Бывший богатый особняк, где помещаются ревком и другие учреждения. Жизнь бьет ключом. Звонок телефона.
 
   Татьяна (подошла к телефону). У аппарата! Товарища Хруща? Пятая? Сейчас. (Кричит.) Товарищ Хрущ! Вас — пятая дивизия!
 
   Входит Хрущ.
 
   Андрюша, пятая дивизия…
   Хрущ (у аппарата). Да, да, я Хрущ. Так… Телефонограмму? Давай. (Приготовился записывать.) Что, что? Жегловский мост? Да не может… Когда? В семь часов?.. Давай, давай… (Пишет.) Есть. Да, да, есть… (Положил трубку; взволнованно, читая телефонограмму.) Есть, чтоб ему не быть. А где Мазухин? Сестрёнка, кликни-ка товарища Мазухина!
   Татьяна. Товарищ Мазухин! К товарищу Хрущу!
 
   Входит Мазухин.
 
   Мазухин. Что случилось?
   Хрущ. А вот, почитай!
 
   Мазухин читает. Звонок телефона.
 
   Татьяна. У аппарата! Товарища Кошкина? Сейчас. (Уходит в кабинет Кошкина.)
   Мазухин (читает). Да!.. (Свистнул.)
   Хрущ. Не свистать!
   Мазухин. А кто свистит? Я потихоньку.
 
   Из кабинета выбегает Вихорь.
 
   Хрущ. Товарищ Вихорь, почитай!
   Вихорь (читает и старается скрыть радость). Вот! Я так и знал!
   Хрущ. Что знал?
   Вихорь. А то, что этих командиров надо было не у Жегловского моста ставить, а к стенке.
 
   Мазухин свистнул.
 
   Хрущ. Тебе всех бы к стенке!
   Вихорь. Да, всех интеллигентов!
   Хрущ. Надо взрывать малые мосты.
   Вихорь. Эх! Сам ты малый! Взрывать надо, только не малые… Идём к товарищу Кошкину. Жегловский мост имеет важное стратегическое значение. (Ушёл.)
 
   Хрущ и Мазухин тоже уходят. Входит Татьяна.
 
   Татьяна (подошла к аппарату). Через пять минут сам позвонит. (Ушла.)
 
   Входят Панова и Швандя.
 
   Панова. И вы, товарищ Швандя, там были?
   Швандя. Необходимо был. Вот как я, так мы, красные, на берегу стояли, а как вы — обратно, французский крейсер с матросами. Всё чисто видать и слыхать. Вот выходит один из них прямо на серёдку и починает крыть…
 
   Звонок телефона.
 
   Починает, обратно, крыть. «Товарищи, говорит, подымайся против буржуев и охвицерьёв».
 
   Звонок телефона.
 
   «Буде нам, говорит, за их…»
   Панова. Подойдите же к телефону.
   Швандя. А?
   Панова. К телефону.
   Швандя (идя к телефону). «…за их, говорит…» (Берёт трубку телефона.) Ну? Ревком… «…кровь, говорит, лить…» Так что? Ну, так! Убирайся обратно, к чёрту! У меня тут без вас неуправка — голова кругом идёт, сморкнуться, обратно, некогда. У меня, может, доклад идёт. Говорю, не отрывай пустяками от ударного дела. (Вешает трубку, даёт отбой.) «…Буде проливать, говорит, за их кровь». Дале и пошёл и пошёл крыть!
   Панова. По-французски?
   Швандя. По-хранцузски! Чисто!
   Панова. Позвольте, товарищ Швандя! Ведь вы по-французски не понимаете?
   Швандя. Что ж тут не понять? Буржуи кровь пили? Пили. Это хоть кто поймёт. Вот, дале глядим — подъезжает на катере сам. Бородища — во! Волосья, как у попа… Как зыкнет!
   Панова. Это кто же «сам»?
   Швандя. Ну, Маркса, кто ж ещё?
   Панова. Кто?
   Швандя. Маркса.
   Панова. Ну, уж это, товарищ Швандя, вы слишком много видели.
   Швандя. А то разве мало!
   Панова. Маркс давно умер.
   Швандя. Умер? Это уж вы бросьте! Кто же, по-вашему, теперь мировым пролетариатом командует?
 
   Входит Хрущ.
 
   Хрущ. Товарищ Швандя!
   Швандя. Есть.
 
   Швандя уходит с Хрущом. Входит Грозной.
 
   Грозной. Товарищ Панова, прошу переписать срочную бумагу.
   Панова. В два счёта?
   Грозной. Ясно. Почерк у меня слишком быстрый, так что собственнолично продиктую.
   Панова. Ничего, я разберу. (Берёт у него бумагу, начинает перепечатывать.)
 
   Грозной жадно смотрит на неё.
 
   Что же вы на меня смотрите? На мне ничего не написано.
   Грозной. Вы сами писаная красотка!
   Панова. Ах, товарищ Грозной, вы вечно заставляете меня краснеть.
   Грозной (рисуясь). Каким родом?
   Панова. Словами, конечно.
   Грозной. А вы меня глазами не то что в краску — может, в пот вгоняете.
   Панова. Это страшно!
   Грозной. Для вас я не страшный! А вот других гидров одними глазами в обморока вгоняю.
   Панова. Неужели?
   Грозной. Час тому обратно явился ко мне доктор: рост под потолок, бородища, очки… Так я на него только поглядел — вот так… Он — хлоп! И в дамки: побелел, затрусился…
   Панова. Да! Это взгляд…
 
   Грозной достаёт папиросу. Кожаное пальто распахнулось. Под пальто камергерские брюки, заправленные в сапоги.
 
   Какой вы интересный в этом костюме…
   Грозной. Подходяще?
   Панова. Очень. Золотом расшит… Но что же вы контрреволюционные штаны надели?
   Грозной (смущён, запахнулся). Это я для смеху… только вам показаться… А вот — позвольте ручку.
   Панова. Зачем?
   Грозной. Сами увидите. (Вынимает из кармана браслет, кольца.) Не вредные штучки? (Хочет надеть Пановой на шею колье.)
   Панова. Нет, нет, товарищ Грозной, этого не надо.
   Грозной. Почему?
   Панова. Да с какой стати?
   Грозной. Да уж, значит, стоите дела того.
   Панова. Что могут подумать?
   Грозной. Пущай посмеют!
   Панова. А товарищ комиссар увидит?
   Грозной. Ну, вы браслетик под рукав, а часики на грудях.
   Панова. Нет, товарищ Грозной, оставьте их при себе.
   Грозной. Ну, хорошо. Но имейте в виду, что вы завсегда можете их иметь, как пожелаете, я их при себе буду носить. А вас от груди своей не отпущу…
   Панова. А если это не в вашей власти?
   Грозной. Значит, вы ещё не знаете моей власти. (Прячет вещи в карман на груди.)
 
   Входит профессор Горностаев с женой.
 
   Горностаев. К кому я могу обратиться?
   Панова. Вот товарищ Грозной.
   Грозной. А тебе чего?
   Горностаев. Вы? Да, да! Дело в том, что люди с винтовками запечатали мою библиотеку.
   Горностаева. А комиссар Вихорь, сухорукий, что поселился в нашей квартире, забрал к себе всю обстановку, всё заплевал, непристойно бранится, зарезал трёх кур и куриной кровью везде написал: «Режь недорезанных буржуев».
   Грозной. Хо-хо-хо! Молодчага Вихорь! Придумал же! Ну и голова! Из курей революцию!
   Горностаева. Я кур берегла…
   Горностаев. Дело не в курах… Пусть он их ест, но без глупых символов.
   Грозной. Да ты кто такой?
   Горностаев. Я профессор Горностаев.
   Грозной. Профессор кислых щей? Ха-ха-ха!.. Так что тебе нужно? Книжки твои мы в читальню заберём.
   Горностаев. Вот этого не следует делать.
   Грозной. Но, но, но… это ты нам не указуй. У тебя небось тысячи книг на одного. А народу, может, на тысячу человек одна книжка. Это порядок?
   Горностаева. Но ведь ему работать нужно!
   Грозной. А что он работает?
   Горностаева. Пишет.
   Грозной. Работа! Мы ещё поглядим, что ты там пишешь, может контрреволюцию агитируешь.
   Горностаев (внимательно всматривается в лицо Грозного). Да, да!
   Грозной. Что «да, да»?
   Горностаев. Я говорю, отчего у вас, мой друг глаза испуганные?
   Грозной. У меня? Испуганные? Ну, я тебя зараз пугну! Швандя!
 
   Входит Швандя.
 
   Забрать эту контру ко мне! (Уходит.)
   Горностаева. Макс, Макс… Да что же это?
   Горностаев. А, видно, и за кур кому-нибудь пострадать надо.
   Швандя (подходит к Горностаеву). А ну, гребись. (Всмотревшись, смущённо отходит.) Никак нет!.. Я упольне сознательный.(Пановой.) Ох, дух спёрло, до чего схож.
   Панова. С кем схож?
   Швандя. И натрет и фамилие в одно… Маркса!
 
   Входит Грозной.
 
   Грозной. Швандя! Почему не доставил арестованного?
   Швандя. А ну, откачнись! Тут, может, такие дела без Кошкина не достигнешь… Маркса!
 
   Входит Елисатов.
 
   Елисатов. Здравствуйте, товарищи! Максим Иванович! Елена Ивановна! Какими судьбами?
   Горностаева. А вот… кур порезали, библиотеку запечатали… комиссар Вихорь.
   Елисатов. Одну минуту. Товарищ Грозной, в чём дело?
   Грозной. А, контра! Да ещё и выражается.
   Елисатов. Это профессор Горностаев. Его Европа знает!
   Грозной. Узнаем и мы. Да вот сам пред идёт. (Ушёл.)
 
   Входит Кошкин. Его окружают несколько граждан, среди которых Фольгин и другие.
 
   Первый голос. Как на фронте, товаршц Кошкин?
   Второй голос. Можем ли ввиду слухов спокойно работать?
   Кошкин. На фронте, товарищи, надо бы лучше, да некуда. Товарищ Панова, пишите повестку сегодняшнего заседания.
   Фольгин. Я от лица служилой интеллигенции желаю точно проверить слухи о фронте… Если немедленно…
   Кошкин. Немедленно отправить служилого интеллигента рыть окопы. Там он проверит слухи о фронте.
   Фольгин. Но я представитель умственного труда!
   Кошкин. Там и для ума работишка есть. Товарищ Панова, пишите повестку. (Диктует.) «Об учительском съезде и курсах для перевыучки учителей. Об открытии в городе сети из сорока клубов. О поголовном выгнании на Зелёную горку всей буржуазии на рытьё окопов. О поголовном всеобщем народном образовании. О выселении, вселении, переселении и уплотнении. Об электрификации в ударном порядке». Товарищ Елисатов, какие ещё вопросы?
   Елисатов. Полагаю, для одного заседания достаточно.
   Кошкин. Ладно! И текущие дела! А именно — о контрреволюции.
 
   Граждане постепенно расходятся.
 
   Елисатов (Кошкину конфиденциально). Телефонограмма с фронта?
   Кошкин. Нет, от двоюродной тётки. Всем кланяется.
   Елисатов. А, благодарю. (Громко.) Товарищ Роман! Вот профессор Горностаев к вам с просьбой.
   Кошкин. Ну?
   Горностаев. Да, да! Книги у меня отобрали.
   Горностаева. Кур порезали.
   Горностаев. Да!
   Елисатов. Профессор Горностаев — краса и гордость русской науки.
   Кошкин (жмёт руку Горностаеву). Прошу, товарищ, садиться. Давно надо было видаться. (Шванде.) Швандя! Немедленно вернуть товарищу профессору книги и (Елисатову) выдать мандат о неприкосновенности. Вы, профессор, нам необходимы по народному образованию. Как я взявши на себя также временно и обязанности комиссара народного образования, то тут же начал списывать для всеобщего образования всех свой проект. Товарищ Елисатов, дайте сюда!
 
   Елисатов даёт бумагу.
 
   Горностаев (взглянув на бумагу). «О всеобщем фуксинировании образования трудящихся». Товарищ комиссар просвещения, вы неграмотны…
   Горностаева (испуганно). О господи!..
   Кошкин. Как неграмотный, когда я сам написал? Только не вполне твёрдо. Вы знаете, что ученье — свет, а неученье — тьма?
   Горностаев. Знаю, слыхал.
   Кошкин. Нет, товарищ профессор, вы не всё знаете. Я знаю больше. Вы знаете только, что ученье — свет, это вам прямо видать, а что неученье — тьма, так это вы только сбоку видали. А я сам испытал на своей шкуре. Вам свет в глаза светит, а мне тьма застилает. Так мне эта тьма лютей, чем вам, и я с ей не на жизнь, а на смерть биться буду. А кто мне помогать не желает, а, напротив, саботирует, тот у меня в один счёт и свет и тьму получит…
   Горностаев. Да, да! В глазах пламя веры, а вот у тех, что были у меня, этого ещё нет. Только с наганами в глаза лезут.
   Кошкин. Без наганов, товарищ профессор, революции не сделаешь.
   Елисатов. Верно!
   Кошкин. Пожалуйте, товарищ Горностаев, ко мне через час с товарищем Елисатовым, который мне очень помогает. Будем вместе дело делать. (Уходит.)
   Елисатов. Именно! Отдадим народу все силы, ибо прежде наука была белая рабыня капитала, теперь она — красный товарищ пролетариата. Не так ли, товарищ Горностаев?
   Горностаев. А? Да, да…
   Елисатов. А ведь мы с вами, Максим Иванович, и раньше встречались. Помните, в Одессе?
   Горностаев. Да, да, помню. Вы, кажется, дантист?
   Елисатов. Нет! Что вы, я общественный деятель и журналист.
   Горностаев. Вот, я и говорю, в этом роде что-то.
 
   Елисатов и Горностаевы уходят. Входит Чир.
 
   Панова. Ну, Чир, сегодня на кого ещё донесли?
   Чир. Исповем богу единому, судящему ныне богатых и нечестивых. Писано бо: «Во утрие избивах вся грешныя земли». (Уходит.)
   Панова. Гадина!
 
   Входит Елисатов.
 
   Елисатов (Пановой). Кошкин делает хорошую мину при плохой игре, а игра кончена: сию минуту получены сведения. Разбиты вдребезги… Наши по эту сторону Жегловского моста…
   Панова. Неужели?.. Голубчик…
   Елисатов. Через два дня здесь.
   Панова. Голубчик… правда ли?
   Елисатов. Точно. Сейчас паника начннтся.
 
   Входит Швандя с бумагой. Елисатов уходит.
 
   Швандя. Товаршц Панова! Переписать!
   Панова. Есть, товаршц Швандя! Какой вы интересный!
   Швандя. Кто? Я?
   Панова. Да, да, прямо амурчик!
   Швандя. Почему так рассчитываете?
 
   Входит Дунька.
 
   Товарищ Дуня Фоминишна, моё почтение! Вот это действительно прямо сверхамурчик!
   Панова. Какое на вас чудесное платье!
   Швандя. Да вы вся, как букетик или горшочек с цветами. А перчаточки…
   Дунька. А ты руками не лапай!
   Швандя. Я только пальчиком торкнул. На танции, Дуня Фоминишна, всем составом сунете?
   Дунька. Это до вас не ответствует.
   Швандя. Нет, это вы обратно, как мы тоже упольне сознательные.
   Дунька. Я до товарища комиссара.
   Швандя. Это — раз плюнуть! Вам об чём?
   Дунька. Это до вас не ответствует — больше никаких. (Хочет войти в кабинет.)
   Швандя. Нет, ответствует, и прошу обратно.
 
   Входит Кошкин с бумагой и передаёт Шванде. Швандя и Панова уходят.
 
   Дунька. Товарищ Кошкин, я до вас!
   Кошкин. В чём дело?
   Дунька. Мне две комнаты нужно иметь, потому что я тоже с хорошими товарищами знакомство веду, а она мне одну будуварную отдала, да и из той пружиновую сидушку утащила. Пущай зараз гостильную отдаст! У меня гостей вдесятеро больше бывает. Комиссар Вихорь завтра на кохвей придет. На что он сядет? На что?
   Кошкин. Да вы, товарищ, кто?
   Дунька. Конечно ж, прислуга!
   Кошкин. Так вы должны войти в союз и защищать свои интересы сообща. (Уходит.)
   Дунька. Это мне без надобности. Я сама защптюсь.
 
   Входят Швандя и Панова с бумагами. Из входной двери идёт Марья.
 
   Марья. Где тут они?
   Швандя. Тебе, гражданочка, кого?
   Марья. А родимец вас знает, кого. Может, тебя. Чай, комиссар?
   Швандя. Не, не упольне.
   Марья. А рожа в самый раз. Третий день из деревни, а комиссара не вижу. Только и вижу вот эту чуму в краске! (Дуньке.) Ты что ж в чужое, как болячка, нарядилась? Оно на тебя сшито? Ты его заработала?
   Дунька. Значит, на меня. Теперь всё народное.
   Марья. Какое ж оно народное, когда под руками аж лопнуло? Сымай зараз, кобыла!
   Дунька. Отстань, тётка!
   Марья. Сымай, говорю, тварь! Не погань одёжу! (Срывает с неё кофточку.)
   Дунька (отбиваясь). Да чего ты, контрреволюция, пристала?
   Марья. Я тебе покажу, где революция!
   Дунька. Да ратуйте ж, люди добрые! (Убегает.)
   Швандя. Ты что, сказилась, ай как?
   Марья. Ишь какую одежу захаяла, шкура проклятая! (Плачет.)
   Швандя. Тьфу, вредная старушка!
   Марья. Какая я тебе старушка? Мово веку пятьдесят годов, сколько ещё впереди жить. А сынов уж нету. Одной маяться.
   Швандя. А где ж сыновья?
   Марья. А я знаю? Один с отцом с той войны не вернулся, два на этой пропали. А я тычусь слепой головой.
   Швандя. Да они у тебя где воевали?
   Марья. Сперва всё дома промеж себя воевали. А потом разошлися. Прощай, мол, мамаша. Прощайте, сукины сыны, чтоб вы, говорю, не вернулись. А они и не вернулись. Где они?
   Швандя. Да за кого воевали-то?
   Марья. А я понимаю?
   Швандя. Понять очень просто. Какие слова говорили?
   Марья. Да Гришка всё на Сёмку: «Бандит ты, такой-сякой».
   Швандя. Бандит? Значит, Сёмка в белых.
   Марья. А Сёмка на Гришку: «Погромщик ты!» — кричит.
   Швандя. Погромщик? Ну… стало быть, это Гришка в белых. Да что ты меня путаешь? А где же Сёмка?
   Марья. Да, может, тут по бумагам ай как известно?
   Швандя. А ну постой, може без бумаг. Какое у их хозяйство было?
   Марья. Какое там у Гришки хозяйство! В людях служил. А Сёмка — тот хозяин. Пятьдесят четвертей пшеницы одной, два работника до покрова.
   Швандя. Ну, так раз плюнуть! Сёмку ищи у белых, а Гришка должен быть тут.
   Марья. Тут!
   Швандя. Пойдём в дом, мамаша, рядом, там всё скажут.
   Марья. Скажут.
   Швандя. Революция, мамаша, она всё разобъяснит.
   Марья. Пойдём.
 
   Швандя и Марья уходят. Входит, осматриваясь, Любовь Яровая. Из кабинета выходит Панова с папками.
 
   Панова. А!.. С приездом, товарищ Яровая.
   Любовь. Я не приехала. Товарищ Кошкин у себя?
   Панова. Очень занят.
   Любовь. Доложите.
   Панова. Приказал не докладывать.
   Любовь. У меня важнейшее дело.
   Панова. У товарища Кошкина все дела важнейшие.
   Любовь. У меня неотложное.
   Панова. Представьте, товарищ Кошкин свои дела тоже почему-то не откладывает.
   Любовь. Не острите… Не до вас.
 
   Пауза.
 
   Панова. Опять тридцать вёрст пешком?
   Любовь. Я привыкла. Экспрессами и автомобилями не избалована.
 
   Входит Елисатов.
 
   Елисатов. А, товарищ Яровая! Как здоровье? Надеюсь, поправились? После тифа деревня — чудо! Но занятия в школе ещё не скоро. Пожили бы ещё в деревне.
   Любовь. Деревню вчера белые снарядами сожгли.
   Елисатов. Белые? Откуда?
   Любовь. Вчера были в семи верстах.
   Елисатов. Вот как?
   Любовь. Сейчас, вероятно, уже в деревне.
   Елисатов. Не может быть! Наши теснят их всюду. (Уходит.)
   Панова. Страшно под снарядами?
   Любовь. Нет, весело.
   Панова. За что у вас, товарищ Яровая, ко мне такое отношение?
   Любовь. Вряд ли я вам товарищ, и вообще никакого отношения… Скоро освободится товарищ Кошкин?
   Панова. Скоро. Мы обе солдатские вдовы, живущие своим трудом: будто бы товарищи.
   Любовь. Видно, не все вдовы — товарищи.
   Панова. Ваш муж погиб два года тому назад, а мой — два месяца.
   Любовь. Из этого что следует?
   Панова. Моя рана, может быть, свежей.
   Любовь. Может быть…
   Панова. Хотите папироску? Штабная.
   Любовь. Нет уж, я учительскую. (Закуривает собственную папироску.)
   Панова. А вы, товарищ учительница, сами много учились?
   Любовь. Очень мало.
   Панова. Это и видно.
   Любовь. Так на то вы нам и глаза выкололи, чтоб самим лучше видеть.
   Панова. Да, я много видела. Я видела культуру и в Европе и в России и вижу, что значит растоптать хамским сапогом в один миг то, что создавалось веками.
   Любовь. Значит, не годится то, что создавалось веками, если его так легко растоптать.
   Панова. Нет, это не мерка! Ваш муж, как и мой, была прекрасные люди. Мой муж был славный архитектор, созидал дворцы и храмы, а погиб от укуса одной вши. И нет больше творца, не создаёт новых дворцов и храмов. Их вошь съела.
   Любовь. Создадут другие.
   Панова. Не в России, милая. Здесь вошь — царица, всё съест.
   Любовь. Есть паразиты хуже вшей. Вот они моего мужа съели и ребёнком закусили. Ваш муж дворцы строил, а мой в это время в тюрьмах сидел. Дворцы вы себе строили, а нам казематы… А на германской войне ваш муж был?
   Панова. Нет!
   Любовь. Правильно! Защищать отечество могут только опасные враги и хамы, а сыны отечества прятались за спиной этих врагов. Мой муж говорил, прощаясь: «Жди, Люба, принесу с фронта новую жизнь, а за старое с ними сочтёмся». Так я теперь его именем предъявляю счёт.
   Панова. За мужа?
   Любовь. Нет, за всех «хамов», что вам дворцы строили!
 
   Входит Колосов.
 
   Колосова. С преддверием праздника! Люба, здравствуйте! Здравствуйте, Павла Петровна! А мне Елисатов сказал, пришли… Так я… пришёл…
   Панова. Положим, прибежали!
   Колосова. Прибежал!
   Панова. Отдышитесь. Воды выпейте.
   Колосова. Проголодались? (Достаёт кусок булки, угощает.)
   Любовь. Нет, спасибо.
   Колосова. Ну, как вы?
   Любовь. Ничего. Вернулась вот. Деревню белые сожгли.
   Колосова. С преддверием… Ну, ничего, новую построим…
   Любовь. Вы, Ваня, как?
   Колосова. Мечтал завтра проведать вас, а вы пришли сегодня.
   Панова. Вот счастливец! Действительность предупреждает мечты.
   Колосова. А у меня всегда так: не успею пожелать людям преддверия праздника, глядь — у самого уже праздник.
 
   Панова уходит.
 
   (Любови.) У вас в глазах нехорошо.
   Любовь. Да… Нет, это от усталости…
 
   Звонок телефона.
 
   Увидала сейчас в окне у Горностаевых одну вещь…
 
   Опять звонок телефона.
 
   Очень странно…
 
   Входит Татьяна.
 
   Татьяна (берёт трубку телефона). Товарища Кошкина? Сейчас? Товарищ Кошкин, к телефону!
 
   Колосов уходит. Из кабинета выходят Кошкин, Елисатов.
 
   Кошкин (в телефон). Да, да! Угу… Буржуев всех в окопы немедля. Да, да…
   Елисатов. Товарищ Кошкин, подпишите!
   Кошкин (слушая телефон, подписывает бумагу). Да, да! Кто это с ятем и ером пишет?
   Елисатов. Это секретарь из финансового отдела. Никак не может отвыкнуть. (Ваял бумагу, ушёл.)
   Кошкин (улыбаясь). На сутки в подвал — отвыкнет. (В телефон.) Мобилизовать всех лошадей. Всё. (Кладёт трубку.) Товарищ Яровая, здравствуйте!
   Любовь. Здравствуйте! Вчера белые Чугуновку сожгли.
   Кошкин. Знаю. Не дали, дьяволы, вам от тифа оправиться.
   Любовь. Не до поправки.
   Кошкин. Ничего. Временная эвакуация. Уходим без боя. Ждать будете недолго.
   Любовь. Товарищ Кошкин, в деревне вас ждут, в лесу и в каменоломнях.
   Кошкин. Ага! Вот за это спасибо, товарищ Яровая! Всегда вы с подарочком. Но не с сюрпризом. Я именно этого и ожидал… Много ль там народу?
   Любовь. Подходят. Ждут вашего слова: что делать? Я сейчас же возвращаюсь к ним.
   Кошкин. Нужно послать с моим приказом другого товарища. Вы же останетесь здесь.
   Любовь. Но, товарищ Роман, там у меня ответственное дело.
   Кошкин. Здесь для вас более ответственное дело.
   Любовь. Если можете мне, беспартийной, доверить…
   Кошкин (улыбаясь). Но я уже смог, беспартийный товарищ Яровая. В прошлый приход белых я вам доверил жизнь и свою и товарищей.
   Любовь. Ну, что об этом говорить.
   Кошкин (тихо). Теперь в том погребе, что вы нас прятали, может кое-что другое придётся прятать.
   Любовь. Будет сделано, товарищ Роман.
   Кошкин. Швандя!
 
   Входит Швандя, здоровается с Любовью.
 
   Он вас проинструктирует. Через него будем держать связь.
   Швандя. Я сейчас, товарищ Яровая, только пакеты раздам.
   Кошкин. Ну, вот. Он парень сведущий. Маркса видал, хоть не настоящего, зато дважды.
   Швандя. Как это не настоящего, когда и патрет и фамилие?..
 
   Кошкин и Швандя уходят. Входит Колосов.
 
   Колосова. Велено струны снимать: музыке конец! (Снимает провода.)
   Любовь. Ненадолго… всё равно белых песня спета…
   Колосова. Так что же вы в окне у Горностаевых увидели?
   Любовь. Полотенце. Точь-в-точь такое Мише в дорогу дала.
   Колосова. Мало ли на свете одинаковых полотенец.
   Любовь. Именно такой узор я сама вышивала.
   Колосова. Пора забыть, два года прошло. Хорошо в поле?
   Любовь. Да, зелено.
 
   Слышна канонада.
 
   Колосова. Вот!.. А по зелёному полю люди красным шёлком — братской кровью — вышивают.
   Любовь. Новую жизнь вышивают. Новый мир кровью покупают.
   Колосова. Чужая кровь, Люба, — дешёвая плата.
   Любовь. Чужая? Я самой дорогой кровью заплатила. А понадобится — своей заплачу. Я недостойна его крови. Тёмная, трусливая мещанка! Он горел в огне, в подпольной работе, а я тряслась от страха и скулила: «Брось! Пользу можно принести и на общественной работе». (Закрыла лицо.) Стыдно, больно вспоминать! Если бы жив был, шла бы рядом с ним, горела бы одним огнем… В тифозном бреду всё время впдела его точно таким, как проводила на смерть… Идёт полем… хлеба колосятся…
   Колосова. Люба, если бы я был не я, а другой, сильный, я бы всей жизнью осушил ваши слёзы.
   Любовь. Если бы вы были не вы, то был бы другой — это вы правильно говорите. Эх, горюн вы!
   Колосова. Нет, когда я смотрю вперёд, у меня у самого дух от восторга захватывает.
   Любовь. Это оттого, что вы смотрите не вперёд, а на меня?
   Колосова. А? Да, конечно, и от этого.
 
   Слышен орудийный выстрел.
 
   Любовь. Вот! Слышите? Вот это — «восторг». Хоть сегодня я их праздник, но это последний.
 
   Входит Панова.
 
   Панова. Слыхали?
   Любовь. Весело?
   Панова. Нет, «страшно». (Убегает.)
   Любовь. Не бойтесь, это ненадолго.
 
   Входит Горностаева с полотенцем.
 
   Горностаева. Господа, что ж это такое?.. Последнюю курицу зарезал, подлец! Дюжину полотенец взял! Взамен своё грязное оставил…
   Любовь. Что?.. Кто?.. Кто?..
   Горностаева. Да всё этот бандит, мой жилец! Вихорь!
   Любовь (рассматривает полотенце, бледнеет). Не может быть… Оно, оно… Ваня, вот инициалы… Своей рукой…
   Колосова. Люба, что с вами?
   Любовь. Это я мужу на дорогу дала… Где он его взял? Где Вихорь? Я хочу сама его спросить…
   Горностаева. Да он ещё с утра от меня ушёл.
   Любовь. Дайте, дайте мне!
   Горностаева. Что ж, возьмите. (Отдаёт полотенце.)
 
   Любовь уходит, за ней Колосов.
 
   Только мне взамен дайте. Не могу же я разбрасываться полотенцами! (Убегает за Любовью.)
 
   Затемнение. Свет переносится в кабинет Кошкина. Кошкин углубился в карту. Входят Швандя, Хрущ, Мазухин, Вихорь, Елисатов.
 
   Кошкин. Все? (После некоторого молчания.) Так вот, товарищи… Немедленно оставляем город.
   Вихорь. Как! Без бою?
   Хрущ. Товарищ Роман!.. Что ж, мы не можем отстоять?
   Вихорь. И отстоим, Рома, ведь это ж ясно!
   Кошкин. Командованию ясней, товарищ Вихорь. Получен приказ.
   Мазухин. Надо исполнять.
   Кошкин. Директива партии. Город временно оставляем. (После некоторой паузы.) Учреждения свёртывать. Товарищ Елисатов, составьте список очерёдности.
   Елисатов. Будет сделано, товарищ Кошкин.
   Кошкин. Делайте сейчас.
   Елисатов. Слушаю, товарищ Роман! (Ушёл.)
   Кошкин. Все остаёмся на подпольной работе. Организуем партизанские отряды и не будем давать покоя в тылу. Швандя! На тебя возлагается переброска оружия: всё, что в ящиках, — в лес, на каменоломни, другую часть — на пустырь за школой у Яровой, а также в погреб.
   Швандя. Есть.
   Кошкин. Действуй.
 
   Швандя ушёл.
 
   Объявить гражданам: желающие пущай эвакуируются. Да чтоб без суеты. Провести митинги. Понятно?
   Голоса. Ясно. Понятно… Сделано!
   Кошкин. А теперь, товарищи, ещё два слова. (Вихорю.) Прихлопни-ка, Миша, дверь. (После паузы.) Что Жегловский мост уже у белых, всем известно?
 
   Голоса удивления.
 
   Значит, не всем… Как быть, товарищи?
   Хрущ (в раздумье). Да как быть, — взорвать его к чёртовой матери.
 
   Мазухин свистнул.
 
   А ну, посвисти ещё.
   Мазухин. Да я не свищу.
   Хрущ. Да тут свистнешь.
   Кошкин (после паузы). Ну, товарищи?
   Хрущ. Что ж тут «нукать»? Назначай, кому исполнять. Время дорого.
   Кошкин (как бы про себя). Время-то дорого, да и жизнь товарищей не дешёвка.
   Мазухин. Раз нужно, торговаться не станешь.
   Вихорь. Жегловский мост имеет важнейшее стратегическое значение…
   Кошкин. Ты что, лекцию?
   Вихорь. И эту ответственную операцию мы должны провести под твоим личным руководством, Рома.
   Кошкин. Под моим руководством идут здесь все операции — приказ партии… Под твоим руководством взрывается нынче Жегловский мост — приказ мой, Миша!
   Вихорь. Спасибо, Рома! Исполнено. Только дай мне самых надёжных товарищей — Хруща, Мазухина, Швандю…
   Кошкин. Нет, Швандя останется при мне… (После небольшой паузы.) Товарищи Хрущ, Мазухин, поступаете в распоряжение Вихоря.
   Голоса. Давай, Вихорь… ходу.
 
   Все прощаются.
 
   Кошкин. Ну, Миша, задача тебе поручается… сам знаешь, какая.
   Вихорь. Оправдаю, Рома.
 
   Объятия.
 
   Кошкин (обращаясь к остальным). Ребята, кончите дело и в ночь валите на каменоломни. Там встретимся.
 
   Все, кроме Кошкина, уходят. Входит Татьяна с пакетом. Хрущ задержался.
 
   Татьяна. Товарищ Кошкин, вам.
   Хрущ. Сестричка, прощай!
   Татьяна. Ты куда?
   Хрущ (смутившись). Да тут… дельце небольшое… (Смотрит себе на сапог.) Эх, и подлая ж подошва… Утром прибью на место, а она к вечеру опять с места. (Пошёл, остановился. Возвратился, обнял сестру, поцеловал и быстро вышел.)
   Татьяна. Ты что?.. Андрюша!
 
   Хрущ скрылся.
 
   (Перевела вопросительный взгляд на Кошкина.) Чего он?
   Кошкин (читая, делает вид, будто он ничего не видел). Что случилось?
   Татьяна. Поцеловал…
   Кошкин. Кто?
   Татьяна. Брат.
   Кошкин. А… брат… Только-то.
 
   Входит Панова. Татьяна уходит.
 
   Панова. Товарищ Кошкин, подпишите.
   Кошкин. Ну, товарищ Панова, вы как? С нами или остаётесь с белыми?
   Панова. Я белых не люблю.
   Кошкин. А красных?
   Панова. Красных люблю.
   Кошкин. Гм… За что же вам это красных любить? Кажись, не нашего вы поля?
   Панова. А я не всех, только некоторых.
   Кошкин. Кого ж к примеру?
   Панова. Это уже военная тайна.
   Кошкин. Да уж видать.
   Панова. Вы о ком?
   Кошкин. Здорово он прицеливается.
   Панова. Не прицеливается, а приценивается. У него в карманах золота полно. Всё мне предлагается.
   Кошкин (поднял голову от бумаг). Какого золота?
   Панова. Кольца, браслеты, часы. Объявлено: могу получить, когда захочу.
   Кошкин. Ну, вы… гражданка Панова… слушайте!
   Панова. Слушаю, товарищ Кошкин!
   Кошкин. Не шутите. Грозной мне кровью спаянный брат!
 
   Молча смотрят друг на друга.
 
   Свет переносится в приёмную. Входит Грозной, за ним Дунька. Из кабинета появилась Панова.
   Дунька. Товарищ Грозной, почему у меня грузовик отнят?
   Грозной. Какой грузовик?
   Дунька. Только что я всела в машину, а он кричит: «Высядь!» Да что б я из автомобиля да высела!
   Грозной (Дуньке). Убирайся к чёртовой матери!
   Дунька. Ну, ты, пожалуйста, на баса не бери. Я сама могу на пушку.
   Грозной. Да пошла ты! Гм…
   Дунька. Да я и до товарища совнаркома доступиться могу!
 
   Входит Кошкин.
 
   Грозной. Брысь!
 
   Дунька ушла.
 
   Товарищ Панова, готовьте бумаги к эвакуации.
   Кошкин. Ну, Грозной, дай курнуть. (Пановой.) Печатайте: «Оставляя по требованию стратегии город на самое кратчайшее время, приглашаю граждан сохранять полный…»
   Грозной. Тюрьму, надо приказать, чтобы ночью очистили, — всех под гребло.
   Кошкин. А что? Разве это уже так нужно?
   Грозной. А что ж, даром мы их кормили?..
   Панова. Какой вы, товарищ Грозной, жестокий.
   Грозной. У революционера, товарищ Панова, сердце должно быть стальное, а грудь железная.
   Кошкин. Верно, Грозной!.. Верно, Яша! (Хлопает грудь.) О, да у тебя она… золотая, что ли? Звенит…
   Грозной. Очень просто!
   Кошкин. А ну, покажь!
   Грозной. Ну, так я пошёл осматривать.
   Кошкин. Да ну, Грозной, покажь, расстегнись!
   Грозной. Брось, Рома, шутковать!
   Кошкин. Да ну уж, не ломайся, свои!
   Грозной. А, пошёл ты… Нашёл время!
   Кошкин (грозно). Грозной, расстегнуться! Ну!
   Грозной. Да тю на тебя…
   Кошкин. Грозной, в два счёта…
   Грозной (выхватывает револьвер). Ну? что за шутки!
   Кошкин (в руках револьвер). Именем революции! Револьвер на стол!
 
   Грозной кладёт револьвер на стол.
 
   Что в карманах — тоже на стол!
 
   Грозной выкладывает из кармана золотые вещи.
 
   Ах ты… бандит! Махна! Марш на коридор!
 
   Грозной в сопровождении Кошкина выходит в коридор. Вопль Грозного: «Рома, прости!» Голос Кошкина: «К стенке!» Выстрел.
   Входит Кошкин. Пауза.
 
   (Продолжая диктовать.) Продолжайте… «Оставляя город в полном революционном порядке… приглашаю граждан…».

Занавес

   Городская улица. Спешно заканчивается эвакуация. Под городом артиллерийская стрельба сменяется ружейной и пулемётной. В угловом доме, занятом революционными учреждениями, раскрыты все окна и двери. Дунька торопливо заканчивает погрузку вещей на телегу. Сцена пуста. Носильщик проходит к возу.
 
   Дунька. Подожди, говорю, сатана! Сюды ещё можно кушнеточку вкласть. Трюмо ложи сверху. Чемайдан становь сбоку. Ну, езжай, да скорей! Ой, господи ж! (Забрала вещи, ушла.)
 
   Входит Чир.
 
   Чир. Так, так, так… «Да бежат грешницы от лица божия». (Ушёл.)
 
   Вышел Швандя, оглядывается.
 
   Швандя. Даёшь!
 
   Проносят ящики с оружием. Входит Кошкин.
 
   Кошкин (чем-то сильно взволнован, но скрывает это). Швандя!
   Швандя. Есть, товарищ пред!
   Кошкин. За Любой Яровой послал?
   Швандя. Сам слетал. Сейчас здесь будет. Товарищ Роман, что же это? Бой под городом. Значит, Жегловский мост не взорван?
   Кошкин. Значит.
   Швандя. И Вихорь с ребятами не вернулись.
   Кошкин. Не вернулись… Надо вернуть.
   Швандя. Эх, надо было меня с Вихорем отправить.
   Кошкин. А может, надо было Вихоря с Грозным отправить.
   Швандя. Иду выручать! (Метнулся.)
   Кошкин. Стой! Не сметь с поста отлучаться! Как у тебя, всё сделано?
   Швандя. Последние ящики ребята уносят.
   Кошкин. Кончай скорей, да сам уноси ноги, а то зашьёшься.
   Швандя. Нет уж, это вы обратно. Вы сами, товарищ пред, лучше поскорей отсюда — ведь вас здесь всякий хлопец знает…(Проходящим рабочим.) Даёшь… (Скрылся.)
 
   Входит Елисатов.
 
   Кошкин. Товарищ Елисатов, езжайте в автомобиле.
   Елисатов. Нет, езжайте вы, дорогой Роман, пора!
   Кошкин. Я уйду последним.
   Елисатов. Нет уж, лучше я. Вы слишком нужны революции. Я же буду направлять эвакуацию до последнего момента.
   Кошкин. А вы знаете, где последний момент? Делайте, что я говорю. Только отдайте расклеить вот это, напечатанное, и езжайте на вокзал.
 
   Елисатов ушёл. Входит Яровая.
 
   Любовь. Товарищ Роман, что же вы не уходите? Выходы из города заняты.
   Кошкин. Ничего, выйдем.
   Любовь. Но вас могут схватить!
   Кошкин. Меня-то едва ли, а вот Вихоря, Мазухина, Хруща и всех жегловцев, кажется, схватили.
   Любовь. Ай! Что же делать?
   Кошкин. Вопрос правильный. За этим и вас позвал. Нужно разузнать точно. Если схвачены, при каких обстоятельствах и где они? Поручаю вам.
   Любовь. Будет всё сделано. Только уходите скорее.
   Кошкин. Скорей, чем нужно, не выйдет. (Крепко жмёт ей руку. Уходит.)
 
   Любовь провожает Кошкина. Вбегает Дунька.
 
   Дунька. Ой, господи ж! Ой, мамочки!
 
   Входит Елисатов.
 
   Елисатов. Что же вы, товарищ Дуня, вернулись?
   Дунька. Ой, боже ж мой, да где ж товарищ комиссар? Там уже не пропущают. Белые дороги займают. Надо на Замостье правиться.(Ушла.)
   Елисатов(вслед Дуньке). Так правьтесь, а то как бы трюмо не повредили. (Ушёл.)
 
   Входит Швандя, осматривается.
 
   Швандя. Давай!
 
   Входят рабочие с ящиками. Остановились.
 
   Ну, что стали?
   Рабочий. Да вон какую-то халду чёрт несёт.
   Швандя. Где? Ну, это раз плюнуть! (Бросается к проходящей Махоре, обнял её.)
 
   Рабочие проносят за её спиной ящики.
 
   Ну, прощайте, Анюточка.
   Махора. Анюточка?! А я ж Махора!
   Швандя. Да неужели ж! До чего пахучее имя! Ну, прощайте! Не скучайте!
   Махора. Да я вас впервой вижу!
   Швандя. Именно. Не успели повстречаться, приходится разлучаться. Ну, вы не плачьте, Швандя вернётся.
 
   Махора уходит. Швандя уходит с рабочими. Где-то в глубине пробегает Яровой и скрывается. Входят Горностаева и Яровая.
 
   Горностаева(вслед Яровому). А, голубчик! Что, «режь буржуев, как кур»?
   Любовь(увидя вдали Ярового). Ай, кто, кто… там?
   Горностаева. А это ж самый мой квартирант Вихорь! Грабил, грабил, а удирать пришлось с пустыми руками. (Ушла вслед за Яровым.)
   Любовь. Не может быть! Показалось… (Еле стоит на ногах.)
 
   Входит Швандя.
 
   Швандя. На замок — и врассыпную. (Увидел потрясённую Любовь.) Товарищ Люба, вы что?
   Любовь(придя в себя). Ах… так, ничего… Товарищ Швандя, кажется, жегловцев белые схватили.
   Швандя. Схват… Я же говорил — надо скорей выручать! (Бросился бежать.)
   Любовь(схватила его). Что вы, что вы!.. Нужно осторожно.
   Швандя. Какая тут осторожность! Когда обратно… (Убежал.)
   Любовь. Товарищ Швандя! (Ушла за ним.)
 
   Входит Дунька, потом Марья.
 
   Дунька. Ой, боже ж мой! Так где ж пред?.. Пропала небель!
   Марья. Меж теми не было, погляжу меж этими. (Дуньке.) А ты опять разрядилась? А? Вишь стог какой на голове снесла. У, шкура проклятая!.. (Бросается к Дуньке.)
 
   Дунька бежит. Навстречу каптенармус Костюмов.
 
   Костюмов. Что с вами, мамзель?
   Дунька. Да вот цепляется самошедшая баба!
   Костюмов. За что же?
   Дунька. Да так! Безневинно! Заступиться ж некому.
   Костюмов. Ах, боже мой! Позвольте вам. Как ваше имя-отечество?
   Дунька. Авдотья Фоминишна Кулешова. А ваше?
   Костюмов. Каптенармус обоза второго разряда Кузьма Ильич Костюмов. Желательно комнату по соответствию.
   Дунька. Так пожалуйте ж! Я ж одна! (Уходит.)
 
   Пробегает Марья.
 
   Марья. Нигде нету. Ой, побиты, сукины дети…
 
   Входит Швандя. Впопыхах, растерян. Осматривается, пробирается за угол. Пулемётный огонь. Входит Пикалов.
 
   Швандя. Захлопнули твою душу… Ты товарищ аль земляк? Как тебя?
   Пикалов. И в товарищах ходил и против товарищей.
   Швандя. Наш аль ихний?
   Пикалов. Наш. С покрова в пленных хожу. Нынче — те, завтра — эти.
   Швандя. Покурить нет ли?
   Пикалов. Кабы было…
   Швандя. Найдём!
 
   Садятся и закуривают.
 
   Дальний?
   Пикалов. Тульский. А ты?
   Швандя. Курский. Село Митревка. Швандя мы, слыхал, может? Ну, как у вас?
   Пикалов. Да так, чуть. Сперва тае, ан не дюже. А у вас?
   Швандя. У нас обратно. Сознательный?
   Пикалов. Кто?
   Швандя. Ты!
   Пикалов. Не! Не вписывался. А ты?
   Швандя. Я? Упольне! Боле некуды! С Марксой, как примерно с тобой.
   Пикалов. Чего ж он?
   Швандя. Ничего старичок.
   Пикалов. Ко дворам скоро ль отпустит?
   Швандя. Покель, говорит, весь капитал не прикончу.
   Пикалов. Мать честная!
   Швандя. Сперва, говорит, расейский капитал расшибу, посля на заграничный гребнусь.
   Пикалов. И-и, едят тя мухи! Опять баба сама коси.
 
   Проходит офицер.
 
   Офицер. Кто такие?
   Швандя. Это мы… Пленный тута.
 
   Вбегает гимназистка.
 
   Гимназистка. Валя! Валечка!
   Офицер. Ляля! Лялечка! Вот радость!
   Гимназистка. Жив?
   Офицер. Как видишь. (Шванде.) Чего расселся? Веди в контрразведку. (Уходит с гимназисткой.)
   Пикалов (растерянно). Кто ж пленный?
   Швандя. Кажись, ты.
   Пикалов. Да я надысь уж взятый. На тебя линия.
   Швандя. Что ж, веди!
   Пикалов. Веди, веди! Да куда вести-то? Город чужой… Куда вести?
   Швандя. Постой, погляжу. Кажись, в эту сторону. (Уходит за угол.)
 
   Оба, оглядываясь и не видя друг друга, быстро убегают в разные стороны.
   Пение. Выходит Чир, меняет флаги. Вбегает Швандя.
 
   Дед, что делать? Ремиз? Скрозь дыры заткнуты.
   Чир. Ай-ай, раб божий… Как же ты застрял?
   Швандя. Дело задержало.
   Чир. Какое же?
   Швандя. Мирового масштабу.
   Чир. Ну, пойдём, раб божий Феодор, выведу. Писано бо: «Днесь со мною будеши в рай».
   Швандя. А писано — и ладно.
 
   Появляется патруль.
 
   Чир. Эй, сюды, братие! Вот это самый красный бес!
 
   Патруль хватает Швандю.
 
   Швандя. Ну, погоди, полосатый юда… Я к тебе из пекла приду!
   Чир. А ты с молитвою, с молитвою… перед кончиной. Разбойник и на кресте покаялся. Помяни, господи, в раи воина Феодора.(Уходит.)
 
   Трезвон колоколов, музыка. Буржуазия с цветами встречает отряд белых.
 
   Елисатов. Самое тяжёлое было, ваше превосходительство, это спасать от хамов культурные ценности. Нередко приходилось жизнью рисковать. Вот, например, поручик Яровой!
   Генерал. Господа! Будьте уверены, что помазанный хозяин державы российской не оставит без награды ни одной вашей жертвы! В своё время!
   Елисатов. Вот, не угодно ли объявленьице прочесть!
 
   Генерал и публика читают объявление. Входит Любовь Яровая. Яровой, увидев её, в изумлении останавливается, потом радостно бежит навстречу.
 
   Яровой. Люба!
   Любовь(увидев его, остановилась). Что… такое?
   Яровой. Люба… ты?
 
   Любовь один момент стоит, прислонившись к стене, потом с воплем падает к нему на грудь.
 
   Нашёл, нашёл… Радость моя! Любушка!
   Любовь. Постой! Постой! Ты? Не сон? Жив… жив?
   Яровой. Жив.
   Любовь. Мишенька… Мишенька! Два года оплакивала. Получила справку: убит под Замостьем… Дай, дай посмотрю… а! Ты болен? Рука висит… (Рыдая, целует его лицо, руки.)
   Яровой. Пустяки. Война… Ты как?
 
   Вбегает Горностаева.
 
   Горностаева. Голубчики, милые! Уже висят мерзавцы! По Дворянской на каждом фонаре по большевику. Вот это власть! Дождались, слава богу!
   Любовь. Зачем ты остался?
   Яровой. Доброго утра, Елена Ивановна!
   Горностаева(увидев Ярового). А! Ты здесь, миленький? Не ушёл?
   Любовь. Миша, уйдём, уйдём, скорее!
   Горностаева. Господа офицеры, арестуйте этого негодяя! Это комиссар Вихорь!
   Генерал. В чём дело, поручик Яровой?
   Яровой. Да вот, неблагодарность человеческая! Профессорша бранится: плохо охранял её имущество. Она не знала, что я жизнью рисковал.
   Любовь. Что?
   Генерал. Да, уж мы было помянули вас за упокой.
   Горностаева. Так вы… наш… наш?.. (Радостно жмёт ему руку, обнимает.)
 
   Вводят под сильным конвоем Хруща, Мазухина и других жегловцев.
 
   Яровой(рапортует генералу). Злоумышленники, покушавшиеся на Жегловский мост.
   Любовь. Миша? Ты?.. Неправда! (Падает.)

   Ночь. Глухая местность — за городом, у оврага. Тишина. Потом приближающееся пение Шванди. Он выходит в сопровождении двух конвойных. Остановились.
 
   Первый конвойный. Да где ж он, чёртов город? В небе светит, а на земле не видать. Стой, отдохнём.
 
   Сели.
 
   Швандя (поёт).

 
Ох ты, шельма, ты, девчонка,
Что ж неправдою живёшь?
 

   Первый конвойный. На черта тебя сюда за двадцать вёрст было гнать, раз можно было повесить на месте?
   Швандя (закуривает). А может, та местность меня не располагает.
   Первый конвойный. А я думаю, тебя, бандита, на этой местности прикончить — и квит! Всё равно приговорённый.
   Швандя. Это, конечно, спасибо за аккуратность. Только сначала в тюрьму меня доставьте.
   Первый конвойный. Пока доставишь, рассвет, и повесить тебя за ночь не успеем.
   Швандя. А мне не к спеху. (Поёт.)

 
Ох ты, шельма, ты, девчонка,
Что ж неправдою живёшь?
 

   Первый конвойный. Брось. Не дери собачью глотку.
   Швандя. Перед смертью требуется прочистить. (Поёт.)

 
Говорила — любить буду,
А замуж — обратно идёшь.
 

   Первый конвойный. Не пой, говорят тебе, перед смертью!
   Швандя. А после смерти голосу не хватит. А песня смерти не помеха.
   Первый конвойный. То-то! Смерть рукой не отведёшь. И всё на свете суета и тлен. Вот ты, большевик, немцам продался, капитал с их получил, а на тот свет с собой не унесёшь.
   Швандя. Где уж! Не донесёшь!
   Первый конвойный. А! Много, видно, загрёб?
   Швандя. Да, средственно.
   Второй конвойный. А какую примерно сумму? Кайся же перед смертью!
   Первый конвойный. Авось бог хоть малость греха скинет.
   Швандя. Каяться-то не вещь, да кабы попа добыть.
   Первый конвойный. Попа для вас, христопродавцев, не полагается, а я всё ж таки церковный староста.
   Швандя. А! Ну, это подходяще.
   Первый конвойный. Ну вот, говори, как на духу: сколько с ерманца за продажу веры-царя-отечества цапнул?
   Швандя. Да, слава богу, не обидели. За веру по сто гульдов, обратно, на рыло пришлось, за царя по двести, аа отечество — оптом стервингами платили.
   Первый конвойный. Сколько жо это на царские деньги?
   Швандя. Да тысчонок, как бы не сбрехать, сорок.
   Второй конвойный. Ох, чёртов буржуй!
   Первый конвойный. Где они у тебя?
   Швандя. При себе, конечно, я свой капитал никому не доверяю.
   Первый конвойный. А ну покажь!
   Швандя. Тебе покажи, а ты отымешь!
   Второй конвойный. И следует! Пристрелить продажного паразита!
   Первый конвойный. Значит, на тот свет унести хочешь?
   Швандя. Зачем? Кабы б на этом свете надёжному хозяину пристроить. На помин души, и амба.
   Первый конвойный. Дай сюда! Я надёжный хозяин.
   Швандя. Ну, я вот лучше ему: он надёжней.
   Первый конвойный. Да он батрак! У меня таких-то полон двор был.
   Второй конвойный (первому). Ишь ты, живоглот!
   Первый конвойный. Ну, давай добром. А я уж за тебя сорокоуст справлю.
   Швандя. Сорокоуст маловато, папаша.
   Первый конвойный. Давай, говорят! Давай, а то я тебя враз шлёпну. Руки вверх, бандит!
 
   Швандя поднимает руки.
 
   Где они у тебя? (Обыскивает, выворачивает карманы.) Ну? Сказывай точно.
   Швандя. Были в карманах, может, обратно, за подкладку упали.
   Второй конвойный. Да там и подкладки нет. Одни дырки!
   Швандя. Значит, вывалились обратно.
   Второй конвойный. В таких карманах капиталу не полагается.
   Первый конвойный. Ты что же это, гад, смеяться? Сказывай, где деньги?
   Швандя. Деньги у тебя, хозяин. А у меня только душа да вша.
   Первый конвойный. Врёшь! Как бы не немецкие деньги, не грабил бы да не убивал.
   Швандя. Кажись, не я — ты меня ведёшь убивать. Да за это же немецкие деньги требуешь, продажная твоя шкура жирная!
   Первый конвойный. Брешешь! Я не за немецкие деньги, а за свою землю воюю!
   Швандя. И я за то же…
   Первый конвойный. За что?
   Швандя. За твою землю! Чтоб у тебя отнять, да вот ему, товарищу, обратно дать.
   Первый конвойный (в бешенстве вскинул ружьё). Так ты ещё грозиться, бандит? Измываться! Ну-ка, отойди! Спиной, падаль, повернись!
   Швандя. Без привычки вряд ли.
   Первый конвойный (второму). Ты! Бери его на мушку! Что стоишь?
   Второй конвойный. А ты его не трожь!
   Первый конвойный. Что! Стреляй, говорю, не то самого, как собаку…
   Второй конвойный (отскочив и целясь). Да я тебя, кулацкая морда, скорей…
   Швандя (схватив первого конвойного за руки). Товарищ, стой! Не трать даром пулю, не делай тревоги.
   Первый конвойный. Кара…
   Швандя (зажав ему рот). Тащи-ка его в сторону, в овраг.
 
   Уносят первого конвойного в темноту. Выстрел. Быстро возвращаются.
 
   Второй конвойный. Куда ж теперь?
   Швандя. Местность знакомая. Располагает. Тебя как звать?
   Второй конвойный. Егор.
   Швандя. А! Егорий, который на белом коню. Ну, мы покеда пешком… Сюда, Егор. Это дорога в каменоломни.
 
   Уходят.

Занавес

   Вечереет. С половины действия сумерки. Комната первого действия. Трёхцветные флаги. Плакаты, афиши о танцах: «В пользу вооружённых сил юга России». За аркой сидит Панова. Колосов чинит провода. В дверях появляется Любовь Яровая.
 
   Любовь. Что узнали?
   Колосова. Ничего. Все утверждают: жегловцам смертной казни не избежать. Ждут только пакеты с утверждением приговора.
   Любовь. Это мы знаем, не помилуют. Но когда? Сейчас Швандя был от Романа. Он отобьёт жегловских товарищей, когда их будут вести на казнь. Необходимо узнать, когда, где?
   Колосова. Казнить будут немедленно по утверждении приговора.
   Любовь. Но вот когда это утверждение будет получено?
   Колосова. Может быть, уже получено.
   Любовь. Да в том-то и дело! Панова всё знает.
 
   Вбегает молодой человек — дирижёр танцев.
 
   Дирижёр. Господа, сегодня танцы до рассвета!
   Любовь. Что?
   Дирижёр. Что? Танцы с летучей почтой. Я сам дирижирую. (Поправляет афишу и убегает.)
   Любовь. Я ухожу, чтобы Михаила не встретить.
   Колосова. Вы с ним после того не встречались?
   Любовь. Нет. Объяснились и… всё. (Уходит.)
 
   Входит Панова.
 
   Панова. А в карманах что-то есть.
   Колосова. Возможная вещь. (Вытаскивает два яблока.) Две вещи. (Угощает.)
   Панова. В тех комнатах вчера света не было.
   Колосова. Всё рвутся ваши струны, музыканты его величества. (Уходит.)
 
   Входят Кутов и Елисатов.
 
   Елисатов. С приездом, полковник. Давно изволили вернуться?
   Кутов. Только что. Прямо с фронта. Здравствуйте, Павла Петровна. Сделал доклад его превосходительству о новой блестящей победе под Селезнёвкой. Вам известны трофеи?
   Елисатов. Как же! Семьдесят пленных и четыре пулемёта.
   Кутов. Ошибка. Сто семьдесят пленных.
   Елисатов. В телеграмме…
   Кутов. Исправьте. Четырнадцать пулемётов и, кроме того, девять орудий.
   Елисатов. Уже напечатано, но можно «по дополнительным сведениям».
   Кутов. Напечатайте также, что состояние духа в армии превосходное. Население же во многих местах чуть не поголовно записывается в добровольцы.
   Елисатов. А как у противника?
   Кутов. Полное разложение. Три четверти в дезертирах, остальных подгоняют штыками и пулемётами. Гидра революции издыхает, и недалёк тот момент, когда весь русский народ единым сомкнутым строем встанет за единую неделимую Россию и с криком: «С нами бог…».
 
   Панова ушла.
 
   Елисатов. Привезли что-нибудь?
   Кутов. Сахар.
   Елисатов. Много?
   Кутов. Семь пудов.
   Елисатов. Цена?
   Кутов. Семьсот тысяч.
   Елисатов. Полковник, не жадничайте.
   Кутов. Шестьсот — ни копейки меньше.
   Елисатов. Мой.
   Кутов. Деньги сейчас.
   Елисатов. Завтра.
   Кутов. Через час и ни минутой позже.
 
   Входит Панова.
 
   Елисатов. Разрешите полковник, иптервью поместить в экстренном выпуске?
   Кутов. Пожалуйста. Дорогая Павла Петровна, что нового у наших мерзавцев — благородных союзников?
   Панова. Новые моды, новая оперетка. Весь Париж взволнован.
   Кутов. Ну, ничего, не волнуйтесь, дорогая. Получим вооружение, получим и моды. Аркадий Петрович, вы знаете, скоро прибудет его высокопревосходительство.
   Елисатов. Знаю, конечно.
   Кутов. Между прочим, в прошлый приезд его высокопревосходительства на улицах почти не было штатского населения. Его превосходительство заметил это…
   Елисатов. Неужели? Какая наблюдательность!
   Кутов. И просит на этот раз принять меры.
   Елисатов. К увеличению штатского населения? Кто же должен принять меры?
   Кутов. Ну, все мы, конечно, по возможности.
   Елисатов. Слышите, Павла Петровна? Повинность. Но не находите ли, полковник, что срок для выполнения столь серьёзного задания слишком мал? При нашей технике…
   Кутов. Вы всё шутить изволите?
 
   Входит протоиерей Закатов.
 
   Вот отец протоиерей мог бы также вдохновенным словом…
   Елисатов. Разве что словом.
   Закатов. Доброго здравьица, господа. Его превосходительство не прибыл?
   Панова. Нет ещё.
   Закатов. Справедливо ли благовестие о даровании новой победы?
   Кутов. Совершенно справедливо. Ждём его высокопревосходительство… За вами вдохновенное слово.
   Закатов. С великой радостью. Тем паче, что торжество сугубо. Сейчас на площади встретил полковника Малинина. Только что с карательной экспедиции: мятежные деревни приведены к сознанию вины и раскаянию. Помяните, господа, моё пророческое слово: через сорок дней мы с вами будем слушать малиновый звон московских колоколен.
 
   Входят Малинин и Яровой.
 
   Вот и он, виновник торжества, лёгок на помине.
   Малинин. Здравствуйте, господа. Отец протоиерей, прошу благословить. (Подставляет руки для принятия благословения.)
   Закатов(благословляя). Благословен возвратившийся в мире.
   Малинин(поцеловав руку Закатова, целует обе руки Пановой). Сначала одну священную, затем две божественные.
   Закатов. Порядок благолепный, слова же суетные.
   Панова. Фи, как называются ваши духи? Карательные? Вот полковник Кутов мне с фронта привёз — прелесть!
   Кутов. Поздравляю, полковник, с успехом.
   Малинин. И вас также.
   Елисатов. Разрешите интервью?
   Малинин. До доклада его превосходительству — не ногу.
   Елисатов. Хотя бы силуэтно?
   Малинин. Ну, если силуэтно…
   Елисатов. Что побудило эти деревни скосить помещичьи нивы и разгромить усадьбы?
   Малинин. Исключительно большевистская агитация.
   Елисатов. Удалось ли захватить агитаторов?
   Малинин. Полностью и без остатка.
   Елисатов. Какие взяты меры успокоения?
   Малинин. Решительные и срочные, оперируя в рамках сожжения деревень и экзекуции. Впрочем, это не для печати. В печати же прошу отметить, что в трудном двухнедельном походе весь отряд, от командира до последнего солдата, был выше похвал. Все одинаково одушевлены были готовностью пойти за веру — на крест, за царя — на плаху, за отечество — на штык. А за такие ручки (целует руки Пановой) — в огонь и в воду.
   Панова. Кто же вас там на плаху? Бабы?
   Кутов. Да и штыки в тылу как будто… (Фыркает.)
   Малинин. Могу вас, дорогая, уверить, что, во-первых, козни большевиков в тылу опаснее, чем их штыки на фронте; во-вторых, мы в тылу на штык не жидовские перины брали и не духи для дам добывали, как это делали на фронте некоторые из ныне фыркающих.
   Кутов. А в-третьих, я полагаю, отец протоиерей, что благороднее искоренять жидов на фронте, нежели русских баб в тылу.
   Малинин. Что-о?..
   Закатов. С одной стороны, да, но, с другой… и с третьей, особенно…
   Яровой. Я предпочёл бы, господа, для этих дискуссий пройти в кабинет и освободить от них отца Закатова.
   Закатов. Исчезаем, исчезаем… яко дым от лица огня. А как относительно дачи, Аркадий Петрович? Купить желательно.
   Елисатов. Есть, батюшка, именно для вас.
 
   Елисатов и Закатов уходят.
 
   Кутов. Баб усмиряете, а под носом жегловцы мост опять чуть не взорвали.
   Малинин. Однако не взорвали. А Мазухин и Хрущ со всей бандой мною захвачены.
   Кутов. Вами?
   Малинин. Да, мной.
   Кутов. Всё это сделал поручик Яровой, и напрасно вы себе приписываете…
   Малинин. Вы думаете?
   Яровой. Господа, прошу вас прекратить это. Момент серьёзнее, чем вам кажется. Пока не ликвидировали Романа Кошкина, тыл находится под большой угрозой.
   Малинин. Ликвидируем. Сейчас получены точные сведения: в Ореховские леса ушёл. А этот, как его, ну, что при повешении конвойного задушил?
   Яровой. Швандя?
   Малинин. Да, да. Швандя — в Волчьих оврагах. Немедленно надо послать отряды в обоих направлениях.
   Яровой. Я думаю, вы ошибаетесь, и пока вы будете с отрядами по лесам и оврагам лазить, здесь мосты и склады на воздух взлетят.
   Малинин. Об этом не беспокойтесь! Поймите: здесь необходимо моральное воздействие. Жегловскую шайку повесить не в Жегловке, а развешать здесь, по бульвару.
   Кутов. Да, это бы дало эффект.
   Малинин. Я сейчас испрошу распоряжения его превосходительства. (Взялся за трубку телефона.)
   Яровой. Я буду настаивать, чтобы этого не было.
   Кутов. Но это дало бы такой моральный эффект…
   Яровой. Я и сам без всяких эффектов развешал бы этих озверевших рабов, и не только на бульваре, а по всей дороге до Москвы, но сейчас это даст такой эффект, что у ворот же тюрьмы их отобьёт тот же Кошкин.
   Малинин. Ну, до этого и Кошкин будет в наших руках. А когда они утром увидят на бульваре эту гирлянду, это будет убедительнее всяких прокламаций. Поверьте старому опыту.
   Кутов. Мы играем в половинную игру. Если террор объявлен, то он должен быть выявлен.
   Малинин. И вообще нужно быть твёрже по отношению к полубольшевикам. Их надо частью выслать на фронт, частью изолировать здесь.
   Яровой. И остаться с Елисатовым.
   Малинин. Значит, вы за полубольшевиков?
   Яровой. В борьбе с большевиками у меня, кажется, руки не дрожат. И моё мнение, господа…
   Малинин(резко перебивая его). Господин поручик, раз навсегда советую вам ваши мнения оставить при себе и точно следовать предначертаниям его высокопревосходительства.
 
   Входит Горностаева, несколько позже Закатов.
 
   Горностаева(с лотком). Что же это такое, господа? Поручик Яровой, опять Макса посадили! Третий раз.
   Яровой. Когда?
   Горностаева. Сейчас. На улице. Лоток вот мне передали, а его повели в контрразведку.
   Яровой(Малинину). Видно, опять у вас Горностаева за Кошкина приняли.
 
   Кутов, иронически улыбаясь, уходит.
 
   Малинин. Хорошо. Я сейчас по телефону справлюсь.
 
   Яровой и Малинин уходят.
 
   Горностаева. Третий раз! Больного человека! Ни за что ни про что!
   Закатов. Сударыня, так говорят и невинные и вину имущие. Но власть предержащая отличит овец от козлищ.
   Горностаева. Да в чём вина? То хватали: зачем с большевиками работал, а теперь — торгуешь сахарином и лимонной кислотой вразнос: зачем спекулируешь?
   Закатов. Возлюбленная, не волнуйтесь. Если ваш супруг прав, он будет отпущен с честью.
   Горностаева. Да его уже два раза отпускали. Желаю вам такой чести.
   Закатов. Что ж? Христос и его святые терпели и голод, и заушение, и всяческие страсти, и, если ваш супруг не повинен, ему зачтётся, лишь бы безропотно… Это вам не большевики.
   Горностаева. Да пусть уже те сажали бы — разбойники. А это своя власть. Ждали, ждали — дождались! Вся интеллигенция в тюрьмах.
   Закатов. Интеллигенция! Интеллигенция, сударыня, несёт кару по заслугам своей вековой крамольности! Всё, что зрим, её рук дело! Что посеешь, то и пожнёшь! Вот ваш супруг — профессор, а спросите его, что он вещал с высокой своей кафедры? Чему учил юношество? Возвысил ли голос в защиту царя и веры?
   Горностаева. Да что вы, батюшка, в меня въелись? Придёт профессор, его и спросите, чему он учил. А вот я вас спрошу: вы-то чему научили? Пастыри! Где ваша паства! Профессоров-то горсточка, да им рот закрывали, да ссылали, как моего Макса, а вам золотые короны надели, весь народ в науку вам отдали. Научили?
   Закатов. Позвольте, возлюбленная…
   Горностаева. Вам от бога поручено было царя хранить. Мы на вас надеялись. Охранили? И самих-то теперь метлой.
   Закатов. Позвольте возразить вам в пяти пунктах…
   Горностаева. Гонят вас во всех пунктах.
   Закатов. В таком случае начну с пункта пятого. Почему ваш супруг в царствование красных открыл вечерний университет, ныне же открыл торговлю сахарином вразнос? Что сие…
 
   Входит Малинин.
 
   Малинин. Профессор свободен и сию минуту будет здесь.
   Закатов. Вот видите, сколь быстро правда обретена. Не подобало лишь ожесточаться и порождать смуту. Интеллигенция! (Уходит.)
 
   Входит профессор Горностаев.
 
   Горностаева(бросаясь к нему). Макс, Макс! Что же это?
   Горностаев. Видишь, свобода. (Малинину.) Могу идти?
   Малинин. Да, да, профессор, извините за недоразумение. А ведь мы с вами старые знакомые. Не припомните?
   Горностаев. Да, да! Я ваши глаза тоже где-то… Нет, то Дунька… Дунька…
   Малинин. Что такое?
   Горностаева. Это он по рассеянности, всегда так.
   Горностаев. Ах, да… вспомнил. (Всматриваясь.) Как же, как же! Жандармский ротмистр Малинин. С обыском были, потом в Вятку меня…
   Малинин. Вот-вот. А теперь освобождать вот приходится. Старый друг лучше новых двух.
   Горностаев. Да, да. Именно. Не плюй в колодец.
   Малинин. Что?
   Горностаева. Идём, идём, ради бога.
   Горностаев. Ну, Леля, давай магазин. (Надевает лоток.)
 
   Горностаевы и Малинин уходят. Панова несёт переписанные бумаги в кабинет. Входит Колосов, останавливает Панову.
 
   Колосова. Павла Петровна, что это за пакет получен для полковника Кутова?
   Панова. Отойдите.
   Колосова. О жегловцах? Ради бога!
   Панова. А вам какое дело?
   Колосова. Только два слова: да? нет? где?
   Панова. Вам нужно знать?
   Колосова. Да. От вас зависит их жизнь.
   Панова. Это как же?
   Колосова. Я не могу сказать, но это так.
 
   Доносится пение Чира.
 
   Панова. Уходите сию минуту!
   Колосова. Милая, хорошая, не верю, что вам не жаль.
   Панова. Мне жаль, что и вас с ними не повесят. Но если вы сию минуту не уйдёте, то разжалобите меня, и вас повесят. Я это сделаю.
   Колосова. Сделайте. Только скажите, получено утверждение приговора?
   Панова. Чир!
 
   Входит Чир.
 
   Монтёр кончил работу. Проводите его в кабинет завхоза.
 
   Чир уводит Колосова. Панова уходит в кабинет. Входит Дунька, навстречу ей появляется Елисатов.
 
   Елисатов. Сердечный привет, Авдотья Фоминишна. Что хорошенького?
   Дунька. Да вот пропуск на хронт получить.
   Елисатов. Что везёте нашему доблестному воинству?
   Дунька. Да тут того-сего…
   Елисатов. Доброе дело, доброе.
   Дунька. Да, конечно ж. Надо всем до поту-крови. За веру-отечество.
   Елисатов. Необходимо. А у меня для вас сахарцу семь пудиков имеется.
   Дунька. Почём?
   Елисатов. Миллион двести.
   Дунька. Тю! Да я вчерась по семьсот тысяч брала.
   Елисатов. То — вчерась. А сегодня… Вам, говорите, на фронт нужно? Едва ли это возможно.
   Дунька. Вот туда к чертям. За своё ж любезное да и страждай.
   Елисатов. Серьёзные операции предстоят: штатских не пускают.
   Дунька. Да я ж почти что военная: медаль приделена, муж на хронте.
   Елисатов. То муж. У вас же корпус и вся организация тыловая.
   Дунька. Ну, миллиён!
   Елисатов. Единственно из уважения к фронтовой доблести вашего супруга и вашим тыловым добродетелям.
   Дунька. А конечно ж! Он там стражается, а я тут страждаю, а что кто взял в мысли, так никто…
   Елисатов. Только я один. Помните, когда ещё трюмо ваше так безбожно разбили?
   Дунька. Кабы мой каптенармус Кузьма Ильич не успокоил тогда сердце…
   Елисатов. Это уж потом. А первый я сказал: вот беззащитная жертва революции, голубка, застигнутая ураганом…
   Дунька. Ой, может, и брешете, а против образованности слов чисто не могу выстоять… На нежности ж слаботу имею.
   Елисатов. Это от комплекции. Деньги, сахар и пропуск на фронт сейчас.
   Дунька. Половину на два дня не поверите?
   Елисатов. Горлинка, я сам себе на одну секунду не верю.
   Дунька. Так честное ж слово!
   Елисатов. Честней моих слов, как известно, нет, а я даже им не верю.
   Дунька. Чтоб тебе онеметь. (Достаёт деньги.)
   Елисатов(в дверях). Вот, капитан, наша патриотка Авдотья Фоминишна вся рвётся на фронт.
 
   Кабинет Малинина. На сцене Панова. Входит Любовь Яровая.
 
   Панова. Кто это? Чир, вы?
   Любовь. Нет, это я.
   Панова. А, товарищ Яровая. Вы к кому?
   Любовь. К вам.
   Панова. Что такое?
   Любовь. Я хотела справиться… Не поможете ли…
   Панова. В чём?
   Любовь. Павла Петровна, я… о жегловцах…
   Панова. Послушайте…
   Любовь. Нет, вы слушайте!
   Панова. Слушаю.
   Любовь. Помогите. Скажите… В ваших руках жизнь таких людей…
   Панова. Если бы в моих руках была жизнь таких людей, я давно бы их удавила.
   Любовь. Не верю…
   Панова. Верьте чести: если бы на месте жегловцев были белые убийцы, а на моём — вы, спасли бы вы их?
   Любовь. На месте друг друга мы никогда не будем. Но сами вы говорили: обе мы вдовы. Или вы хотите, чтобы вас, вдов, было ещё больше?
 
   Входит Чир.
 
   Панова. О, хочу! Уходите вы. Чир, вы что?
   Чир. Почта-с… (Отдаёт корреспонденцию и выходит.)
   Любовь. Что это?
   Панова. Свежая корреспонденция.
   Любовь. Может быть, здесь…
   Панова. Всё может быть. (Уходит.)
 
   Любовь быстро подходит к столу, роется в бумагах. Появляется Чир.
 
   Любовь(оглядывается и встречается глазами с Чиром). Я к полковнику… А его нет…
   Чир. Нет.
   Любовь. Я по делу.
   Чир. Так.
   Любовь. Подождать придётся.
   Чир. Придётся.
 
   Пауза.
 
   Любовь. Дайте мне воды.
   Чир. Жаждующую твою душу благочестия напой водами.
   Любовь. Не дадите?.. О Иуда! (Хочет выйти.)
   Чир (загораживая дорогу). Не Иуда, Иов — имя моё священное.
   Любовь. Пусти!
   Чир. Придётся обождать.
   Любовь. Хорошо. Ты уже в белых?
   Чир. И преобразися — и ризы его белы, яко снег.
   Любовь. В Христа уже преобразился!
   Чир. Нет. Это красные бесы меня в антихриста было преобразили.
 
   Входит Малинин.
 
   Малинин. Что? Зачем сюда?
   Любовь. Я зашла… справиться…
   Чир. В письмах желают справиться.
   Малинин. В письмах?.. Пошёл… Кто вы?
   Любовь. Я учительница. Мне нужно справиться.
   Малинин. О чём?
   Любовь. Арестованы мои ученики. Мальчики из прекрасных дворянских семей, воспитанные… Очевидно, недоразумение.
   Малинин. Да, бывает. Присядьте, прошу вас. Ну-с?
   Любовь. Вот я и зашла справиться… об освобождении…
   Малинин. Так вы справляетесь или просите?
   Любовь. Да… прошу… пожалуйста…
   Малинин. Ваша фамилия?
   Любовь. Я… Яровая.
   Малинин. Поручику Яровому не родственница?
   Любовь. Да… дальняя. Студентом гостил у нас в имении. Но оказался красным, и мы ему отказали.
   Малинин. А где ваше имение?
   Любовь. Боже мой, где теперь все имения! Когда же, когда, дорогой полковник, вы вернёте их нам?
   Малинин. Терпение, сударыня, терпение. Всё вернём с божьей помощью.
   Любовь. Только на бога да на вас и надежда.
   Малинин. Мерси, мерси. Стараемся. Так я сейчас справлюсь о вашем деле. Прошу вас минуточку подождать.
   Любовь. Пожалуйста.
 
   Малинин уходит, неплотно прикрыв дверь. Любовь подходит к столу, начинает рыться в письмах. Дверь быстро распахивается, в дверях стоит Малинин.
 
   Малинин. Ну-с! Какую вам справку нужно? Говорите начистоту.
   Любовь. Я вам ничего не скажу.
   Малинин. Так просите вернуть имение?
 
   Любовь молчит.
 
   Хорошо… (Берёт телефонную трубку.) Двенадцать. Поручик Яровой? Прошу сию минуту ко мне. (Кладёт трубку.) Значит, отказываетесь отвечать? Ну, как же мы разыщем ваше имение?
 
   Входит Яровой.
 
   Яровой. В чём дело, полковник?
   Малинин. Вот…
   Яровой. Люба…
   Малинин. Ваша родственница?
   Яровой. Жена.
   Малинин. Вот как? Я не знал.
   Яровой. В чём дело?
   Малинин. Ваша супруга проявила странный интерес к нашим бумагам.
   Яровой. А! Так я и знал… (Смеётся.) Простите, полковник, это маленькая семейная драма. (Тихо.) Моя жена болезненно ревнива. Просто беда. В моей переписке всё ищет женщины. Подозревает, что моя амурная переписка идёт на учреждение. Люба, выйдем отсюда.
 
   Приёмная. Входит Кошкин в крестьянском платье, с лукошком.
 
   Кошкин. Товарищ Панова.
   Панова. Кто это? Роман… что вам?
   Кошкин. Ягодки лесной занес. (Подаёт лукошко.)
   Панова. Да вы с ума сошли! Вас сейчас схватят.
   Кошкин. Утверждение приговора получено? Когда вешать? Где?
   Панова. Кого?
   Кошкин. Ну, живо!
   Панова. Не знаю.
   Кошкин. Знаете.
   Панова. Уходите!
   Кошкин (направляет на неё револьвер). Ну? Довольно играли. Вы меня знаете. Жизнь жегловских товарищей мне дороже своей.
 
   За дверью пение Чира.
 
   Панова. Уходите! Сюда идут.
   Кошкин. Я этой штукой не шучу. Жду. Точные сведения передадите через Яровую.
   Панова. Ради бога, уходи…
 
   Кошкин исчез. Входит Чир, напевая «Царствуй на славу…».
 
   Что вам, Чир?
   Чир. Изволили звать?
   Панова. Нет.
   Чир. Старому человеку иной раз кажется…
   Панова. А вы креститесь…
   Чир (крестится). Дух хороший от ягоды. Это лесная. Собирает же народ и зелёных не онасуется.
 
   Входит Яровой.
 
   Яровой. Чир, ты что?
   Чир. От ягоды дух хороший, говорю, лесной.
   Яровой. Это кто же вам преподнёс?
   Панова. Поклонник.
   Чир. Поклоняться только богу подоба-а-а…
   Яровой. Пошёл вон!
 
   Чир уходит.
 
   Можно знать, кто ваш поклонник?
   Панова. Нет.
   Яровой. Ягоды добыл из района зелёных? Храбрый.
   Панова. Не трус.
   Яровой. Видно, тут роман.
   Панова. Маленький.
   Яровой. А этот маленький роман — не с большой буквы пишется?
 
   Смотрят друг другу в глаза.
 
   Панова. А вы — чтец чужих романов?
   Яровой. Ревнив я.
 
   В дверях появился Кутов; постоял, послушал и скрылся.
 
   Панова. Так вы ревнуйте к своей жене.
   Яровой. Кого?
   Панова. Я не доносчик… не взыщите.
   Яровой. Но если на вас донесут… вы тоже не взыщите.
   Панова. Право, вы меня с вашей женой смешиваете.
   Яровой. Нет, я вас не смешиваю, она не служит в штабе и не отвечает головой за знакомство с красно-зелёными. (Уходит.)
 
   Входит Кутов.
 
   Кутов (сдерживаясь). Павла Петровна, я тоже ревнив. Скажите, мне, наконец, с кем из этих господ водите меня за нос.
   Панова. Плох же ваш нос, если не чует, где правда.
   Кутов. Павла Петровна, не мучайте. Ещё раз повторяю, я готов бросить к вашим ногам и честь и всё, что имею.
   Панова. Неужели вы, кроме чести, ещё что-нибудь имеете?
   Кутов. Кроме чести, я имею сорок тысяч долларов в лондонском банке, и всё это тебе, тебе…
   Панова. Господин полковник, я не нижний чин. Прошу на «вы» и не мешать работать. Спасители родины…
 
   В дверях Елисатов.
 
   Елисатов. Не помешаю?
   Кутов (раздражённо). Не помешаете. (Уходит.)
   Елисатов. Что ещё хорошенького у мерзавцев благородных союзников? (Читает.) А! Монте-Карло… А знаете, голубка, я вчера опять сто долларов выиграл. А капитан Кульков и обручальное кольцо спустил. Застрелиться хотел, но я уговорил ехать на фронт: там или застрелят, или доллары найдёт.
   Панова. Отчего вам так везёт?
   Елисатов. Оттого, что ставлю только на верное. Господа Кульковы ставят на белое — единую неделимую получить хотят.
   Панова. А вы на что ставите?
   Елисатов. На все цвета. Из двух неделимых одну-то уж наверное получу.
   Панова. То есть?
   Елисатов. То есть: либо Россию, либо вас.
   Панова. Что такое?
   Елисатов. Либо в Москве Россию, либо в Париже вас, мою единую и неделимую.
   Панова. Не знаю, что вы получите в Москве или в Париже, а здесь вы можете получить пощёчину, и не единую.
   Елисатов. Молнии-то, молнии в глазах! Ой, как бы громом не ударило.
 
   Автомобильный гудок.
 
   Его высокопревосходительство.
 
   Встреча главнокомандующего. Музыка. Выстраивается почетный караул. Представители Антанты, Закатов, делегации. Входит главнокомандующий со свитой.
 
   Закатов. Позвольте, ваше высокопревосходительство… наш орёл-командир, парящий над Россией, принести вам поздравления по случаю победы под Селезнёвкой. Сии тысячи пленных, огнестрельных орудий и огневредительных пулемётов — залог того, что близок час, когда русский народ изгонит из отечества татей и разбойников, вступит в Москву-матушку и под малиновый звон её сорока-сороков вернёт своему помазанному хозяину престол и отечество.
   Главнокомандующий. Благодарю.
   Депутат от помещиков. Мы, ваше высокопревосходительство, люди земли, живём верой, что в тот час, как русская земля в целом будет возвращена её державному хозяину, она в частях возвратится вся к нам, её поместным хозяевам, ибо только из частей может сложиться целое. И святая Русь жива, пока жива наша священная собственность.
   Главнокомандующий. Благодарю.
   Депутат от промышленников. Мы, ваше высокопревосходительство, люди промышленного труда, тоже верим, что ныне разбитая индустрия может быть восстановлена только рукой своего законного хозяина, коего с нетерпением ждёт русский рабочий и его старший брат — промышленник.
   Главнокомандующий. Благодарю.
   Фольгин. Позвольте, ваше высокопревосходительство, от лица служилой интеллигенции вопрос: а какая монархия здесь подразумевается?
   Главнокомандующий. Бла… Кого?
   Фольгин. Если конституционная, мы приветствуем, но если самодержавие…
 
   Главнокомандующий смотрит на Фольгина злыми выпученными глазами, шея багровеет. Он проходит в кабинет. За ним идут Закатов и другие. Толпа начинает шептаться. Шёпот переходит в шум возмущения.
 
   Малинин. Господин Фольгин, какая бестактность!
   Фольгин. Но я всю жизнь мечтал о конституции!
   Малинин. А я всю жизнь боролся с конституцией! Понимаете ли вы, боролся!..
 
   Все, кроме Пановой и Малинина, уходят.
 
   (Пановой.) Дорогая моя, итак, сегодня танцуем до рассвета?
   Панова. До восхода солпца.
   Малинин. Вы — моё солнце. (Целует руки.)
 
   Входит Кутов.
 
   Кутов. Господин полковник, что ж это?.. К его высокопревосходительству… забыли? Я вам не вестовой.
   Малинин. Хорошо. Я буду помнить. (Уходит, напевая.)
   Кутов (в гневе). Ладно. Вспомню и я… Павла Петровна! Или я, или он…
   Панова. Да? А если ни вы, ни он?
   Кутов. Павла Петровна! Бросьте опасную игру.
   Панова. Чем бросать, попробуем ещё несколько комбинаций.
   Кутов. Например?
   Панова. Например: если не вы, а он?
   Кутов. Так я убью его.
   Панова. А если и вы и он?
   Кутов. Так я и вас убью.
   Панова. О! Не слишком ли много у меня на сегодня убийц?
   Кутов. Павла Петровна, осторожней у порохового погреба. Я ведь знаю о ваших связях не только с красными, но и с красно-зелёными.
   Панова. Не запугаете! Все знают, почему я служила у красных.
   Кутов. Ну, так вот. (Тихо.) Сегодня у меня или завтра в этом вопросе будет разбираться контрразведка. В восемь часов.
   Панова. А!.. (Сквозь зубы.) Хорошо.
 
   Кутов целует ей руку и уходит. Входит Любовь.
 
   Любовь. Я к вам от Романа… В последний раз…
   Панова. Неужели в последний?
   Любовь. Получено?
   Панова. Получено.
   Любовь. Где же?
   Панова (живо). У полковника Кутова в портфеле.
   Любовь. Это… верно?
   Панова. Да, да! Только вы торопитесь, а то он сейчас уйдёт и портфель унесёт.
 
   Любовь уходит. Вбегает Дунька.
 
   Дунька. Елисатового тут нету, барышня?
   Панова. Нету, барышня.
   Дунька. Я-то уж не барышня, признаться.
   Панова. А вы не признавайтесь.
   Дунька. Ну, этого платочком не закроешь. Так не жулик же, сукин сын, Елисатовый? Сахар пополам с песком. За своё ж любезное, да и страждай у чёрта собачьего. Ой, господи, ой, боже ж мой! Ой, сукин сын! (Убегает.)
 
   Входят Елисатов и Кутов.
 
   Елисатов. Мы, говорю, ваше высокопревосходительство, люди чести, долга и жертвуем для отечества личными интересами!
   Панова. Вами Дунька сейчас интересовалась. Жулик, говорит, и чей-то сын.
   Елисатов. Все мы сыны России, Павла Петровна!
   Панова. Нет, она несколько иначе вашу генеалогию выводит.
   Елисатов. Я её отсюда выведу! В какую дверь она вышла?
 
   Панова показывает.
 
   Я её найду! (Уходит в противоположную дверь.)
   Кутов. Оканчивайте вашу работу. Я иду домой.
   Панова. Хорошо. Идите и подождите меня в скверике. Я скоро.
   Кутов. Мерси. Жду. (Уходит, встретив в дверях Любовь.)
 
   Любовь, остановившись смотрит ему вслед. Входит Яровой.
 
   Яровой. Павла Петровна, генерал просит вас к себе с иностранными газетами.
 
   Панова уходит.
 
   Яровой. Зачем ты здесь?
 
   Любовь хочет уйти.
 
   (Загораживает ей дорогу.) Постой!
   Любовь. Арестуешь?
   Яровой. Люба… Боже мой… Окончи пытку! Встретились — и расстались. Не хочешь видеть? Уже месяц каждую ночь у тебя под окнами хожу…
   Любовь. Две ночи не ходил.
   Яровой. А… когда?
   Любовь. Когда в суде заседал. А наутро на фонарях висели.
   Яровой. Люба… где ты, что беззаветно верила в меня?
   Любовь. Ты где?
   Яровой. Здесь, с тобой! С той же правдой!
   Любовь. Та правда у меня.
   Яровой. Тебе подменили её! Пломбированные фокусники. А я тот же, что был, клянусь тебе.
   Любовь. Я раньше поклялась твоей памятью смертельно ненавидеть то, чем ты стал.
   Яровой. За что же это проклятие на нас?
   Любовь. За что?
   Яровой. Выслушай же, как прежде слушала.
   Любовь. Не того человека я слушала.
   Яровой. Да ты не слушала. Ты и сейчас не слушаешь, чем-то другим взволнована.
   Любовь. Нет, я слушаю… слушаю… Все твои убогие слова я знаю: мы шкурники под видом революционеров. Мы предали благородных союзников. Мы отверженные миром каины, братоубийцы, погромщики, черносотенцы.
   Яровой. Нет, хуже. У тех хоть религия и родина, у этих — только шкура и брюхо.
   Любовь. Прощай. (Хочет уйти.)
   Яровой. Подожди. Как ты мало знаешь, Люба.
   Любовь. А ты много?
   Яровой. О, как много!
 
   За сценой крики: «За здоровье его высокопревосходительства — ура!»
 
   Под Замостьем мы шли в атаку. Вдруг кучка клеймёных шкурников крикнула: «Долой войну!» Один мне штык в спину, другой — пулю в руку, и побежали назад. Немцы подобрали меня, вылечили и показали, как народ, давным-давно завоевавший подлинную свободу, которая нам ещё не снилась, как этот народ делает сейчас революцию подлинную и защищает культуру. Для этой свободы я, помнишь, не щадил ни себя, ни тебя… Не буду щадить и тех, кто эту свободу захаркал и потопил в народной крови. Война до конца.
   Любовь. Под командой тех самых охранников, которые веками топили эту свободу в народной крови.
   Яровой. Это — кучка обречённых. Сухие листья, закружившиеся в вихре, а мы обойдёмся своими.
   Любовь. Палачами?
   Яровой. Палачи — там.
   Любовь. На ваших фонарях.
   Яровой. На то фронт. И на ту сторону фронта я тебя, Люба, не пущу. Не затем я тебя нашёл. Ведь это же противоестественно — нам с тобой разными дорогами идти.
   Любовь. Хуже. Дороги не разные. Столкнулись на одной дороге, и одному из нас в пропасть лететь.
   Яровой. Люба, я этого не допущу.
   Любовь. Где тебе! Я уже не прежняя…
   Офицер (вбегая). Господа, господа! Какое несчастье! Какой ужас, ваше превосходительство!
 
   Вбегает Елисатов. Входит главнокомандующий, генерал, Малинин, Панова и несколько офицеров.
 
   Елисатов. Господа, несчастье! Полковник Кутов убит.
   Голоса. Как? Где? Когда?
   Елисатов. Сейчас, за углом, в скверике. По-видимому, оглушён чем-то.
   Голоса. Ограблен?
   Елисатов. Нет, только портфель взят.
 
   Яровой смотрит на Любовь и Панову.

Занавес

   Вечер. Городской бульвар. Павильон кафе с напитками. Оркестр. Публика. Торговцы газетами, папиросами и пр.
 
   Продавец газет. Последние известия, вечерний выпуск. Небывалая победа!
   Продавщица папирос. Папиросы высшего сорта! Очень дёшево!
   Продавец газет. Последние известия, вечерний выпуск. Небывалая победа добровольческой армии! Конец большевикам!
   Продавец папирос. Самый высокий сорт папирос, самая низкая цена. Десять штук десять тысяч!
   Продавец газет (незаметно продавщице папирос). В час у моста.
   Продавщица папирос. Есть. Папиросы высшего сорта!
 
   У чистильщика сапог стоит барынька, рядом офицер.
 
   Барынька (напевает). «Всё, что было, всё, что мило, всё давным-давно уплыло…».
   Продавщица цветов. Пожалуйста, хризантемы свежие… левкои душистые…
   Горностаев. Сахарин, сода, горький перец, лимонная кислота.
   Продавец газет. Последние известия, вечерний выпуск.
   Продавщица папирос. Папиросы высшего сорта, очень дёшево! (Незаметно чистильщику сапог.) В час у моста.
   Чистильщик сапог (как бы ничего не слыша). Есть. Гуталин, резинки, шнурки хорошие! Дёшево! Есть гуталин…
 
   За столом сидит Елисатов, перед ним план.
 
   Голоса. Господин Елисатов, мне, пожалуйста, ещё участочек в первом ряду.
   — Это уже жадность! Господин Елисатов, участок в первом ряду прошу оставить за мной.
   Елисатов. Господа, продажа свободных участков будущего курорта «Аркадия» заканчивается. Идут в продажу последние участки.
   Первый господин. А позвольте взглянуть на план, где именно мой участок?
   Елисатов. Извольте. Вы на месте были? Так вот — огромное здание курзала.
   Первый господин. Это где сейчас густой бурьян?
   Елисатов. Нет, это где сейчас свалки, прекрасно удобрено.
   Первый господин. Хорошо, за мной, пожалуйста, извольте задаток.
   Закатов. Я бы хотел ещё один участочек в первом ряду.
   Елисатов. К сожалению, это последний.
   Матушка. Господи! Как же так?
   Елисатов. А вы возьмите, матушка, во втором. Чудный участок! Вот. Рядом с будущим фонтаном грёз. А на первый — вот вам запродажная.
   Закатов. Учиняй, мать, расчёт.
 
   Матушка даёт Елисатову деньги, получает бумагу. Подбегает второй господин.
 
   Второй господин. Господин Елисатов! Для меня оставлены два участка?
   Елисатов. Ни одного, господа. Продажа участков на будущем курорте «Аркадия» закончена. (Свёртывает план. Прячет деньги.)
   Второй господин. Но ведь я же за родину живот кладу!
   Елисатов. Все мы живот кладём. В крайнем случае есть каракуль, крупа, только оптом.
   Третий господин. Итак, барон, дело сделано: за ваш петербургский особняк имеете мою крымскую дачу и пять фунтов сахару.
   Барон. Позвольте, а костюм? И потом, чтобы не монпансье, а именно сахар!
 
   Из павильона выходит Панова, за ней заметно выпивший Малинин.
 
   Панова. Вот луна всходит. А я не могу уж мечтать. Русская луна… Такая же, кажется, грязная, заплёванная, как и земля…
   Малинин. Ничего, мы её вычистим и вернём вам ещё круглее.
   Панова. Благодарю вас. А вы когда круглый дурак: пьяный или трезвый? Не сердитесь, это я на свой счёт. Вот и выпила, а дура. А раньше я была умна. Это оттого, что я так дурно одета. Дурно одетая женщина не может быть умной.
   Малинин. Павла Петровна, верните мне жизнь, и я одену вас, как царицу.
   Панова. Верните мне жизнь, а я сама оденусь… как Панова.
   Малинин. Как Пава, Павочка…
   Панова. Полковник, забываетесь.
   Малинин. Нет-с, я и во сне не забываю, что я полковник и — жандармский.
 
   Вбегает дирижёр танцев.
 
   Дирижёр. Господа, танцы продолжаются! Ле кавалье, ангаже ле дам! (Пробегает.)
 
   К Пановой подскакивает офицер.
 
   Офицер. Павла Петровна, прошу! (Уводит её на танцы.)
 
   Малинин побежал за нею, но его остановил подошедший Яровой.
 
   Яровой. Полковник! Малинин!
   Малинин. Я.
   Яровой(тихо). Продолжайте здесь веселиться, но прошу держаться настороже.
   Малинин. А что, напали на след убийц?
   Яровой. Как сказать…
   Малинин. Но зачем им именно полковник Кутов понадобился?
   Яровой. Загадка! В портфеле что-то искали.
   Малинин. Но портфель подброшен и все бумаги целы.
   Яровой. Пока определённого ничего сказать не могу.
   Малинин. Но до чего обнаглели! Надо сегодня же ответить: утверждение приговора получено, и жегловцев надо на рассвете же по бульвару развешать.
   Яровой. Да, Кошкин именно этого и ждёт.
   Малинин. Кошкин далеко.
   Яровой. Кошкин здесь.
   Малинин. То есть как — здесь?
   Яровой. В городе. И думаю, с Кутовым — его дело.
   Малинин. Так-так.
   Яровой. Кошкин что-то готовит. Какой-то узел завязывается, а концов не поймаешь. Мы с ним сейчас гоняемся друг за другом по заколдованному кругу. Но я ему капкан под ноги бросил.
   Малинин. Какой капкан?
   Яровой. А такой, в который все они этой ночью попадутся. Дайте мне только гарнизон немедленно.
   Малинин. Да, пожалуйста! За такую добычу!
   Яровой. С фронта что?
   Малинин. После тревожных дневных сведений — ничего.
   Яровой. Как тревожных? Мы же Глобу взяли в мешок.
   Малинин. Это корректурная ошибка. Читай: Глоба нас взял.
   Яровой. Вот как… Смотрите же, быть начеку. (Уходит.)
 
   Расталкивая встречных, бежит Марья. Толкнула Малинина.
 
   Малинин. Я те, дура старая, толкну!
   Марья. К грецу! Сёмку люди видали.
 
   Крики ужинающих на веранде.
 
   Голос. За здоровье августейшей царствующей фамилии!
   Марья. Чтоб ты ею подавился!
   Голоса. Ура!
   Малинин. Что ты, бабка, сказала?
   Марья. А что я сказала? Ничего я не сказала.
   Малинин. Эй, патруль!
   Марья. Что я сказала? Только и сказала одно слово: «Чтобы её не скушал!»
   Малинин. Кого — её?
   Марья. А я знаю, что там кушают?
   Малинин. Скушаешь у меня шомполом. (Подошедшему Семёну.) Взять её!
   Семён. Ма… мам… мамаша!
   Марья. Ой, кто ж это?
   Семён. Это я, Семён Скопцов! Здравствуйте, маманя! (Целует её.)
   Марья. Ты?.. А глаз где? Сукины же вы сыны… чтоб вам так легко дыхалось, как я вас ищу! Чтоб вам так на том свете…
   Малинин. Ну, счастье твоё, что сын инвалид. (Уходит в павильон.)
   Марья. Чтоб твоему сыну такое счастье. А Гришка где?
   Семён. Сам его ищу, маманя. Под землёй найду! Я с его получу. И пару коней, что загнал, и сто восемь пудов пшеницы, что он в земле откопал. Всё хозяйство верну. Под землёй найду. Я из его по жилочке коней вытащу, пшеницу по капле крови выточу.
   Марья. Да он, чай, в могиле!
   Семён. Найдём и в могиле. Все концы сыщу, а своё трудовое верну. Он, бандит, где был, когда я потом-кровью наживал? По былочке откладывал. Грамотный, у купца на лёгких хлебах! Да сам же купца к стенке! Да родного брата грабить! Я двадцать лет бился, а он в одну ночь решил.
   Марья. Аспиды вы! Один глаз остался.
   Семён. Ништо. Я ему оба закрою.
   Марья. Ну, не клятые ж! Пойдём, лепёшек испеку.
   Семён. Нельзя, я в наряде.
   Марья. Так я сюды принесу. Один глаз. Как я тебя кривого женить буду! (Уходит.)
 
   Проходят в тени Любовь и Колосов.
 
   Любовь. Чего же ждать?
   Колосова. Кажется, в эту ночь. Есть признаки подготовки к казни.
   Любовь. То есть?
   Колосова. С вечера в тюрьму введён отряд. А Чир у себя поминальную кутью варит и на «последнее целование» ирмосы поёт. Это всегда перед казнью. (Уходит.)
   Любовь. Ступайте скорей, сообщите Роману. Буду ждать указаний за школой.
 
   С веранды сходят Фольгин и Елисатов.
 
   Фольгин. Господи! Спасение только в гуманных законах!
   Елисатов. Что же вы кричите?
   Фольгин. Только законом можно остановить реакцию.
   Елисатов. Реакцию как раз незаконно останавливать: она противодействие, равное действию, и должна остановиться только там, где велит закон природы.
   Фольгин. Народ её остановит.
   Елисатов. У народа как раз сейчас стихийная реакция. (Расплачивается с лакеем и сходит с веранды.)
 
   Навстречу Горностаев с колотушкой.
 
   Добрый вечер, профессор.
   Горностаев. Добрый вечер.
   Елисатов. Вы что это?
   Горностаев. Что я — по оружию видите. А вы что?
   Елисатов. Я безоружный. Беречь нечего: нищ!
 
   Проходит Закатов.
 
   Закатов. Блаженны нищии, яко тии наследят землю.
   Елисатов. Пусть другие наследят. Моё дело было — продать. А что же ваша торговля?
   Горностаев. Кончена. Жена магазин и всё дело на себя взяла. Меня за кусок хлеба в сторожа Дунька определила. Господа, какое прекрасное время для языка! Он приобретает первозданную буквальность. Магазин жена на себя взяла — буквально. Вот она! Кусок хлеба мне — тоже буквально… Вот он!
   Фольгин. Представьте, верно! Меня сегодня выгнали на улицу — тоже буквально. Вселили в комнату двух сыпнотифозных. Доктор сказал: если заражусь, с моим сердцем — верная смерть. А они оба в бреду, в грязи, вши…
   Закатов. Да-а, русский народ великий юродивец. В смраде и язвах, в скверне дел валяясь, возвещает миру чистую, святую правду! Да, Россия новую правду в кровавых муках родит.
   Елисатов. Это уж вы не буквально, спорный символ: возможно, это не роды, а кровавый понос.
   Горностаев. Отчего понос?
   Елисатов. Мало ли. От неумеренного употребления свободы, например.
   Фольгин. С такими убеждениями жить в России… (Ушёл.)
   Елисатов. Где Россия? Где убеждения?
   Закатов. Не убеждения, но вера. Народ-богоискатель жадно ищет правду божию.
   Горностаев. Да, да… Признаков правды!
   Елисатов. У меня семь раз искали. Полы ломали. Всё взяли на богостроительство. Даже мебель унесли богоносцы.
   Закатов. Бог вам сторицею воздаст.
   Горностаев. Да, да… (Всматривается в Елисатова.) Это вы… дачестроитель?
   Елисатов. В каком смысле?
   Горностаев. Аферист… Пустоземельный…
   Елисатов. Профессор, позвольте, это уж слишком буквально.
   Горностаев. А? Извините… Может быть, другой?
 
   Елисатов ушёл. Входит Колосов.
 
   Но признак моральной дегенерации: блеск диалектики при потухшей этике.
 
   Быстро входит Фольгин.
 
   Фольгин. Дорогой профессор, мне нужен совет…
   Горностаев. Совет?
 
   Вдали голос Горностаевой: «Сахарин, горький перец, лимонная кислота!»
 
   Скажите, кто это выкрикивает?
   Колосова. Это ваша жена.
   Горностаев. Какой неприятный голос!
   Фольгин. Профессор, я по важному делу.
   Горностаев. Да? Пожалуйста. Вы что? Бриллианты или мука?
   Фольгин. Нет, я честный человек. (Обиженно.) Только член здешней земельной комиссии.
   Горностаев. В чём дело?
   Фольгин. Дело в том, что у каждого человека в бесконечности идут свои часы… Идут, отсчитывая на голубом циферблате его сроки. Золотая стрелка моих часов подошла к чёрной цифре.
   Горностаев. Говорите кратко, прозой.
   Фольгин. Меня вошь укусила.
   Горностаев. Это… буквально или символ?
   Фольгин. Какой там символ! Сейчас снял… Что дальше делать?
   Горностаев. Почешитесь… бельё…
   Фольгин. Тифозная! Через две недели меня не будет!
   Горностаев. Ну, это ещё не наверное.
   Фольгин. Наверное… Это так ново и велико. Две недели жизни, и потом — прах, ничто. Но две недели мои… Я безграничный властелин, без страха перед будущим. Я ведь теперь всё могу: грандиозный подвиг, небывалую подлость, террористический акт, землю взорвать! И всё это ничто перед вечностью, в которую я вступил после укуса! Дайте же совет!
   Горностаев. А вы чем занимались до укуса?
   Фольгин. Служил в палате и всегда мечтал о конституции, хотя и тайно.
 
   Горностаев уходит, стуча колотушкой.
 
   Колосова. Слушайте, как раз для вас дело. Грандиозный подвиг.
   Фольгин. А именно?
   Колосова. Спасти пять человек! Сегодня их должны казнить.
   Фольгин. Так это — большевики?
   Колосова. Да, пять человеческих жизней!
   Фольгин. Но здесь сталкиваются два принципа: спасение человека и помощь большевику. Надо обдумать!
   Колосова. Да нет времени думать!
   Фольгин. Для мысли всегда должно найтись время.
 
   Все уходят. Входит Панова. Мимо проходит Любовь.
 
   Панова. А, Люба, дорогая! Тоже на танцы? Постойте, куда же вы? Один нескромный вопрос: получили документы?
   Яровая. Мне с вами не о чем говорить.
   Панова. Так мне с вами есть о чем поговорить. Убийцы! Бы это что же сделали? (Загородила дорогу Яровой.) Я хотела вам помочь спасти людей от смерти, а вы на эту помощь кровью, убийством ответили!
   Любовь. Этим убийством, кажется, вы ему на что-то ответили.
   Панова. Что! Ах, негодяи! Воспользовались мной для своих гнусных целей, а потом на меня же валить! Не удастся! Вы у меня завтра же все на фонарях повиснете.
   Любовь. Не зацепиться бы вам вместе с нами.
   Панова. А-а, так? До вас я была чиста, неповинна, а вы меня кровью покойного Кутова забрызгали. Пожалуйте к ответу.
   Яровая. Ну, что ж, идём. Вам бы давно этим заняться.
   Панова. О да, я знаю: вам смерть не страшна… Но я создала бы для вас что-нибудь пострашней смерти.
   Любовь. Вы это уже создали для себя — пляшущие мертвецы. (Идёт.)
   Панова (вслед, сквозь стучащие губы). Так спляшешь ты у меня…
 
   Подходит Елисатов.
 
   Елисатов. Павла Петровна, за вами последний вальс. (Уводит Панову.)
   Любовь(за деревом натолкнулась на Чира). И ты здесь, гад? (Уходит.)
   Чир. Господь ревнитель и мститель повеле очистить земли от богатых, домы вдов пожравших, и от нищих, бога изгнавших. (Тихо бредёт влед.) Помяни, господи, о здравии бесноватую Любовь, блудницу Павлу, льстеца Аркадия…
 
   Проходит Яровой.
 
   (Ему навстречу.) Ваше благородие!
   Яровой. Ну?
   Чир. Слово о господе имам.
   Яровой. Что такое? (Идёт, не останавливаясь.)
   Чир (идя впереди, шепчет ему). Сейчас тут две дщери вавилонские тайный разговор имели.
   Яровой. О чём?
   Чир. Блудница Павла говорит: я, говорит, чистая и невинная, вроде почти как девица была, а вы, говорит, меня покойницким образом всей невинности лишили и кровь у меня пролили, говорит.
   Яровой. Что ты, осёл, мелешь?
   Чир. Своими ушами слышал. Я, говорит, вам помочь хотела и через то лишилась… (Продолжая шептать, уходит вслед за Яровым.)
   Горностаева(у павильона). Сахарин, самый лучший, в кристаллах…
 
   Подходит Колосов.
 
   Колосова. Позвольте пакетик.
 
   Горностаева отпускает. Подходит баронесса, вытирает платком заплаканные глаза.
 
   Баронесса. Боже мой!.. Боже мой!..
   Горностаева. Баронесса, что с вами?
   Баронесса. Разве не слыхали? Петербургский особняк променял! На костюм и сахар польстился… Не могу, я слишком благородна!
   Горностаева. Милая, ваш хоть что-нибудь выменял, а мой проторговался, как дурачок. Купят у него соды, а он сахарину отпустит. Дадут тысячную бумажку, а он пятитысячную сдачи… Доторговался — днями хлеба не видим.
   Баронесса. Мы тоже… С утра только чай… Вернёмся в Петербург, хоть в гостинице останавливайся! (Плачет.)
   Колосова. Позвольте вам предложить. (Достаёт из сумки и подаёт белый хлеб.)
   Баронесса. Что такое?
   Колосова. Пожалуйста, не откажите.
   Баронесса. Но я вас даже не знаю…
   Колосова. Ничего. Хлеб свежий.
   Баронесса. Право, неловко…
   Колосова. Позвольте разрежу. (Подаёт Горностаевой.) Прошу вас.
   Горностаева. Нет, зачем же… Хоть я вас, кажется, встречала… А что же вы сами?
   Колосова. Ну! Я сыт и, кроме пирожного, ничего не хочу.
   Горностаева. Вишь вы, лакомка!
   Баронесса. А вы, Елена Ивановна, любите брауншвейгское пирожное? Какая это прелесть! К желткам да мускатного ореха.
   Горностаева. Нет, а слоёный торт с фруктами!..
 
   Говорят быстро, захлёбываясь.
 
   Баронесса. А потом померанцевые корки… Пальчиком ямочки и туда маслица с белком, спрыснуть розовой водой и заглассировать… Это такой аромат был. Бывало, графиня…
   Горностаева. Слоёное тесто кружочками… Края смазать яичком, а в середине засахаренные фрукты… Ах, как они у меня удавались! Бывало…
   Баронесса. И подумать только: вернусь — и столовая и буфетная — всё чужое. (Плачет.)
   Колосова. Ну… успокойтесь. Груша вот.
   Баронесса. Отец Закатов говорит: через шесть недель.
   Колосова. Врёт ваш Закатов. Успокойтесь.
   Баронесса. Как вы смеете?!
   Горностаева. Кто же, по-вашему, не врёт?
   Колосова. Я.
   Баронесса. Так когда же в Петербурге будем?
   Колосова. Ну… не скоро.
   Горностаева. Через год, скажете?
   Колосова. И этого не скажу.
   Баронесса (кричит). Так вот вы кто!
   Горностаева. Наглость какая!
   Баронесса. Я сейчас закричу, чтоб тебя арестовали.
   Колосова. Вы покушайте сначала.
   Баронесса. Меня не закормишь.
 
   Подбежали на крик господа.
 
   Первый господин. В чём дело, баронесса?
   Второй господин. Что случилось?
   Баронесса. Да вот большевик открытую пропаганду ведёт.
   Горностаева. Хороша власть!
   Второй господин. Что такое?
   Первый господин. Где? Этот? Я сейчас охрану кликну.
   Колосова. Ого… Приятного аппетита! (Убегает.)
   Первый господин. Держите, держите, большевик!
 
   Общее смятение и крики. Пробегает Чир, потом Дунька.
 
   Чир. Бей, братья, Сима, Хама и Ахвета!
   Дунька. Ой, господи ж! Да куда же теперь? Гарнизуйтеся!
   Голоса. Где большевик?
   — Кто большевик?
   — Да что ж это такое?
   — Большевики под городом!
 
   В тени домов появляется народ. Среди них Любовь, Панова. Радостный шёпот мешается с тревожными восклицаниями:
 
   — Наши подходят!
   — Товарищи, жегловцев выводят!
   — Товарищи, выручать!
   — Извозчик, на вокзал!
   — Сто тысяч!
   — Уже на Собачьей слободке…
   — Кошкин баронессу зарезал!
   — Всех их надо оптом!
   Дунька. Ой, господи, куда теперь, товарищи родные? Господа, гарнизуйтеся!
 
   Появляются Малинин, Яровой и другие офицеры. Штатские успокаиваются.
 
   Голоса. Господа, успокойтесь!
   — Никаких большевиков нет.
   — В городе всё благополучно.
   — На фронте прекрасно.
   Малинин. Музыканты, гимн!
 
   Доносятся звуки гимна. Всё успокаивается.
 
   Дунька. Товарищи проклятые! Какого кавалькаду наделали! Аж кишки взбунторажили!
 
   Проходят Горностаева и баронесса, окружённые публикой.
 
   Возгласы. С чудесным избавлением!
   — Неужели это был сам Кошкин?
   Горностаева. Именно Кошкин! Клянусь!
   Баронесса. Кошкин! Кошкин!
   Горностаева. Я же его отлично помню! Когда мужа арестовали! Ещё там электрический монтёр был… Как же мне Кошкина не узнать?
 
   Появляется Елисатов.
 
   Баронесса. Сначала хлебом хотел подкупить. «Я, говорю, слишком благородна!» Вдруг он как взмахнёт ножом…
   Елисатов. Вы русская Шарлотта Корде! Выше! Та только ножом поразила революционера, вы же революционера, занёсшего нож, словом поразили!
   Продавщица цветов. Иммортели! Душистые левкои!
 
   Бульвар постепенно стихает, проходят деловые люди. Слышны отдельные фразы, вроде:
 
   — Сто пудов бумаги хотите?
   — Бриллианты куплю…
   — Кукурузная мука…
   — Двести долларов. Ваша доставка.
   — Господа, вступайте в рабочий офицерский отряд!
   — Надо опираться на массы!
   — Вздор! Не на массы, на религию надо опираться: записывайтесь в отряд его преосвященства.
   — Уверяю вас, в Париже теперь только короткие-короткие юбки носят.
   — Мусечка, ошибаетесь!
   — Клянусь, и полное декольте!
 
   В темноте собираются рабочие. Отдельные реплики.
 
   Рабочие. Товарищи, тихо! Сейчас подойдут с завода, и направимся к мосту. Как приказал Кошкин.
   — Кошкин там будет?
   — Кошкин там ждёт.
 
   Тишина. Прибывают новые рабочие. Вдруг среди них появляется Кошкин. Возгласы удивления.
 
   — Товарищ Кошкин! Вы?! Зачем же вы здесь?
   — Тут вам нельзя быть!
   Кошкин. Ничего, ничего. Какие сведения?
   Голоса. Сведения точные: проверенные. Как ты сказал, так оно и выходит. В час жегловцев поведут через старый мост на Собачью балку.
   — Там уже виселицы стоят.
   Кошкин. Уже?
   Голос. Сам видел.
   Кошкин. Торопятся господа!
   Голос. Отобьём! Наши уже подходят к мосту тремя отрядами, по твоему приказу.
   Кошкин. Приказ отменяется.
 
   Возгласы недоумения.
 
   Сейчас же всем разойтись. К мосту близко не подходить.
   Голос. Товарищ Кошкин, а жегловцев кто же там будет отбивать?
   Кошкин. Никто.
   Голос. Да ты что, Кошкин, шутишь?
   Кошкин. В час всем собраться на пустыре и ждать моих распоряжений.
   Голос. А жегловцев в этот час вешать будут?
 
   Общее волнение. Татьяна зарыдала.
 
   Кошкин. Ты как сюда попала?! (Работнице.) Краснова, домой её! Товарищи, спокойно.
   Голоса. Да какое же тут спокойствие!
   — Спокойно ждать покойников?
   — Товарищ Кошкин, говори прямо, в чём дело?
   Кошкин. Прямо, товарищи, не всегда говорится. А дело в свой час само скажет. Шванди, что же, нет?
   Голос. Должен сейчас быть.
   Кошкин. Так рассыпаться, товарищи. И одиночками собираться на пустыре за школой.
 
   Рабочие расходятся. Кошкин один. Быстро входит Колосов.
 
   Колосова. Товарищи! (Оглядывается.) Где же… Товарищ Роман, вы здесь зачем? За вами Яровой охотится.
   Кошкин. Ну, это мы еще поглядим, кто тут волк, кто охотник. А ты чего тут зайцем путаешься?
   Колосова. Да ведь казнь в эту ночь… Опять кровь…
   Кошкин. Али трусишь?
   Колосова. Нет, страха я никогда не знал. Только чужой крови боюсь.
   Кошкин. Так что ж ты в чужую кровь лезешь?
   Колосова. Я хочу, чтобы не было её.
   Кошкин. Да ты что? Ай мешать вздумал?
   Колосова. Помочь, помочь человеку остановить свою кровь. Я уже шесть лет на войне. Я увидел, люди истекут кровью, если её не остановить любовью.
   Кошкин. Что ж, останови. Я тоже, брат, видал кровь, и увидал — кровь разная бывает. Бывает кровь чистая, а бывает гнилая: её выпустить надо.
   Колосова. Неправда.
   Кошкин. А ты её, правду, нашёл?
   Колосова. Ищу.
   Кошкин. А я нашёл. С мальчиков шёл по её следам, покель выследил: в барских хоромах прячется. И дверь от нас на запор. Я её оттеда выкурю. За хвост да на солнце. Я ей, правде вашей, зубы посчитаю.
   Колосова. Это вы не правду нашли.
   Кошкин. Угадал: неправду. Снеси ответ Любови, скажи — в час у ней явка.
   Колосова. Хорошо. Только уходите. Вам здесь опасно.
   Кошкин. А где же мне не опасно? Чудак. Ступай, а мне ещё нужно Швандю дождаться.
 
   Колосов ушёл. Кошкин некоторое время один. В темноте крадётся Швандя.
 
   Швандя, ты?
   Швандя. Есть, товарищ Роман.
   Кошкин. Опаздываешь, я уж думал, ты заблудился.
   Швандя. Будто я эту местность не знаю, как родную мать. Будто не на тех вон фонарях меня вешали. А с завода ещё не подошли?
   Кошкин. Были. Отослал.
   Швандя. Уже на мост?
   Кошкин. Нет, другое направление. К пустырю.
   Швандя. А почему же не на мост?
   Кошкин. Потому, что мост Яровому нужен.
   Швандя. А-а… Это как же?
   Кошкин. Скоро увидишь. Теперь статья другая. Всем им скоро крышка. Позиции ещё днём взяты. Под Усонью белые в мешке, прочие бегут.
   Швандя (радостно). А-а… бегут, значит, и спотыкаются!
   Кошкин. Завтра здесь будут. Сейчас задание — пока они не пришли, не только жегловцев спасти, но и всю тюрьму не дать.
   Швандя. Не дай. Весь гарнизон на ногах.
   Кошкин. Поглядим.
   Швандя (после некоторой паузы). Надо, товарищ Роман, зараз же все массы поднять!
   Кошкин. Ну, это ты хватил! Поди подыми.
   Швандя. Раз плюнуть!
 
   Проходит патруль.
 
   Кошкин. Тсс…
   Швандя (доверительно). Что оно такое, товарищ Роман? В наших местах молодой месяц белый колер оказует, а тут обратно! И ежели сплющить глаза и обратно сразу расплющить…
   Кошкин. Молчи!
   Швандя. Я к тому, что ежели её взять в мировом масштабе…
   Кошкин (тряхнув его). Ну! (Слушает. После паузы.) Сейчас без четверти. Ровно к часу ребятам всем быть на пустыре позади школы, в зарослях. Дождись остальных товарищей и веди прямо на пустырь. (Уходит.)
 
   Из-за угла, напевая, идут военный писарь и Махора.
 
   Швандя. Кого это ещё чёрт сюда сунет?
   Махора. Очень великолепная погода.
   Писарь. Лучше некуды.
   Швандя. Опять эту халду принесло…
   Писарь. Прошу, Махорочка, садиться.
   Швандя. Тфу ты, жаба! Чем бы их пугнуть?
   Писарь. К этой погодке да, например, любовь.
   Махора. Это совсем уж будет лишнее.
   Писарь (подвигается к ней). Никогда! Чего же вы на край отсунулись?
   Махора. Так вы ж форменно стесняете!
   Писарь. Напротив. А вы так на землю осунетесь. Свободная вещь. Вы уж наполовиночку сидите. Позвольте поддержать. (Обнимает её за талию.)
 
   Швандя ущипнул Махору, та вскрикивает.
 
   Махора (вскакивая). Ай! Как вы смеете щипаться, невежа?
   Писарь. Кто? Я?
   Махора. Да то какой же ещё родимец!
   Писарь. Да чтоб я треснул, ежели в случае я вас преждевременно ущипнул.
   Махора. Да я тебя так тресну! Да меня, может, сам прапорщик Стамескин ни разу не щипал. Мразь необразованная! (Уходит.)
 
   Писарь, потрясённый, идёт за нею. Проходит кучка граждан, тихо разговаривают.
 
   Первый голос. Ну и бесятся! С вечера всё «Боже, царя храни».
   Второй голос. Да ништо. Нынче «Боже, царя храни», а завтра, может, «Спаси, господи, люди твоя».
   Третий голос. Да, кажись, уж недолга песня.
   Швандя (появляется из своей норы). Как с разговору, товарищи, видать, вы упольне сознательные, но, между прочим, эти белые гады, удиравши, зараз всех ваших товарищей вешать станут. А вы на этот ремиз глядеть будете?
 
   Граждане подозрительно косятся на него.
 
   Четвёртый голос. Что ж, покажут, так поглядим.
   Швандя. Значит, вы допущаете, чтобы белые палачи убивали?
   Пятый голос. Видали мы палачей всяких мастей.
   Швандя. Значит, вы несознательные!
   Первый голос. А ты кто такой?
   Второй голос. Большевик аль провокатор.
   Швандя. Кто? Я?
   Третий голос. Да, ты.
   Первый голос. Конечно, провокатор.
   Четвёртый голос. А ну, ребята, заходи.
   Пятый голос. Пощупать его.
 
   Окружают Швандю.
 
   Швандя. Товарищи, граждане… Я не курица и, обратно, не баба.
   Первый голос. Гусь, видать!
   Швандя. Жаль, что, понимаете, время нету, а то бы я вам, обратно, разъяснил. (Хочет идти.)
   Второй голос. А ты постой.
   Швандя. Ей-бо, некогда. Ну, между прочим, прошу обратить внимание: на Слободке у бабы чертёнок родился, всем лестно поглядеть… А на нижеследующей улице магазин золотых часов распеёртый, и кто хотит, получает…
   Третий голос. Да ты зубы не заговаривай.
   Четвёртый голос. Свои вылетят.
   Швандя. Никогда… Да вы, тов… бра… граж… граждане, скажите, вы белые аль обратно?
   Четвёртый голос. А ты кто?
   Швандя. Кто? Я? Да я ж ваш! Неужели не вознали?
   Первый голос. Узнай его в зубы.
 
   Проходит Горностаев.
 
   Швандя. И вот вам учитель Маркс может разъяснить.
   Первый голос. Какой Маркс?
   Второй голос. Забрехался.
   Третий голос. Трепло!
   Швандя. Никогда. Действительно, Маркс. Может, не Карла, братуха ихний меньшой. Тов… господин Маркс!
   Горностаев. А? Что вам?
   Швандя. Подходи, братуха Маркс, сюды…
   Горностаев. Макс? Я с вами брудершафт не пил.
   Швандя. Видите, немецкого звания — хранцузский язык. Но можут и по-русскому. На сорок языков. В мировом масштабе.
   Горностаев. В чём дело?
   Швандя. Это им требуется разобъяснить за сознательность… Как пролетарии всех стран, соединимся, ну… Россия же неделимая, обратно… просю.
   Горностаев. О чём просите? Господа, кто вы?
   Первый голос. А вы кто?
 
   Горностаева окружают. Швандя незаметно исчезает.
 
   Второй голос. Вы что же, в самом деле Марксу брат?
   Горностаев. А? Какой брат?
   Третий голос. Это вот он… (Оглядывается.) Где же он?
   Четвёртый голос. Удрал, сволочь!
   Пятый голос. Провокатор и есть.
   Первый голос. Значит, вы не родня Карлу Марксу?
   Горностаев. Нет, я не родня Карлу Марксу.
   Второй голос. Кабы родня — уж висел бы.
   Третий голос. Да это же Дунькин профессор.
   Горностаев. Я покамест только Дунькин сторож. Итак, что жо произошло?
   Четвёртый голос. Ничего не произошло. Белые жегловцев будут вешать. Так ещё им мало.
   Пятый голос. Провокаторы ещё по улицам ловят.
   Горностаев. Опять казнь… Так надо же, господа, не допустить этого!
   Первый голос. Это как же?
   Горностаев. Бороться!
   Второй голос. Чем?
   Горностаев. Словом! Слово — могущественнейшее и единственное неотразимое оружие против зла… Идёмте, господа! (Быстро идёт по улице.)
 
   Граждане идут за ним; не замеченные им, исчезают за углом.
 
   Горностаев. Вы знаете, господа, словом стихии укрощаются. Мы убедим их!
 
   Проходят Яровой, Семён и патруль.
 
   Господа, говорят, вы опять намерены обагрить нашу землю кровью безоружных сынов её?
   Яровой. Что вам угодно, профессор?
   Горностаев. Мне и вот этим честным гражданам… (Оглядываясь, в смущении.) Тут… должны быть граждане. (Вновь оглядывается.)
   Яровой. Какие граждане?
   Горностаев. Честные… Ну, это не меняет… Господа, не делайте этого…
   Яровой. Профессор, посторонитесь.
   Горностаев. Десятки тысяч лет работает человек. Из полузверя в полубога вырос. Из пещеры на четвереньках вылез, а теперь взлетел к небу. За тысячи вёрст голос его слышен. Человек это или бог? Оказывается, всё это — призрак! Мы те же полузвери и, прежде чем уехать отсюда в экспрессах и автомобилях, оскальпируем наших братьев-врагов…
   Яровой. Профессор, вы идите через фронт и всё изложите большевикам. Они поймут вас и прекратят скальпирование.
   Горностаев. Если вы, цвет культуры, не понимаете…
   Семён. Да ты чего тут язык распустил! Ты кто такой? Да я родного брата большевика, как бешеную собаку, пристрелю.
   Яровой. Вахмистр, смирно!
   Семён. Ваше благородие, дозвольте его взять.
   Яровой. Молчать!
   Горностаев. Господа, не лейте народную кровь на наши головы.
   Яровой. Профессор, замолчите. Идите своей дорогой! (Патрулю.) А вы — смотреть. Ночь грозная, быть всем начеку, патрулям связь держать!
 
   Все военные уходят. Горностаев идёт, яростно работая колотушкой, навстречу ему Дунька.
 
   Дунька. Хорошо ж ты моё добро стережешь!
   Горностаев. Очень хорошо.
   Дунька. Где дом, а где ж ты у чёрта собачьего? За что ж ты, паразит, мою хлеб-соль ешь?
 
   Горностаев, работая колотушкой, уходит.
 
   За своё ж любезное, да и страждай! (Идёт.)
 
   Уходят все. Входит Яровой, за ним Семён.
 
   Яровой. Вызвать полковника Малинина.
   Семён. Слушаю, господин поручик. (Уходит.)
 
   Входит Малинин.
 
   Малинин. Что вам ещё?
   Яровой. Полковник, кончайте бал.
   Малинин. Что такое?
   Яровой. Дело кончено. Фронт прорван.
   Малинин. Не может быть!
   Яровой. Армия стремительно отступает.
   Малинин. Впрочем, так и должно быть.
   Яровой. Приказано до завтра в секрете держать.
   Малинин. Значит, завтра — эвакуация?
   Яровой. Да, завтра… Но если мы к утру не ликвидируем Кошкина, который сейчас в городе, то утром, когда станет известно положение, он нас ликвидирует.
 
   Входит Панова.
 
   Панова. Полковник, котильон.
   Яровой. У полковника голова болит. Домой идёт.
   Малинин. Да, извините. Что-то нехорошо, лишнее выпил. До свидания. (Целует ей руку и уходит.)
   Панова. Что случилось?
   Яровой. Ровно ничего.
   Панова. Что-то он не договорил.
   Яровой. Он поручил это мне. Пожалуйте сюда.
   Панова. Я вас слушаю.
   Яровой. Нет, это я вас слушаю: о чём вы здесь говорили с моей женой?
   Панова. Когда?
   Яровой. Пять минут тому назад.
   Панова. О танцах. Впрочем, вам ближе спросить у вашей жены.
   Яровой. Я всё-таки спрашиваю у вас.
   Панова. Допрос?
   Яровой. Допрос.
   Панова. Ничего не выйдет.
   Яровой. Попробуем.
   Панова. Попробуйте.
   Яровой. О каком это вы утверждении говорили?
   Панова. Об утверждении? Едва ли. Кроме взаимного отрицания, у нас с вашей женой ничего нет.
   Яровой. Вы… кому служите?
   Панова. Никому.
   Яровой. А кому вредите?
   Панова. Всем, кого вредным считаю.
   Яровой. Я вас тоже считаю вредной и сейчас арестую.
   Панова. Это будет вредно для вас.
   Яровой. Слушайте, пифия! Я вас посажу на такой треножник, что вам будет очень вредно. Бальные ваши каламбуры бросьте. Бал кончен.
   Панова. Дайте папиросу. Вот вам взамен. (Прикалывает ему левкой.)
   Яровой(даёт папиросу). Ну!
   Панова (напевает). Ну, да ну, да ну, едет милый ко двору. Езжайте вы к тому двору, где вы милы. (Указывает на школу.)
   Яровой. Что это значит?
   Панова. Значит, я испугалась и готова сказать всё, но зайдите прежде в тот двор, в школу. Там вы милы. Там вас ждут.
   Яровой. Там меня не ждут.
   Панова. А я вам говорю — ждут. Поверьте женщине, которая только с вами говорит искренне. Милый, бедный поручик от революции, зря вы мечетесь, зря мечете банк, когда карта давно бита.
   Яровой. Вы-то с какими картами играете?
   Панова. Я — ваша спутница: в одном тупике. Но у вас близкий выход: вот туда, в школу. Мой же выход пока… в тупике. Торопитесь же, а я вас буду здесь ждать.
   Яровой. И тогда скажете всё?
   Панова. Всё. А сейчас пойду шартрез допивать. Поторопитесь, а то уйду. (Уходит.)
   Яровой. Нет, не уйдёшь! Скопцов!
 
   Из темноты выходит Семён.
 
   Семён. Я.
   Яровой. За этой дамой установить наблюдение. Глаз с неё не спускать.
   Семён. Слушаю. (Уходит.)

   Двор школы. Любовь всматривается в пустырь. Входит Яровой.
 
   Любовь. Кто это? Товарищ…
   Яровой. Я.
   Любовь. Что… что нужно?
   Яровой. Люба, я пришёл к тебе в последний раз. Завтра меня уже не увидишь.
   Любовь. Знаю. Но я и сегодня не хочу тебя видеть.
   Яровой. А сегодня я ещё хочу говорить с тобой.
   Любовь. О чём нам говорить? Уходи!
   Яровой. Я хочу спросить тебя…
   Любовь. Я не стану отвечать тебе — уходи.
   Яровой. Я без этого не уйду. Будь проклято всё, что стало между нами! Ничего нет у меня сейчас, кроме тебя, пойми!
   Любовь. Нет, не понимаю.
   Яровой. Люба, когда-то все свои боли я нёс к тебе одной.
   Любовь. Я забыла это…
   Яровой. Теперь уже некому рассказать, как мне нестерпимо тяжко в этом мешке.
   Любовь. Кто тебя в нём держит?
   Яровой. Только ты можешь помочь. Только эти глаза пусть смотрят мне в душу.
   Любовь. Ты сам в неё загляни… Ты с чем пришёл?
   Яровой. С душой искалеченной, как и тело.
   Любовь. Знаю. А от меня куда пойдёшь?
   Яровой. Я хочу быть с тобой навеки.
   Любовь. Навеки? Это далеко. А наутро?
   Яровой. Если ты оттолкнёшь меня, я до утра не доживу, но, если у тебя остался хоть след любви ко мне… нет, след жалости, ты поймёшь меня, поднимешь меня из этого гроба… только ты можешь, если хочешь.
   Любовь. Если хочу… был ли час, была ли минута, чтобы сердце моё кровью не обливалось… от тоски по тебе, от жалости, горе великое. Дважды похоронила тебя…
   Яровой. А я воскрес.
   Любовь. На муку… Всё выходила, бывало, в степь — плакать над твоей неведомой могилой… Ветру, травам жаловалась…
   Яровой. А душа моя слушала тебя…
   Любовь. Всегда слышала твой голос, а он прежде всего забывается. Твои мечты стали моим делом, но слушать теперь тебя произносящим чужие, ненавистные слова…
   Яровой. Мы найдём слова…
   Любовь. Но видеть тебя с этими…
   Яровой. Я только с тобой…
   Любовь. Правда ли?
   Яровой. Правда, правда, жизнь моя…
   Любовь. Опять вместе… Ты понимаешь, что ты со мной делаешь, что ты для меня?
   Яровой. Я знаю, Люба.
   Любовь. Седина у тебя. Худой какой ты, Миша.
   Яровой. А ты… остались только глаза. Одни глаза… Мы опять найдём те слова.
   Любовь. Молчи. Не нужно слов… Только одно — ты знаешь, надо спасти людей, и тогда приходи, я буду ждать тебя.
 
   Швандя показался на заборе. Увидев его, Яровой делает движение к нему. Швандя уже скрылся.
 
   Ты что?
   Яровой. Да, я пойду.
   Любовь. Иди. Скорей. Время не ждёт.
   Яровой. Да… не ждёт. (Ушёл.)
 
   Вошёл Швандя.
 
   Швандя. Товарищ Яровая, кто это?
   Любовь. Это свой, свой, Швандя.
   Швандя. Отчего ж он ушёл?
   Любовь. Он придёт с большой радостью. Глянь, Швандя, ночь-то какая!
   Швандя. Ночь аккуратная. Любовь. За три года впервые вижу вот эти тени. Смотри, от луны кружева какие под деревьями…
 
   Входят рабочие.
 
   Первый рабочий. Товарищ Яровая!
   Второй рабочий. Что, товарища Романа нет?
   Швандя. Должен скоро быть.
 
   Во двор входят Кошкин и Григорий.
 
   Кошкин. Товарищ Яровая, здравствуйте. (Шванде.) Ну?
   Швандя. Начал было массы подымать. Ну, с трудом, и так что еле-еле.
   Кошкин. Поднял?
   Швандя. Убёг. Несознательные. Взяли в игру — не высвети из колоды Маркс да не козырни я им — ремиз…
   Кошкин. Ну, одначе, братва, ночь сурьёзная. Может, завтра на этом месте будет уже наша власть. А нынче нам место только на фонарях. Нам на мосту ловушку готовили. Не удалось. Теперь первая задача — отстоять тюрьму. Товарищей своих мы на фонари не дадим.
   Любовь. Не будет этого, товарищ Роман.
   Кошкин. Только эту ночь отстоять. А завтрашний день наш! Где оружие?
   Первый рабочий. Я, товарищ Роман, знаю…
   Кошкин. Веди. Шванде с товарищем Яровой караулить и держать связь.
 
   Кошкин, рабочие, Григорий перелезают через забор.
 
   Любовь. Идите, Швандя, на тот угол.
   Швандя. Есть! (Ушёл.)
 
   На улице видны крадущиеся солдаты, Яровой, Семён.
 
   Яровой(тихо командует). Взять в кольцо. Скопцов, окружить пустырь.
   Семён (тихо). Слушаю.
 
   К нему подбегает Марья.
 
   Марья. Еле догнала!.. Лепёшечки…
   Любовь. Как сон… (Оглянулась. Увидела, бросилась к пустырю.)
 
   Её схватили.
 
   Яровой. Запереть в школе. Охранять!
   Любовь. Мм… мерзавец!
 
   Её заперли в школе. Пробегают Кошкин, Григорий и другие. Схватка. Подпольщики расшвыряли солдат, бросились через забор, некоторые успели скрыться. Кошкин на заборе, сейчас спрыгнет. За ним Григорий.
 
   Яровой. Кошкина, Кошкина взять!
   Кошкин. А! Знакомый голосок!
   Григорий. Товарищ Роман! (Тянет его за собой.)
   Кошкин. Пусти! Я ему только в глаза загляну. (Бросается к Яровому.)
   Яровой. Загляни перед смертью.
 
   Семён с солдатами схватили Кошкина. Григорий бросился ему на выручку.
 
   Семён. Ага! Гришка!
   Марья. Гриша!
   Григорий. Ну, здравствуй, брат Сёмка!
   Семён. И прощай, бандит!
 
   Выхватили наганы, подняли.
 
   Марья (бросилась между ними). Так стреляйте ж в родную мать!
 
   Солдаты схватили Григория, уводят его и Кошкина.
 
   Семён. Маманя, не тревожьтесь: сказал — найду в могиле, нашёл раньше — у самой могилы.
   Марья. Да лучше бы ты сам в неё лёг!
   Яровой. Старуху прочь. Учительницу освободить.
   Марья (Семёну). Да зачем же я тебя, аспида, на свет родила!
   Любовь(выходя из школы, в ужасе). Да зачем же я на свет родилась!..

Занавес

   Двор штаба белой армии. Конец дня. Паника. Внезапная эвакуация белых. Доносятся свистки паровозов, гудки автомобилей, грохот обозов. Мечутся офицеры. На террасе павильона Яровой с бумагами. Звонки телефонов. Входит Малинин.
 
   Малинин. Вот приказ. Его превосходительство, отъезжая, вверил мне эвакуацию, вам же — охрану города.
   Яровой. Слушаю.
   Малинин. Уходим за подкреплением к союзникам.
   Яровой. Уходите, а мы будем биться здесь.
   Малинин. Кто это мы?
   Яровой. Мы — это не вы.
   Малинин. А? Да… Ну, что ж, бейтесь. Да, между прочим, его превосходительство приказал немедленно ликвидировать в тюрьме пойманного вчера Кошкина с жегловцами.
   Яровой. Генерал, вероятно, думал, что я поймал Кошкина затем, чтобы отпустить.
 
   Входят барон и баронесса с вещами.
 
   Барон. Баронесса, торопитесь!
   Баронесса. Во мне опять дурно.
   Барон. Полковник, ради бога, дайте автомобиль.
   Малинин. Господа, не могу, спешите на поезд.
   Адъютант (Малинину). Господин полковник… (Подаёт ему бумагу.)
   Баронесса. Но меня там задушат.
 
   Входят Горностаевы.
 
   Горностаев. Кого задушат?
   Барон. Баронессу.
   Горностаев. Это пустяки. А вот здесь хотят несколько человек удушить. (Идёт к Малинину.) Господа, нельзя.
   Барон. Кого это?
   Горностаева. Жегловцев. О ком вздумал заботиться.
   Баронесса. Да я, хоть слишком слабая женщина, своими руками удушу.
   Малинин. Однако, господа, торопитесь. (Уходит.)
 
   Барон и баронесса идут за ним.
 
   Барон. Но автомобиль?
 
   Навстречу Елисатов.
 
   Баронесса. Господин Елисатов, как же с купчей?
   Елисатов. Я вам её вышлю за границу.
   Баронесса. Чтобы мне вернуться прямо в имение!
   Елисатов. Будьте покойны. До свиданья. (Уходит в штаб.)
   Горностаева. Макс, уедем, умоляю.
   Горностаев. Леля, ты же знаешь… я за границу езжу только с научной целью.
   Горностаева. Ну, и поедем с научной целью.
 
   Уходят. Вбегают первый и второй господа с чемоданами, дамы.
 
   Первый господин. Господа, господа, чудесный десант союзников! Солдат на часах в порту стоял, первый увидал. Первая дама. Вдруг на море — дым, дым. Трубы, трубы.
   Второй господин. Но почему же в штабе ничего не знают?
   Первая дама. Да потому, что… чудо!
 
   Быстро входят с чемоданом Закатов и матушка.
 
   Второй господин. Если чудо, то отцу протоиерею известно.
   Вторая дама. Отец протоиерей, вы знаете о чудесном десанте?
   Закатов. Где?
   Первая дама. На море… Дым и трубы трубят.
   Закатов. Возможно, всё возможно, возлюбленные.
 
   Пробегает комендант.
 
   Господин комендант, мне с матушкой обещан четырёхместный автомобиль.
   Комендант. Как же, как же, матушка, номер тринадцать.
   Матушка. Ой, какой нехороший номер! Дайте хоть четырнадцатый.
   Елисатов. На Москву, батюшка?
   Закатов. Я звал вас на Москву, вы же, маловеры, усумняшася.
   Вторая дама. Да ведь чудесный десант, батюшка.
   Закатов. Устремимся же, возлюбленные, в сретение чуда… Но… в предшествии пастыря. Господин комендант, где мой автомобиль?(Уходит.)
 
   Бежит Дунька, за ней несут вещи.
 
   Елисатов. В Париж, Авдотья Фоминишна?
   Дунька. Не с хамьём же оставаться! (Уходит.)
 
   У автомобиля спор.
 
   Закатов. Возлюбленная Евдокия! Напрасно вы сели — машина занята.
   Дунька. Чёрта собачьего!
   Закатов. Возлюбленная, вы лучше с молитвой, но освободите по трём основаниям: во-первых…
   Дунька. Бросьте, батюшка, ваши марахветы! Чтоб я да высела!
   Матушка. Прочь! Не с твоим задом в духовный автомобиль моститься!
   Горностаев (быстро бежит к спорящим). Пустите, пустите Дуньку в Европу!
   Елисатов(кричит, выходя с вещами из штаба). Павла Петровна, я здесь. Места в автомобиле забронированы. Нужно только кое-что оформить. Сию минуту! (Ушёл в штаб.)
 
   Появляется Панова.
 
   Панова (ему вслед). Только поскорее… (Входящей Любови.) Душечка! К мужу? Совет да любовь. На чём сошлись? На Кошкине, кажется?
   Любовь. Как это?
   Панова. Обыкновенно: предали.
   Любовь. Ты, мерзавка, предала.
   Панова. Ошибаешься, душечка. Предают друзей. Я врагов поймала. А за помощь — спасибо.
   Любовь(сделала движение выхватить револьвер). Пулю на тебя жаль тратить: считанные.
   Панова. Вот теперь мы на «ты» и поговорим душа в душу. (Приблизив к ней лицо, говорит тихо, проникновенно.) Ты хуже гадины. Смертельно ненавижу твои глаза, позеленевшие от вековой злобы… Твои чешуйки-морщинки на лбу, сдавившем убогую, отравленную мыслишку! Губы твои извиваются, как гадёныши… Гидра многомиллионная! Ненавижу… на всю жизнь!
   Любовь. Это всё, что осталось тебе в жизни, гад с вырванным жалом. Уползай с нашей земли!
   Панова. Ползайте по ней, вши тифозные!
 
   Входит Елисатов.
 
   Елисатов. Павла Петровна, всё готово. Пожалуйте в автомобиль. Через неделю мы с вами в Париже.
 
   Елисатов и Панова уходят. На террасу входит Яровой, рассматривает бумаги. Любовь идёт к нему.
 
   Яровой(подняв голову). Люба!
   Любовь. Освободи Кошкина и жегловцев.
   Яровой. Люба, эта просьба невыполнима.
   Любовь. Это не просьба — требование.
   Яровой. Чьё?
   Любовь. Моё. Я тебе вчера предала Кошкина, я и требую.
   Яровой. Значит, речь только о Кошкине?
   Любовь. Хорошо. Сначала о Кошкине. Отдай!
   Яровой. Ты что ж думаешь, я его на сутки напрокат взял?
   Любовь. Шутишь? Смотри мне в глаза. Может быть, уже в последний раз. Ты зачем вчера приходил ко мне?
   Яровой. Люба! Клянусь своей душой, которая… тебе принадлежит, я шёл только к тебе. Я не знал, что встречу их.
   Любовь. Так подтверди клятву: освободи их. Спаси их, ты можешь!
   Яровой. Если бы мог тебя от них спасти! Довольно, Люба. Здесь бой на смерть. Занесены руки над головами. Слетит первой та голова, что оглянулась. И ты требуешь, чтобы я оглянулся?
   Любовь. Это ты вчера обманом заставил меня оглянуться. Змеей вполз в моё сердце, чтобы смертельно ужалить.
   Яровой. Произошла случайность, в которой ты не повинна.
   Любовь. Не повинна? За счастье припасть головой к твоей груди какие головы к твоим ногам положила.
 
   Звонок телефона.
 
   Яровой(подходит к аппарату). Да. Что? Сейчас приеду. Ну, прощай, Люба. Хорони меня в третий раз…
   Любовь. Ты… ты не спасёшь их?
   Яровой. Иди… некогда.
   Любовь(выхватывает из кармана револьвер). Вот…
   Яровой. А… Это ты хорошо придумала. Умница. (Становится перед ней, распахнув грудь.) Хорони всерьёз.
   Любовь. Нет. Твоя казнь впереди! (Направляет револьвер в свою грудь.) Что ж, это лишь отсрочка: если Романа казнишь, я убью себя.
 
   Яровой прыгнул к ней, выхватывает револьвер, прячет. Яровой нажимает кнопку звонка. Входит карульный солдат.
 
   Яровой. Арестованную запереть в эту комнату. Стоять и не сводить глаз.
 
   Караульный уводит Любовь. Вбегает Колосов.
 
   Вам что?
   Колосова. Я было за нею.
   Яровой. Ага… Слушайте. Я вас знаю, и потому вы на свободе. Можете ли немедленно увезти её из города подальше?
   Колосова. Нет.
   Яровой. Почему?
   Колосова. Она не уедет.
   Яровой. Почему?
   Колосова. Выпустите Кошкина.
   Яровой. Ступайте.
   Колосова. Какое огромное дело сделаете.
   Яровой. Ступайте. Иначе будете там, где Кошкин.
   Колосова. Вот об этом и прошу. Не губите её. Она этого не переживёт. Меня возьмите вместо Кошкина, если это вам необходимо.
   Яровой. Кому вы нужны?
   Колосова. Всё равно я вам вреден.
   Яровой. Нет, вы безвредны. Уходите. Но через час явитесь за Любой, только вам её передам. (Уходит.)
 
   Слышен гудок и шум отъезжающего автомобиля. Колосов идёт по улице. Навстречу ему Швандя в офицерской шинели.
 
   Швандя. Товарищ Колосов?
   Колосова. Кто вы?
   Швандя. Не вознали?
   Колосова. Швандя.
   Швандя. Есть. Оне.
   Колосова. Рано вылез.
   Швандя. Не поздно ли? Надо товарищев выручать.
   Колосова. Любу Яровую сейчас арестовали.
   Швандя. Где?
   Колосова. Здесь, Яровой. Поставил караул и уехал.
   Швандя. Так надо вызволить. Кто там из начальства?
   Колосова. Никто, только часовой.
   Швандя. Так это — раз плюнуть. Идём!
   Колосова. Что ты? Отбить?
   Швандя. Зачем? Мы по-хорошему. (Кричит на Колосова.) Слушать приказу! (Идёт на террасу.) Смирно! Я из вас большевистский дух вышибу. Думаете, разбили нас? Врёте, красные дьяволы! Хронт восстановлен. Генералы вернулись. Всех ворочают. Вот он, пакет.(Вынимает пакет.) Живо мне второй провод провести. Ну? Ай бастовать? (Караульному.) Где поручик Яровой?
   Караульный. Уехал.
   Швандя. Куда?
   Караульный. Не могу знать.
   Швандя. Должен знать, хам! Али тоже в красные глядишь? Я те погляжу! (Берёт трубку телефона.) Дайте, барышня, номер две тысячи два нуля. Алё. Поручик Яровой? Говорит прапорщик… князь… Курносовский. Оне самые! Вам срочный пакет. Передать караульному? Есть. Какая большевичка? Арестованная? Сейчас справлюсь. Караульный, арестованная есть?
   Караульный. Так точно.
   Швандя (в трубку). Так точно. Есть арестованная. Так что с ею делать? В тюрьму лично доставить? Есть, това… господин поручик. Я её сейчас возьму. Не сумлевайтесь. У меня не убегёт. А часовой пущай при пакете стоит? Есть… тов… господин Яровой. Ну, пакеда. Банжур. (Караульному.) Давай сюды арестованную. В тюрьму повезу. А ты — на держи пакет и жди с им поручика.
   Караульный. Как же без приказу?
   Швандя. Что-о? Ай в телефон не слыхал? Я те уши прочищу. Ну, живо, отворяй. Арестованная, выходь. Марш вперёд. А ты береги пакет.
   Караульный. Как же доложить прикажете?
   Швандя. Глухой? Подпоручик князь Курносовский приказал. Монтёр, кончил? Ступай.
 
   Караульный уходит.
 
   Ну, товарищи, врассыпную. (Исчезает вместе с Яровой.)
 
   Яровая и Колосов идут по улице. В закоулке кучка рабочих. Отдельные голоса полушёпотом.
 
   Голоса. Почитай, все схлынули.
   — Последние эшелоны прошли.
   — Только у тюрьмы и на вокзале.
   — Что же, товарищи? Ужли жегловцам капут?
   — Что делать?
   — А что ты поделаешь?
   — Судьба уж.
   — Взяться бы.
   — Опять с пустыми-то руками?
   — Да ведь там же Кошкин, Хрущ, Мазухин, ужли отдадим?
   — Да как не отдашь, когда уж отдали?
   Татьяна. Отдали, отдали. Отдавать вы мастера. Пока Хрущ шёл за вас в петлю, вы: «Пущай Хрущ идёт», а как Хруща вешать: «Пущай Хрущ висит». (Плачет.)
   Вторая женщина (передразнивает). «С пустыми руками…». «С пустыми руками…». Ну, и ждите, пока вам руки свяжут… да на фонарь, как моего… Отец на фонаре, а под фонарём трое ребят. Ручонками к отцу тянутся… А я… тут… Ждите…
   Голоса. Наши-то уж по сю сторону Громовой.
   — К утру здесь будут.
   — Рано. На зорьке ждать надо.
   — Ужли не выручим?
 
   Подходит Любовь.
 
   Любовь. Товарищи! На утренней заре сюда придут бойцы с фронта, а сейчас, на вечерней заре, здесь повесят товарищей, что воевали в тылу врага.
   Рабочий. Вот об этом и разговор.
   Любовь. Неужели вы будете ждать зари, сложивши руки? Как же вы завтра посмотрите в глаза товарищам?
   Рабочий. Да лучше свои выколоть.
   Любовь. С чем вы их встретите? С неостывшими трупами борцов? Вас спросят: а что вы сделали, товарищи, чтобы вырвать братьев… героев из белогвардейской петли? Что вы им ответите?
   Голоса. Верно, товарищи!
   — Выручим!
   — Стыдно прятать шкуры!
   — Идём на выручку!
   Любовь. Товарищи, приходите к пустырю, за школой, там оружие цело.
   Голоса. Ура!
   — Тсс… тише… рассыпаться… Звони на завод.
   — Собираться на площадь к тюрьме.
 
   Толпа удаляется, и вдали постепенно нарастает гул. Паническое бегство буржуазии, тут же отступающая армия, раненые, больные и т. д.
 
   Первый господин (второму). Что продаёте?
   Второй господин. Ничего не продаю.
   Первый господин. Может, что-нибудь есть? За деньгами не постою. Ботинки продаёте? Мне необходимо.
   Второй господин. Да мне самому необходимо. (Уходит.)
   Первый господин (идя за ним). Сто тысяч хотите? Получайте.
   Третий господин (вбегая). Все белые деньги аннулируются. Сейчас в кассе объявили.
   Четвёртый господин. Ну, у меня, слава богу, кроме керенок и николаевских, ничего нет. Я ведь всё предвидел.
   Третий господин. И керенки и николаевские аннулированы!
 
   Уходят. Входит Яровой.
 
   Яровой. Всё благополучно?
   Караульный. Так точно, господин поручик.
   Яровой. Где арестованная?
   Караульный. Как приказано — передал господину подпоручику.
   Яровой. Что? Какому?
   Караульный. Князю Курносовскому, который по телефону…
   Яровой(заглянув в пустую комнату). Ты… зачем здесь поставлен?
   Караульный. Охранять пакет.
   Яровой(распечатав пустой пакет, рвёт его и бросает клочки в физиономию караульному). Расстреляю!
 
   Звонок телефона.
 
   (Бросается к телефону. В трубку.) Да. Толпа? К тюрьме? Выстроить роты на площади и пулемёты. Ждать приказа.
 
   Вбегает Семён.
 
   Семён. Господин поручик! Толпа вплотную подошла к тюрьме. Каменюки бросают.
   Яровой. Стрелять! В передних.
   Семён. Само собой! Эту ведьму учительшу снять?
   Яровой. Какую?
   Семён. А что вчерась в школе Кошкина прятала… Я сам её сыму.
   Яровой. Не сметь… Без приказа… Живую её надо взять.
   Семён. Ну, без боя не дадут.
   Яровой. Ступай! Ждать приказа по телефону.
   Семён. Да нельзя ждать.
   Яровой. Ступай!
 
   Семён уходит. Яровой в волнении ходит у телефона. Берёт трубку и снова вешает. Доносится нестройный гул. Звонок телефона.
 
   (Берёт трубку.) Знаю. Ждать приказа! Отступать к воротам!
 
   Вбегает Малинин, за ним Чир.
 
   Малинин. Поручик Яровой, что значит ваше бездействие? Почему не приказываете стрелять?
   Яровой. Успеем.
   Малинин. Как успеете? Говорят, какая-то большевичка уже вплотную к солдатам подошла. Агитирует.
   Чир. Это — которая в ваших бумагах рылась.
   Малинин. Ах… вот кто… Теперь мне понятно. Господин поручик, сию минуту отдавайте приказ стрелять.
   Яровой. Прошу в чужое распоряжение не вмешиваться.
   Малинин. Я полковник.
   Яровой. Здесь вся власть передана мне.
   Малинин. Отдавайте приказ, или я вас арестую как изменника.
   Яровой(выхватив револьвер). Ну!
   Малинин. В большевики идёте?
   Яровой. Не будь вас, большевиков уже не было бы.
   Малинин. Поручик Яровой, ступайте за мной.
   Яровой. Полковник Малинин, ступайте за чемоданами.
   Малинин. Приказывать?
   Яровой. Вы этот приказ охотно исполните.
   Малинин. Мы ещё поговорим. Большевик! (Уходит.)
 
   Вбегает Семён.
 
   Семён. Господин поручик! Что же это значит, жегловцев живыми покидаем?
   Яровой. Жегловцев? Сию минуту расстрелять. Ступай.
   Семён. Да мне их не выдадут.
   Яровой. Сейчас прикажу по телефону. (Звонит по телефону.) Дать тюрьму! (Продолжает звонить. Ответа нет.) Чёрт!
 
   Доносится торжествующий гул. Вбегает офицер.
 
   Что там?
   Офицер. Народ тюрьму взял.
   Яровой. Взял? А солдаты?
   Офицер. Солдаты без выстрела отошли в город, и часть на вокзал ушла.
   Яровой. Отлично… И пусть себе подавятся тюрьмой. Поручик, до ночи власть в наших руках. Ночью выступаем в леса. Война продолжается.
   Офицер. Кто же будет воевать?
   Яровой. Верные сыны отечества с новой помощью союзников.
   Офицер. Сыны? Отечества? Союзнички?.. (Свистит, срывает погоны.) Нет, я уже кушал. (Убегает.)
   Семён. Господин поручик, большевики уже распоряжаются, со всех дворов повысыпали и скрозь красные флаги вешают, где они их только берут? Всех арестовывают…
   Яровой. Взять в кольцо и стрелять.
 
   Входят Швандя и несколько рабочих.
 
   Швандя (указывая на Ярового). А, вот он самый. Бери, товарищи.
   Яровой(выхватывает револьвер). Стой! (Отстреливаясь, убегает.)
 
   Патруль бежит за Яровым. Проходит Горностаев под конвоем Пикалова.
 
   Горностаев. Дорогой друг! Сколько люди придумали правд?
   Пикалов. Не слыхал.
   Горностаев (останавливаясь и тряся Пикалова за полы). Тысячи. И когда из тысячи маленьких правд хотят сложить одну большую, это всё равно, что… из тысячи крыс сложить одного слона!
   Пикалов. Да ты что меня трясёшь? Я те не груша. Арестант должен идти, а не конвойного трясти.
   Горностаев. Но мы с тобой ходим и не находим.
   Пикалов. А я виноват, ежели хороших начальников черти с квасом съели?
   Горностаев. Сдай меня плохому.
   Пикалов. Плохой тут не управится. Тут двое наворачивали — один кричит: «Тащи ему пакет», другой встретился — кричит: «Тут на пакете „весьма важно“ — значит волоки самого при пакете». А сам чёрт те куды ушился, сыщи его!
   Горностаев. А не подождать ли, пока он нас сыщет? Ибо, по-видимому, мы ему нужнее, нежели он вам.
   Пикалов. Жди не жди, а я это дело, старичок, по здешним местам так понимаю: раз тебя ведут при важнеющем пакете — значит в расход. Молись богу.
 
   Уходят; вдали промелькнул Яровой. Проходит патруль. Навстречу Чир.
 
   Чир. И повеле ввергнути мрежу, и изловиша рыбы великое множество.
   Патруль. Ты что, дед, мелешь?
   Чир. Закиньте, товарищи, мрежу в этом квартале: большую рыбину поймаете.
   Патруль. А тебе что? (Уходит.)
 
   Входит Швандя. Навстречу ему пробегают нагруженные чемоданами спекулянт со своей дамой.
 
   Швандя (им вслед поёт). «Как родная меня мать провожала, тут уся моя родня набежала…».
 
   Входит Махора.
 
   (Наткнувшись на неё.) А, Махорочка! Что это вы будто в масштабе усохлись?
   Махора. По вас сохли.
   Швандя. Всё с белогвардейцами кунтакт держали?
   Махора. Да чтобы я белую гвардию да до себя подпустила?
   Швандя. А кто вас позавчерась вон на этом месте за это самое местечко вежливо щипнул?
   Махора. Ой, да неужели вы?
   Швандя. Собственноручно.
   Махора. Я ж сразу догадалась.
   Швандя. Значит, вы упольне сознательная. (Всмотревшись в Чира, подходит к нему.) А, Чир, моё почтение… Ай не признал?
   Чир. Да воскреснет бог… Раб удавленный Феодор… Я же по тебе сорокоуст справил, да примет тя господь в селения…
   Швандя. А он не принял. «Как смел, говорит, на глаза мне являться?» — «Чир, мол, господи, прислал». — «Ах он, говорит, невежа… пошли ко мне его. Я ему в два счёта разобъясню». — «Есть, товарищ». Так вот я обратно за тобой. Марш!
   Чир. За душой, Федя, ангелы присылаются.
   Швандя. Я богу то же говорил. «Нет, говорит, матрос вернее». Бери его, ребята.
   Чир. Врёт он, товарищи. Никакого бога нетути.
   Швандя. Зачем же ты меня посылал к нему?
   Чир. Для приятности. Отпустите, товарищи. Нет бога, вот чтоб мне на этом месте…
   Швандя. А ты от писания что-нибудь.
 
   Все уходят. Входит Пикалов, за ним Горностаев без шапки.
 
   Горностаев. Кто-то страстно бога отрицает. Значит, ближнего признал. Ну, друг, куда же теперь идти?
   Пикалов. А чёрт её душу знает.
   Горностаев. Если некуда идти, давай сядем. Может быть, ума прибавится.
   Пикалов. Куда ж прибавится, ежели ты шапку потерял?
   Горностаев. Не кажется ли тебе, что мы ищем истину, уклоняясь от неё? Ибо, когда ищут истину на распутье, то она непременно у груди.
   Пикалов. Навязался ты на мою душу. Как же мне от тебя ослобониться?
   Горностаев. Не знаю. Дал бы тебе взятку — у меня ничего нет.
   Пикалов. Я сроду взяток не брал.
   Горностаев. А тебе давали?
   Пикалов. Нет.
   Горностаев. Мне тоже.
   Пикалов. Да ты какого классу?
   Горностаев. Я профессор.
   Пикалов. Из цирка, что ли?
   Горностаев. Почему из цирка?
   Пикалов. Давеча про крыс и слонов складно объяснял.
   Горностаев (внимательно рассматривая его). Слушай… ты… гражданин… новой жизни.
   Пикалов. Ну? Я.
   Горностаев. А не вывести ли тебе в расход меня?
   Пикалов. Ну и балда… А бумага? Расписаться кто должен?
   Горностаев. Я тебе посмертную расписку дам.
   Пикалов. Не… этому я несвычный.
   Горностаев. А ты чему же свычный?
   Пикалов. Чему? Опять жена одна на осминнике поворачивается. Мерин-то, должно, подох… Прошлой весной три пуда занял у свата! А нонче не то что… Да ты мне, пожалуйста, зубы не заговаривай.
 
   Проходит Швандя.
 
   Швандя. А, товарищ Маркс! И ты, друг. В чём дело?
   Пикалов. Да тут буза…
   Швандя. Да ты что, опять в пленных ходишь?
   Пикалов. Кабы в пленных… А то хуже. Самому водить приходится да ещё с пакетом… едят его мухи… Хоть ложись…
   Швандя. Кому пакет?
   Горностаев. По-видимому, мне. Да вот некому распечатать.
   Швандя. Так это раз плюнуть. (Распечатав пакет, повертел бумагу и, после не совсем удачной попытки прочесть, отдаёт Горностаеву.) Читай, папаша, я охрип.
   Горностаев (читает). «Охранная грамота. Предъявитель сего профессор Горностаев находится под особым покровительством советской власти… не может быть арестован… оказывать всяческое содействие…».
   Швандя. Да это же при мне ещё написано было, да отправить не успели.
   Пикалов. Вот отчего возжаться с им приходится!
   Горностаев. Видишь, друг, всё в итоге сводится к разумной причине.
   Пикалов. Теперь куда же его? К стенке, что ль?
   Швандя. Сам ты стенка несознательная!
   Пикалов. Так не успел вписаться…
   Швандя. У товарища Маркса голова, можно сказать, в мировом масштабе, а ты к стенке! Идём, папаша Маркс, я тебе сейчас всё разъясню. Это у нас раз плюнуть.
 
   Уходят. Идёт Любовь, кончая перевязывать себе раненую руку.
 
   Колосова (бежит ей навстречу). Люба, надо спасти… Он окружён.
   Любовь. Кто?
   Колосова. Да он, конечно, Михаил…
   Любовь. Так он не ушёл? Опять остался охотиться?
   Колосова. За ним охотятся. Здесь, в переулке, мечется. Уже окружён… Где скрыть?
   Любовь. На груди, у сердца. Вчера он отогрел и убаюкал меня у своего сердца: «голубушка». Я его ужалю.
   Колосова. Люба, не губите себя. Спрячьте в школе.
   Любовь. Ступайте, вы, блаженный.
 
   Вбегает Яровой.
 
   Яровой(направляется к Любови). Люба?
 
   Любовь резко отворачивается от него.
 
   Колосова (поровнявшисъ с дверью, Яровому). Сюда.
   Яровой(минуту колеблется). Ну, всё равно.
 
   Оба скрываются в дверях. Выходит преследующий патруль. Навстречу старуха.
 
   Патруль. Тётка, куда офицер сбежал?
   Старуха. Он, милый, не бежал. Он в эту дверочку.
 
   Патруль входит в дверь. Навстречу Яровой, переодетый в блузу Колосова.
 
   Патруль. Где офицер Яровой?
   Яровой. Не знаю. (Проходит.)
   Колосова (в костюме Ярового). Это я.
   Патруль. Идём.
   Яровой(пробегает мимо Любови). Прощай, Люба.
   Любовь. А ты такие жертвы принимаешь? (Патрулю.) Стойте, товарищи, это не Яровой. Это юродивый маскарад устроил… Яровой туда побежал.
 
   Патруль бежит за Яровым.
 
   Колосова. Люба, что вы над собой сделали?
 
   Издали доносится нарастающий гул ликующей массы. Со всех концов города навстречу толпе, среди которой освобождённые Кошкин и жегловцы, бегут с радостными криками рабочие и работницы. Кое-где испуганно притаилась буржуазия.
 
   Голоса. Ребята, Кошкин с жегловцами!
   — Ура!
   Татьяна. А Хрущ? А брат? Брата не видал никто?
   Голос. Хруща не видали пока.
   Татьяна. Значит, повесили?
 
   Толпа во главе с Кошкиным и прочими жегловцами заполняет площадь с пением и криками «ура».
 
   (Бросилась к Кошкину.) А Хрущ?.. Брат?.. Неужто повесили?
   Кошкин (улыбаясь). Повесишь его… Фонаря для него не найдётся.
 
   Из толпы выдвигается Хрущ.
 
   Кошкин. Ишь какой вырос!
 
   Татьяна бросилась к Хрущу в объятия.
 
   Хрущ. Здравствуйте, товарищ Яровая! Вас первую ожгло? Здорово укусило?
   Любовь. Пустое. Да никто серьёзно не ранен, успели их смять.
   Кошкин. А мы себе за решёткой посиживали да, сложивши ручки, поглядывали. (Улыбается.) Одначе, товарищи, руки складать рано, враг только притаился, чтобы в горло вцепиться. Всем быть на страже!
 
   Проходит Швандя с отрядом.
 
   Швандя. Товарищ Роман! (Бросается ему на шею.) Так что… что…
   Кошкин (нежно). Что? Что, Федя?
   Швандя (смахнув что-то с глаз). Был ремиз, а высветило, обратно.
 
   Входят Горностаев и Пикалов.
 
   (Кричит.) Шапку нашёл?
   Пикалов. Нашёл, ну — буза. Не та, чужая.
   Кошкин. Товарищ Горностаев. Очень рад! С тьмой, значит, бьёмся?
   Горностаев. Да, да! Я именно за этим: об этом моём друге с шапкой вот.
 
   Вбегает Марья, бросилась к Григорию.
 
   Марья. Ты?.. А Сёмка?
   Григорий. Сёмка мне могилу копает.
   Марья. Где?
   Швандя. Либо за морем, мамаша, либо тут рядом.
 
   Из глубины выбегает Яровой, преследуемый патрулём. Он сталкивается с Кошкиным.
 
   Кошкин. А! Комиссар Вихорь! Вот и ещё раз встретились, а поговорить не о чем. Значит… прощай.
   Яровой. Прощай, Люба.
 
   Любовь отворачивается от Ярового. Его уводят.
 
   Любовь(посмотрела вслед и со стоном закрыла глаза. После долгого молчания, Кошкину). Товарищ Роман, оружие из-под дров выдано сегодня кому следует.
   Кошкин (жмёт ей руку). Спасибо, я всегда считал вас верным товарищем.
   Любовь. Нет, я только с нынешнего дня верный товарищ.
 
   Приближается музыка. Швандя высоко вверху закрепляет красное знамя.
 
   Кошкин. Крепи, Швандя!
   Швандя. Креплю! В мировом масштабе!

Занавес

   Пьеса впервые была напечатана в 1927 году издательством МОДП. Первые наброски пьесы относятся к 1919–1920 гг., однако автор отложил работу над пьесой и первый вариант «Любови Яровой» был предложен Малому театру только в 1925 г. В процессе подготовки спектакля автором было создано 4 варианта пьесы, последний из которых в постановке И. С. Платона и Л. М. Прозоровского и был показан на сцене Малого театра 22 декабря 1926 г. В дальнейшем пьеса ещё дважды подвергалась переработке: в 1936 для постановки в Московском Художественном театре В. И. Немировичем-Данченко и И. Я. Судаковым, и в 1940 при возобновлении постановок в Малом театре. В этой последней редакции пьеса была напечатана издательством «Искусство», а затем в «Избранных произведениях» К. А. Тренёва («Советский писатель», 1943).
   В данной публикации воспроизводится текст последней редакции пьесы.