякие доказательства, Пол. Теперь остается только твое слово в противовес моему, — он незаметно поглядел на часы: катушки магнитофона вертелись уже пятнадцать минут. — А почему я прошу объяснений? Да потому, что не лю­блю оставлять без ответа загадки, которые сам не в силах отгадать.
   Джонсон понимающе кивнул головой.
   Да. Не забудь также о вчерашнем предостережении: если ты начнешь мутить воду, я немедленно обвиню тебя в попытке завербовать меня в вашу разведку. Даже если ты поднимешь шум лишь по возвращении в Польшу, я объяс­ню, что молчал только из-за связывавшей нас дружбы. Я, ви­димо, получу выговор за то, что своевременно не сообщил о твоих предложениях, но этим дело и ограничится. Не забывай также, что мои обвинения подтвердят несколько человек.
   — Которых, как ты утверждаешь, я тоже пытался завер­бовать?
   — Которые всегда выполняют мои приказания.
   — Я еще раз вынужден признать, что ты весьма хитроум­но обдумал весь план действий. — Шель уже открыто погля­дел на часы и сказал: — Мне пора потихоньку начинать со­бираться. Поверь, Пол, в каком-то смысле я тебе завидую. Я получаю только зарплату, едва свожу концы с концами, а ты живешь на проценты. Теперь, однако, вместе с доктором Шурике ты, кажется, лишился и одного из главных источни­ков дохода?
   — Одного из многих. — Американец поднялся. — Я этого и не почувствую, ведь остались еще другие.
   — А ты не боишься, что инспектор Грубер может тебе на­пакостить?
   — Ему ничего не известно. Он мог напакостить доктору Менке. Кроме того, я окольным путем сумею его предупре­дить, что ему лучше держать язык за зубами.
   — А Визнер?
   — Ах, этот служака! — Джонсон иронически скривил гу­бы. — Ну, он, даже если что-то подозревает, предпочитает не лезть на рожон.
   — Словом, прокурор Джонсон из Гроссвизена, совершив два убийства, вышел сухим из воды и может продолжать — конечно, за определенную мзду — опекать своих нацистских питомцев.
   — Ты прав. А с теми, кто попытается нам помешать, мы всегда найдем способ управиться.
   — Я очень благодарен тебе, Пол, за такую откровенность. Итак, сегодня 17 сентября, — мимоходом бросил он. — Че­рез три дня я снова буду дома.
   — Сегодня 16 сентября, — поправил его Джонсон.
   — Ну конечно! Пятница, 16 сентября 1960 года. Передай привет Кэрол.
   Джонсон протянул руку.
   — Счастливого пути, Ян.
   Шель на секунду заколебался, но все-таки подал амери­канцу руку и проводил его до двери.
   Через несколько минут, прислушавшись и убедившись, что его гость вышел из дома, он вытащил магнитофон вместе с микрофоном из-под кровати и торопливо перемотал пленку. Когда она дошла до конца, он нажал кнопку, обозначенную словом «Spielen» ^[32] . Раздался негромкий шум, и потом звук, похожий на поскрипывание пружин.
   Шель повернул регулятор громкости звука. Комнату вне­запно заполнил женский голос: «Здравствуйте, господин прокурор! Я принесла чай». Шель поспешил уменьшить силу звука. «Фрау Гекль — толковая женщина», — услышал он немного искаженный собственный голос. Занявшись магнитофоном, Шель не обратил внимания на приближающиеся шаги. При стуке в дверь он вскочил, растерявшись и не сразу со­образив, что нужно делать, но быстро опомнился, нажал кла­виш «Стоп», захлопнул крышку магнитофона и подошел к двери.
   — Кто там? — слишком громко спросил он.
   — Это я. — Журналист узнал голос фрау Гекль.
   — Одну минуточку, я как раз кончаю одеваться.
   Он задвинул магнитофон поглубже под кровать, потом быстро снял пиджак и, ослабив узел галстука, вернулся к двери.
   Хозяйка беспокойным взглядом окинула комнату. Не за­метив ничего подозрительного, она с ног до головы осмотрела Шеля, завязывавшего галстук.
   — Переодевался. Мне скоро уезжать.
   — Ах, как жаль! — вздохнула старуха. — Вот уж не знаю, удастся ли найти нового жильца. — Она собрала чаш­ки и вышла, бормоча что-то себе под нос.
   Шель опять вытащил магнитофон, прослушал плёнку до конца и, оставшись доволен четкой записью, собрал и упако­вал свои вещи. Сняв временную электропроводку, он привел провода в порядок и вышел из комнаты.
   Рассчитавшись и попрощавшись с хозяйкой, Шель отпра­вился в магазин, где взял магнитофон напрокат.
   — Уже возвращаете? — радостно приветствовал его про­давец. — Вот это действительно быстро. Надеюсь, магнитофон экзамен выдержал?
   — Полностью, — заверил его Шель. — Однако у меня к вам еще одна просьба. Я взял краткие интервью у неко­торых обитателей лагеря на Веберштрассе. Запись понадо­бится для передачи по радио. Чтобы придать ей более досто­верный характер, а также отметить любезность вашей фирмы, я попрошу вас сказать несколько слов перед микрофоном. На­пример: «Меня зовут так-то и так-то, работаю я там-то. 16 сентября я дал напрокат магнитофон Яну Шелю и полу­чил его обратно в тот же день».
   Молодой человек с готовностью согласился.
   — Интервью будет передано по радио? — спросил он.
   — Думаю, что да.
   — Ах, да это же превосходная реклама для нашей фирмы! Нажав клавиш, журналист сказал:
   — Не откажите в любезности подтвердить, что магнитофон был взят напрокат в вашей фирме.
   Продавец откашлялся и громко произнес:
   — Меня зовут Вернер Менцль. Я работаю в электротех­нической фирме «Херлигер» в Гроссвизене. 16 сентября 1960 года около половины одиннадцатого утра господин Ян Шель взял у нас напрокат магнитофон с пленкой и вернул его че­рез два часа.
   — Большое спасибо, — сказал Шель и выключил магни­тофон. — А теперь последняя просьба: я хотел бы купить еще одну пленку и переписать на нее всю программу. Наверное, у вас есть какая-нибудь приспособленная для этого комнатка?
   — Да, конечно. Сейчас там никого нет. Я дам вам другой магнитофон…
   Спустя сорок минут журналист буквально влетел на пер­рон и, задыхаясь, вскочил на подножку как раз в тот момент, когда начальник станции давал сигнал к отъезду.
   Полицейский сыщик Альфред Земмингер, одетый, как обы­чно, в служебную синюю форму, стоял у окна дежурки и сле­дил за выезжающим со станции поездом.
   — Наконец-то! — с облегчением пробормотал он.
   Шель положил свой чемодан на полку и опустил оконное стекло. Дома городка все быстрее мелькали у него перед гла­зами, стук колес сливался в однообразное стаккато. Джон­сон… Кэрол… Менке… Лица и фамилии уходили в область воспоминаний.
   Вечер 18 сентября застал Шеля на пограничной станции в ФРГ. Паровоз отъехал на запасной путь, чтобы пополнить запас воды. Железнодорожные рабочие простукивали оси, проверяли вентили и соединения. «Orangen! Zigaretten! Соса-соlа!» ^[33] — выкрикивал разносчик, подталкивая перед собой большую никелированную тележку.
   Шель проснулся и широко зевнул. В купе было душно и накурено. Он выглянул в окно и прочитал название станции: Гельмштадт.
   — Боже мой! — вздохнула сидящая напротив него нем­ка. — Я страшно волнуюсь. Я еще никогда не была на той стороне.
   В распахнутых дверях появились двое таможенников в мундирах.
   — Добрый вечер! Приготовьте паспорта! Просматривая документы Шеля, один из таможенников задержался взглядом на его фотографии и фамилии; потом оглядел поляка с ног до головы и, повернувшись, шепнул что-то товарищу. Тот вошел в купе, внимательно проверил паспорт и вернул его Шелю.
   — Попрошу открыть чемоданы! — обратился он к пасса­жирам.
   Таможенники бегло осмотрели багаж всех путешествен­ников, чемодан же журналиста перерыли до дна. Не найдя ничего подозрительного, они удалились.
   Час отъезда миновал, а поезд все еще стоял на станции. Шель начал волноваться. Преграды со стороны властей мо­гли помешать осуществлению тщательно разработанного плана.
   Сумрак сгущался, в вагонах зажгли свет. Наконец, с де­сятиминутным опозданием, к непрерывным призывам разнос­чика присоединились возгласы кондукторов:
   — Закрывайте двери! Поезд трогается!
   Оказавшись за пределами Гельмштадта, Шель почувство­вал приятное облегчение. Он уселся поудобнее и начал вспо­минать все сначала… Уехав из Гроссвизена, он провел сутки во Франкфурте-на-Майне, а также несколько часов в Бонне.
   В ночь накануне отъезда Шель не сомкнул глаз. Все сво­бодное время он посвятил составлению подробного рапорта о событиях в Гроссвизене. Ясными четкими фразами он опи­сывал причины, побудившие его предпринять поездку, посе­щение Эйхенштрассе, встречу с Джонсоном, отдельные инци­денты с Лютце, Менке, Грубером… Кончил он свой отчет словами:
   «В связи с ограниченностью срока пребывания в ФРГ, а также учитывая возможность необъективной позиции вла­стей при рассмотрении дела Джонсона — Траубе, я решил продолжить свое путешествие по первоначально намеченно­му плану и в назначенный срок вернуться в Польшу. Если возникнет необходимость в каких-нибудь дополнительных объяснениях, я пришлю их в письменном виде или, по жела­нию правительства ФРГ и с согласия правительства Поль­ской Народной Республики, вновь приеду в ФРГ, чтобы дать показания».
   Воспользовавшись остановкой в Брауншвейге, Шель по­слал письмо с копией рапорта комиссару Визнеру.
   Путь казался бесконечно долгим. Но вот, наконец, за окном море домов, лабиринты улиц, Шпандау-Берлин: поезд въехал под своды огромного перрона.
   Шель переночевал в маленькой гостинице неподалеку от вокзала. Рано утром он заказал два телефонных разговора на девять часов: первый — с комиссаром полиции в Гросс­визене, второй — с прокуратурой того же города.
   Время тянулось невыносимо медленно. Закуривая одну сигарету за другой, журналист нервно мерил шагами ма­ленький холл, ежеминутно поглядывая на часы. Ровно в де­вять телефонистка сообщила, что связь налажена. Шель быстро вошел в кабину. Ответившего ему дежурного поли­цейского он попросил позвать комиссара.
   — Алло! Кто говорит? — услышал он голос Визнера.
   — Ян Шель!
   — Шель? Это вы! Ваш рапорт!.. Мне просто не хватает слов. Это сенсация! Где вы сейчас? Откуда звоните?
   — Из Берлина.
   — О! Не понимаю, как все это могло случиться! Я как раз читаю про ваш трюк с записью разговора…
   — Вы получили квитанцию из камеры хранения?
   — Да, она была подколота к вашему рапорту. Я послал сыщика на вокзал. Но я не могу понять, зачем она нужна. Вы можете объяснить?..
   — Записав разговор, я запаковал одну из пленок и перед самым отъездом оставил ее в камере хранения в Гроссвизе­не. А квитанцию послал вам.
   — Вы, кажется, сказали «одну»?
   — Да. Я записал две пленки. Вторую я отдал вместе с рапортом представителю ПАП в Бонне Михалинскому с просьбой показать ее сегодня уполномоченному министер­ства юстиции. Таким способом я обезопасил себя от дальней­ших попыток фальсифицировать правду. Оспаривать подлин­ность пленки никому не удастся — я отдал ее в камеру хра­нения через несколько минут после того, как вышел из мага­зина «Херлигер».
   — Вы обо всем позаботились! А Джонсон говорил, будто бы вы его агитировали… чтобы… ну, вы знаете… Мне при­шлось передать его информацию дальше.
   — Я учитывал эту возможность и ее последствия и по­этому не забрал пленку с собой, а оставил ее в нашем Агент­стве Печати.
   — Вы очень предусмотрительны!
   — События в Гроссвизене научили меня осторожности.
   — Да, да. Разумеется.
   — У вас есть какие-нибудь специальные вопросы, госпо­дин комиссар?
   — Вопросов у меня много, но я еще не успел вниматель­но прочитать рапорт. Кроме того, я должен отдать приказ об аресте Джонсона. У меня куча дел!
   — В таком случае желаю вам… успеха!
   К телефону в кабинете прокурора подошла секретарша Эльза. Шель попросил ее позвать Джонсона.
   — Это ты, Ян? Ты где? — в голосе звучало удивление.
   — Да, это я. Я в Берлине. Слушай, Пол. Слушай внима­тельно: в настоящий момент в руках у комиссара Визнера подробнейший рапорт, проливающий свет на все обстоятель­ства, сопутствовавшие смерти Леона, несчастному случаю с Лютце и убийству Шурике.
   — Ты что, спятил? Да ты же со всей этой чепухой прев­ратишься в посмешище.
   — Нет, Пол, я не превращусь в посмешище. Когда ты сидел у меня на Эйхенштрассе перед отъездом, весь наш раз­говор был записан на пленку.
   —Что? — крикнул Джонсон.
   — Ты обезвредил всех свидетелей, но теперь они не нуж­ны, ты разоблачаешь себя сам.
   — Это невозможно! Ты не мог… Это…
   — Прощай, Пол! — и Шель повесил трубку.
 
 
   Перевод с польского Э. ГЕССЕН и К. СТАРОСЕЛЬСКОЙ
 

---

Сноски

1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33