Шаг с крышиРадий ПогодинСИНЯЯ ВОРОНАБыло раннее утро. Было тихое небо. Просыпался город, зажигал пожар звуков. То там брякнет, то в другой стороне фыркнет. Громко, как по наждачной бумаге, метлы шуршат. Горят фонари, потому что их погасить забыли. И солнце светит. Просыпались помаленьку люди в домах, умывались туалетным мылом. Витька сидел на крыше, прислонясь к холодной печной трубе, ощущал в карманах тяжелый груз: гвозди, шурупы, ириски «Тузик», отвертку, плоскогубцы и молоток. Вокруг Витьки размахнулось кошачье приволье – железная городская пустыня до самого горизонта. Небо на краю города стоит стоймя, словно редкая занавеска или стеклянная перегородка, словно оно отделяет город Ленинград от натуральной природы, от лесов, полей и так далее. – Я вам всем докажу! – говорил-горячился Витька. – Сегодня вы все убедитесь. И Анна Секретарева тоже убедится! Я, может, один такой в природе. Витька ругал взрослых жителей, и ребят, и свою одноклассницу Анну Секретареву, а вместе с ними собак, и кошек, и прочее живое население города. – Убедитесь, убедитесь. Точно я говорю. Я не зря на крышу вылез такую рань. И вы, воробьи собачьи, тоже узнаете. Забегая вперед, можно объяснить, что никто, никогда так и не узнал, за каким славным делом Витька Парамонов вылез на крышу, потому что вдруг: – Каракуты кружевары. Каркаруны каркадары! – произнес что-то по соседству с Витькой очень серьезным глуховатым голосом. Витькино лицо поскучнело. – Громкоговорителей понавесили – только хрипят, – сказал Витька. – Я бы починил, но ведь кто заметит, что это я починил? Никто! Хоть и говорят все, что дети – цветы жизни, но на самом деле мы – трава. Нас замечают только, когда мы мешаем. – Крагли кругли перевертки, – сказал голос. – Носовертки круглокрутки. Витька крикнул: – Да заткнись ты! – Кружит, кружит круглеца лампа дрица хоп ца-ца, – ответил ему голос довольно вежливым тоном и добавил: – Пожалуйста, сам заткнись. Витькино лицо удлинилось книзу, так как Витькин рот от удивления открылся. – Что? – спросил Витька. – Что, да что, да чур-чура со вчера и до вчера, крали, крали… Витька обернулся круто и увидел на соседней крыше большую синюю ворону. – Это ты говоришь? – Это я говорю. – А ты чего синяя? – От натуги. Витька глаза протер, головой покрутил, даже стукнул себя кулаком по лбу в надежде, что ворона исчезнет. Но ворона никуда не исчезла, даже напротив, очень спокойно и равнодушно принялась чистить свои синие перья. – Ты мне не ври, что это ты говоришь, а то я тебя сейчас гвоздем. Вороны никогда не разговаривают. – Раз в сто лет разговаривают, – сказала ворона. – И не отвлекай меня, я колдую. Раз в сто лет я колдую. От этого и посинела… Шипит шпынь на шпыня и шпыняет шпыня… – Я тебе точно говорю, – пробурчал Витька не очень уверенно. – Я сейчас за себя не ручаюсь. Я как дам гвоздем! – Витька вытащил из кармана большой барочный гвоздь-костыль. Ворона посмотрела на этот костыль круглым презрительным глазом, но на всякий случай подвинулась за трубу. – И не хлопай глазами, – сказала она. – Ты думаешь, что ты спишь? А на самом деле ты вовсе не спишь. Ткни себе гвоздем в палец! Витька вытащил из кармана гвоздик поменьше. Ковырнул себе палец. Боль почувствовал. Из ранки капелькой вышла кровь. – Все натурально, – сказала ворона. Витька сосал палец и думал в смятении. Раз в сто лет всякое может быть. И почему вороне не разговаривать, если уж она разговаривает, а Витька все вокруг видит в малейших деталях, не как во сне. Во сне всюду можно побывать, но не останется в памяти мелких подробностей. Во сне можно по берегу бежать, но ощущать будешь только свой бег, камушков под ногой не почувствуешь. Видеть будешь и речку, и берег, и дальний лес, но муху на пеньке не увидишь. И не страшно будет. Прыгнешь и полетишь. А сейчас Витьке не то чтобы страшно, но до жути понятно, что сидит он на крыше шестиэтажного дома и если лететь – только камнем. Если падать – только в лепешку. И муха – вот она. Ползает по трубе. Витька взял и поймал ее для проверки. Муха в кулаке загудела, защекотала ладонь. – Сомневаешься, – сказала ворона. – Сомневайся. Сомнение, как говорят старшие, приближает нас к истине. Видит Витька, что краска на крыше давно облупилась. Видит весь квартал внизу и узнает по повадке дворников. А они знай себе шаркают метлами по асфальту и ничего, кроме мусора, не замечают. Для них все люди – неряхи. Разве думают дворники о том, что рядом с ними свершается нечто великое? – А ты зачем на крышу вылез? – спросила ворона. – У тебя что, бессонница? Нервы? – Нервы в порядке. Я человек без нервов, – сказал Витька. – От меня весь дом с головной болью, а я хоть бы что. Хочешь ириску? Ворона сказала «спасибо» и каким-то удивительным образом склевала ириску, даже не помяв фантика. – А что ты можешь? – спросил Витька. Ворона пожала плечами. – Странный вопрос, если я волшебная. Все могу. Превращать могу. Могу превратить в осла, в козла, в муху, в слона и в верблюда. А хочешь – в красавца. Люблю красавцев. В кр-расавца! В кр-расавца!.. – Она замахала синими крыльями, затрещала сухими перьями. Посыпались с перьев голубые искры. – Раскололись небеса, развязали пояса. Краше, краше красота! – закричала она трубным криком. Витька прижался к железу, так как почувствовал внутри себя какое-то болезненное движение и перестройку клеток. – Ты перестань! Перестань! – крикнул он. – Мне в красавца не надо. Ты что? Зачем мне в красавца? – А что ж тебе надо? – спросила ворона. – Все у тебя есть. Вон ты какой упитанный. Обут-одет. В школу ходишь… И не мешай мне работать. Я один раз в сто лет колдую. Только теряю с тобой драгоценное время. И отодвинься, пожалуйста. Не то превращу тебя ненароком во что-нибудь медное. – Почему медное? – спросил Витька, нервно поеживаясь. – Я на медь колдую. Сейчас меди по всей земле мало. Всю медь на памятники извели. – Не ври! На земле еще много меди! Ворона глядела на него понимающе. А Витька, как говорится, устыдился и покраснел. «Что бы у этой вороны потребовать? Может, попросить ее, чтобы я стал отличником, чтобы у меня эта усидчивость образовалась. Тогда Анна Секретарева язык прикусит…» Но из всех знаменитых людей, чьи биографии Витька читал и чьи рассказы слышал, отличниками в шестом классе были одни шахматисты. «Шахматистом я не хочу», – думал Витька. Ворона постучала ногой по железу. – Ну, чего тебе, Витька Парамонов, надобно? Ну, давай спрашивай. – А чего ты обо мне заботишься? – проворчал Витька. – То – не мешай. То – давай спрашивай… Ворона почесала грудь клювом. – Все равно от тебя не отвяжешься. Исполню одну твою просьбу и с глаз долой, из сердца вон. У меня, брат, время дороже денег. Быстрее спрашивай, не то рассержусь. «Может быть, речку у нее попросить с песочком желтым, чтоб возле дома протекала, чтобы все ребята купались в ней и ныряли? Речку Парамоновку!» Но тут же сообразил Витька, что в Ленинграде и без того речек много и в этих речках милиция купаться не разрешает. Витька вздохнул тяжело: – Слушай, а нельзя ли мне куда-нибудь туда, а? – Куда туда? – Ну, туда, подальше. – Витька в голове почесал. – Ты, наверно, и не поймешь. – Я проницательная – разберусь. – Родился я, понимаешь, не вовремя. Поздно я, понимаешь, родился. Дел сейчас для меня никаких. Стараешься, стараешься, а никто не ценит. Только ругают. Родителей вызывают… – Дети есть дети, – сказала ворона. – Наглы, крикливы, смелы. Это возрастное. Это пройдет. – И смелость пройдет? – И смелость у некоторых. – Только не у меня! Эх, родиться бы мне лет на пятьдесят пораньше. Я бы всем показал. Я бы, может, с самим Чапаевым воевал вместе. Острая сабля в одной руке, наган вороненый в другой. На груди орден. А сам весь на лихом коне… А если совсем раньше родился, я с д'Артаньяном бы. Я бы, может, сам д'Артаньяном сделался. Шпага в одной руке, пистолет однозарядный в другой, на голове шляпа с пером. Кони подо мной падают, а я вперед скачу. Ура! А эта Анна Секретарева мне раны перевязывает и плачет. И пусть плачет, пусть. Ей полезно. – Короче, – сказала ворона. – Я и говорю. А сейчас зола. На Луне никого, и на Марсе никого. Ни новой земли не откроешь, ни подвига не совершишь! – Еще короче, – сказала ворона. – Еще короче? Нельзя ли мне куда-нибудь туда? К д'Артаньяну. – Шуруй, – сказала ворона. – Произнеси заклинание: «Каугли маугли турка ла му, сунду кулунду, каракалунду, чурики жмурики черк». Представь время, в которое хочешь попасть, и шуруй. – Каугли маугли, – поспешно забормотал Витька. – Погоди, погоди. Прежде из карманов все выброси. Витька все из карманов выложил: и гвозди, и молоток, и отвертку. – Ириски тоже нельзя? – Нельзя. И ремень тут оставь. И спички. И ничего с собой нашего: металлического, пластмассового, бумажного, горючего и прочего. Очень сильные встречные магнитные потоки будут. За паралаксом следи. А когда в искривление пространства войдешь, голову втягивай. – Каугли маугли турка ла му, – забубнил Витька. – Постой, постой. Не торопись! – прикрикнула на него ворона. – У тебя язык вперед головы думает. А обратно как? – Не надо мне обратно! – Ду-урак ты, братец. – Ворона головой покачала, ногой по железу царапнула. – И заруби на носу – обратно те же слова. Так же представь время, но… – Что еще? – Заклинание подействует только тогда, когда ты окажешься в тупике транзитного состояния. – А как я узнаю-то про этот тупик? – Как узнаешь? Когда у тебя будут неприятности чрезвычайные, тогда и узнаешь. Это оно и есть. Понял? Неприятности чрез-вы-чай-ные. – Каугли маугли турка ла му, сунду кулунду, каракалунду… Телевизионная мачта пошла плясать по окраинам города. Двести самых ранних трамваев вышли из парков, побежали цветными змейками. Ворона стала ослепительно синей. Витька еще увидел Кронштадт в пене белых приближающихся кораблей. – …Чурики жмурики черк… Ап… Ап… – Витькой вдруг овладел чох и так засвербил в носу, что все мысли из Витькиной головы вылетели. – А-ап… – Витькина голова стала пустой, как кастрюля в посудной лавке. И тотчас лохматыми черными хлопьями завинтилась тьма. Сквозь нее, будто фары автомобилей, ринулись стремительные огни. Тьма завинтилась еще круче, стала плотной, подхватила Витьку и понесла. АНУКА Витька летел с блаженным зудом в носу. С электрическим треском лопались возле ушей огненные полотнища. Мгновенные змеевидные ленты в зеленом сиянии прошивали Витьку насквозь, словно Витька был облаком. Бесчисленные искры уносились в багряную мглу, порождая звук простой и естественный, как движение ветра в печной трубе. – Ап… Скорость полета вызывала в Витькиной пустой голове вибрацию, но самого полета Витька не чувствовал. Все двигалось вокруг и мимо него, а сам он как бы висел на месте. – Чхии… В тот же миг светоносные спирали померкли, звук перешел в басовую ноту и устремился вдаль, словно шум уходящего поезда. Витька еще раз чихнул и затрясся. Его толкнуло в ноги, пихнуло в спину. Повалило лицом в спекшийся мокрый грунт. Вокруг была чернота. – Ослеп! – закричал Витька и не услышал своего голоса и языка своего во рту не почувствовал. – Ослеп и оглох… Чернота вокруг была влажная, неподвижная. – А-а-а-а! – закричал Витька, мокрея от страха. – Аа-аа-аа-аа!! – закричало вокруг. Тьма всколыхнулась, пошла на Витьку многими жуткими голосами. Тоскливый хохот ударил откуда-то сбоку, снизу, пополз на него сиплый удавленный кашель. – Ой, мама, мама, мама, мама… – Витькин голос стал сладким от ужаса. Витька прижался к земле – лоб расцарапал. И тут услышал Витька слова: – Кто здесь? – Я! Я! Караул! Спасите! – Я не может подняться? Я умирает? – Нет, я вроде живой! – Витька вскочил на ноги, треснулся темечком обо что-то острое. – Ой, убивают! – Пусть Я выйдет из-под висячих камней. – Я не вижу, куда идти. – Я не умеет видеть в темноте? – Что я кошка, что ли? – слабея от отчаяния, сказал Витька. – Анука умеет видеть в темноте лучше кошки. Кто-то взял Витьку за руку и повел. Темнота слегка поредела. Витька увидел перед собой невысокого гибкого человечка. Спросил шепотом: – Ты кто? Человечек отпрянул от него, выставил перед собой длинное узкое оружие. – Я не один? Кто еще есть в пещере? – Чего ты? Чего ты? – попятился Витька. – Я один. Не видишь, что ли? Здесь только мы – ты и я. Человечек замахнулся своим оружием. – Я говорит много и непонятно. Пусть Мы и Ты выйдут. Скажи, чтобы Мы и Ты выходили. – Говорю тебе, я один. – Тогда зачем Я сказал Мы и Ты? – А как же сказать-то? Это ж местоимения. Человечек замахнулся копьем в темноту. – Анука не боится местоимений! Анука убила столько шакалов, сколько пальцев на обеих руках. Анука убила волка и раненого леопарда. – Она заглянула в самые темные уголки пещеры. Крикнула: – Пусть местоимения выходят! Не верил Витька, что случается у людей панический страх, а тут вдруг поверил. Поверишь, когда стоит перед тобой некто да еще копьем машет направо-налево, а у тебя при этом даже паршивой рогатки нет. Ударился Витька в панику! – Зачем? Не желаю! Караул! Милиция! Но, видать, на всякое страшное есть кое-что еще пострашнее: возле входа в пещеру раздался такой жуткий звук, словно кто-то толстые листы железа рвет, как бумагу. Рвет и бросает. Витька лицо в землю спрятал – в голове у него белый снег в черных пятнах. У входа в пещеру снова зарычало-заскрежетало-завыло. – Тигр, – сказала Анука. – Каугли маугли турка ла му! – закричал Витька. Витька торопился, часто глотал слюну и от этого чуть не задохся. Он пытался представить кухню, в которой всегда спасался от гнева родительского под бабушкину защиту. И свою родную-дорогую бабушку. Но вместо этого прорисовывались в Витькиной голове всевозможные зигзаги, словно кривой дождь, серый и серо-зеленый. – Сунду кулунду, каракалунду, чурики жмурики черк! – Заклинание Витька, может быть, раз двадцать сказал. Но даже с места не стронулся. У входа в пещеру тигр рыл землю когтями, рыл и швырял. – Тигр сюда не войдет, – успокоила Витьку Анука. – Здесь жил пещерный медведь. Здесь очень сильный запах медведя. Тигр никогда не набросится на медведя. – Анука внезапно вскочила и закричала: – Анука не боится тигра с большими клыками. Анука вырастет и убьет тигра. Витька попятился на четвереньках. – Чего ты, с ума сошла? Может, он саблезубый, может, он махайрод? Может, он начихает на твоего медведя?.. Тигруша, иди, тигруша, гуляй!.. – закричал он ласковым голосом. Тигр рявкнул сильно, мол, знайте, кто здесь самый свирепый, зевнул и заскакал куда-то мягким галопом. – Сейчас будет утро, – сказала Анука. – Пусть Я не боится, тигр пошел спать. Витьке показалось на миг, что он муравей на асфальте. Что сейчас опустится на него чей-то сапог. – Каугли маугли… В его мозгу появилась наконец нормальная мысль – почему же он здесь оказался? – Чертова ворона, безмозглая птица. Что я в этой пещере делать стану? Больно надо. Всю жизнь мечтал. Вдруг задрожала земля. Зазвенели в пещере каменные сосульки. – Мамонты, – сказала Анука. «Пулеметик бы хоть какой, – подумал Витька, – лучше бы крупнокалиберный…» Анука тронула его за плечо. – Пусть Я не боится. Мамонты людей не едят. – Мне уже все равно. Ворона чертова. Каугли маугли. Легко ей говорить – турка ла му. Вообрази время, в которое хочешь попасть, и шуруй. А если я и мигнуть не успел. А если мне чихнуть захотелось. Ну, попадись ты мне в следующий раз – чурики жмурики… – Я говорит непонятно. Чего хочет Я? – В другое время хочу. Я не туда попал. – Сейчас рассвет. Будет день. – А-аа… – Витька махнул рукой. – Все равно я попал к дикарям. Больно надо. Анука выпрямилась. Даже в темноте было видно, что у нее очень гордая поза. – Хапы не дикари. Хапы самый сильный, самый умный род в саванне. «Говори, говори, – печально подумал Витька. – Еще никто в жизни на отсутствие ума не жаловался. Все умные! И я хорош – чего я теперь делать-то стану?» В пещеру полился розовый свет. Тьма отпрянула, ушла в углы, легла за камнями. Свет раскалялся, бурлил в проходе, падал сверху сквозь узкую щель сверкающим ливнем. В нем играла, переливалась вековая хрустящая пыль, сбитая с места потревоженными мышами. Витька увидел сталактиты. В теплых лучах они казались влажными живыми клыками, а вся пещера разверстой горящей пастью. Витька увидел белые кости – остатки медвежьих пиров. Анука, она оказалась девчонкой с косматыми черными волосами, стояла на коленях посередине пещеры, смотрела на солнце и говорила голосом леса: – Верхние люди не забывают людей земли. Анука соберет сладкие ягоды для людей неба. На девчонке была леопардова шкура, тонкая шея схвачена ожерельем ярко-красных блестящих плодов. Возле смуглых коленок лежало короткое копье с острым каменным наконечником. – Почему Я не благодарит верхних людей? Люди неба каждое утро зажигают большой огонь, чтобы согреть землю. – Иди ты, – проворчал Витька. – Обыкновенное солнце. Светило. Раскаленные газы. Анука вскочила. Закричала голосом быстрой реки: – Пусть Я замолчит! Верхние люди, не слушайте Я, Я лишился рассудка. Витька пожал плечами, сплюнул и почесался. При свете солнца девчонка выглядела не очень опасной. – Дура ты. Тигра не побоялась, а солнца боишься. Анука рассматривала его тревожными широко распахнутыми глазами. Потом она робко шагнула к нему, потрогала за рукав. – Откуда Я взял такую гладкую шкуру? – Сукно, – сказал Витька. Анука кивнула. – Я убил сукно и снял с него шкуру. Анука никогда не видела людей с такой серой кожей. Где живут серые люди? – Сукно, говорю. Материя. Чего глаза выпучила? Материя обыкновенная. – Хапы убили много врагов, – сказала Анука. – Хапы никогда не снимали шкуры с убитых. Такое у хапов не принято… К какому роду принадлежит Я? Сам по себе вопрос не был ни злым ни ехидным, но Витька сразу почувствовал себя в ответе за все современное ему человечество. – Я человек! – закричал он. – Человек я! А ты обезьяна, дура, макака! Анука не обиделась, удивилась только. – Почему Я кричит? Почему Я зовет обезьяну и дуру? Зачем Я надел эти копыта? – Это ботинки! Что, ботинок не знаешь? Витька сел, стиснул свою бедную голову ладонями. «Откуда ей знать ботинки». От этой мысли страх из Витьки совсем ушел. Вспомнил Витька, что не позавтракал сегодня. В глазах у него самопроизвольно возникли котлеты и яичница солнцеподобная. – Ой, мама, мамочка, мама… – Витька вздохнул сокрушенно. – Проклятая ворона, не могла, что ли, предупредить? Я небось в первый раз, неопытный еще. А она, эта ворона окаянная, небось сто лет прожила, могла бы намекнуть, мол, не торопись – дело новое, необыкновенное. А она даже ириски отобрала. – Витька снова вздохнул – эх, жизнь! – и посмотрел исподлобья на доисторическую девчонку. Анука стояла перед ним в вольной спокойной позе. «Ишь ты, дикариха, а красивая. Если бы она у нас в классе училась, я бы, пожалуй, дружил с ней. Не то что Анна Секретарева с задранным носом». – Чего глаза-то выпучила? – сказал Витька. – Анука пойдет на охоту. Я умеет охотиться? – Я умею читать про охоту. – Что? – Рисовать, – сказал Витька грустно. – Что? – Что я умею, тебе даже и вообразить недоступно в твоем темном мозгу. Приемник на транзисторах могу собрать. – Это едят? Витька поперхнулся и закричал: – Не хлебом единым жив человек! Я на велосипеде кататься умею, на мотоцикле и на коньках! Чучело ты ископаемое. Макароны умею варить! – После макарон Витькина речь оборвалась. Открылось ему внезапно, что лишился он силы вещей, которые отчасти и делали его человеком. Анука нетерпеливо ногой топнула. – Что Я умеет делать? – Тише ты, – сказал Витька печально. – Не напирай. Я должен подумать… Рыбу ловить умею! Анука заулыбалась. – Пусть Я поймает рыбу. – Давай удочку. – Я опять говорит непонятно. Витька встал, показал ей, как закидывают крючок, как подсекают рыбу. Анука следила за его действиями, наморщив лоб. – Удочку давай, говорю. У-доч-ку. – Витька почесал голову. – Впрочем, для тебя что удочка, что ракета – все равно туман. Заря человечества. Каменный век. Не умею я рыбу ловить без крючка. Ничего не умею! И отстань от меня. Может, я с голоду хочу умереть. – «Ну и попал, даже подзатыльник нельзя дать – копьем проткнет». – Тебя бы к нам. Мы бы тебе показали человеков. Увидала бы самолет, сердце бы от страха лопнуло. – У Ануки нет страха. Анука не кричит «Ой, мама, мама, мама!» Человеки очень отсталые люди. Человеки ничего не умеют. – Отцепись! Отцепись, говорю! – Витька бросился к выходу из пещеры. Анука догнала его в два прыжка. Схватила за шиворот. – И не держи! – вопил Витька. – Я сейчас выскочу. Пускай меня тигр сожрет! Пусть меня мамонт затопчет! В пещеру текли запахи трав. Солнце стояло как раз против входа, будто пылающая заслонка, которую отодвинь – и выйдешь в иной мир, привычный и безопасный. Витька вырвался из цепких девчонкиных рук, шагнул было вперед, но тут перед ним в ослепительном солнечном жгучем потоке возникла четвероногая тень. Два прямых острых рога торчали над нею. И она двигалась прямо на Витьку. Анука толкнула его за камень. И Витька почувствовал, сколько силы в ее тонких руках. – Пусть Я молчит, – прошептала Анука, сжав копье побелевшими пальцами. Низкоплечий, скуластый воин тащил на плечах раненого. Два копья торчали над ними. Две дубины, тяжелые и суковатые, и два каменных топора свисали к земле. Воин положил раненого, подсунул ему под голову камень. Раненый приподнялся, прошептал хрипло: – Зачем Тых принес Тура в пещеру? Тур враг Тыха. Тур из племени хапов. Тых из племени хупов. Хапы и хупы воюют. Низкоплечий скуластый Тых запустил обе руки в черные волосы. Казалось, он хочет раздвинуть черепные кости, чтобы дать своим мыслям свободу. – Пещерный медведь повалил Тыха. Тур медведя убил. Тур спас Тыха. Тых не может убивать Тура. – Война есть война. Тых знает закон войны? Тых закрутился на месте, размахивая дубиной. – Лучше оставить жизнь волку или леопарду, чем воину из враждебной орды. Хап, которого хуп не убил сегодня, придет завтра, чтобы убить хупа. Так было всегда. – Тых знает закон людей? – Знает, – прорычал Тых. Мускулы на его плечах вздулись. – Люди иных племен ненавидят друг друга больше, чем носорог ненавидит мамонта, – сказал он, почти задыхаясь. – Тогда убей Тура. Тых замахнулся дубиной, зарычал дико. И грохнул дубиной о соседний камень так, что твердое дерево лопнуло. И сказал изумленно : – Тых почему-то не может. Новое чувство пугало его. Он, наверно, страдал, слушая, как ширилась и добрела его дремучая душа. И вдруг словно лопнул тонкий висячий камень. – Тых из враждебной орды! Анука убьет Тыха! – Анука вскочила, замахнулась копьем. Но метнуть копье не успела – на ее руке повис Витька. – Что ты делаешь? Они же нас, как клопов – одним пальцем! Тых прыгнул к камню, схватил их обоих и приподнял. Витька увидел каменные бугры мускулов, густую гриву волос, крепкие, свисающие козырьком брови. «Все, – тоскливо подумал Витька. – Задавит…» Воин бросил их на землю. – Дети лягушек! Тых не воюет с детьми. Когда Тых был ребенком, дети не совались в раздоры взрослых. Дети почитали воинов и охотников, как шакалы почитают тигра. Сейчас дети отрастили длинные языки. В этих словах Витька уловил что-то знакомое, видимо, вечное, но не успел обдумать и сообразить что. Анука вскочила, гордо вскинула руки над головой. – Анука не дочь лягушки! Отец Ануки – вождь хапов Гы! – Она трижды подпрыгнула на одной ноге и трижды выкрикнула: – Хапы будут владеть саванной! – Пока еще хапы не завладели саванной, Тых оттаскает Ануку за уши. – Тых попытался это проделать. Но Анука отскочила, едва коснувшись ногами земли. – У Ануки сердце рыси, ноги оленя, глаза ястреба. Пускай Тых сначала догонит Ануку, потом угрожает. Воин даже и не взглянул на девчонку. Он рассматривал Витьку, как рассматривают люди зверька незнакомой породы, не зная, что ожидать от него – а вдруг он тебе в глаз какой-нибудь гадостью брызнет. Витька млел от смущения. – Здрасте, – сказал он, шаркнув ногой. – Я с вами вполне солидарен – она много хвастает. Не мешает нащелкать ей для порядка. Воин ему не ответил, только лоб сморщил, будто гармонист сомкнул у гармошки мехи. Витька облизал пересохшие губы. – Я тут случайно… Пролетом… Тых пощупал Витькину тужурку. – Школьная форма, – сказал Витька. – Одежда. Тых посмотрел ему на ноги. Витька съежился. – Ботинки – кеды. Я уже объяснял товарищу, – он кивнул на Ануку. – П-популярно рассказывал. – Из какого племени Я? – спросил Тых. Анука засмеялась, задергалась, словно ее щекотали. – Я из племени человеков. Человеки еще не научились выражать свои мысли. Человеки не страшны хапам и хупам. Тых посмотрел на Ануку, словно учитель, попавший впросак. – Пусть Анука подождет, пока ее спросят… Тых не слышал про человеков. Может быть, Тур слышал? – Тур не слышал, – прошептал раненый. Глаза его были закрыты. На смуглых щеках уже появился серый налет. – Тур хочет мяса. Витька почувствовал тревогу при слове мясо. И не зря он ее почувствовал, и вполне своевременно. Тых смотрел на него остановившимися глазами. – Охотник и воин не может без мяса, – бормотал он, плотоядно облизываясь. – Тых не ел со вчерашней зари… В черных его глазах Витька заметил голодный блеск, «Сожрут, как кильку, с костями». Витька прыгнул за камень. – Не ешьте меня, я невкусный! Кому хочется погибать так бесславно. Принялся было Витька выкрикивать заклинания, но тут раздался Анукин голос. Звенело в нем бесстрашное возмущение: – Разве хупы едят людей?! Тых ответил с досадой: – Теперь не едят. Хупы не берегут хороших традиций. – Он шмыгнул широким носом и вдруг спросил: – А что человеки едят? Раз они такие отсталые. – Тых даже и не старался скрыть простодушной надежды. – Человек человека ест? – Что вы, что вы! – закричал Витька. – Мы травоядные. – В солнечном луче возле камня росла мелкая травка. Витька сорвал ее, принялся жевать. – Травоядные мы. Растительноядные. – И он улыбался, пуская зеленые горькие слюни. Анука поморщилась. – Я умеет питаться травой. Я сын козла. – Остришь, да? Пользуешься? Моего отца зовут Аркадий. Он кузнец на заводе. – В Витькином мозгу нарисовался отец в кресле с журналом «Наука и жизнь». Отец хотел, чтобы Витька стал кибернетиком. Мама хотела, чтобы Витька стал биологом. Бабушка – чтобы Витька счастливым был. – Не понимаете вы, – сказал Витька. – В растительной пище есть витамины. Тых пощупал Витькины мускулы, согнул его руку, постучал ему по груди, отчего Витька закашлялся. – От травы у людей не бывает силы. От травы бывает нежное мясо. Когда Тых был ребенком, люди иногда позволяли себе… – Сейчас другое время! – твердо сказала Анука. – Все течет, все изменяется. – Тых неохотно выпустил Витькину руку. – Пещерного медведя сожрали гиены. Есть нечего. Анука пойдет на охоту с Тыхом? – Нет, – сказала Анука. – Тых враг. – Когда Тых был ребенком, дети почитали за счастье пойти на охоту с настоящим охотником. Сейчас дети о себе много думают. Анука не хочет принести пищу раненому? Анука опустила голову, пожевала немного свое ожерелье из ярко-красных плодов и забормотала, спрятав глаза в стреловидных ресницах: – Тур научил Ануку метать копье. Тур научил Ануку считать добычу по пальцам. Научил находить плоды и съедобные корни. Научил выделывать шкуры животных. Анука пойдет на охоту с Тыхом. Анука добудет еду для Тура. Витька снова подумал, что эта Анука девчонка совсем не плохая, даже, можно сказать, хорошая. А если бы ее подучить немного, то и совсем была бы что надо. – Ты не бойся, – сказал он. – Днем хищные звери не ходят. Днем хищные звери спят. А какую-нибудь паршивую антилопу, так ее ведь можно в два счета… Когда они ушли, Витька принялся слоняться по пещере туда-сюда. Он поддавал ногой мелкие камушки и блестящие белые кости. Скоро ему это надоело. «Что, я век буду тут сидеть?» Выскочил Витька наружу. Поначалу он видел все вокруг смутно и неприязненно. Мамонты шли в высокой траве, темно-бурые, словно горы парной земли. «Приручить бы этих скотов: умные твари, сильные…» Вдали проскакали лошади низкорослые и косматые. «А этих-то обязательно. Вокруг пещеры вал насыпной, частокол от врагов. Со временем избы построим. Поля, конечно. Пшеницу!..» Возникали в Витькиной голове картины великих преобразований. И посередине новой счастливой жизни, на центральной площади возле Дома культуры увидел он статую в школьной форме на лихом коне. – Да, – сказал Витька ответственным голосом. – Многое предстоит сделать. – И он направился обратно в пещеру, так как переполненная его душа искала общения. Раненый Тур стонал. Выгибался. – В груди у Тура зима, – хрипел он. – Кофею бы или бы чаю. Вам согреться нужно. Горячего выпить. Почему они не развели костер? – спросил Витька. – Что такое костер? – Ну, огонь, чтобы чай вскипятить. Костерчик. – Тур не понял всего. Тур понял, что Я говорит об огне, будто огонь младший брат Я. – Последние слова Тур произнес едва слышным, затухающим голосом. – Никак умер?.. Анука! Анука! Тых! Где вы? – Витька выбежал из пещеры. – Ану-ука-а!!! Ану-ука-а!!! Мамонты, проходившие мимо, повернули головы. Глаза у них были голубые и тихие. Они подняли хоботы и затрубили. Заревели в кустах зеленые носороги с розовыми глазами. Закричали зебры и антилопы. Заверещали обезьяны на ветках. В этом шуме и гаме услышал Витька скрипучий голос позади себя: – Ты чего это панику поднимаешь? На иссохшей кривой сосне сидела ворона – синяя. – А-а, – сказал Витька. – Вот ты где, старая карга. Ты что наделала? Я куда просился? А ты меня куда загнала? Колдуй обратно. – Я вас в первый раз вижу, – сказала ворона. – Вы, дорогой, что-то путаете. – Ничего не путаю. Колдуй обратно, не то я тебя камнем… – Крах, – сказала ворона. – Крум, крам, крупе… Та ворона была другая. Она еще не родилась. Она еще через пятьсот тысяч лет родится. Вы подождите. – Она поднялась с ветки, потянула на тяжелых крыльях к лесу, но воротилась вдруг и, кружась над Витькиной головой, сказала: – Мне представлялось, что в будущем люди будут вежливыми. Для людей очень важно стать вежливыми… Крах, крах! – И уселась на ветку. – Почему это я должна улетать? У меня дело. Я сейчас на огонь колдую. Тепло людям нужно. Без тепла люди – звери. Витьку словно электрический ток ударил. Он бросился обратно в пещеру. – Кремень нужно и еще другой, какой-то шпат. Нам же Костя вожатый показывал. Еще мху нужно сухого. – Витька набрал мху в расщелинах, наломал смоляных можжевеловых веток, надергал сухой травы и принялся кружить по пещере. Он поднимал камень за камнем, ударял ими друг о друга и отбрасывал. – У них же кремневые наконечники! Витька поднял тяжелое копье Тура. Зазубренный клиновидный осколок маслянисто поблескивал. И кто бы подумал, что этот паршивый камень положит начало цивилизации? Витькой овладело волнение – лоб вспотел, даже уши вспотели. – Сейчас, сейчас… – Сыромятные ремни поддавались с трудом. Витька перебивал их попавшимся под руку камнем. Сколько открытий сделано так вот – случайным ударом. Он стукнул камнем по наконечнику. Посыпались искры. – Ура! – сказал Витька. Еще раз ударил камнем по наконечнику, снова посыпались искры. – Огонь, – услышал он сдавленный шепот. – Я спрятал огонь в эти камни? – Раненый Тур пытался подняться. В глазах его чернел ужас. – Огонь бросается с неба. Огонь не боится мамонтов и носорогов. Огонь не боится пещерных львов… – А чего ему бояться. – Витька ухмыльнулся великодушно. – И вы не бойтесь. Привыкнете. Все дикари так огонь добывали. Примитивно. – Он протянул камни Туру. – Холодные, – прошептал Тур. – Как огонь туда влез? – Никуда огонь не влезал. И нет там огня. От удара искры летят. – Я говорит непонятно. Тур сам видел огонь. Витька отобрал у него камни, ударил ими друг о друга. Тур отпрянул. – Не бойсь, – Витька пошлепал воина по плечу, – сейчас мы костерчик запалим. – Ударил раз, ударил два. Искры сыпались из камней фейерверком, но мох не загорался. – У Сереги со второго раза вспыхивало. – Витька ударил еще раз, еще раз пятнадцать. Наконец маленький красный жучок слабо зашевелился в траве. Витька принялся на него дуть легонько. Жучок превратился в змейку, свернулся в клубок и прянул. Трава занялась, затрещала. – Это будет вроде бы подвиг открытия, – сказал Витька, обмякнув от самодовольства. Раненый Тур, превозмогая боль, с искаженным от страха лицом уползал за камень. Витька схватил его за ногу. – Ты куда? – Огонь, – шептал Тур. – Огонь пожирает все на своем пути. – И он пополз дальше. – А еще лучший воин! – Против огня бессильны лучшие воины. Витька тянул Тура за ногу. – Стой! Замри!.. Не то превращу в головешку! И не вздумай убегать. Турка ла му… – Витька утер пот со лба. Подбросил в огонь хворосту. Тур еще больше съежился. Лицо его, суровое, узловатое, как сплетенье корней, сейчас было растерянным и беспомощным. Когда огонь разгорелся по-настоящему, когда наполнил пещеру теплом, Тур сказал: – Огонь не движется. Я приручил огонь. Я великий воин. – А как же иначе. – Витька плечи расправил, принял подобающую случаю позу. – Кое-что проходили. – Витька прыгнул через огонь, подставил теплу грудь и живот. – Не боись, не боись, – говорил он. – Подползай. Придерживая рану, Тур поклонился Витьке, потом бросил в огонь веточку. Радость вспыхнула на его лице. – Огонь не трогает Тура. Огонь берет пищу из рук… Старики говорят, кому удастся приручить огонь, тот покорит все соседние племена. – Вдруг лицо его потускнело, словно покрылось ржавчиной. – Но однажды огонь выскочит и пожрет победителей. Люди исчезнут, звери исчезнут. Только гады в болотах останутся жить да рыба в глубокой воде… – Тур устал, он дышал тяжело и все опускался к земле. В пещеру вошли Тых и Анука. Тых нес на плече косулю, Анука тащила большую связку плодов и кореньев. Увидев костер, Тых выронил свою ношу. Анука спряталась за него. – Пусть Я выбросит огненные камни, – говорил Тур. – Будет большая война. Тур знает… – Темнота! Огонь – начало цивилизации. Огонь будет согревать людей. Я научу вас варить пищу и обжигать горшки, – развалясь и посвистывая, объяснял ему Витька. – А сколько будет смертей? Витькина поза стала менее уверенной. – Потому что друг другу не верят, – сказал он вдруг решительно и угрюмо. Оправившись от первого потрясения, Тых и Анука приблизились, но все же остались стоять на почтительном от костра расстоянии. – Привет! – сказал Витька. – Пока вы охотились, я тут вон чего сделал. – И он простер над костром руку. Тых поклонился. – Я великий воин. – Он положил перед Витькой косулю. – Пусть Я возьмет себе лучшую часть. Анука протянула Витьке плоды и коренья. Витька взял их великодушно. – Ну что – сердце рыси, ноги оленя. Человеки тоже кое-что умеют. – Витька выхватил из костра головешку. Анука взвизгнула, бросилась на землю. – То-то, – сказал Витька. – Проси прощения. – Анука обидела Я. Анука больше не будет, – сказала Анука смиренным голосом. Витька швырнул головешку в костер. – И не воображай. Подумаешь, убила раненого леопарда. Он, может быть, сам издох. Анука осторожно бросила в огонь веточку. Тых завистливо чмокнул. – Дети быстрее привыкают к новому, – сказал он и, пересилив в себе что-то этакое, тоже принялся бросать ветки в костер. Он выбирал ветки поменьше и, когда бросал, всякий раз отскакивал и пыхтел. Витька навалил поверх огня хворосту. Костер загудел. Витька посмотрел на Ануку грустно и снисходительно, как, наверно, волшебник смотрит на фокусников. «Я их вроде уже люблю, – подумал Витька. – Вот ведь дикари, а тоже славные ребятишки». Картины прогресса прорисовывались в его воображении с такой дивной силой, что на миг Витька задохся. – Я, если захочу, я вам порох придумаю. Анука смеялась. Махала над головой факелом. – Анука научится зажигать костры! – кричала она. Тых тоже взял головешку. – Огонь не трогает Тыха! Тых держит в руках огонь? – вопил он. Тых и Анука раскачивались, стоя на коленях. Так, раскачиваясь, они встали на ноги и пошли плясать вокруг костра, выкрикивая гортанные звуки. – Пусть Я уничтожит огонь, – повторил раненый Тур. Его голос был слаб. Голос его был неслышен. Наконец Тых и Анука отплясали свое. Швырнули ветки в костер. Отдышавшись немного, Тых разрубил каменным топором тушу, Анука схватила кусок пожирнее. По ее рукам текла кровь. Анука вгрызлась в грудинку до самых ушей, как в ломоть арбуза. Витька сморщился. – Дикари. Зачем же я огонь разводил? – Тыховым топором Витька нарубил мелких кусочков помягче, наткнул их на ветку и принялся на костре жарить. По пещере пошел вкусный запах. – Что делает Я? – Ноздри у Ануки раздулись. Она вдыхала запах и жмурилась. – Мясо жарю… Соли бы еще. Знаешь, что такое соль? – Белые прозрачные камни, которые люди любят лизать. – Вот и давай мне соль. Только давай не облизанную. Анука сунула руку за пазуху, вытащила матовый соляной кристалл. Подала Витьке. Тых тоже вытащил соль. И когда мясо поджарилось и даже по рваным краям слегка подгорело, Витька понюхал его блаженно. Снял кусочек. Обжигая пальцы и дуя на них, побросал с руки на руку, чтобы остыло. Посыпал солью и запихал в рот. – Вкуснотища! Анука медленно, сдерживая нетерпение и не отводя глаз от Витькиного рта, начала приплясывать и колыхаться. Пещеру заполнил негромкий урчащий звук, это Анука запела голосом живота, почуявшего наслаждение. Витька снял еще кусочек, остудил немного, посыпал солью и протянул Туру. – Попробуйте… – Другой кусок Витька подал Тыху и лишь последний Ануке, как самой младшей. Наверно, с минуту в пещере слышались изумленные вздохи. – Еще не то будет, – говорил Витька, выпячивая грудь. – Котлет нажарим. Горшки научитесь обжигать. Металл плавить. Варенье варить… Тых давно уже проглотил мясо. Но все еще не мог прийти в себя от восторга. Он облизывал пальцы, ловил ноздрями слабеющий запах. Потом вдруг вскочил, насадил на копье целый окорок – сунул его в огонь. От костра пошел густой запах кухни. – Я вас еще злаки выращивать научу. Заводы построим. Будете трудиться все, как один. Труд сделал человека! Анука повесила на Витьку свое ожерелье. Простерла руки кверху. – Анука поняла: человеки – верхние люди! Витька уселся на камень повыше. – А что, если разобраться, то человеки, конечно, верхние люди. Тур и Тых распростерлись внизу, задрожали почтительно. – Расскажи, как живут человеки? Человеки всегда едят мясо с огня? – Всегда. И котлеты жарят… Бабушка как нажарит котлет – по всему дому запах. Даже соседи слюнки пускают… Встанешь утром – зарядку сделаешь, умоешься в ванной, зубы, конечно, почистишь, а на столе уже блины со сметаной, а хочешь – с вареньем. В школу придешь, поучишься, поучишься, а на большой перемене – в буфет. Из школы придешь – щей кислых, погуляешь, в футбол постукаешь – и снова – ужин. Я на ужин котлеты люблю, я вообще котлеты предпочитаю. – У верхних людей в каждой пещере огонь, – сказала Анука. – Ну да, электрический. – Анука глядит в небо по вечерам и видит, как верхние люди зажигают огни в своих пещерах. Наверно, готовят котлеты. А вокруг большого ночного огня, наверно, сидят и беседуют после удачной охоты. – Очень похоже. – Витька кивнул. – И еще ездят друг к другу в гости. Сядут в автобус и поедут. Или ходят в кино и в театр. – Анука хотела бы попасть к верхним людям. Витька захохотал. – Ишь ты. Для этого помереть нужно – короче, пройти эволюцию. – Анука помрет! – Анука вскочила, схватила копье и наставила его прямо себе в сердце. – Анука хочет котлеты предпочитать! Витька схватил ее за руки. – Ты брось. Эволюция – это тебе не фунт изюма. Это процесс… Короче говоря – брось копье! Тур и Тых стучали зубами от страха. – Я великий воин! – вопили они. – Я научит людей обжигать горшки! И никто не увидел, как в пещеру прокрался косматый лоснящийся парень в волчьей шкуре. Минуту пришелец с испугом смотрел на огонь, потом поднял дубину, норовя обрушить ее на Тыха. – Тых, берегись! – крикнул Витька, он первый увидел пришельца. Тых обернулся, ловко отпрянул от падающей на него дубины. Два неистово злобных тела, рыча, покатились по земле. – Они задушат друг друга! Анука выхватила из огня головешку, просунула ее между дерущимися. Тых и пришелец отпрянули друг от друга. – Зачем пришел Глум? – спросила Анука. – Вождь послал Глума искать Ануку. Вождь придет в ярость, когда узнает, что Анука сидит в пещере с людьми из чужого племени. – Здесь Тур. Только сейчас пришелец заметил Тура. Он подошел к нему, приложил почтительно руку к груди и вдруг закричал, вновь схватил оброненную дубину: – Кто ранил Тура? – Он замахнулся, готовый кому-нибудь расколоть голову. Тых поднял топор и опустил его медленно. – Для воина радость убить врага, – сказал он. – Но сегодня Тых почему-то убивать не хочет. Тур улыбался своим мыслям: – Тур дрался с пещерным медведем. Тых помог Туру. Пусть Глум сядет к огню. Пусть попробует его тепла. Пусть попробует мясо, которое облизал огонь. Пусть будет мир в этой пещере. Парень посмотрел на раненого темным непонимающим взглядом. Привыкший подчиняться, он сел к огню. – Еще не было такого, чтобы хуп помог хапу. Может быть, в людях что-то испортилось? Анука дала ему мяса с огня. Они сидели все вместе и снова с восторженным изумлением жевали. – Глум никогда не ел такого вкусного мяса. Кто научил Ануку есть мясо с огня? Анука показала вверх, на Витьку. – Я научил, – сказал Витька с подобающей случаю скромностью. – Я вас еще и не тому научу. Я еще научу вас щи варить. Глум упал на колени, почтительно покрутил головой. Потом он долго смотрел в костер, то вытаскивал из огня недожаренный окорок, то горящую головню. Поразмыслив, он взвизгнул, схватил горящую головешку: – Хапы будут владеть саванной! – и, гогоча, бросился вон. – Так поступают шакалы, – завыл Тых. – Тых тоже возьмет огонь. – Он выхватил из костра головню. – Хупы будут владеть саванной! Тур распростерся перед Витькой. – Я видел? Будет большая война. Люди еще кровожадны и дики, люди еще не готовы владеть огнем. «Опять за свое», – подумал Витька. – Ерунда. Они не умеют сохранять огонь в пути. Эти головешки у них погаснут. Их нужно от ветра прятать. Стоявшая в растерянности Анука выхватила из костра головешку. – Анука быстра и бесстрашна. Анука сохранит огонь в пути. Хапы будут владеть саванной! Костер зачах, развороченный. – И у нее погаснет, – сказал Витька. – Весь костер расхватали. Раненый Тур поднялся. – Пусть Я уничтожит огонь. Пусть огонь не достанется никому. – Что вам жалко, что ли? Пусть варят мясо, согреваются в стужу. – Я не знает людей, хапы хотят быть сильнее хупов. Хупы хотят быть сильнее хапов. Люди никогда не признают, что они равны. – Люди не могут жить без огня! Тур взял копье, которое позабыла Анука. – Пусть Я убьет огонь! – Ни за что! Огонь нужен людям. Тур замахнулся. Витька расстегнул на груди рубаху. – Ну, протыкай! Прометея тоже протыкали такие! – Витька думал, что погибать довольно обидно, никто и не узнает, как ты погиб, и не отметят в истории. Витька забормотал: – Каугли маугли турка ла му. – Человеки воюют? – вдруг спросил Тур. – Воюют! – крикнул Витька. – Как же так? Разве человекам не хватает еды? – Да протыкай ты! – крикнул Витька и еще быстрее забормотал: – Каугли маугли турка ла му… В пещеру вошла Анука с черной головешкой. – Огонь умер, – грустно сказала она. – Анука сохраняла огонь на груди. Но ветер унес его. – Она увидела Тура с занесенным копьем. – Тур хочет, чтобы Я ушел назад, к верхним людям? Тур плюнул, опустил копье. – Н-не п-проткнул, – пробормотал Витька. – З-зна-чит т-ты не прав… В пещере загудело, завыло. Глум и Тых с черными головешками бросились к костру, который уже едва тлел. Они отнимали друг у друга огонь и кусались. Они затоптали костер совсем, а когда затоптали, уселись рядом и принялись выть от обиды. Они толкали друг друга локтями и выли. – Глум, сын шакала, убил огонь. – Тых, жалкая гиена, убил огонь. Витька смеялся. – Ой чудаки, – сипел он. – Да я вам сколько хочешь огня навышибаю. Свет в пещере заколебался. Заслонив вход громадным телом, величественно вошел вождь хапов Гы. – Где тут огонь? – спросил он. Гы был страшен. В львиной шкуре, весь увешанный клыками диких зверей. Этих клыков было так много, что колени вождя слегка подгибались от тяжести. – Гы спрашивает, где тут огонь? – повторил он голосом бури. – Огонь умер, – клацая зубами и кланяясь, ответил ему Глум. Анука хвастливо шепнула Витьке на ухо: – Мой папаша. – Кто приручил огонь? – спросил Гы голосом льва. – Я, – сказал Витька. Гы повернулся к нему, ударил себя в грудь, как в железную бочку. – Я отдаст огонь хапам. – Гы подпрыгнул, издав воинственный клич. – Хапы будут владеть саванной. Раненый Тур встал перед вождем. – Огнем не должен владеть никто. Гы подпрыгнул от удивления. – Тур говорит, как враг. – Огонь принесет беду. Тур не хочет, чтобы хапы и хупы убивали друг друга. Слишком много стало смертей на земле. «Похоже, что он совершает подвиг», – тоскливо подумал Витька. Гы схватил раненого за грудь. – Тур обезумел. Огонь принесет победу! Тур видел, как этот серый Я добывает огонь? – Тур видел. Тур знает эти камни. Но Тур не скажет! – Раненый воин повернулся к Витьке. – Пусть Я молчит тоже. – Молчу, молчу, – сказал Витька. Гы шагнул к нему, выпятив грудь. Но Тур снова встал на его пути. – Гы не посмеет обидеть Я, иначе на землю спустятся верхние люди. Гы зашипел от злобы. Вдруг он поднял дубину и замахнулся на Тура. – Тур лучший воин хапов! – крикнул Глум. – Тур был лучшим воином. Сейчас Тур – пища для гиен. Тур защитил голову рукой, но удар был так силен, что он не устоял на ногах. Глум над ним наклонился. – Тур ушел. Тур замолчал навсегда. Вождь Гы осторожно приблизился к Витьке. – Гы никого не боится, – сказал он, оглядываясь. – Если Я не скажет, Гы убьет Я, и дело с концом. – Гы не имеет мозгов, – прошептал раненый Тур. – Если Гы убьет Я, Я уйдет к верхним людям и уже никогда не вернется, чтобы учить хапов. – Молчи! – голос Гы как обвал. – Разговорчивая падаль! – Вождь метнул в Тура дубину. – Все, – прошептал Витька. И вдруг бросился на вождя в комариной отваге: – Фашист ты паршивый! – и укусил его за ногу. – Гы убил своего лучшего воина. Гы действительно не имеет мозгов, – сказал кто-то насмешливо. В проходе стоял вождь хупов Крам. Из-за его спины выглядывал Тых. Крам огромный, как Гы. Клыками увешанный. Крам не в львиной, а в тигровой шкуре. Он подошел к Витьке, уважительно поклонился. – У хупов отличные мягкие шкуры. У хупов есть зубы волка, медведя и леопарда. Я сделает из этих зубов ожерелье. Я будет помогать вождю. Я станет получать лучшую долю охоты. – Он взял из рук Тыха шелковистую красную шкуру, накинул на Витьку и сцепил ее лапами, чтобы она не спадала. – Я будет кушать самое нежное мясо. Спать на ароматных травах. Гы опомнился, взревел. – Хапы получат огонь! Вождь хупов Крам ловко отбил его дубину своей и опять улыбнулся Витьке. – Надеюсь, Я видит, кто его друг? – Крам говорит, как лиса. Все лисы трусы – все хупы трусы. Палицы двух вождей скрестились с чудовищным треском. – Пусть Глум приведет хапов! – Пускай Тых приведет хупов! Тых и Глум со всех ног бросились исполнять приказания вождей. Вожди дрались. Их дубины сталкивались, как бревна, попавшие в водопад. Витька на них засмотрелся. На какое-то мгновение ему казалось, что он сидит в зале кинематографа, что рев и грохот низвергаются на него с экрана. – Давай, давай! – закричал он. – Тресни его по кумполу! И никто не видал, что Анука уже давно ползает на четвереньках в дальнем углу пещеры. Она поднимала камни и каменные осколки, и куски сталактитов. – Анука видела, Я бросил камни сюда. Анука не знает, какие… – Среди осколков она нашла наконечник. – Может быть, про этот камень говорил Тур. Наконечник его копья. – Анука понюхала кремень, даже лизнула. – Холодный. – Попробовала откусить и, видимо, причинив себе боль, с силой ударила кремнем по лежащему у ее колен камню. Брызнули искры. Анука ойкнула. Потом опасливо подняла камень. – Тоже холодный… Почему из него вышли искры? – Она еще раз ударила по нему кремнем и закричала: – Анука нашла камни, которые выбросил Я! Люди научатся добыть огонь. Люди станут есть мясо с огня. Дерущиеся остановились. Анука подняла камни, ударила ими друг о друга. Искры стрельнули ей в черные волосы. – Люди научатся обжигать горшки! И тотчас оба вождя бросились к девочке. Они опрокинули ее навзничь, навалились. Сквозь рычание послышался ее придушенный крик. Витька бил вождей по плечам и по спинам, колотил их ногами, за волосы тянул, кусал и бодался. От вождей валил пар. Пахло серой, словно от паровозов. Витька кричал: – Что вы делаете? Таких камней сколько угодно! Отпустите ее. Я найду вам другие камни. Остановитесь же, дураки-и! Из груды шкур и горячих железных мускулов еще раз послышался затухающий крик Ануки. Вожди отскочили друг от друга. В руке у каждого было по камню. Анука лежала недвижная и прекрасная. У Витьки засосало под ложечкой. – Что вы наделали? Звери! Она же хотела, как лучше. Она ведь хотела для всех… У входа в пещеру послышались голоса. Гы засмеялся, пошлепал себя по надутому великанскому животу. – Хапы пришли. Голоса стали громче. – Хупы пришли. – Крам засмеялся тоже, ударил кулаком в свою великанскую жирноватую грудь. – Хапы будут владеть саванной! – Хупы будут владеть саванной! Вожди больше не обращали внимания на Витьку, словно его и не существовало вовсе. И Витька снова почувствовал себя муравьем на асфальте. Спеша и толкаясь, вожди побежали из пещеры наружу. Голоса возле пещеры как бы распались на два отдельных свирепых крика, это сошлись врукопашную две враждебных орды. «Их бы из пожарного брандспойта», – подумал Витька. Он осторожно подошел к Ануке. Он еще на что-то надеялся и бормотал : – Ну, Анука же. Ну, вставай. Чего ты умерла-то… Он взял ее руки. Руки были теплыми, но Витька знал, что Ануки уже нет. Что все это нелепый кошмар, что он сейчас проснется и тогда исчезнет, уйдет из сердца ощущение вины. Витька укусил себя за руку. – А-а-а-а-а-а-а-а! – протяжный крик раздвинул своды пещеры. Каменные сосульки подхватили его на высокой ноте. Витька вскочил. Хромая, вбежал молодой парень – Глум. За ним с топором гнался Тых. Увидев распростертую на земле Ануку, Глум словно споткнулся. Остановился незащищенный. Встал на колени. – Глум, берегись! – крикнул Витька. Но Глум не слышал его. Он гладил Анукины волосы. Он пытался чутким звериным ухом уловить ее дыхание. Витькин крик услышал Тых – отшвырнул топор. – Для воина радость убить врага… Но что-то случилось у Тыха в груди. Тых убивать не хочет… Глум медленно поднялся с колен. – Анука умерла, – сказал он с тоскливым недоумением. – Кому же Глум станет приносить ягоды и цветы саванны? – Его глаза остановились на Витьке. Витька весь сжался. – Я убил Ануку, – сказал Глум. – Ты что? – Витька попятился. – Зачем мне? Ее ваши убили, эти… гориллы. – Я хочет взять Ануку с собой к верхним людям, – сказал Тых. – А-а-а-а-ааа! – закричал Глум голосом одинокого дерева. – Глум без Ануки не может! Глум убьет Я. – Он схватил топор, лежащий возле Тыха. Замахнулся. И Витька понял, что это конец. – Каугли маугли турка ла му… Резко и сразу хлынула тьма. Она затопила пещеру. Она сверкала вихревыми огнями, и огни уносились куда-то вдаль. Глохли звуки. Только свист простой и естественный, словно ветер в печной трубе. АНЕТТА Огненные спирали охватывали Витьку со всех сторон. Когда они подходили близко, Витька втягивал голову в плечи и тем самым избегал опасных касаний. Тьма поредела, стала зеленой и полупрозрачной. Тонкий свистящий луч рассек ее, и обнаружилась ясная сердцевина дня, с запахом пыли, травы и деревьев. С кудахтаньем кур, ржанием лошадей и острым клацанием боевой стали. Витьку мягко тряхнуло. Накренило и выпрямило. По его позвоночнику прошла дрожь от толчка. Он увидел себя сидящим на широкой дубовой полке между кастрюль, котлов, а также медных начищенных сковородок. Внизу дрались трое в широкополых шляпах с перьями, в ботфортах из бычьей кожи и в кружевах. Сверкали шпаги, позванивали. Один в черном и один в зеленом наскакивали на одного в красном. А он смеялся. – Ха-ха, – говорил, – ха-ха-ха! Англичанин и кардиналист – какой трогательный союз. Можно подумать, что герцог Ришелье не ведет сейчас войну с Англией. Право же, пустой желудок объединяет души лучше, чем Иисус Христос. Те двое тоже что-то говорили и наскакивали, как петухи. А этот в красном, посмеиваясь и почесываясь от удовольствия, гонял их по всей комнате. Все здесь стало Витьке понятно вмиг. Ни тебе дубин, ни каменных топоров – изящное стальное оружие и бесстрашное благородное сердце. Почесал Витька голову перепачканной доисторическим углем пятерней и улыбнулся во весь рот. Драка разворачивалась стремительно. Красный загнал черного и зеленого в угол. Выбил у них шпаги из рун: – Я вас проткну, как каплунов, одним ударом! – Он отступил немного, чтобы сделать свой смертельный выпад, но вдруг по ногам ему ударила тяжелая деревянная швабра. Красный упал. – Ура! – закричали зеленый и черный. Подхватили шпаги и заспорили, кому из них выпала честь покончить с врагом. При этом они отталкивали друг друга локтями и обзывались: – Вы, сударь, нахал. – Ноу, вы есть, сударь, нахал. Витька схватил медную сковороду, и так как зеленый оказался под самой полкой, то именно его Витька и грохнул по голове. Медь загудела. Зеленый вытаращил затуманенные болью глаза, зачем-то вложил шпагу в ножны и рухнул. «Кто же тут кто?» – подумал Витька, но тотчас все прояснилось. Красный уже стоял на ногах и кричал: – Меня, королевского мушкетера, шваброй! Кто посмел?! Черный отступил к окну. Мушкетер догнал его, завалил на подоконник и вытянул по тому самому месту, которое, как ни странно, за все отвечает. – Это неблагородно! – закричал черный. – Я гвардеец его преосвященства герцога де Ришелье. Меня нельзя пороть. Витька на своей полке хрюкал от суетливого восторга. Зеленый, англичанин, лежал, раскинув руки. Мушкетер порол гвардейца шпагой. – Я, сударь, на вас пожалуюсь, – кричал черный. – Кому? – Тому, кто бодрствует, когда король спит. Кто трудится, когда король забавляется. – Это значит богу. – Нет, сударь, это значит его преосвященству – кардиналу. – Пожалуйста. Сколько угодно. Извольте показать ему мою расписку. – Мушкетер захохотал громогласно и уколол гвардейца шпагой в мягкое место. Тот завыл, дернулся и вывалился на улицу. Мушкетер повернулся к Витьке. Высокий, плечистый, немного жирноватый, с бледным лицом. – Спасибо, мой юный друг. Я бы угостил вас вином отменным, но, видимо, оно еще не скоро придется вам по вкусу. – Он поправил белую крахмальную сорочку, привел в порядок брабантские кружева. Витька свалился с полки, сияя от счастья и нетерпения, поправил красную шкуру махайродовую. – Здрасте. Да я всю жизнь мечтал. Да я и так, без всякого вина. Позвольте познакомиться… Мушкетер улыбнулся одними усами, протянул было руку Витьке, но тут же его лицо исказилось. – Где эта ведьма? – Мы здесь… Витька увидел все остальное, чего не заметил, увлеченный дракой. В комнате стоял большой дубовый стол, очень крепкий. Вдоль стола – две скамьи, тоже дубовые. Был в комнате камин из дикого шершавого камня, во второй этаж вела деревянная лестница. Низкая проложенная железом дверь, оставленная нараспашку, открывала взгляду погреб. А на пороге погреба, будто в черной раме, стояли на коленях пожилая женщина и девчонка Витькиного возраста. Обе в чепчиках, обе в передниках, только на девчонке одежда почище и побогаче. – Я очень сожалею, дитя, что причинил тебе столько горя, – сказал мушкетер девочке. – Слово дворянина, я у тебя в долгу. И у тебя. – Он снова улыбнулся Витьке одними усами. – А ты, ведьма… Тебя я вздерну. Королевского мушкетера – шваброй! – Она со страху. Простите ее, она не в вас целила. Она в других господ, – поспешно забормотала девчонка. – Когда я ее повешу, она не станет уже больше промахиваться. Витька почувствовал некоторое недоумение. – А разве мушкетеры воюют с женщинами? – спросил он. – Конечно, не воюют. Но это ведь не женщина, а ведьма! А всякую такую нечисть, ведьм, оборотней, вурдалаков, нужно вешать на сырой веревке. И кол осиновый в могилу, чтобы не вылезли. При этом нужно «Отче наш» прочесть и плюнуть за спину. – Мушкетер пронзил служанку взглядом, как шпагой. – Бр-ррр… Ступай на кухню. Искупишь свою вину яичницей с ветчиной. Да ветчину смотри потолще накроши. Служанка поднялась, взяла корзину с яйцами, окорок свиной копченый, да еще захватила бутылку вина. – Эй, это ты оставь! Еще чего придумала, карга. Гастон, скотина, как ты смотришь за нашими припасами? Мы за них заплатили своей кровью. – Своей ли? – проворчала служанка. – А господин Гастон дрыхнут. А может, умерли. Я думаю, они захлебнулись в том вине. Мушкетер ногой топнул так, что хрустнули половицы. – Молчать! Ты, ведьма, откуси язык и выброси его собакам. Он отобрал бутылку и тут же выпил ее единым духом. – Марш на кухню! Служанка попятилась. В кухне загремели сковородки и еще какие-то металлические предметы, словно их бросали на плиту с далекого расстояния. Мушкетер благодушно подтянул штаны из тонкого испанского сукна, обозвал кого-то мерзавцами, негодяями и спустился в погреб. Дверь за ним затворилась. «Теперь-то я в порядке, – думал Витька. – Здесь все, как надо. Жаль, что Анна Секретарева не видела, как я англичанину сковородкой дал. Еще не то будет…» Мысль эта наполнила Витьку неким блаженным электричеством, от которого Витька засветился изнутри и словно потерял в весе. Девчонка поднялась с колен. Похлопала мокрыми глазами и вдруг привычно поклонилась. – Что сударь хочет на обед? – Супу… Щец бы. – Но мы не знаем, что такое щец. – Девчонка еще раз присела, еще раз поклонилась. – А супу можно. Мы вас накормим супом – гороховым. Витька явственно ощутил во рту вкус горохового супа с жареным луком и с грудинкой копченой. – И хлебца, – сказал он. – Черного. Служанка высунулась из кухни, любопытная, как мышь, тощая, как топор. – А луидоры? – Я, понимаете ли, пятьсот тысяч лет не ел, – сказал Витька и, глядя на зловредную ухмылку служанки, почувствовал, что втискивается в свою материальную оболочку, тесную и неуютную, способную краснеть, потеть и ежиться. – Может быть, у вас полные карманы золотых пистолей? – ехидно спросила служанка. – Покажите. Нам уже давно не доводилось видеть денег. – Пистолей нет! Есть пистолеты! – раздалось из погреба. В дверях стоял мушкетер. – А ну, живо! Яичницу мне и суп моему юному благородному другу. Служанку выдуло, как запах дыма сквозняком. Загрохотали на кухне железные предметы. – Ух, ведьма. – Мушкетер зубами скрипнул, почесал в затылке и вдруг улыбнулся. – Меня зовут де Гик! – Он помахал фетровой шляпой, как положено мушкетерам, чтобы шляпа страусовым белым пером коснулась пола. – Гастон, подай бутылку! – И скрылся в погребе, оставив на всякий случай щель в дверях. Девчонка, привыкшая к подобному шуму, спокойно смахнула пыль с тяжелой дубовой скамьи. – Прошу вас, сударь, садитесь к столу. Витька хотел сказать: «Иди ты, какой я тебе сударь». Но вовремя вспомнил, что эпоха требует изысканной вежливости в обращении с дамой. – Я извиняюсь, – сказал он. – Простите, где ваш папа? – Витьке не очень-то хотелось встречаться с девчонкиным папой, но вежливость того требовала. – Надеюсь, он здоров? – спросил Витька и помахал рукой, как если бы в руке у него была фетровая шляпа с пером. – Папашу застрелили еще на прошлой неделе. Как раз во вторник. Мушкетер, господин де Гик. – Девчонка поднесла к глазам фартук и заплакала. Видимо, очень часто ей приходилось плакать – делала она это привычно и скучновато. Витька снова почувствовал неловкость в мыслях и некую растерянность. – А матушка? – спросил он. – Здорова, надеюсь? Девчонка заревела еще громче. Витька побледнел. – Повесили? – Господь с вами. Матушка была не ведьма, не бунтовщица. Из кухни служанка высунулась. – Хозяйка от сердечного удара скончалась. Сердце у нее сжалось и не разжалось. Сердечная жила лопнула. Крупные слезы текли по девчонкиным щекам, словно дождь по созревшему яблоку. Витьке захотелось ее погладить, сказать что-нибудь утешительное, но он еще ни разу не гладил девочек, не утешал, и поэтому стеснялся и от стеснения краснел и надувался, как пузырь. Служанка принялась слова сыпать: – Заглянула я в погреб, где господин де Гик со своим слугой засели, с господином Гастоном, а там, прости господи, все поедено, все повыпито. Двадцать окороков свиных, тридцать колбас копченых, сорок колбас вареных. Витька почувствовал пустоту в желудке. – Двести яиц сырых! – палила служанка, не то восхищенно, не то ужасаясь. – Пятьдесят бутылок вина бургундского, шестьдесят бутылок вина гасконского. Из бочки с вином испанским пробку вытащили, а вставить забыли, и вино просто так течет… «Наверно, неспроста это, – подумал Витька. – Мушкетеры просто так людей не обижают. У них честь на первом месте. Наверно, их прижали. Наверно, безвыходное положение…» – …Свиным салом господин де Гик и его слуга, господин Гастон, сапоги мажут. А в бочке с постным маслом ихние мокнут шпаги. Этого матушка не перенесла и скончалась. Аккуратная была женщина. – Служанка пригасила глаза и добавила неуверенным голосом: – Господь любит праведников, господь не оставит ее своей милостью. Сироту от беды убережет… – Она еще раз погладила девчонку по голове. – Яичницу! – заорал в погребе де Гик. Служанка плюнула: «Ах чтоб тебя!» Оглядела Витьку, как бы оценивая, можно ли от него ждать заступничества и, видимо, не одобрив его комплекцию, а также возраст, удалилась на кухню. – Вы потерпите, сударь, – сказала девчонка сквозь слезы. – Дрова у нас сырые. У Витьки голова кружилась. Он старался, но никак не мог разобраться, где тут правда, где вымысел. А может быть, над ним смеются? – И никакой я вам не сударь. Девчонка побледнела. – Простите, ваша светлость. – Опять вы ошибаетесь. Я никакая вам не светлость. – От такой вежливости Витькин язык стал кислым, уши пунцовыми и шея вспотела. «Это, наверное, с непривычки, – решил Витька. – Пообвыкнусь…» Девчонка на колени бухнулась. – Неужели ваше высочество? Неужели принц крови? Какое счастье. Удостоили нас. Я сразу подумала… – В глазах у нее, как заря по ясному небу, разгоралось обожание и такой восторг, что Витька засмеялся. А засмеявшись, почувствовал нечто такое, что позволяет людям разговаривать на ты. – И никакой я не принц, – сказал он нормальным голосом. – И никакой я не сударь. И чего ты все на колени брякаешься? Вот будет у тебя на коленях дырка. – Уж лучше дырка на коленях, чем дырка в голове. А кто ж вы, если не секрет? – Я просто Витька. Обыкновенный человек. Девчонка хитренько носом дернула. – Обманываете. Все вы такие мужчины – обманщики. Обыкновенные в шкурах не бегают. Обыкновенному человеку и в голову не придет в шкуре бегать, да и ни к чему ему это дело. Да и откуда у обыкновенного человека может быть такая шкура? У нас таких не водится зверей. – Конечно, не водится. Это махайрод – саблезубый тигр. Ну, встань же ты, наконец, с коленок-то. Садись рядом. – Вы, наверное, издалека? – спросила девчонка, охотно присаживаясь рядом с Витькой. – И одежда у вас не наша, необычная. Витька кивнул. – Издалека. Из такого издалека, что и подумать невероятно… Словно могучий кто-то приподнял Витьку за ворот и встряхнул. – Анука!.. Анука!.. – Витькино лицо прикрыла внезапная тень. – Вот люди. Она же подвиг совершила, если разобраться. Может быть, мы ей обязаны, что варим суп. – Ах, суп, – девчонка улыбнулась и придвинулась к Витьке поближе. – Суп скоро сварится. – Она погибла! – крикнул Витька. Девчонка вздохнула, прислонилась к Витьке. Пошевелила у него волосы на голове дыханием. – Сейчас погибнуть не трудно. А кто у вас погиб? – Анука! – Ваша сестра, да? Анука, имя какое странное. Вы очень одинокий, как я. – Девчонка всхлипнула, положила голову на Витькино плечо. – Меня зовут Анетта… Витька даже и не заметил, что девчонкина голова на его плече. – А что? – шумел он. – Я виноват, да? Виноват? Сами они виноваты! А я переживай. – Вы помолитесь. – Девчонка заглянула в глаза Витьке своими мокрыми глазами. – Вам станет легче. Оглушенный англичанин очнулся, качаясь, подошел к столу. Сел, голову обеими руками подпер, она у него еще слабо держалась после удара сковородкой, и закричал: – Я пить и покушать! – А вы не кричите, – сказал ему Витька. – Вы не в лесу. – Я есть милорд. Когда пустое брюхо, имею громкий голос. Это есть харчевня или это есть не харчевня? Позовите мне ваш папа, я его убью. – Уже убили, – сказал Витька угрюмо. Англичанин пощупал свое ударенное темя, поправил прическу, бородку клинышком. – Ах, да, – сказал он грустным голосом. – Припоминаю. Всех их убил тот разбойник, который в погребе. Я не могу скачить на лошади, не пообедав. – И не разбойник – мушкетер. Англичанин мизинцем подбил усы кверху. – Какая разница. – А что вы намерены делать у нас? – спросила Витьку девчонка. – Поступлю в мушкетеры. – Вы будете сражаться за короля? – Девчонка засветилась, нос вздернула, словно это она сама придумала стать мушкетером. – Вы слышали, милорд, их светлость будет сражаться за нашего короля. Англичанин оскалился и захохотал, коротко, словно полаял. Дорогие фламандские кружева на его одежде заколыхались. Он шлепнул Витьку по плечу. – Чего пихаетесь-то? – сказал Витька. – Храбрец! – Англичанин еще раз шлепнул Витьку по плечу. – Ай лайк. Красивый зверь. – Он гладил Витькину махайродовую шкуру. Он даже об нее щекой потерся. – Очень вери вел. Ты сам убил? – Сам, – сказал Витька, отодвигаясь. – Из рогатки. – Очень похвально. – Англичанин вытащил игральные кости, сдул, как положено игрокам, пыль со стола. – Сыграем. Я хочу этот зверь для коллекции. Мой друг, лорд Манчестертон самый младший, с ума сойдет, когда увидит у меня этот шкура. Я тебя обыграю. Я играю очень вери вел. Ставлю десять пистолей. – Не затрудняйтесь, – сказал Витька, оттопырив губу. – Я не играю в азартные игры. – Ставлю пятнадцать пистолей. Такой редкий зверь. Ни разу не видел. – Сказал, не играю в азартные игры. – Очень жаль. Во что играют в ваша страна? – В футбол играют, в волейбол, в хоккей, в баскетбол, в теннис. Гораздо реже – в рюхи. – Еще? – И в бильярд играют, и в пинг-понг. – А еще? – Еще играют в шахматы, и в шашки, и в домино – в козла. – И? – И в карты, – сказал Витька сердито. – А в кости не играют – детская игра. – Очень жаль. Ты бы мне проиграл по-джентльменски, благородно. А так придется отнимать. – Англичанин вцепился в шкуру, начал ее стаскивать с Витькиных плеч. И, видимо, стащил бы, как Витька ни отбивался, – милорд был жилистый. Но тут Витька заметил медную сковородку, она лежала возле камина. Витька схватил ее и замахнулся. Англичанин вздрогнул всем сухопарым телом, отпрянул от Витьки, спрятал руки за спиной. – Неблагородно, – сказал он. – Я ость милорд. – А в вашей стране, – спросила девчонка Витьку, – разве не нужно сражаться за короля? – У нас нет короля. У нас людей уважают. И не набрасываются. У нас за такие дела срок могут дать. – Как это нет короля? – с недоумением спросила девчонка. – А кто же у вас правит? Герцог? – Народ правит. – О-о… – рот девчонки стал похож на бублик. – Как то есть народ? – спросил англичанин. – Очень просто. Народная власть. Англичанин долго смотрел на Витьку, соображая, что значат такие его слова, как их расценивать, и вдруг захохотал. – Народная власть! Самый остроумный шутка за всю мою жизнь. Очень вери вел. – Он придвинулся к Витьке. – Вы юморист. Сыграем благородно, а? – Он опять принялся гладить Витькину махайродовую шкуру. – Ставлю двадцать пистолей. Большие деньги! Из погреба, размахивая обнаженной шпагой, с недопитой бутылкой выскочил де Гик. – Убью! Англичанин отпрянул от Витьки. – Ты что там жаришь, яичницу или быка? – кричал де Гик. – Сейчас! Плиту же надо было растопить! Дрова сырые! – Ну, ты будешь болтаться над своей плитой. Подкинь соломы или табуретку. – Сейчас. Вам, чтоб поесть, и дом спалить не жалко. – Молчать, карга! – Де Гик допил содержимое бутылки и ворча стал спускаться в погреб. Англичанин сидел с безучастным видом. Девчонка тоже вела себя так, словно никаких криков вокруг, никаких оскорблений. «Да что они тут с ума все посходили или привыкли к такому безобразию? Наверно, задубели», – подумал Витька. Девчонка с подозрительной заботливостью поправила Витькин воротник, стряхнула с его куртки пыль столетий и с волос тоже. И, заглянув ему в глаза, спросила ласково: – Если у вас народ правит, так почему же вы не хотите сражаться за свой народ? Может быть, ваш народ правит несправедливо? Витька побледнел. – Ты что! Кто тебе сказал, что я не хочу сражаться за свой народ? Ты это брось. За свой народ я до последней капли крови! Из кухни мелкими шажками выбежала служанка с громадной сковородкой. Англичанин поднялся, вдыхая аромат и жар. С улицы вошел черный гвардеец, повел носом и тоже устремился за служанкой. – Их светлость будет сражаться за нашего короля, – сказала девчонка. – Хоть и не прочь за свой народ сражаться тоже. Чего-то я не понимаю. Мудрено очень. – Чего тут понимать, – служанка постучала ногой в дверь погреба. – Господа неразборчивы. Их преданность зависит от монеты. Откуда у народа деньги, если все деньги у королей. – При чем тут деньги?! – возмутился Витька. – Говорите глупости и не знаете. Вам бы только деньги. – А вам? – спросила служанка. – Эй, господин де Гик, яичница! За ее спиной стояли англичанин и черный гвардеец. Вытягивали шеи. На этих шеях дрожали и двигались вверх-вниз взволнованные кадыки. – Повешу, – шептал англичанин сладким голосом. – Повешу, – мечтательно вторил ему гвардеец. – Видит бог, повешу. Ему яичница, а нам? – Он почесал уколотое шпагой место. Дверь погреба отворилась. – Наконец-то. Волшебный аромат. Давно не ел горячего. Мое почтенье, господа. – Де Гик схватил сковородку и, захохотав, скрылся в погребе. И оттуда, приглушенный железной дверью, донесся его вопль: – И шкварки! За шкварки я прощу любую ведьму и возьму ее себе в святые… Гвардеец и англичанин наступали на служанку. Они наступали в сапогах из бычьей кожи, в перчатках из кожи оленьей, в сукне и в бархате. При шпагах. Она повизгивала и пятилась. – Супу! – заорал вдруг Витька свирепым, полным благородства голосом. Грохнул кулаком по столу. – Горохового супу с луком! – Несу! Витька расставил ноги, упер руки в столешницу, уселся, как подобает рыцарю и мушкетеру. Вошла служанка с супом. Суп дымился в миске, распространял вокруг запах жареного лука и грудинки. Витька крякнул, предвкушая удовольствие. Но… англичанин протянул руку к миске. Гвардеец ударил его по руке, и миска оказалась перед слугой божьим. – Вам не подобает, милорд, хлебать плебейскую еду. У нас такой похлебкой кормят слуг. – А вам? – краснея и надуваясь, спросил англичанин. – А я слуга господен, мне можно. – Вы не имеете права, – сказал Витька, совершенно ошеломленный подобной быстротой действий. – Имею, имею, – успокоил его гвардеец. – Бог дает человеку одно только право – родиться на свет божий. – Не только родиться, – возразил Витька запальчиво. Черный гвардеец посмотрел на него одобрительно. – Правильно, мой мальчик. Не только родиться, но и умереть. Все остальные права бог дает святой церкви и королю. Люблю образованных детей. В наше время дети не были такими образованными. Некультурные были дети. Служанка головой покачала. – Эх, вояка, – сказала она. – Как же ты, сударь, будешь сражаться за короля, если за свой суп постоять не умеешь. – А ты не разглагольствуй! – прикрикнул на нее гвардеец. – Повешу!.. Вот поем и повешу. – Он откусил пшеничного хлеба, отхлебнул супа. – А помолиться-то, святой отец, помолиться перед трапезой забыли? – ехидно заметил англичанин. – Нехорошо, святой отец. Гвардеец поспешно встал, сложил руки домиком и, воздев глаза к небу, забормотал: – Спасибо господу богу нашему, что не оставляет слуг своих голодными. Аминь. – А когда он сел, миски перед ним не было. Англичанин уже хлебал из нее и чавкал. – Плебейская еда, милорд, – сказал гвардеец растерянно. – Это для слуг. – Очень вери вел. Хозяин должен знать, что ест слуга. – Врете вы! – вдруг ни с того ни с сего крикнул Витька. Девчонка даже вздрогнула от неожиданности. – Ты о чем, мой мальчик? – спросил гвардеец, не отводя от англичанина глаз. – Насчет права врете. Право дает людям конституция. – Это ваша королева, что ли? Так она нам не указ. А какие же она, сын мой, дала права тебе? – Первое! – выкрикнул Витька. – Свобода! Равенство! Братство! Англичанин поперхнулся супом. Выкатил на Витьку блеклые глаза. – Вот, вот, – гвардеец ткнул в англичанина пальцем: – Вместо того, чтобы лишать служителя господня пищи, вы бы, милорд, послушали, что наша молодежь болтает. Это из Англии мода. – Нет, это из Франции, – англичанин поднялся. – Из Англии! – Из Франции! – Второе! – Витька руку выставил вперед, как оратор-трибун. – Право на труд! – Пожалуйста, трудитесь, – отмахнулся от него гвардеец. – Бог любит тружеников… Из Англии веяния. – Из Франции! Гвардеец и англичанин, толкаясь плечами, пошли вокруг стола. – Вы, сударь, лжете. – Это вы лжете, милорд. Это у англичан повадка лгать… Витька ухватил одного из них за камзол. – Не путайте. Право на труд – это… Короче, кто не работает, тот не ест. – Боже милостивый! – Глаза у служанки открылись в пол-лица. – Эй, господин де Гик, вы слышите, кто не работает, тот и не ест. А вы сожрали все колбасы! Девчонка, глядевшая на Витьку со страхом, дернула служанку за рукав. Служанка поспешно прикрыла рот фартуком. Витька подвинул миску с супом к себе, а в супе плавали грудинка и жареный лук янтарного цвета. Витька хлебать принялся и после каждого глотка ложку облизывал и выкрикивал: – Право на отдых! Право на образование! Гвардеец и англичанин стояли возле него, держась за шпаги. – Чего уставились? – спросил Витька. – Дальше, – сказал гвардеец. – Мне очень любопытно. Валяйте дальше, – сказал англичанин. Витька великодушно объяснил: – Дальше идут свободы. Свобода – тоже право. Свобода совести. Свобода волеизъявлений. Свобода вероисповедания. Девчонка и служанка поспешно перекрестились. – Так, значит, верь во что попало? – спросил гвардеец. – В любого бога. – Вообще-то бога нет. У нас это наукой доказано. Но если вам нравится верить – пожалуйста. – Витька подчистил миску корочкой. – Еще о свободах объяснить? Свобода печати… – Достаточно, – сказал англичанин. – Вполне достаточно, чтобы тебя повесить! – Гвардеец схватил Витьку за шиворот и заорал: – Шпион! – Вы что? – прохрипел полузадушенный Витька. – Я просто говорил… Девчонка и служанка заплакали обе враз. – Он пришел сражаться за нашего короля, – ревела девчонка. – Сударь, не верьте ему. Он просто сам не знает, что говорит, – голосила служанка. – Это с непривычки к простецкой пище. Да разве может быть такое? Подумайте. Такого никакая королева не допустит, хоть будь она Констанция или Констюнция. – Чего вы давите?! – хрипел Витька, пытаясь освободить ворот. – Не знаете, а давите. Гвардеец его тряхнул. – Ишь ты, как ловко скрылся! Меня не проведешь. На самом деле, ты шпион. И знаешь чей? – Он приставил длинный острый палец к Витькиному носу. – Гугенотов! Он гугенот! Ларошелец! Его послали подрывать святую католическую церковь… Ух ты, щенок! – Гвардеец встряхнул Витьку так, что Витькины зубы, попадись, перекусили бы подкову. – Как это мы тебя пропустили в ту святую Варфоломеевскую ночь? – Гвардеец покрутил головой, разглядел во дворе бельевую веревку. Толкнул Витьку к англичанину. – Подержите его, милорд. – Да никакой я не шпион! – закричал Витька. – Вы что, с ума сошли? Я только рассказывал, как у нас… Англичанин трогал Витькину шкуру, губами чмокал. – Редчайший зверь. Когда тот черный тебя повесит, я у него этот шкура буду выигрывать. Я думаю, так будет благородно. Ты фрондер. Опасный тип. А за окном чирикали воробышки. Струилось небо. Служанка и девчонка стояли возле камина на коленях. Прибежал гвардеец, путаясь в веревке. У него уже и петля была готова. Он накинул ее Витьке на плечи. – В мои годы дети и слов таких не знали. Молились богу, – гвардеец вздохнул и поволок Витьку по лестнице наверх. – Все гугеноты – бунтовщики! Девчонка и служанка заревели еще громче. – Вы не имеете права меня вешать! – отбивался Витька. – Что я вам сделал? – Ты слышишь, господи? – Гвардеец поднял руку над головой и где-то там пошарил пальцами. – Да святится имя твое, да исполнится воля твоя. – Он выбрал балку потолще, перекинул через нее веревку. – Молись! – Да не шпион я. Не шпион. Мне с дикарями было легче разговаривать. Они хоть понимали. И я их понимал. – Молись! – Каугли маугли турка ла му, – зачастил Витька. – Молись, молись. Ишь, гугенотские молитвы читает, мазурик. – Сунду кулунду каракалунду… – Хватит, – сказал гвардеец. – Господи, благослови, – и начал выбирать свободный конец веревки. Витька подпрыгнул, откуда силы взялось, уцепился руками за балку и заорал: – Де Гик! Де Гик! Дверь в погреб распахнулась. – Кто здесь кричал «де Гик»? Девчонка тут же к нему подскочила. – Господин де Гик, вас сверху. – Де Гик! – снова заорал Витька. – Эй вы, кардинальский заушник, что вы вознамерились сделать с моим юным другом? – Повесить, – сказал гвардеец. – Он ларошельский шпион. Гугенот. – Защищайтесь, несчастный! Гвардеец встретил де Гика на лестнице, снизу навалился англичанин. Де Гик отбивался, его мушкетерская доблестная шпага сверкала, как бешеная молния. Де Гик еще орудовал ногой. Но положение его было очень трудным – Витька оценил это вмиг. Он подтянулся, сел на балку верхом. Стащил с себя петлю, набросил ее на гвардейца. Гвардеец закричал. – Неблагородно! Я не люблю веревку! – Никто не любит, – сказал де Гик. – Но тут вы, пожалуй, правы. Мальчишке вас просто не поднять, а следовательно, – повесить вас он не сумеет. – Де Гик выбил шпагу из рук оторопевшего гвардейца. Махнул Витьке, чтобы он спускался вниз. Витька спрыгнул с балки. Подобрал шпагу. Он ждал этого момента, может быть, всю жизнь. Сражаться бок о бок с мушкетером! – Убейте его, мой юный друг, – сказал мушкетер. – И дело с концом. В живот прицеливайтесь и колите. Давите всем корпусом. Он пузатый. – Я безоружный! – закричал гвардеец. – Это неблагородно. Де Гик поклонился англичанину. – Прервем, милорд, я пару слов скажу о благородстве. – Как вам угодно, – англичанин тоже поклонился. – Мой юный друг, кончайте с этим черным лицемером, но помните, для дворянина убить – пустяк. Важно убить красиво. Весной мы с Моруаком, моим лучшим другом, казнили одну леди. Была луна. Ее могилу мы усыпали цветами. Пели псалмы. И так напились, что впереди своих коней брели на четвереньках, но пели. Как это было красиво… Продолжим, милорд. Витька пытался ткнуть гвардейца шпагой, а гвардеец все отползал. И когда Витька сделал лихой выпад с прыжком, гвардеец перемахнул через перила. Выхватил из кобуры пистолет свой однозарядный. – Сейчас умрете вы! – он навел пистолет на Витьку, потом передумал – навел на мушкетера. – Сначала я убью вас, господин де Гик. Из погреба вышли служанка и девчонка. Они несли в руках бутылки, окорока и колбасы. У девчонки из рук выпал весь этот съестной припас, когда она увидела, что происходит. – Вы не волнуйтесь, барышня, – сказала ей служанка. – Поплакали и будет. У господ одна забота – как бы убить. У нас забота – как бы выжить. Девчонка поспешно подобрала упавшую снедь. – Опять в мой угол лазали? Гастон, проснись, бездельник! У тебя под самым носом берут мое любимое вино! – Молитесь, господин де Гик, – сказал гвардеец. – Вам эти заботы теперь ни к чему. Насчет вина мы примем к сведению. – Вы правы, сударь, – мушкетер поклонился. – Жизнь человеческая в наше время не стоит ломаного гроша. И никому нет дела до нее, ни богу, ни, тем более, государю. Напротив даже – чем больше страха, тем легче управлять. Но вы ведь человек без вкуса, без воображения. Вы нас убьете на редкость некрасиво и бездарно. – Убью и все тут, – сказал гвардеец. – Молитесь. Как раз в этот критический момент отворилась дверь с улицы. В комнату вошел вооруженный до зубов мужчина. Плащ голубой и сапоги воловьей кожи в пыли. Он тотчас понял, что происходит, и тотчас выхватил из-за пояса два однозарядных пистолета. – Господа, прошу извинить! Гвардеец оглянулся. – О черт! – Боже праведный, я вижу Моруака! – Де Гик простер руки к пришельцу. – В таком случае, мы славно отделаем этих храбрецов. – Да здравствуют мушкетеры! – завопил Витька, подняв шпагу над головой. Гвардеец плюнул. – Сам сатана помогает вам. – Он прицелился в Моруака, но мушкетер выстрелил первым. Гвардеец упал. Его пистолет с серебряной насечкой откатился в угол. – Сейчас мы выпьем, – сказал Моруак, спокойно отряхивая перчаткой пыль с ботфортов. – Де Гик, кончайте с англичанином. Проткните его, мне не терпится обнять вас. Англичанин возразил: – Ноу, – сказал он. – Ноу. Я есть милорд. В ваша страна испытываю голод. Я пить и кушать – драться потом. Служанка и девчонка снова вылезли из погреба нагруженные бутылками, колбасами и шпиком. Глаза англичанина закатились, он задрожал крупной голодной дрожью, всплеснул руками и повалился на ступени. – Ах… – Ах, ведьма! – закричал де Гик. – Опять бутылки из моего угла! Прекрасное вино, и оно было хорошо запрятано мерзавцем хозяином. Служанка с бутылками поспешно юркнула в кухню. Девчонка упала перед Моруаком на колени. – Спасите нас. Ваш друг, господин де Гик, нас совсем разорил. Он засел в погребе со своим слугой, выпил почти все и все почти съел. Де Гик потупился. – А что мне было делать, мой друг? Когда вы уехали, этот мошенник, ее отец, набросился на меня со своими слугами и гвардейцами, переодетыми в конюхов. – Ему сказали, что вы опасный фальшивомонетчик, – заплакала девчонка. – Ну да. Я его застрелил, прости, господи. – Когда ж дадут нам выпивку?! – спросил англичанин, приподнявшись на локтях. Моруак его успокоил. – Сейчас, сейчас… Во сколько вы оцениваете лошадь де Гика? – спросил он у девчонки. Витька нетерпеливо переминался с ноги на ногу, он жаждал действия. Перед ним стоял блистательный мушкетер – герой, мечта, в одежде, расшитой галунами. Витька уже готов был идти за ним в огонь и в воду. Но тут высунулась служанка из кухни, показала девчонке растопыренную пятерню. Девчонка оценила лошадь в пятьдесят пистолей. – Положим, все восемьдесят, – сказал де Гик. А Моруак спросил девчонку таким голосом, от которого Витькино сердце заколотилось в восторге. – Вам хватит, чтоб покрыть убытки, или нужна еще какая-нибудь мелочь? Служанка в мгновение ока растопырила два пальца. И эта девчонка, эта сквалыга в чепчике, ничуть не покраснев, сказала: – Еще бы пистолей двадцать. Моруак достал замшевый кошелек, украшенный мелким жемчугом. Отсчитал двадцать золотых монет. – Возьми его коня и это… – Как, ты продал мою лошадь? А на чем я отправлюсь в поход? – воскликнул де Гик. Моруак отошел к окну. – Я привел тебе другую. Смотри, так и играет, так и ходит. «А я-то! Ну, посмотри ж ты на меня!» – Витька все время норовил встать так, чтобы Моруак его непременно заметил. Англичанин толкался тут же. – Прекрасный конь. Английский лошадь. – Принеси вина и приготовь нам комнаты, мы будем отдыхать, – приказал служанке де Гик, к лошадям он отнесся довольно равнодушно. – Ты что так смотришь? – спросил он Витьку. – Какие у тебя оторопелые глаза… В Витькиных ушах кованой медью загрохотало небо, когда де Гик сказал Моруаку: – Это мой юный друг. Он спас мне жизнь… Голубое, золотое, серебряное, стальное, и кожаное, и страусиное, и фетровое закружилось перед Витькиными повлажневшими глазами. Витька подскочил к Моруаку, схватил его за руку и потряс. – Здравствуйте, товарищ д'Артаньян. – Ты храбрый мальчик. – Моруак потрепал Витьку по голове. – Но я не д'Артаньян. Я Моруак. А д'Артаньян?.. Я где-то слышал это имя. Девчонка тут же сунулась, вся просияв. – Он хочет записаться в мушкетеры. – Да ну? – Моруак засмеялся. – А как насчет вина? – Непьющий! – гаркнул Витька. Девчонка взяла Витьку за руку и заявила тоненьким гордым голосом: – Он будет сражаться за нашего короля. Моруак схватился за бока. – Прекрасно! Теперь наш король в безопасности. – Я выпивать и кушать! – нервно завопил англичанин. Моруак взял де Гика и англичанина под руки, и они трое поднялись по лестнице наверх. Служанка поспешила вслед за ними с подносом. – У нас самое лучшее вино в округе, – похвастала она. – Пусть господин де Гик скажут. – О да, – сказал де Гик. Витька остался с девчонкой. Он поглядел на нее свысока, он, конечно, опять витал и парил, чувствуя необыкновенную легкость в теле и в мыслях. Девчонка казалась ему маленькой и беззащитной. – Видала! Вот это люди – мушкетеры. Мои друзья. – Витька прошелся по комнате, выпятив живот. Споткнулся о лежавшего на полу гвардейца. – Слышишь, он дышит. – Это неважно, он скоро перестанет. А в вашем государстве, где вы жили, у вас есть знакомые девочки? – Полно. Полкласса. И во дворе штук пять. – И все красивые? Наверно, все принцессы. – Кривляки, – сказал Витька. – Все с бантами. И все воображают… Правда, есть одна без банта, с челкой, Секретарева Анна. – Витька наклонился к гвардейцу, дотронулся до него осторожно. – Послушай, он умрет. – Наверно, – сказала девчонка. – А кто эта Анука? Она ведь не сестра вам. Я догадалась. Она красивая? Витька распрямился, на его лицо снова легла тень. – Очень. Она такая. Она не бухается на колени и не плачет. Анука – дочь вождя. Нет, даже не вождя. Анука – дочь своего народа. – У меня ведь, кроме слез, нету другой защиты, – сказала девчонка, оправляя платье и чепчик. – А я вам нравлюсь? Витька посмотрел на нее искоса. – Н-ничего, – сказал он. Девчонка притенила глаза мохнатыми ресницами. – Вы можете меня поцеловать. Я не обижусь. Витька почувствовал, что снова залезает в свою покрасневшую тесную оболочку. И, чтобы не выглядеть перед девчонкой простаком, а это хуже нет для мушкетера, он наклонился к раненому гвардейцу. Принялся у него пульс щупать. Сверху спустилась служанка с пустым подносом. – Ну и едят господа, просто приятно смотреть. Если они заплатят с такой же щедростью, с какой жадностью едят… – Послушайте, – остановил ее Витька. – Его нужно оттащить куда-нибудь, перевязать. Ведь он умрет. Девчонка обиженно пожала плечами. – Я думаю, вам поступать не в мушкетеры нужно, а в монахи. Они втроем взяли гвардейца за руки, за ноги и поволокли в комнату за кухней. Они положили гвардейца на топчан. Служанка и девчонка стали перевязывать его. Делали они это умело, но без охоты. А Витька направился в кухню. Ему хотелось пить. Вода пахла болотом, но Витька едва замечал ее отвратительный вкус. Он воображал себя на гнедом коне в ряду мушкетеров, даже чуть-чуть впереди. Скачет Витька вихрем. Враги падают, падают, падают… – …Я не люблю английских скакунов, у них какой-то вислозадый вид. Мой милый Моруак, я проиграл лошадь этому проклятому англичанину. Витька врагов шпагой колет. Из пистолета разит. Они умирают в лужах крови. И все падают, падают… – …Зато потом я отыграл седло. Потом снова проиграл лошадь, но, увы, уже вашу. Потом я снова отыграл седло, кстати, ваше. Витька уже ворвался в логово врага. Пули свистят. Витька одной рукой отмахивается от пуль свинцовых, от острых копий. Другой рукой главного ихнего герцога за шиворот держит. И скачет вихрем, А враги вокруг падают. – …Молчите. Вы меня убиваете. По этим лошадям нас должны были узнать во время осады Ларошели. – Полно, любезнейший друг. Узнать по лошади! Зачем? Чтобы послать в нас пулю? Или, может, чтобы промахнуться? Витька скачет с ихним главным герцогом в руке. Прямо к королевскому шатру. Бросает ихнего главного герцога к ногам короля. Король тут же ему крест на шею бриллиантовый и говорит: – …Итак, когда я проиграл вашу лошадь, мне пришло в голову поставить на алмаз, который сверкает на вашем пальце. – Де Гик, я трепещу. Этот алмаз… Витька бросил ковшик в кадку. Выскочил из кухни. Возле дубового стола стояли де Гик, довольно пьяный, и Моруак, весь бледный. – Алмаз – подарок королевы! – крикнул Витька. По его лицу ходили зори. Он весь светился. – Я ж говорил – вы д'Артаньян! Моруак повернулся круто. Выхватил шпагу. – Что? Что ты сказал?.. – Это кольцо вам подарила королева за то, что вы привезли ей подвески от герцога Бэкингемского. Да вы не бойтесь. Я вас не выдам. Я свой. Моруак из бледного сделался красным, как свекла. – Молчи, несчастный! – Он схватил Витьку за шиворот. – Змееныш! Шпион кардинала! Де Гик сокрушенно покачал головой. Шляпа сползла ему на нос. – Невероятно! Его преосвященство выжил из ума, коль набирает детей к себе в шпионы. А впрочем, туда ему и дорога. Хлопот меньше. – Де Гик повалился на дубовую скамью спиной, задрал ногу на ногу и заорал вдруг: – Д'Артаньян? Постой, постой, я вспомнил. Я с ним встречался в одной драке. Бретер, любимец кардинала, плут, короче говоря – отъявленный мерзавец. Мой мальчик, это он тебя подкупил? Моруак тащил Витьку за шиворот. – Повесить! Где тут веревка? Ну, я же видел, где-то здесь была веревка. Витька оправдывался. – Да никакой я не шпион. Я свой. Честное пионерское – я свой. – Сейчас ты замолчишь навеки! – Моруак встряхнул его, как тряпку. – Где веревка? Ты видел, где веревка? Из кухни выбежала девчонка и сразу же на колени. – Он так хотел стать мушкетером. – Она заплакала, и потрясенный Витька отметил, что слезы ей к лицу. Моруак топал ногами, обутыми в ботфорты. – Где веревка? Я его повешу! – Нельзя же человека вешать дважды, – вытирая нос передником, пробормотала девчонка. – Его уже гвардеец вешал. Де Гик встал со скамьи, прошелся, покачиваясь и потягиваясь. – Действительно, мой милый Моруак, воображенья вам недостает. Мальчишку уже вешали. Придумайте-ка что-нибудь другое. Моруак крякнул, зажал несчастного Витьку между колен, задрал ему голову. – Я ему голову оторву. Витька заорал: – Де Гик! Де Гик руками развел, губу оттопырил нижнюю. – Ничего не поделаешь, мой мальчик. Язык у человека можно вырвать только вместе с головой… Короче говоря, мой милый Моруак, я проиграл ваш камень. – Что?! – Моруак обмяк. Колени его ослабели. – Что ты говоришь, де Гик? Я не ослышался? – бледнея, словно наливаясь молоком, переспросил он. – Ты проиграл мой камень? Мой алмаз… Витька был все-таки отчаянный мальчишка, а в этих переделках научился соображать мгновенно, на четвереньках он отполз к лестнице. Взбежал наверх, стянул веревку с балки, набросил ее на люстру и подтянул люстру к перилам. Люстра была тяжелого кованого железа с оплывшими огарками. Висела она на крепком, тоже кованом, крюке. Де Гик сел к столу, уронил голову на руки. – Да, – сказал он. – Увы. Прости меня. Слепая страсть к игре. Я проиграл твой камень. Но ты не беспокойся, я сделаю попытку отыграться. Я предложу этому проклятому англичанину… Сытый и довольный, пританцовывая то ли от выигрыша, то ли от вина, ввалился с улицы англичанин. – Вери вел! Я всех ай лайк. Проклятая война. Люблю французов! Па улице кудахтали куры. Лошади ели овес. Де Гик помахал англичанину рукой. – Я вас приветствую, милорд. Поиграем на этого мальчишку. Алмаз против мальчишки. – Со шкурой? – спросил англичанин. – Со всеми потрохами. Витька перемахнул через перила, залез на люстру. Люстра качалась. Витька кричал: – Вы не имеете права! – Я не хочу мальчишку. – Англичанин капризно надул губы. – Он болтать все время. Я заболею, слушая о праве. – Что вы, милорд. – Де Гик обнял англичанина. – Вы только приглядитесь – забавный мальчик. Милорд, вам будет с ним не скучно. Он будет вам чистить обувь. Уж если человек вам чистит обувь, то пусть он говорит о чем угодно. – Хи-хи, – англичанин бородку почесал. – Он будет чистить мои ботфорты и в это время говорить о праве. Мой друг, лорд Манчестертон самый младший, умрет от зависти. – Где ваши кости? Витька свесился с люстры. – Вы не имеете права! Я вам не раб! Де Гик потряс стаканчик. Рука его дрогнула, то ли от выпивки, то ли от проигрыша. Он подумал в нерешительности и вдруг спросил у Витьки: – Ты когда-нибудь играл в кости? – Нет, не играл и не хочу. Игра для дураков. – Возможно, – грустно согласился де Гик. – Кинь кости за меня. Тебе обязательно повезет, ведь ты ни разу не играл. – Чтоб я сам себя проиграл? – А может, выиграешь? Как говорится: твоя судьба в твоих руках. Витька решительно помотал головой: – Хоть убейте! Моруак выхватил из-за пояса пистолет с золотой насечкой, с перламутровой инкрустацией, с толстенным дулом. У Витьки мелькнула мысль, что начальная скорость пули у этого пистолета довольно маленькая, даже с наганом паршивеньким не сравнишь, но все же… Он спрятался за цепь, на которой висела люстра. – Каугли маугли турка ла му, сунду кулунду… – И тут он увидел ворону. За окном дорога, вдоль дороги канава. Возле канавы старая сухая ива. Только одна ветка среди многих мертвых ветвей жила и потряхивала узкими нежными листьями. На этой живой ветке сидела ворона, синяя-синяя. Витька подумал: «Опять не моя. Наверно, моей вороны прабабушка. Интересно, на что же она колдует?» И тут он заметил, что глаза у вороны грустные. Катятся из них синие слезы, а клюв вороний волшебный крепко скован железом. Вот те на… – Ты отыграешь мне алмаз?! – Нет, – сказал Витька. – Зачем ворону заковали? – Свихнулся от страха. Считаю до трех… Р-раз! Витька посмотрел вниз и вдруг подумал: «Нелепая у них какая-то жизнь. Вроде по пустякам. Ну, раз привезли королеве подвески, ну, предположим, два…» – Два! – сказал Моруак. «А потом бы и революцию бы пора сделать. Эту самую королеву по шее. Я бы на их месте революцию бы затеял». – Два с половиной! Усмехнулся Витька. Сказал: – Иду – Перекинул веревку через кованый рог подсвечника и соскользнул по ней вниз. – Не бойтесь, вы должны выиграть, – шепнула ему девчонка. – Я буду молиться за вас. – Она встала на колени, сложила руки в молитве. – Встань с коленок, не позорься. Ну, встань. Чего ты унижаешься-то перед этими. Разоделись, как павлины… Девчонка поднялась, но молиться не перестала. Витька взял у де Гика стаканчик с костями. – Потряси, – сказал ему де Гик. – И когда Витька потряс, де Гик шепнул ему: – Кидай! – Три! – крикнул англичанин. – Три очка! Девчонка вздрогнула. Руки, сложенные в молитве, опустила. – Три, – уныло сказал де Гик. – Милорд, вы не шептали заклинания? – На кость заклинания не действуют. Это кость святого Селестина. Я есть милорд, я не плутую. – Ну, извините. Моруак чуть не рыдал. Он спрятал руки в карманы штанов, чтобы не видно было, как они трясутся мелкой дрожью. – Нет, мой алмаз пропал. Нет, я тебя повешу! – Рано вешать. Если мальчишку выиграет я, как можно вешать мой собственность? – Англичанин, ухмыляясь, раскрутил стаканчик и бросил кости. – Два! – воскликнул де Гик. – Два! Невероятный ход. Девчонка подскочила ближе и закричала: – Слава богу! Два очка. Моруак замахал своей фетровой шляпой мушкетерской, с перьями. Чмокнул девчонку в маковку. – Мой алмаз спасен! Да здравствует король! – Я думаю, теперь мальчишку можно вешать, – сказал англичанин угрюмо. – Да, да, повесить, – Моруак не мог скрыть радости. Он подобрал веревку с пола, набросил петлю Витьке на шею. – Невероятный ход. Чудо! Ты молодец! Идем, я тебя вздерну, чтобы не болтал. Ветер с улицы принес запах роз. Девчонка бросилась на колени перед Моруаком. – Ваша светлость, зачем вам его вешать. – Она обняла Моруаковы колени. – Подарите его мне. – Я вам не вещь, – сказал Витька голосом далеким и отвлеченным. – Пусть лучше вешает. Я повишу. Я понял, сейчас пол-Франции висит. А те, кто не висит, живут с петлей на шее. – Что?! – веревка в Моруаковых руках дрогнула. Голос у него стал смущенным, даже жалостливым. – Де Гик, сейчас я не совсем уверен, что он шпионит в пользу кардинала. И все же его необходимо повесить. Не то его без нас повесят. И довольно скоро. Де Гик сидел насупленный. – Ты прав, пожалуй. Мальчишка не лишен известной проницательности, но чересчур болтлив. Такие мысли вслух не говорят. – Де Гик посмотрел угрюмым взглядом на Витьку, на девчонку и вдруг развеселился и шлепнул себя по лбу. – Идея! Моруак, мой друг, давайте их поженим. Я причинил девчонке столько горя. Съел колбасу. Убил ее отца. – Де Гик прижал девчонкину голову к своей ослепительно белой рубашке. – Малютка совсем одна на целом свете. Такая тоненькая, как былинка. Такая беззащитная. Мой милый Моруак, где ваше милосердие? – Забавная идея. Ха-ха! Действительно. Забавная идея, черт возьми! – Моруак захохотал, швырнул в угол веревку и шлепнул Витьку по затылку. – Ну, радуйся, жених. Витькины мысли сшиблись и рассыпались с пустым стеклянным звоном. – Вы не имеете права. – Опять о праве! Я думаю, ты чуточку помешанный. Скажи мне, что такое право? – спросил де Гик. Было видно, что он рассержен. Он шевелил усами. – Это значит, что я свободный человек, что мной нельзя распоряжаться. Я не вещь. – Допустим. Но что такое право? Где оно? Ты можешь показать его? – Как показать? – Витька стоял в растерянности. – То-то. Болтают люди всякое – распустились. Смотри сюда. – В голосе Моруака была уверенность отличника и щедрость силача. Он выхватил шпагу. – Видишь? Мое право здесь, на кончике шпаги. – Моруак сделал резкий мгновенный выпад. – Вот оно, мое право, сообразил? – Он потрепал Витьку по плечу. – Каков жених? Красавец! – Надел на Витькину голову шляпу. – Мушкетер!.. Но где же взять попа? – Тот гвардеец, которого вы подстрелили, поп, – сказал де Гик. – Когда я играл с милордом в кости, я видел, как его слуга чистил рясу. – Мой бог, где есть тот черный? – спросил англичанин. – А впрочем, наплевать. Наверное, он помер. В дверях кухни стояла служанка. Она все слушала, и все молчала, и все кивала головой. – Он здесь, – сказала она. – Но еле дышит. Его придется поддержать, чтоб обвенчал как следует. Де Гик распорядился: – Милорд, мы сходим за попом. Моруак, вы принесите рясу и библию. А ты, дитя, смотри за женихом. Когда девчонка и Витька остались одни, в Витькиной усталой голове созрел план. Лошади у конюшни стоят оседланные. Вскочить, пришпорить и вперед! Пыль столбом. Прохожие шарахаются… – Слушай, – сказал он девчонке. – Я сейчас деру дам. Ты этих павлинов задержи. Заговори им зубы. – Какого деру? – спросила девчонка настороженно. – А венчание? – Есть вещи, которыми не шутят. – Витька строго приподнял брови, прошелся по комнате, как это делал отец, когда Витьку воспитывал. – За суп спасибо. – Я не шучу, – сказала девчонка. – Сейчас приведут попа. Он нас обвенчает. Тут Витька посмотрел на эту Анетту внимательнее. «Змея», – подумал он. И вдруг ему стало жалко ее. – Ты что придумала? Ты недоразвитая или глупая совсем? Нос у девчонки покраснел, ресницы слиплись стрелками. – А как мне быть? Мужчины в доме нет. Хозяйство у меня большое – одной не углядеть. Все норовят меня обидеть, обсчитать. На слуг нельзя ведь положиться – жулье… А ты красивый. Витька завыл. – У-у, дура набитая. Да кто же в твоем возрасте женится? – Как кто? – девчонка всхлипнула. – Да сколько хочешь. Мою матушку выдали замуж в тринадцать лет и не спросили. Подумаешь, и мне тринадцать. – Она вытерла глаза, привстала на цыпочки и зашептала Витьке в ухо: – Но я совру попу, скажу, что мне тринадцать с половиной. И ты соври… Я тебе нравлюсь? Ведь правда, нравлюсь? И ты мне нравишься. – Девчонка вздохнула счастливым вздохом. – Ну, поцелуй свою невесту. Вот сюда. – Она ткнула пальцем себе в щеку. – Не стесняйся, я зажмурюсь. Когда она зажмурилась, Витька поднял шпагу. – Пусти меня. Но не тут-то было. Девчонка отскочила к двери, мигом подобрала пистолет раненого гвардейца. Тяжелый однозарядный пистолет с серебряной насечкой. Глаза у нее стали дикими, подбородок твердым. – Никуда ты не уйдешь. – Она нацелила пистолет на Витьку. – Мы накопим денег, мы купим тебе лошадь хорошую, вооружение. Ты совершишь подвиг во славу короля. И ты добьешься звания дворянина. Ты станешь мушкетером, как хотел. – Подвиг, во славу короля! Ха-ха! Пора бы разбираться, что такое подвиг. Девчонка положила палец на курок. – Ага, тебе другая нравится. Эта Анука. Я ее убью! – Не говори о ней! – крикнул Витька. – Она погибла! – Да, я забыла… Ну, поцелуй меня. – Девчонка ткнула дулом пистолета себе в щеку. И снова навела его на Витьку. – Ну! «Тебя бы, дуру, к нам, – подумал Витька. – Занялась бы спортом. Да от одних уроков очумела, не думала бы о замужестве…» Де Гик и англичанин приволокли из кухни раненого гвардейца, посадили его на дубовый табурет. – Семейная сцена, – сказал де Гик. – Уже? Поберегите пыл на после свадьбы. Девчонка заткнула пистолет за фартук. – Я говорю ему – он будет мушкетером. – Я говорю – не буду! – И правильно, – сказал де Гик. – Не нужно в мушкетеры. Что мушкетер – собака короля, всегда готовая вцепиться в горло любому. Мы жалованье получаем за то, что держим в страхе народ. Чему мы служим? Какой великой цели? Никакой! Мы охраняем тщедушную особу короля. Один король, другой иль третий – все равно король! Мы служим господину, значит, мы собаки. Не нужно в мушкетеры, мой мальчик, не советую. Валяй уж сразу в короли. – Сударь, вы говорит смело чересчур, – сказал де Гику англичанин. Де Гик подкрутил усы. – Все просто объясняется. Я очень нужный человек. Я королю нужнее, чем он мне. – Не жените меня. Не надо! – закричал Витька. – Я лучше пойду к вам в оруженосцы. – В оруженосцы? Значит, в слуги. – Де Гик захохотал. – Захочешь ли? – Он подошел к погребу, ударил в дверь ногой. – Гастон! Проснись, скотина. Из темного проема показался человек в спущенных чулках. – Почисти сапоги! Слуга повалился на колени и принялся рукавом чистить сапоги де Гика. Он даже хрюкал от усердия. Витька обмяк, сел на скамейку. И снова ему показалось, что он муравей на асфальте. – Теперь проваливай. – Де Гик оттолкнул слугу ногой. – Хорош? Витька кивнул. И вдруг заплакал, навзрыд зарыдал. – Ну, перестань, – услышал он сквозь слезы де Гиков шепот. – Ну, перестань. Подумай – жениться-то ведь лучше, чем быть повешенным. Я вообще не люблю вешать. Неприятно ощущать, что человек, которого ты повесил, гораздо ближе к богу, чем ты сам… А в мушкетеры не стремись – противная работа. – А я и не стремлюсь, – всхлипнул Витька. – И правильно, мой мальчик. С улицы вошел Моруак. В одной руке он нес сутану, в другой толстенную библию. Де Гик ткнул в него пальцем. – Видишь, Моруак. Кумир мальчишек. Полюбуйтесь на него. Удачливый пройдоха, всегда готовый к действию, но не к познанию. – Что за шутки? – недовольно спросил Моруак. – Вы знаете, мой милый, под хмелем я люблю пофилософствовать. Не стоит обращать внимания. Черный гвардеец приподнялся на табурете. – Вас, сударь, надобно повесить, – сказал он де Гику. – А кто же будет жить? – Повесить всех! – закричал гвардеец и рухнул. К нему подошел Моруак. – Вот ваше облачение, воинственный монах. Одевайтесь! – Что делать? – спросил гвардеец, покосившись на Моруаково оружие. – Обвенчать этого юного кавалера с этой юной особой. Прелестная пара. Заглядение. Девчонка взяла Витьку за руку: – Улыбнись святому отцу. Де Гик уже распоряжался. Он хотел, чтобы все было красиво. – Свидетели, вставайте полукругом. Милорд, прошу вас сюда, Моруак – сюда. Я здесь. Прелестно!.. А кто же с твоей стороны, дитя? – спросил он у девочки. – Мадлена, служанка. Она моя дальняя родственница. Мадлена, иди скорее. Я замуж выхожу. – Эй, ведьма! – закричал де Гик. – Иди! Ты встанешь здесь, со стороны невесты. Служанка бросилась оправлять на девочке платье. Поправила ей волосы. Сама прибралась. – Моя красоточка. Смотрите, господа, ну не красавица ли? – Она вытащила у девчонки из-под фартука пистолет и осторожно положила его на стол. – И наш не плох, – Моруак оглядел Витькину шкуру, шпагу, шляпу. – Герой. И образован. Витька заорал благим матом: – Я не хочу! – Не хочешь, так потом ее отравишь, – добродушно сказал англичанин. – Насыплешь ей толченого стекла в варенье. – Я не хочу! Не имеете права! – орал Витька. Девчонка взяла пистолет со стола и снова засунула его за фартук. Моруак кольнул Витьку шпагой. – Малыш, придется тебе напомнить, где мое право… – Он приставил шпагу к Витькиному боку. Де Гик и англичанин сделали то же самое. – Де Гик! Вы мне давали слово! – Витька всхлипнул. – Увы, и девочке я тоже слово давал. Кстати, ей первой. Гвардеец-поп раскрыл библию, пробормотал молитву, потом спросил девчонку: – Дитя мое, не против ли желания своего идешь ты замуж? – Нет, – ответила девчонка. – Охотно. – А ты, сын мой? – спросил гвардеец у Витьки. – Будешь ли ты ее опорой в жизни? – Я против! Я пожалуюсь! – Кому? Три шпаги кольнули Витьку в спину. – Я не хочу! – Витька ухватился позади себя за острия шпаг. – Я не хочу! Не стану! Не буду! Не желаю! Шпаги вонзились ему в тело. – Каугли маугли турка ла му… Тьма начала сгущаться. Хлынули и завинтились спиралями огненные ленты. – А где жених? – Витя! Витя-я… Тьма сгустилась. Хлынула тяжелым ливнем. Голоса отступили. НЮШКА Черный ворон, черный ворон, Что ты вьешься надо мной? Ты добычи не дождешься, Черный ворон, я не твой. Песня заполняет подвал своей негромкой грустью и уходит в зарешеченное окно, на высушенные солнцем улицы. И все обитатели подвала смотрят вслед песне, а может быть, вслед своим думам. Думы их там, на воле, за тяжелой дверью, окованной железом. Дверь оковали когда-то давно, чтобы в подвал невозможно было проникнуть с воли, так как хранились здесь яблоки, бочки с пивом, овощи и прочий съедобный припас. Нынче наоборот стало. До того все шиворот-навыворот, что хозяйка особняка сидит не в залах-гостиных, а тут. Сидит она в старинном тяжелом кресле прямая и гордая. Светлоголовый парень смотрит в зарешеченное окно, синее небо, из всех тюремных окон только небо и видно, крохотный синий лоскут. Полумрак в подвале. Слабые синие блики дрожат на устаревшей негодной мебели, сваленной в углах. На паутине, густой и пыльной, прозрачные синие блики, как уснувшие бабочки. И на рояле пересохшего потрескавшегося красного дерева синие летучие лужицы. Парень поет тихим голосом. Девчонка бойкоглазая подпевает ему тоненько. Прямо под лестницей у стола поручик сидит с холеными заносчивыми усами. Наливает себе поручик коньяк в рюмку и выпивает, оттопыривая мизинец. – Тэк-с, тэк-с… – говорит поручик, словно видит все насквозь до самых тайных глубин. – Герои продолжают хранить молчание… Черный ворон, черный ворон… – Поручик негромко подхватил песню и вдруг грохнул кулаком по столу, да еще и повернул, словно хотел дыру в столе провинтить. – Прекратить петь! – закричал он. – Выходи на середину! Светлоголовый парень смолк. – Ты сено сюда доставлял? – спросил поручик. – Я. – Ты мышьяк подсыпал в сено? – Что вы, как можно лошадям мышьяк? Они же ведь животные безвинные. Я не злодей. – Пятьдесят лошадей сдохло. – Да ну? Вот беда. Полсотни господ казаков обезлошадили? А вы их, ваше благородие, в пехоту. Может, бойчее воевать начнут. А то все отступают, видишь. Известно – на конях-то и отступать легче. – Ваньку валяешь! А в морду!.. Ну, ничего. Там, – поручик показал пальцем в потолок, – у полковника, разговоришься. Разговоришься, рыло. Полковник умеет с вами беседовать. У него немые разговаривают на разные тонкие голоса. Посередине подвала расхаживала девчонка в рваной юбке, в большой, не по росту, кофте вязаной. Девчонка остановилась перед столом, сказала-проныла: – Ваша благородия, господин офицер, мне на двор надо. – Сиди, – поручик еще рюмку выпил, оттопырив мизинец, и рукой помахал, дирижируя своими возвышенными мыслями. Девчонка завинтила ноги восьмеркой. – Не могу я сидеть. Я уже и ходить не могу. Ваша благородия, господин офицер, мне на двор же… Ну, ваша благородия, даже казаки-паразиты меня на двор пускали. А вы образованный и не пускаете. Женщина в кресле села еще прямее. Голову откинула слегка назад. – Пустите девочку, – сказала она негромко. – Вы мне приказываете-с? – Пустите девочку, – повторила женщина. – Какое хамство… Поручик принял великосветскую позу, теперь он оба мизинца оттопырил. – Желание дамы – закон для офицера. Но не в тюрьме, мадам. Вы говорите – хамство? Храбро. Я бы сказал – доблестно. Может быть, сообщите нам, кто лошадей отравил? Они ведь стояли в вашей конюшне. Это ваш дом? – Вы говорите глупости, поручик. Это действительно мой дом, вы знаете. И конюшня моя. Но я дворянка – я имею бога в сердце. – Бога?! А из каких соображений вы прятали на чердаке бандита-чапаевца? – Он ранен. Он кровью истекал. Высшим достоинством российских женщин всегда было милосердие. Мы любим свой народ, ведь если его не любить, так за что же так горько страдать? – Ваша любовь меня не касается. Я хотел бы знать, кто вами тут руководит? Как сведения передаете?! Уж больно сведущ этот генерал лаптежник. Мы вашу лавочку раскроем. Круговой! Дверь наверху отворилась. Рослый казак протиснулся на лестницу. Он волок за шиворот Витьку. Витька – как есть во всей своей амуниции, в фетровой мушкетерской шляпе с пером, в шкуре красной махайродовой и при шпаге. – Я, ваше благородие, – казак опустил Витьку на пол. – Чего прикажете? Поручик потер белый лоб, раздумывая, чего бы приказать. Взгляд его остановился на девчонке. – Ага. Этой дряни на двор потребовалось. Сведи. – Поручик сморщился, потянулся за коньяком. – Врет, ваше благородие. Сбежать норовит. Я ейную повадку знаю. Я ее сам брал, когда она господина ротмистра порешила. Стоит и орет, как оглашенная: «Эй, господа казаки, позолотите ручку, нагадаю вам счастливую судьбу и сохранение жизни в смертельных боях». А у самой наган на пузе. – Врешь, где наган-то? – крикнула девчонка. Задрала свою рваную кофту, обнажив тощий живот. И еще ногой поддала какую-то бархатом обитую ломаную банкетку. – Да я ж у нее сам наган отобрал, ваша благородия. Поручик махнул мизинцем. – Утомляешь – уже рассказывал… А это что за шпак? – он тронул Витьку носком начищенного своего сапога. – Так что, полоумный, ваше благородие. Осмелюсь доложить! – Казак клацнул каблуками подкованными. Подбородок вздернул, словно ему снизу кулаком дали. – Наши в дозоре находились, из третьей сотни. В кустах. Как раз перед рассветом этот самый ворвался посеред них, как бомба. Вроде с неба свалился. Орет что есть мочи. «Где тут Чапаев?» – орет. Наши, стало быть, ему по башке кулаком, чтоб не орал. Они в дозоре, в засаде, а он орет. Казаки его мне доставили в беспамятстве, для дальнейшего прохождения. Он все бормочет – бредит. Я прислушивался – может, проболтается – как знать. Осмелюсь доложить, ничего ценного – плетет одну только нелепость. Витька чуть приподнялся на руках. – Огонь… Огонь… Анука. Убили, черти. Эх, люди-дикари… Ее-то за что убили? – Подними его, Круговой, – приказал поручик. Казак поднимать не стал. Он будто приуменьшался ростом и сконфузился. – Ваше благородие, может, тифозный он? Я сейчас смекнул, зараза это – болезнь… – Не утомляй… – Ваше благородие, сами изволили слышать – все время бредит. Вот истинный крест – тифозный он. Встала женщина, попробовала Витьку поднять, да одна не смогла – светлоголовый парень ей помог. – Гимназист вроде, – сказал казак. – Ишь, как чудно вырядился. Может, тронутый. Витька рванулся, закричал: – Не смейте! Отпустите! Вы не имеете права меня женить. Я не хочу!.. А ты, Анетта, я тебе скажу. Ты себе на уме. Ты лжива, как твои слезы… – Буйство на почве безумия, по причине тифа, – уверенно объяснил казак. Поручик посмотрел на него брезгливо. – На почве безумия! По причине тифа! Эх ты, сукно. – Затем он бросил взгляд на женщину, как бы призывая ее стать свидетелем своей образованности. – Я полагаю, гимназист роли в спектаклях играл. Если бы не образование, я бы, пардон, в артисты пошел. С детства в себе склонность к этому наблюдаю. Восторги, кумиры, аплодисменты. Ля-ля-ля-ля… – Воды бы, – сказал светлоголовый парень. – Пожалуйста, доктора, – сказала женщина. – А в морду-с? – Поручик восторженно повертел перед лицом светлоголового кулак с перстнями. – Положить гимназиста и не касаться. Может, он дворянского происхождения. – И не касаться! – казак каблуками клацнул, словно выстрелил. – Может, гимназист дворянский сынок. Наверху звякнула щеколда. Девчонка прокралась по лестнице во время того разговора и, приоткрыв дверь, выскочила наружу. – Держи! – завопил казак. Чья-то сильная рука впихнула девчонку обратно. Девчонка покатилась по лестнице, голося: – Мне на двор! Фараоны несчастные. Казак еще раз каблуками клацнул. – Думала – умная, а сама – дура. Нешто там часового нет? Светлоголовый парень положил Витьку на пол. А девчонка, проходя мимо, пнула Витькину фетровую мушкетерскую шляпу ногой. – У некоторой буржуазии от революции нервы сдают, – сказала она. – Революция – это тебе не в ложе-бенуаре конфеты кушать. Поручик поморщился. – Не утомлять! – рявкнул казак. Девчонка ему язык показала и отскочила. – Ну я тебе, чертова девка, шомполов нагадаю. Приложив пальцы к вискам, поручик подождал, пока стихнет шум, а когда стихло, спросил, растягивая слова: – А вам, сударыня, мои распоряжения мимо уха? – О, боже мой, неужели вы не видите – ему требуется помощь. – Не сдохнет. Еще не выяснено, кто он. Женщина побледнела. Глаза ее засверкали темным огнем. Она распрямилась, простерла руку над Витькой: – Поручик, побойтесь бога! Неужели это говорите вы – русский офицер? Кощунство. Разрушены святыни! Неужели честь офицера уже ничто? Вы вспомните те гордые слова: «Русский офицер тверд, как алмаз, но так же чист. Он строг, но не жесток. Он воин, но не палач!» Поручик поклонился, расправил свои темно-красные галифе из заграничного бостона: – Пустые фразы. Пустое мушкетерство! Витька поднял голову. – Эх, мушкетеры – собаки короля. Где ваша честь?.. Смотрите, смотрите! Синие вороны. Их много. Все небо закрыли. Сюда летят… Женщина опустилась в кресло. Поручик коньяку выпил и беспокойно задумался. Он оттопыривал то один мизинец, то другой, то сцеплял все пальцы в замок. Девчонка первой заметила в туманных гимназистовых глазах пробуждение. Он глядел на нее в упор и губами дергал. – Где я? – А в каталажке, – объяснила ему девчонка. – Вашей благородии ваши же благородия казаки по кумполу треснули, и вы, господин гимназист, с ума стронулись. Ваши буржуазные нервы не вытерпели. – А… замолчать, гадюка! – Казак ухватил девчонку за косу и тут же взвыл и затряс рукой – девчонка его укусила. – Да я ж тебя, большевистская вошь, с потрохами съем! Светлоголовый парень девчонку заслонил. – Не подавитесь, ваше благородие. – Всех вас порешить в одночасье… – Казак скрипнул зубами. Витька встал. В его голове еще крутились вихри. Острыми клиньями вонзалась тьма, прерывала мысли, и они рассыпались искрами и снова свивались прерывистой цепочкой. Тело Витькино ныло от побоев, от пережитых страхов. – Где я? – спросил он. – Где Чапаев? – Вы находитесь в Уральске, – ответил ему поручик, не глядя на него. – Насчет Чапаева не стоит волноваться. Он далеко… Круговой! Казак подскочил, клацнул каблуками. – Насчет сударыни у полковника распоряжения были? – Так точно – были. Велели привести. – Тэк-с, тэк-с… Поди наверх… Сударыня, прошу вас. Женщина подошла к поручику. Он оглянулся и, удостоверившись, что казак вышел, сказал: – Положение ваше, сударыня, увы – сомнительное. И лошади отравлены, и раненый бандит… и, говорят, вы пощечину влепили полковнику? – Да. Он плюнул на ковер. – Увы, увы… Хотелось бы вам помочь. Ну, а вы, естественно, мне, как говорится – «от благодарного населения»… – Поручик пошевелил пальцами в перстнях – каменья заиграли рубиновым, изумрудным, алмазным и прочими цветами. Женщина опять побледнела. – Что вы сказали? Простите, я не понимаю. Поручик терпеливо объяснил: – Чего же, сударыня, тут не понимать. Как говорится – «от благодарного населения». – И засмеялся. Женщина стала подобной холодному белому мрамору. – Чудовищно! Над чем смеетесь? Над собственным падением? – Вы, барыня, зря так страдаете. Ихнее благородие тоже кушать хотят. Девчонка сунулась: – А где им взять? Они жнут там, где не сеяли. – А в морду! Молчать! Хамье! – гаркнул поручик. – Слишком грамотные? Распустили вас господа либералы. В бараний рог вас скрутим, грамотных! Женщина то бледнела, то розовела, но держалась прямо. – Боже мой, и это на вас Россия возложила свои надежды. Чудовищно. Белое воинство – ни святости, ни чести. Грабеж и вымогательство это – несмываемый позор. – Вы, барыня, белых листков начитались, – сказала девчонка. – Вы почитайте красные. В них все наоборот. – Значит, я у белых? – очумело выкрикнул Витька, слушавший этот разговор с открытым ртом. – У белых, у белых… – Поручик неуверенно погладил его по голове. – Не беспокойтесь, все в порядке. – И снова повернулся к женщине, поиграл своими пугливыми, но цепкими пальцами. – Такова се ла ви, мадам. Для рыцарства сейчас не время. Как говорится – не та эпоха. Согласны – я вам помощь, а вы мне, так сказать… – настойчиво сверкнули рубины, изумруды и алмазы на поручиковых пальцах. – Подлец! – сказала женщина. Всплеснула руками. – Милые дети, никогда не позволяйте себе становиться ногами в кресла. И не грызите ногти! Витька отдернул руку ото рта. – А я и не становлюсь… – Ему показалось, что женщина вдруг сделалась точь-в-точь их классная воспитательница Вера Карповна. А у девчонки, что тут прохаживалась и задавалась, глаза стали укоризненными, как у Секретаревой Анны. – Вон кто становится, – пробормотал Витька. – Ему и говорите. Чего все на меня-то сваливаете… Возле кресла стоял поручик, чиркал мизинцем по своим усам вправо-влево. А на кресле, на гобеленовой обивке, стояла поручикова нога в сапоге, сверкающем от солдатского злого усердия. Женщина смотрела на поручика так, словно был он всего-навсего первоклассник. – Вы что, не поняли? Снимите ногу! Кресло это начала восемнадцатого века. Художественная ценность. – Аристократы чертовы! – Глаза поручика остудились, их словно инеем прихватило. Он вырвал у Витьки мушкетерскую шпагу и принялся неистово колотить и колоть художественное кресло. – Вот вам. Вот. Вот! – Затем, поостыв, уселся в кресло и задрал ногу на ногу. – Господи, какой позор, – женщина посмотрела на девчонку, на Витьку, на парня светлоголового. – Вы молодые, – сказала она. – Вам долго жить. Заметьте, нет ничего гнуснее мещанина, когда он утвердится в креслах. И ничего трусливее. Поручик быстро забарабанил пальцами по резному подлокотнику. – Тэк-с, тэк-с… А говорите, вы не большевичка. – Нелепо! Я не могу быть большевичкой. Но от вашего блистательного хамства меня мутит гораздо больше, чем от их революционной фамильярности. Девчонка, она была тут как тут, все слушала разинув рот и кулаком свою ладошку месила. – Во дает барынька, – сказала она. – Крой их гадов-паразитов. Поручик указал рукой наверх. – Прошу, сударыня. Полковник у нас крутой. Дворян не жалует. Он, к счастью, без всяких предрассудков. Они еще не дошли и до середины лестницы, как дверь наверху отворилась. Круговой впихнул в подвал избитого раненого красногвардейца. – Сознался? – спросил поручик. – Никак нет. Он из нашей волости. С наших-то легче голову срубить, чем говорить заставить, – упрямые козлы. Красногвардеец прошел мимо женщины: – Эх, барыня. Я ж говорил вам, объяснял. Не ваше дело чапаевцев лечить… Зверюга. – Красноармеец показал на потолок и крикнул поручику в лицо: – Да не причастная она! – Заступники у вас, увы… – Поручик приложил руку к козырьку. – Не мешкайте, сударыня. Полковник не любит ждать. Женщина скрылась за дверью. Поручик прошипел: – Ишь, недотрога-цаца… Князья, бояре, белоручки, пустомели предали Россию, а мы расхлебывай. Мы кормим вшей в окопах, а они упрятывают бриллианты и бегут, как крысы с корабля. Когда заключенные остались одни в подвале, Витька спросил: – А где Чапаев? Девчонка прошлась вокруг него, вихляясь, сунув руки в карманы кофты. – Вопросики задаете? А может, вам, ваша благородия, господин графенок, его планы рассказать насчет стратегии, как вашу белую силу бить? – Какой я тебе графенок? – Князенок, что ли? – Да я просто… Витькой меня зовут. Девчонка засмеялась. – Ишь заливает – выкручивается. Ты мой революционный взор не обманешь. Я тебя, контра, насквозь просматриваю и чую… – Девчонка потянула остреньким носом. – Сдобными булками от тебя разит. – Она подняла к Витькиному лицу руки с растопыренными грязными пальцами, уцепила его за нос. – Как дам промежду ушей, так и перестанешь сдобными булками пахнуть. Кровосос рабочего класса. Витька отпрянул. Такую несправедливость он стерпеть не мог. Он размахнулся и… промазал. Девчонка ловко пригнулась. – Я тебя за кровососа! – Витька бросился вперед. И поскольку масса у него была больше, да к тому же он разбежался, то опрокинул девчонку навзничь и уселся на нее верхом. – Возьмешь назад кровососа? – Кровосос ты и есть! – девчонка завизжала. – На вот тебе – получай! – И укусила Витьку в колено. Витька взвыл уже в воздухе, так как светлоголовый парень его приподнял за шиворот и поставил в сторонку. Девчонка тут же вскочила, поправила волосы. – Можно, я этому гимназисту поперек тела пройдусь? – спросила она, ни к кому, собственно, не обращаясь. Витька снова бросился на нее за такие слова. Но она подставила ему ножку, да вдобавок еще дала по шее. Витька упал. – Я покажу ему нашу революционную силу! – Девчонка хотела навалиться на Витьку сверху, но светлоголовый парень ее удержал. – Оставь ты его, пускай дышит. Витька сел. Саднило локти. Болело колено. Душа болела! – Чего она лезет-то! Не знает еще, а лезет! – выкрикнул он. – Ты откуда такой? – спросил парень. – Из Лени… – Витька запнулся. Девчонка засмеялась, подошла ближе. Было в ней много любопытства, но еще больше желания подраться. – Из Лени… С Лены, что ли? – Из Петрограда. – А чего тебя сюда занесло? – Я, может, к Чапаеву пробирался. – Ишь ты, и в Питере Василь Иваныча знают, – сказал парень. – А как же, кино было… – Заговаривается… – Девчонка покачала головой, губами почмокала. – Сильно тебя казаки по кумполу треснули. Раненый красногвардеец, который тоже смотрел с любопытством и даже с весельем, если можно так сказать об измученном вконец человеке, спросил: – Кто отец? – Рабочий. – С какого завода? – С Кировского – с Путиловского. – А чего ж ты так вырядился? Как анархист. Витька потрогал шкуру красную махайродовую, шпагу потрогал. А шляпа фетровая мушкетерская с белым пером валялась на полу. – Так… Промахнулся я. – Не верю я ему, – сказала девчонка. – Ну, ни единому словечку не верю. Ишь, какие штиблеты на нем. Я таких отродясь не видывала. – Она пнула Витьку по ноге. Витька лягнул ее в ответ. – Да, что-то ты крутишь, – согласился красногвардеец. Девчонка вдруг схватила Витьку за локоть, впилась больно жесткими тонкими пальцами в тело. – А ну, покажь руки! Витька нехотя показал. – Ясно, врет, что он рабочий сын. Мозолев нету. – У меня же отец рабочий, – возмутился Витька. – А я же сам в школе учусь. – А после школы? – Девчонка наседала на Витьку и руками размахивала. – Дров напилить-наколоть. Ребятишек меньших понянчить. Мамке полы вымыть помочь. Картошку почистить, ну и буржуйскому какому сынку или поповичу по скуле съездить. Деньжат подработать при случае. Нет, и не ври, не пролетарские у тебя ручки. – Девчонка ткнула Витьку в бок жестким своим кулаком, как костяшкой. – Признавайся, к какой партии принадлежишь? – Да к нашей. Девчонка так и взвилась. – К ихней! Видали, ферт. Он к ихней партии принадлежит. Монархист? А может, эсер? Эсдэк? Кадет? Витькино гражданское сознание напряглось все. Он закричал фальцетом: – Я тебе как врежу! Пионер я! Девчонка с облегчением перевела дух. – Ну вот – сам сознался. Не выдержал моего допроса. И до чего же буржуазия хитрая – новую партию организовали, чтобы наше революционное сознание обманывать. – Наша это партия! Коммунистическая! – заорал Витька истошным голосом. Девчонка ничуть не смутилась. – Меньшевик, значит, – сказала она. – Врешь – большевик! Девчонка глянула на Витьку с откровенным, даже насмешливым недоверием. Затем ее взгляд выразил жалость, сочувствие и понимание. – Ну зачем же ты врешь? – спросила она. – Или тебе сдобные булки приелись? Горького захотел? – Большевик, – сказал Витька тише. – Говорю – большевик. – Побожись. – Коммунисты в бога не веруют! – отчеканил Витька. Светлоголовый парень хохотал. – Отбивайся, гимназист. Раненый девчонку поддержал: – А ты, Нюшка, ему не спускай. Ты наскакивай. Девчонка воспряла, глаза сощурила. – А ты про каких это всех вождей говорил? – спросила она тихим, въедливым голосом. – Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ильич Ленин. – Маркса слыхала. А Фридрих твой – меньшевик. – Но, но, – остановил ее раненый. – Это, Нюшка, уже не по правилам. Девчонка обиженно поджала губы. «Он небось предметы проходил, а я читаю и то по складам, – подумала она. – Но я его на другом согну». – А вы ему побольше верьте. Он гимназист, грамотный, может, из листовок чего почерпнул. А сейчас прикидывается, чтобы революционную бдительность обмануть. А ну, прижми руку к сердцу, – скомандовала она. И сама Витькину руку к Витькиному сердцу прижала. – Излагай программу! – Что излагать? – Излагай, говорю, большевистскую программу, контра. – Вся власть Советам. Кто не работает – тот не ест… – А про землю чего молчишь? – спросил раненый. – Ты про землю давай. Этот пункт самый главный. – Земля – крестьянам. Фабрики – рабочим. – То-то, – раненый лег поудобнее. Светлоголовый парень подхватил его мысль на свой манер. – Земле кто нужен? – сказал он. – Мужик ей нужен да еще конь. А сейчас все мужики да все кони где? Друг друга саблями чешут. Стынет земля без мужской руки… Бывало, выйдешь под вечер, пашня малиновая, аж в синь. И дух от нее идет живой. Парень замолчал, наверно, представил себе затоптанную, захоженную пашню, поросшую бурьяном, да еще голодное злое дыхание над всей Россией. – Война, – вздохнул он. – Братоубийство… Девчонка прошлась мимо Витьки, заложив руки за спину, спокойная, как уверенный в себе оратор. – Дальше излагай. Не знаешь… Во-первых, долой войну! Во-вторых, мир хижинам – война дворцам! В-третьих, пролетарии всех стран, соединяйтесь! В-четвертых, и да здравствует мировая революция! Дверь наверху распахнулась. По лестнице спустилась женщина. Она была бледной, шла с трудом и дышала трудно. Казак плелся сзади. – Вот она жизнь-то, как цыганская торба, – бормотал он понуро. – Сам не знаешь, чего из нее вытянешь. Казак подвел женщину к старинному креслу. – Как говорится – из князи да в грязи. Светлоголовый парень помог женщине сесть. – Вас били? – спросил он. Женщина вздрогнула. – Бить женщину?! – Им хоть бы что. Женщина опустила голову. – По-моему, он глуп, этот полковник. Пытался убедить меня, что я связная этого Чапаева. Ну не смешно ли? Подлец и ничтожество. Он называл моего мужа трусом. Посмел бы он сказать это ему в лицо… – Женщина подняла голову, глаза ее вспыхнули возмущением: – Он на ковер плевал! И неприлично выражался! И рычал! Светлоголовый парень усмехнулся едва приметно. Казак каблуками клацнул. – Там вы молчали, барыня. – Мне не пристало разговаривать с хамом. Казак огляделся, ухватил Витьку глазами. – Господин гимназист, вас к себе господин полковник просят. У Витьки в голове мелькнула мысль: «Вот оно. Вот сейчас он покажет». Витька плечи расправил, вбежал на первые ступеньки лестницы. Крикнул: – Все равно вас разобьют! – и запел: – «Родина слышит, родина знает, как ее сын в облаках побеждает…» – Ишь, снова бредют, – сочувственно сказал казак. Когда захлопнулась за Витькой дверь и тишина установилась в подвале, девчонка подобрала фетровую мушкетерскую шляпу с белым пером страусиным. – Шумливый гимназист. Лучше бы молчал. Его бы отпустили, а там куда захочешь. Хочешь – к Чапаеву. А хочешь… Короче – жить. – Жила бы. Чего стреляла в фараона? – проворчал раненый. Наверху грохнуло что-то. Сквозь открытые окна залетел в арестантскую печальный звон стекла. Сапоги по стеклу захрустели. Светлоголовый сказал: – Хрусталь дробят. Женщина сгорбилась. «Чудаки, – девчонка подумала. – Хотя бы барынька эта. Себя ей не жалко – вместе с нами сидит, – а хрусталя жалко». Девчонка походила, повздыхала, ногти погрызла. Потом напялила на голову Витькину мушкетерскую шляпу, затянула на талии кофту вязаную. Повиляла немножечко задом, потрясла плечами. – Я, мадам, как себе на жизнь зарабатываю. Ихние благородия после расстрелов душевные песни любят слушать. – Девчонка подошла к роялю, поколотила немного по клавишам и запела: – «Снился мне сад в подвенечном уборе. В этом саду мы сидели вдвоем…» Плачут ихние благородия под эту песню – рубашки на себе рвут. Бандитам или анархистам «Цыпленка» пою. «Цыпленок жареный, цыпленок пареный…» – Девчонка выщелкивала чечетку с оттяжкой, юбкой трясла, лягала ногами чуть ли не выше своей головы. – А вот у солдат на песнях не заработаешь. Солдаты сами петь горазды. Солдаты гадание любят, про будущую свою судьбу. – Девчонка достала затрепанную колоду карт из-под кофты, ловко стасовала их и подсела к светлоголовому парню. – Слушай, сокол. Глаза твои прямо глядят, сердце твое горячо бьется. Рисковый ты человек, натура твоя гордая. Но бойся ночи темной, ручья проточного… А впереди тебя ждет счастье большое. Не веришь? Карты не врут, не обманывают – одну правду говорят. Большим начальником будешь. Будет у тебя дом новый, хлеб бесплатный, динама медная и сапоги со скрипом… Парень засмеялся: – А кто же заместо меня землю пахать станет? – Как кто – динама. Динама и землю вспашет, и дров наколет, и воды начерпает. – Девчонка переметнула колоду, присела рядом с женщиной. Раскинула карты прямо у нее на коленях, да еще носом потянула и сладко зажмурилась, уловив аромат духов. – Женщинам гадать тоже легко. Только вы не обижайтесь, в гадании на «ты» говорят, такой цыганский закон. Мне цыганка настоящая объясняла. Если на «вы», тогда веры не получится… Ой, горемычная, золотая, – запела она сладким голосом. – И будет тебе в скором времени письмо с черной каемочкой… – Нет, нет, – отпрянула женщина. – Я не верю. – Не верь, бриллиантовая, не верь. А бумага будет ошибочная. А сударь твой в казенном доме. – Неправда, – сказала женщина. – Он в плену. – Карты не врут – одну правду говорят. На картах плен тоже казенным домом обозначается. Позолоти ручку… А впереди у тебя небо голубое – ни одного облачка. Душа у тебя ясная, и счастье у тебя, красавица, будет со всех сторон. А эта карта указательная… – Что это значит? – с интересом спросила женщина. Девчонка метнула взгляд на светлоголового парня. – Поглядывает на тебя, золотая, один сероглазый. Хороший человек, не ветреный… – И не стыдно тебе? – засмеялась женщина. – Так гадание же. Не соврешь – не прокормишься. – Девчонка встала, подошла к раненому красногвардейцу. – Труднее всего комиссарам гадать. – И комиссары слушают? – А как же, – девчонка вздохнула. – Они-то, конечно, не для веры слушают, так, больше для интереса. Я слов ученых не знаю, а то бы и они поверили… Ой, большой ты человек, выдающийся Наполеон. Твоя голова, будто колокол, гудит, как народу хорошую жизнь наладить. Глаза твои вперед глядят на тысячу верст, вглубь просматривают на сто верст. Но нет у тебя личного социального счастья. А потом будет. Большим делом будешь заведовать. Для народа стараться будешь, чтобы каждому по динаме… – Что ты все о динамах каких-то? – спросил парень. Девчонка вскинула на него глаза. – А как же? Я в Саратове видела в казарме. Солдаты такую динаму крутили, по очереди. И свет от нее горел и картина шла. Динама что хочешь может, она как бы заместо коня. Только ее кормить не надо и пасти. Я думаю, лет через пятьдесят у каждого жителя будет такая динама. – Зачем же всем по динаме? Можно и одну на всех – большую, – сказал раненый красногвардеец. – Э, не скажи. К одной-то динаме небось не все протолкнуться смогут. Народу-то в России тьма. Ближние поналипнут, а те, что подальше, тоже попрут. Подавят друг друга. Каждому по динаме безопаснее, да и вернее, я думаю. Наверху заскрипела дверь. По лестнице спустился Витька. Не избитый, не помятый, гордый. Девчонка медленно поднялась с колен. – А-а… – пропела она очень ласковым голосом. – Господин гимназистик пожаловали. – Не зови меня гимназистом. Я свой. – Витька похлопал девчонку по плечу. – Сейчас меня допрашивали. Я им все высказал. Всю правду им в глаза резал. Тебя как зовут? – Нюшка. – Не нужно, товарищ Нюшка, вешать нос. Мы, товарищи, на правильном пути. – Витька сделал еще один озабоченный виток по подвалу. – Сейчас для нас, товарищи, главная задача – пробиться к своим. Какие на этот счет имеются соображения? Высказывайтесь. – Витька уставился на светлоголового. Тот руками развел. – Никаких. Я, господин гимназист, здесь ни за что. Витька подошел к девчонке. – А у тебя? Девчонка тут же промокла вся насквозь от злых слез и тут же высохла – распалилась от гнева. «Ишь, контра. Меня не обманешь, я тертая, битая…» – А у меня полно соображений, – сказала она сквозь зубы и кулаки сжала. – И о чем же вас ваши благородия допрашивали? – Допрос по всем правилам. Перекрестный. – И что же вы им ответили? – Сказал, как надо. Встал вот и сказал. – Витька грудь выпятил, голову закинул. – Ишь ты. Где же это вы так вставать научились? – У нас. Так все встают, когда надо. – И что же, они вас чайком угостили, или какавой с макаронами? Витька понял издевку – насупился. – А ты все воображаешь? Я им рассказал все, как есть. Я им даже будущее объяснил, если хочешь знать. Девчонка кивнула. – Хочу. – Я им сказал, что в будущем все будет. И телевизоры, и атомный ледокол, и реактивные самолеты, и спутники, и панорамное кино. – А они? – Они спросили – министры будут? – А вы? – Сказал, что будут. – А они? – Спросили – генералы будут? – А вы? – Сказал, не только генералы, даже маршалы. – Ну, а они? – Спросили – рестораны будут? – А вы? – Ну, будут, сказал. «Астория», «Европейский», «Метрополь», «Универсаль». А они смеются – не поверили, паразиты. – Витька обвел глазами арестованных. «Что-то не то», – подумал он и спросил тревожно: – Вы тоже не верите? Девчонкины глаза сузились, стали похожи на сверкающие острые лезвия. Даже подбородок у нее острым стал. – Мы верим. – Девчонка подошла к Витьке боком. Ей очень хотелось заехать кулаком в глаз этому подлому гимназисту, но она сдержалась, раскрыла перед Витькой затрепанную колоду. – Погадаю я тебе, гимназист-голубь. Черная карта на тебя вышла. Вроде провокатор ты – подсадной гусь. Говори, они тебя к нам подсадили, чтоб доносил? – Девчонка схватила Витьку за ворот. Карты полетели, рассыпались по полу. Витька вырвался. – Ты что? Ты что в самом деле? – он вдруг почувствовал слабость внутри, головокружение и такую тоску, словно остался один во всем мире. Витька подошел к светлоголовому парню. – И вы не верите? Парень засвистал что-то очень печальное. Витька к раненому подошел. Раненый посмотрел на него тускло и отвернулся. Подошел Витька к женщине. – И вы не верите, что я большевик? – Я не могу судить, – сказала женщина сухо. Витька сел на пол – завыл: – Большевик я! Большевик! Когда в подвальных закоулках улеглось эхо, разбуженное Витькиным криком, девчонка хмуро сказала: – Большевиков вон как отделывают, – она кивнула на раненого. Девчонка всхлипнула. – Ну зачем ты, зачем ты такой гад? Поиграть тебе захотелось? Сидел бы дома, ел бы сдобные булки с изюмом… В голове у Витьки было пусто, как в квартире, из которой навсегда уехали жильцы. Только какие-то тени, как пятна на выцветших обоях. Что-то здесь было, а что? В подвал спустились казак и поручик. Казак остановился у лестницы – винтовка к ноге. Поручик, проходя мимо, тронул Витьку за подбородок. – Не нужно волноваться, большевичек. Как говорится, мы с вами еще гульнем в «Метрополе». От его слов стало Витьке совсем плохо, словно его уличили в воровстве. – Выходи на середину! – скомандовал поручик светлоголовому парню. И когда парень стал перед ним, поручик еще раз скомандовал: – Скидывай сапоги! Парень посмотрел в голубое окно за окном, повел светлыми бровями, словно отогнал какую-то мелкую мысль. Не сгибаясь, стряхнул с ноги сапог. – Сними другой, – сказал поручик. Парень другой сапог стряхнул. Одна нога у него была в портянку обернута в ситцевую, в цветочках. Другая нога босая. Поручик сказал: – Так, так, так… – расстегнул планшетку кожаную. Брезгливо, двумя пальцами вытащил из нее портянку и, поморщившись, бросил ее. Портянка легла к ногам парня. Такая же, ситцевая в цветочках. Поручик сказал: – Твоя, – и в голосе у него была задушевность. – В твоей подводе нашли под доской. А в портянке мышьячок. Что ж ты не отпираешься, сволочь? Парень подхватил с пола ломаный стул с витыми тяжелыми ножками, но казак ударил его по руке прикладом. – Не балуй. – Зачем ты? Зачем? – Голос у поручика стал еще мягче. – Молодой, только жить да жить. А ты лиходейством занялся, бандит. На кого ты поднялся? На Россию! И что тебе надо? Землю? Получишь землю – сажень. Парень молчал. Губы у него твердели, сжимались – ножом не раздвинуть. Парень молчал, и Витька не выдержал. Витька нагнулся, подобрал с пола мушкетерскую шпагу – бросился на поручика. Он бы проткнул его, такая в нем была сила и ярость. Но казак Круговой подхватил его, как куренка, тряхнул и поставил в сторонку. Сползла с Витькиных плеч махайродова шкура, выпала из руки мушкетерская шпага. – Такой иглой курей пугать, – сказал казак. – Не для войны оружие – для баловства. Вокруг Витьки завинтились огненные спирали, приблизились почти вплотную – чтобы подхватить его. Но Витька видел, как наливались злобой поручиковы глаза, как побледнела женщина, закусила губу. Как приподнялся на локтях раненый красногвардеец. – Нервы, – поручик налил себе коньяку. – Как говорится, героический психоз… Круговой, веди. Витька голову вскинул, подошел к раненому красногвардейцу, пожал ему руку и, обратись ко всем, сказал: – Прощайте, товарищи. – Ишь, снова бредют. – Казак Круговой легонько оттолкнул его. – Здесь не театр. Расстреливают здесь всерьез… Давай. – Он кивнул светлоголовому парню, пропустил его вперед и зашагал следом, клацая по каменным ступеням казачьими коваными сапогами. Наверху парень оглянулся. – Вспоминайте, кто выживет. Казак толкнул его. – Давай не задерживайся. Через минуту хлопнул во дворе негромкий выстрел… За окошком было синее небо. Летние запахи спускались в подвал, к ним был подмешан кисловатый запах пороха. Когда случается смерть среди людей, люди прячутся в себя и какое-то время находятся не все вместе, а по отдельности. Тихо было. Но чуткое ухо девчонки уловило за окном какую-то перемену в звуках. Слишком быстро по улицам казачьи кони скачут. Слишком громко двери в особняке хлопают. – Наши, – сказала девчонка. – Чапай! – сказал раненый красногвардеец. Далекое «ура!» растекалось по городу, шумней становилось и бурливее, словно вода прорвала запруду. По лестнице бегут – подошвами шаркают. А во дворе уже гранаты бухнули. Уже пулемет садит вдоль улицы. Звякнув по булыжнику, воют шальные пули. ОПЯТЬ СИНЯЯ ВОРОНА Анна Секретарева надела самое лучшее платье плиссированное, расчесала густую челку и, погрозив своему отражению в зеркале кулаком, пошла в больницу с серьезным ответственным поручением. Ответственное поручение она получила от своего шестого класса, но платье надевать самое нарядное шестой класс вовсе ее не просил и челку расчесывать перед зеркалом совсем не приказывал. Пришла Анна Секретарева в приемный покой и выяснила вмиг, что к Витьке Парамонову ее не пустят, что вот уже двенадцать с половиной часов он лежит без сознания. Ни мать, ни отца, ни бабушку к нему не пустили, так как врачам не ясна его болезнь и вокруг этого дела туман еще не рассеялся, а, наоборот, все еще больше запуталось. Анна Секретарева немного пошумела насчет ответственного поручения, но эти белые холодные айсберги, именуемые медицинским персоналом, ее и слышать не слышали. Тогда Анна Секретарева, недолго подумав, применила тактику – прочитала список больных, к которым ходить можно, выбрала среди них одного с заковыристым именем-отчеством Никодим Архипович, натерла глаза кулаками и – в регистратуру. – Мне к дедушке – заболел наш дедушка Никодим Архипович. – Шестая палата. Анна Секретарева взбегала по щербатым ступенькам и у всех, кто попадался ей навстречу, спрашивала: – Где тут травматологическое отделение, палата номер два? Ее направили в длинный коридор с кафельным полом. В конце коридора стоял медный широкоплечий бюст заслуженного академика из прошлого века. Анна Секретарева раскатилась по кафелю на кожаных подошвах, чуть не вонзилась в академика лбом и тут заметила сбоку в закутке никелированную каталку, а на каталке под простыней Витька Парамонов лежит, бледный с закрытыми глазами, нос в потолок, руки поверх простыни, вдоль тела. – Парамонов, – строго сказала Анна Секретарева, – как тебе не стыдно, – и замигала, замигала глазами часто-часто, и голос у нее сразу сел и охрип. С грохотом полыхали зори, сквозь красный трепещущий свет неустойчивый прорисовывалось голубое пространство. – Каракуты кружевары, кар кадары, кар кадары! – прокричала где-то ворона. Просвистела крыльями. По-над Витькой прошел синий ветер. Витька застонал, открыл глаза. – Стреляй же ты, белогвардеец! Стреляй! На, прицеливайся в сердце… – Витька задышал носом для суровости. – Я Витька Парамонов! Вы еще услышите… – Кружат, кружат круглеца ламца дрица хоп ца-ца. Крови надо? – Что? – прошептал Витька. – Чего ты просишь? – Крови надо? Витька скомкал на груди белую простыню. – Не нужно крови. Хватит крови… Свет слегка прояснился, полыхнул зарницами, розовым рассветным лучом коснулся стен и Витькиного влажного лба. – Витька, ну, Витька же… Витька повернулся на голос. Возле него стоит девчонка. – Я тебе кричу, кричу. Ты что, оглох? Витька рванулся всем телом к ней и застонал. У него все болело, и в организме происходило нечто странное, словно все внутренние органы, толкаясь, искали свои места. Анна Секретарева выглянула в коридор – нет ли кого, потом принялась ухом отыскивать Витькино сердце, показалось ей, что у Витьки Парамонова сердца нет, правда, это давно ей казалось, иначе зачем было бы человеку так всех пугать – все вокруг в панике, а он лежит себе нос кверху. – Не вертись ты, – сказала ему Анна Секретарева. – Нюшка, хорошо, что ты пришла, – забормотал он. – Я думал – ты так и не поверишь… Какая ты нарядная сегодня. Белые из города смотались, да? Разговорившись, Витька на каталке сел. Но Анна Секретарева уложила его и простыней прикрыла. – Лежи, лежи. Ты меня с кем-то путаешь, Парамонов, или бредишь. – Нет, Нюшка, правда – ты красивая сегодня. И челка у тебя. Ты на одну девчонку похожа, на нашу старосту Анну Секретареву. Шестой класс не наказывал Анне Секретаревой плакать, но она всхлипнула тоненьким голосом. – А я и есть Секретарева Анна. Свет вдруг сделался резким, солнечным. Он исходил от простыней, от белых стен, от кафельного пола и голубого неба за окном. Витька дернулся, застонал: – Где я? – В больнице, где еще… – А ты Секретарева Анна? – А кто же? Чего ты на меня так смотришь? – Секретарева! Секретарева, можно я тебя потрогаю? Ты в самом деле – ты! Вернулся! – Витька схватил себя за ворот рубахи и прошептал: – А как же заклинание? Не говорил я заклинания. Я заклинания ведь не говорил! Я точно помню – не говорил! Анна Секретарева терпеливо вздохнула. – Ну, Витька. Ну до чего же тяжело с больными – сиди и слушай всякий бред… Ну, Витька, я к тебе по делу. Мне поручили. Серьезно – крови надо? – Чего? – Ну, крови надо? – Зачем? – Тебе. Переливание. Весь наш класс уже здесь, в саду, в кустах стоят. Все готовы, как один. Я первая. – Анна Секретарева вытянула руку. – Не боюсь ни капельки. Пусть берут хоть литр. – И вдруг засмеялась. – Шестой «А» тоже пришел. Ругаются: «Вы кровь сдаете, а мы что – хуже?» Мы говорим, что мы не виноваты, если ты из нашего класса. А они кричат: «Имеем право – у нас кровь лучше, поскольку выше успеваемость!» – А что со мной произошло? Как я сюда попал? – Как что? Кошмарный случай… В коридоре послышались шлепающие шаги. Анна Секретарева юркнула под Витькину каталку. К Витьке подошла старая седая санитарка. – Очнулся, – сказала она. – Лежи, дыши воздухом. Тут воздух целебный, насквозь лекарством пропитанный. Надышишься и очухаешься. – А что со мною было? Наверно, магнитные потоки. Или, может, когда из искривления пространства выходил в ноль времени. В этот момент нужно голову в плечи втягивать, а я ж в беспамятстве летел и не втянул. За паралаксом не следил… Санитарка пощупала ему лоб. – Температура нормальная. Переучился… Велено тебя в нервную палату перекатить. Травм на тебе не найдено. – А здесь у меня что? – спросил Витька, ткнув пальцем себе в горло. – Царапина. У вашего брата, как у кошек, вся шкура изорвана. Витька завопил: – А шрама-то и не было! Это от пули. Санитарка седой головой покачала, хотела что-то сказать, но именно в этот момент из кабинета заведующего отделением вышел старый, но еще достаточно дюжий мужчина с костылем. – Очнулся? Доложи, что ты там делал? – спросил он у Витьки. – Как что? Что надо, то и делал. Что мог. Конечно, нужно было подготовиться, подчитать кое-что, проконсультироваться. Тогда бы я еще побольше дел наделал. Я, знаете, наверно, приземлился не туда, когда летел сюда, обратно. Наверное, вонзился в дом. – Туда ты приземлился – ко мне на плечи. Да если бы не я, ты бы в лепешку. – Мужчина поднял глаза к потолку, руки поднял. – Я ж ведь тебя поймал. Гляжу – летишь? Соображаю – лови, Степан. Подставил руки – и готово, поймал. Я, брат, и не таких ловил… – Он шлепнул себя по забинтованной ноге. – А это пустяк в деле – срастется. Санитарка двинулась на него всей своей белоснежной массой. – А вы тут голову ему не крутите. Голова у него и без вас слабая. Поймал! – Она перешла на ты. – Ишь ты – поймал! А я вот у заведующего спрошу, может, и тебя, старый болтун, нужно в нервное переводить. Глаза вином залил: споткнулся о мальчишку и ногу сломал, старый хвастун, болтун плешивый. Мужчина пришел в ярость. – Во-первых, не плешивый! Во-вторых, как ты знаешь, что я его не ловил? Ты на месте происшествия была? Не была. А кто «скорую помощь» вызвал? Я! На одной ноге скакал! – Ишь ты, кавалерист какой выискался, – санитарка толкнула каталку никелированную, чтобы катить Витьку Парамонова в нервное отделение. Под каталкой громко пискнула Анна Секретарева. Санитарка на Витьку посмотрела строго. – Пищишь? – и снова каталку тронула. – Осторожнее. Тут человек, – сказала вылезая Анна Секретарева. Санитарка открыла рот, наверно, чтобы насчет порядка объяснить. Но Анна Секретарева челку свою поправила и сказала вперед: – Я делегация. Насчет цветов. Из санитарки долго выходил воздух и, видимо, почти весь вышел, а именно – голос у нее стал тонким и всхлипывающим. – Да что он сделал, чтоб ему цветы? Он подвиг, что ли, совершил?.. Пошла отсюда! Я вот сейчас тебя за челку… Анну Секретареву заслонил мужчина с костылем. Она выглянула из-за его спины и прошептала: – Витька, спроси. Ну, Витька… – Крови надо? – спросил Витька у санитарки. – Я ей сейчас дам крови! – Не имеете права! – Анна Секретарева отбежала за широкоплечий медный бюст заслуженного академика. – Мы тут всем классом. Мы кровь пришли отдать. Другие отдают, а нам нельзя? Санитарка шлепнула Витьку по рукам, чтобы за халат не цеплялся, и уже совсем приблизилась к академику, как вдруг по коридору прошел синий ветер. Губы у академика будто бы усмехнулись. Глаза из-под медных тяжелых бровей полыхнули багряным светом. А за окном кто-то громко сказал: – Каракуты кружевары. Крагли крагли круглокрутки. Носовертки перевертки. Санитарка обомлела от этих слов, почувствовала в животе жжение. Анна Секретарева повернулась к окну… Глаза ее распахнулись во все лицо. На крыше невысокого больничного флигеля сидела возле трубы ворона, глядела на Анну Секретареву синим хрустальным глазом и как будто подмигивала. – Ворона. Синяя-синяя! – крикнула Анна Секретарева. – Витька, смотри. Ну, смотри же – синяя ворона! А Витька Парамонов все сам видел. В одну коротенькую секунду почувствовал он в себе такое состояние, как будто он крепко выспался, хорошо искупался в прохладной воде, с аппетитом позавтракал и сейчас все его мускулы просят движения, а душа – дела. – Ура!!! Будет много меди! – закричал Витька. – И нам на памятники хватит! – Соскочил с никелированной каталки и припустил по коридору, по холодному чистому кафелю. |