Виноватые

Алексей Арбузов

Действующие лица

Соколик Леонтий Алексеевич, 29 лет, Тоня — его жена, 21 год.

Егор — ее сводный двоюродный брат, 23 года. Христолюбов Герасим Ермолаевич,

87 лет.

Беке шина Мария Васильевна, 49 лет. Повествователь.

Действие происходит в наши дни в большом городе в центре России. В городе, где вы живете.



Часть первая

Вступление к первой главе

Повествователь. …Но прежде чем войти, она долго стояла на улице и смотрела на эти окна… За ними шла неведомая ей жизнь — и все, о чем там, в глубине могли говорить, мечтать, спорить, на что надеяться и во что верить, было для нее тайной: там шла чужая, недоступная ей жизнь. Мысль эта показалась ей странной — так она была для нее страшна. То, что должно было сейчас случиться, казалось невозможным. Половина ее жизни была вычеркнута из памяти, и она свыклась и даже поверила, что так и должно быть. Но когда она вернулась в этот город, обманчивому покою пришел конец… Этот страшный и сладкий сон впервые увидела она год назад, и с той ночи он стал мучить ее и возвращаться, и сниться снова и снова, и ее бедное, измученное сердце больше не могло вытерпеть его. И все-таки она не верила, не верила, что сюда войдет. Остановилась на лестнице, прислушалась, но не услышала ничего, кроме своего сердца… Вот и случилась минута эта — сколько раз она мерещилась во сне… Но вот и явь… Она открыла эту дверь… А дальше? Ей не даны слова. Она должна молчать… Смеркается, и мчатся «Волги» по улицам полупустым, сквозь парк Победы, в сторону заката.

Глава первая

Большая комната в семье Соколиков в новом доме, обставленная всем необходимым. Мария Васильевна в дверях, Хри-столюбое сидит в кресле. Внимательно смотрит на нее.

Христолюбов. Аи жизнь…

Мария Васильевна (настороженно). Что?

Христолюбов. Почему же молчите?

Мария Васильевна (не сразу). Мне нужен Соколик Леонтий Алексеевич.

Христолюбов. Телефонировал — скоро явится. На работе задержка.

Мария Васильевна. Я подожду, пожалуй…

Христолюбов. Садитесь, милости просим. (Помолчав.) Что новенького скажете?

Мария Васильевна (теряясь). Я по делу пришла.

Христолюбов. Сюда заходят.

Мария Васильевна. Квартира у вас большая…
Христолюбов. Четыре комнаты и при кухне помещение. Новый дом особой стройки. Леонтий Алексеевич ценный кадр.

Мария Васильевна. Вы родственник ему будете?

Христолюбов. Не то. Я здесь проживаю. В том дело, что я очень старый человек. Восемьдесят семь лет имею. Все вот померли, а я живу. Если желаете— познакомимся. Я беседовать люблю. Христолюбов моя фамилия. Герасим Ермолаевич.

Мария Васильевна. Редкая фамилия.

Христолюбов. Истине не соответствует. Я сначала менять хотел, а затем подумал — а ну их!

Оба замолчали. Входит Тоня, молча оглядывается.

Тоня. А его все нет еще? Христолюбов. Гости у нас.

Мария Васильевна пристально оглядывает Тоню.

Тоня. Здравствуйте. Меня Тоней зовут.

Мария Васильевна. Мне известно.

Христолюбов. Хозяйка. (Не сразу.) Должно бы так быть.

Мария Васильевна. Я вашего мужа ожидаю.

Тоня. Я очень рада.

Христолюбов. Квартирой нашей интересуются. Я сказал — большая, четыре комнаты.

Тоня (подумав). Вы… по этому делу?

Мария Васильевна. Простите?.. Не поняла.

Тоня. Это все с Леонтием Алексеевичем.

Возникает молчание.

Христолюбов. Да об чем говорить-то… Не

об чем говорить. Мария Васильевна. Наверно, я пришла не

вовремя.

Тоня. Нет, отчего же…

Христолюбов. Он в это время дома обычно. Мария Васильевна (встает). Мне совестно

вас задерживать… Я лучше зайду через

полчасика…

Христолюбов. Как угодно. Мария Васильевна. Извините. (Уходит.)

Христолюбов вышел проводить и тотчас вернулся.

Христолюбов. Как будто духами себя обрызгала… Легонько.

Тоня. Странная какая…

Христолюбов. Пожалуй что… Взволновалась чего-то.



Тоня. Думаешь — по обмену приходила?

Христолюбов. Куда забегаешь… К чему обмен-то?

Тоня. Я всего боюсь.

Христолюбов. Всего бояться — жить не стоит. На все сверху смотри.

Тоня. Тебе легко говорить — ты жизнь прожил. А я начинаю.

Христолюбов. Тем более нос кверху задирай.

Тоня. Глупые твои советы. Мне без него ничего не надо.

Христолюбов. Это сейчас. А потом другое будет.

Тоня. Ты по своей глубокой старости так рассуждаешь. Все позабыл.

Христолюбов. А как раз и не позабыл вовсе. Все помню.

Тоня. Что помнишь-то?

Христолюбов. А как забывал за одной другую. Это помню.

Тоня (неожиданно). И что за дом такой? Ни одной конфеты в вазочке не осталось.

Христолюбов. Все хозяйка сгрызла.

Тоня. Мой Егорка не забегал?

Христолюбов. Забежит. Куда денется. (Не сразу.) О главном что молчишь — в институте как? Какое резюме?

Тоня. Все. И за год отметки приличные. Хоть и думалось не о том.

Христолюбов. Поздравленьице. На третьем курсе, выходит? Три годика — и доктор.

Тоня. Наверное.

Христолюбов. Это что за слово такое — наверное. Ничего не объясняет.

Тоня. А я сейчас ни во что не верю.

Христолюбов (долго глядит на нее). Не горюнься. (Что-то вроде улыбки появилось.) Еще конфет купим.

Входит Соколик.

Соколик. Звонки серьезные были?

Христолюбов. Мало.

Соколик (задумался). Так. Мало. (Усмехнулся.) Ну, что же. (Тоне.) В институте все в порядочке?

Тоня (рада вопросу). Да, Леня.

Соколик. С повышением тебя. (Вынимает из портфеля большую плитку шоколада.) Любимые. Они?

Тоня (радостно). Да, Леня. (Помолчав.) А почему ты поздно так? Восьмой час. Случилось что-нибудь?

С о к о л и к. Что же случиться может? Теперь уж ничего, надеюсь.

Все помолчали.

Христолюбов. Женщина тут появлялась. Тоня вот присутствовала… Соколик (обернулся). Что за женщина?
Тоня. Непонятная какая-то… Все по сторонам оглядывалась.

Христолюбов. Обещала — позже зайдет.

Тоня. Очень пристально все разглядывала.

Соколик. Ты что — испугалась?

Тоня (тихо). Я теперь всего боюсь, Леня.

Соколик. А вот это совсем уж напрасно. Нам бояться нечего. Так и вести себя следует. Поняла?

Тоня. Да, Леня.

Христолюбов. Я к телевизору отошел. (Уходит в соседнюю комнату.)

Тоня. Ленечка…

Соколик. Ну?

Тоня. Я понимаю… Я все понимаю.

Соколик (внимательно). И что сказать мне хочешь?

Тоня. Выслушай меня, пожалуйста… Это все ужасно серьезно. Я понимаю, как тебя беспокоит все, что случилось. Ты не должен от меня таиться… Ну пожалуйста… И если ты действительно решил обменять кварти­ру, то это, стало быть, — размен… То есть, стало быть, мы должны жить отдельно… То есть, должны с тобой расстаться… Так ты решил? Да? Если это так, то, пожалуйста, знай, что я поддерживаю тебя в этом реше­нии… Ты бесконечно прав, потому что наш брак при создавшихся условиях будет ужасно затруднять тебе предстоящую жизнь. Ты все время молчишь. (С чуть слышной ноткой отчаяния.) Поэтому я ду-. маю, что ты совершенно со мной согласен.

Соколик. Замечательно. (Целует ее.) Все, что ты сказала, очень интересно. За три года нашей семейной жизни ты ни разу так меня не веселила.

Тоня. Да, Ленечка?

Соколик. Удивительно другое — как вся эта чушь могла прийти тебе в голову. Во-первых, наш дом особой стройки и обменять его на что-нибудь иное просто невозможно — это было бы, по меньшей мере, пре­ступлением против человечества. Что же касается развода, то разыгрывать этот спектакль накануне судебного процесса, на котором, вероятно, будет фигурировать имя твоего отца, — затея тоже не великого ума. Сейчас многие несомненно вспомнят, что он немало помогал нам… и именно поэтому нам надо обойтись без излишних… ну, что ли, демонстративных актов. Ну и, наконец, еще одна маленькая деталь, мешающая нашему разводу. (Шутливо.) Я очень, видишь ли, люблю тебя, Антонина Сергеевна.

Тоня. Миленький мой…

Соколик. Однако некоторые меры предосторожности предпринять все же годится. Сейчас имя твоего отца подвергается известному интересу… Разговоры идут не только о нем, но, естественно, и о родственниках его. Поэтому, может быть, тебе было бы полез-



но погостить у твоей мамы в Свердловске… Она больна сейчас и, как видно из ее писем, мечтает о твоем приезде…

Тоня (не сразу). Да, да… Ты хорошо все придумал… Очень дальновидно… (Подумав.) А как же без меня, с Ермолаичем…

Соколик. Все обойдется, милая…

Звонок.

Тоня. Это, наверно, опять та женщина… Соколик. Ты снова испугалась? Тоня. Ничуть… Что ты! Христолюбов (входя). Иду открывать.

Христолюбов уходит и вновь возвращается с Марией Васильевной. Все молчат некоторое время.

Тоня. У меня ужин еще не приготовлен… Христолюбов. Пошли отсюда, умница. (Уходит вместе с Тоней.)

Мария Васильевна довольно близко подходит к Соколику. Смотрит на него.

Соколик (чувствуя неловкость). Добрый вечер…

Мария Васильевна. Да-да… Конечно.

Соколик. У вас дело ко мне или…

Мария Васильевна. Меня прислала Суровцева Надя. Мы с ней соседки по дому. Простите, легонько голова закружилась…

Соколик. Прошу садиться. Я полностью в курсе событий и жду вас уже второй день.

Мария Васильевна (овладев собой). Моя соседка Суровцева сообщила мне, что вы ищете домработницу.

Соколик. Нечто в этом роде. Домоуправительницу— так вернее скажем. Надя Суровцева работает у меня в соседнем отделе. Женщина довольно смышленая и, вероятно, объяснила вам суть дела.

Мария Васильевна. Не совсем. Она просто рекомендовала мне обратиться к вам.

Соколик. Тогда побеседуем посерьезнее. Ваше имя и отчество?

Мария Васильевна. Мария Васильевна.

Соколик. Была у меня такая знакомая.

Мария Васильевна. Почему вы рассердились?

Соколик. А почему бы и нет? (Помолчав.) Вы приезжая?

Мария Васильевна. Бывала и раньше в этом городе.

Соколик. А что вас заставило откликнуться… на мое предложение?

Мария Васильевна. Последнее время я работала в столовой при типографии номер три. Мне нравилось там. (Помолчав.) Сейчас столовую закрывают на капитальный ремонт, говорят, месяца на три. Рабочих
прикрепляют к соседней заводской столовой, мне предлагают работу там же, но мне это не по душе…

Соколик. Вот вы как… Предлагаете взять вас на три месяца. Не более. Сурово.

Мария Васильевна. Ну, там как сложится.

Соколик. Как стерпится, как слюбится?

Мария Васильевна. Пожалуй. Только одно условие— если я останусь у вас, мне будут нужны два выходных в неделю.

Соколик. Причина?

Мария Васильевна. Когда наша столовая откроется вновь, мне надо будет бывать там два раза в неделю.

Соколик (удивился). Зачем?

Мария Васильевна. Я буду нужна там.

Соколик. Загадочно. Вы одинокий человек?

Мария Васильевна. Мне скоро пятьдесят, и со всеми своими мужьями— кто не умер — я в разводе.

Соколик. А дети?

Мария Васильевна (усмехнулась). Вот вопрос интересный. Был сын.

Соколик. Где же он?

Мария В ас и л ьев н а. Умер.

Соколик. Вы улыбаетесь?

Мария Васильевна. Вспомнила.

Соколик (неопределенно). Вы шутливый человек.

Мария Васильевна. Всю жизнь не могла избавиться от этого.

Соколик. Тогда перейдем к серьезной теме — у вас есть жилплощадь?

Мария Васильевна. Не страшитесь — на вашу посягать не стану. Имею собственную, с одним окном, выходящим на пруд. К пенью лягушек привыкла.

Соколик (улыбнулся). Это успокаивает. Со своей стороны тоже могу предложить нечто. При кухне имеется комнатка, которую могу передать в ваше пользование. Есть и диванчик, так что когда понадобится, можете оставаться на ночь.

Мария Васильевна. Благодарю.

Соколик. Любите готовить?

Мария В аси л ьевн а. Умею.

Соколик. Звучит обнадеживающе. Ваша зарплата в столовой?

Мария Васильевна. Получала сто тридцать.

Соколик. У меня будете получать не менее. Стол наравне с нами. Останетесь довольны. (Весело.) Решайтесь.

Мария Васильевна. Условия подходящие. Но я ничего не знаю о вас.

Соколик. Лично? Вас и это интересует?

Мария Васильевна. Все-таки… Придется жить вместе.

Соколик. Биография моя невелика, Мария Васильевна. Образование юридическое. Но профессионально все складывается как-то



многообразнее. Где я работаю, вам известно. Пока все образуется довольно удачно.

Мария Васильевна. Я заметила… Двадцать девять лет, а должность ответственная.

Соколик. Ого! Вам и возраст мой известен?

Мария Васильевна. Мне Суровцева рассказывала.

Соколик. Ну и общественной работы достает. Так что к ужину опаздываю частенько. Учтите это, Мария Васильевна. К тому же диета у меня.

Мария Васильевна. Квартиру эту давно получили?

Соколик. Полгода назад. Стечение обстоятельств помогло.

Мария Васильевна (как-то удовлетворенно). Очень хорошая квартира.

Соколик. Не жалуюсь.

Звонит телефон.

(Подошел.) Соколик. Слушаю, моя хорошая… Нет, на странице седьмой не пропустите мою вписку от руки… На обратной стороне страницы. Для верности цитирую: «Времена меняются, они уже не те, что были прежде, и должностные преступления — взяточничество, коррупция, чванство — взяты нынче под решительный обстрел»… Совпадают? Отлично, Зинаида Павловна… (Вешает трубку.) Мы отвлеклись… Простите.

Мария Васильевна. Вас в квартире трое живет?

Соколик. Да… Мою жену вы видели — ее Тоней зовут. Антониной Сергеевной. Очень доброе, отзывчивое существо. Несколько наивная. И — как бы сказать это — не имеет жизненного опыта. Впрочем, откуда — двадцать лет только — и женаты мы всего три года… (Задумчиво.) В общем, детство.

Мария Васильевна. А этот старик… Родственник ее?

Соколик. Нет.

Мария В ас ил ье в н а. Ваш?..

Соколик. Ничей. Просто очень старый человек. Был сосед по нашей прежней квартире. Двадцать лет назад у него семья еще была. Потом сын его умер. Один со старухой остался — они пятьдесят пять лет вместе прожили, потом и она умерла. Пятый год у меня живет. На первых порах помогал по дому, а теперь уж ему самому забота нужна… Вот на вас очень надеюсь, Мария Васильевна… Потому и беспокоился.,..

Мария Васильевна. Но ведь ему и Антонина Сергеевна помогать могла.

Соколик. Ну, тут дела сложные… Не все так просто, Мария Васильевна… Сегодня Тоня здесь… а завтра… вдруг нету.

Мария Васильевна. Как так… не пойму?

С о к о л и к. У Тони мать болеет… И она в Свердловске живет… Так что, возможно, Тоне при-
дется туда отправиться. И на срок неопределенный… Да и мало ли что случиться может. Так что нашего Герасима Ермолаеви-ча в ваши руки, если позволите, передаю.

Мария Васильевна. Странно… Совсем посторонний человек — и вы так, запросто приютили его. Меня это радует.

Соколик. Вы улыбаетесь?

Мария Васильевна. Это говорит о вашей доброте.

Соколик. Вы думаете? Просто он забавный старик — скажем так.

Мария Васильевна. А ваш отец? Он давно умер?

Соколик. Давно. Мне было семнадцать лет. Неудачливый человек. Об этом говорить не стоит.

Мария Васильевна. У ваших соседей постоянно звучит музыка?

Соколик. Почти. Иногда с утра до ночи. Магнитофон! Там живет очень занятой человек. Его детям от восемнадцати до двадцати.

Мария Васильевна. И вас это не тревожит?

Соколик. Совершенно. Я не люблю тишины, она мешает мне думать. (Показывает в окно.) Вы заметили? Рынок от нас почти в двух шагах.

Мария Васильевна. Ну, это ‘облегчает жизнь. Не далеко добираться.

Соколик. Бываете нездоровы?

Мария Васильевна. Сердце.

Соколик. Вам тяжело жилось?

Мария Васильевна. Всякое бывало. Пронеслось. В своей жизни я все сумела. (Идет к двери, обернулась.) Приду завтра. (Уходит.)

Из соседней комнаты выходит Xристо-люб о в.

Христе любо в. Сейчас телевизор объявил — на нас семьсот ракет наставлено.

Тоня (весело кричит из другой комнаты). Ленечка! Немедленно появись… Ужин на столе.

Соколик. Бегу, милая…

Вступление к второй главе

Повествователь. Лесная тропинка в солнечных просветах, по которой бегут, улыбаясь, мальчик и девочка. Журчащий рядом ручеек, а по нему, ныряя, плывет пестрая игрушечная лодочка… На долгой, тонкой ленточке летит за ними, колыхаясь в воздухе, пунцовый невесомый шарик. А у девочки в руках мячик небесного цвета. Собака отчаянной дворняжьей породы, наслаждаясь свободой, мчится за ними вдогонку. Нету вокруг людей, и в небе ни тучки, и они, до-



бежав до полянки, падают, усталые, на зеленый ковер травы. Они смотрят друг на друга, смеются и грустят — ведь так много причин для того и для этого. Он старше ее на два года — совсем взрослый мальчик, — ему целых десять лет будет через два месяца. Даже собака считает его хозяином, хотя и ее любит тоже. Такая красивая девочка. И собака и мальчик хорошо это понимают. Они смотрят на девочку с восторгом и даже подмигивают друг другу. Как им повезло, что она с ними. И вообще повезло — целую неделю не было дождика и можно скакать, прыгать и проделывать возле ручейка разные фокусы, брызгаться сколько хочешь. Если бы они знали что-нибудь о рае, то, наверное, решили бы, что они в нем. А в доме только ее мама, и разные взрослые дураки не едут к ним из города в гости.

— А знаешь что кричали глупые соседи
Рябкины, Мишка и Валерик, когда мы бе­
жали около их дачи? — спрашивает девоч­
ка.

— Я не слышал… — говорит мальчик.—
А чего они кричали, Тоненькая?

— А они кричали вдогонку такие глупо­
сти — «Тили-тили тесто, жених и невеста»…

— Какие же это глупости, — говорит маль­
чик.— Мы же верно жених и невеста… Вот
погоди — поженимся, тогда они узнают!

И они смеются все втроем, даже собака смеется…

Глава вторая

Тоня. Сейчас же скажи… Скорее скажи, что у тебя на душе?

Егор. Сам не знаю. Все загадочно, Тоненькая. Величайшее смятение чувств.

Тоня. Ты все воображаешь.

Егор. Конечно, воображаю. Жизнь меняется у меня просто на глазах. Сегодня я здесь—• в родном городе с тобой рядом, а, может быть, завтра… Невероятно!

Тоня. Тебя это радует?

Егор. В том-то и дело, что это неизвестно — даже мне. Я в ожидании.

Тоня. Ты точно с цепи сорвался.

Егор. Так оно и есть. Еще на прошлой неделе я был студентом. Но — все! Сегодня конченый человек. Я выпущен, я бездомен, ничей. Я никто. Я свободен. Я уезжаю и, может быть, остаюсь. Если бы сегодня была плохая погода, я был бы несчастен. А так — ничего себе.

Тоня. Ты сумасброд. Я люблю тебя.

Егор. Никогда не говори мне этого. Я глуп и могу принять это всерьез. А потом, когда я пойму, что ты валяла дурака, у меня ис-
портится настроение. Вот — оно у меня уже испортилось…

Тоня. В эту тему, братец, мы решили с тобой не углубляться.

Егор. Правильно. «Но ты другому отдана. И будешь век…»

Тоня. Я-то буду.

Егор. Что? Поссорились?

Тоня. Непросто жить на белом свете.

Егор. Однако ты наблюдательна.

Тоня. Не грусти, Егор Петрович.

Егор. В хорошую погоду мне даже грустить бывает весело.

Тоня. Наверное, я ненормальная…

Егор. Ей-богу?

Тоня. Верю всему, что ты говоришь.

Егор. Иногда мне кажется: провести жизнь в заблуждениях — истинное счастье. (Подумал.) Вредная мысль. Хотя… Осознать свои беды тоже опасно. Когда мы познакомились, тебе было полтора года. С тех-то пор все и началось. В четыре ты ударила меня по голове своим ведерком с такой силой, что я чуть не упал в обморок. Потом ты несколько раз тонула, и спасал тебя всегда я. Затем меня ужалила оса, в вену, и я раздулся до невероятных размеров. Ты напрасно принесла мне цветы — по ночам я плакал от восторга. Когда мне минуло десять лет, а тебе восемь, мы решили навсегда связать две наши жизни и объявили всем окружающим, что мы жених и невеста. За это мой отец отправил меня на два срока в Артек при помощи своего всесильного братца, твоего папеньки, который, со своей стороны, добавил мне еще один срок. Но в результате я полюбил тебя еще сильнее. Когда тебе исполнилось четырнадцать, мы так всем надоели, что на нас махнули рукой, но через три года откуда-то появился Соколик, и ты почему-то попросила, чтобы я к нему хорошо относился. Но вот уже скоро три года пройдет, а у меня ни черта из этого не выходит.

Тоня. Давай переменим тему.

Егор. Эту тему мы так часто меняем, что скоро она окончательно мне надоест.

Тоня. Вот бы хорошо было. (Помолчав.) У меня голова закружилась… Ой, как странно… Смешно даже.

Егор. Это я, идиот, заговорил тебя… Тоня. А вот и не ты… (Улыбнулась.) Не ты…

Не ты — на этот раз. Егор. Что с тобой?

Тоня. Я не знаю — счастлива ли я? (Все так же улыбаясь.) Совсем не- знаю — я счастливая?

Егор. У тебя какой-то дурацкий вид. Тоня. Конечно.

Егор. Если ты о Соколике —то все… Ни слова больше. Он твой муж — и этим все сказано.



Тоня. Перестань дурачиться. С детских лет мы играли с тобой в папу и маму… А ты почему-то делаешь вид, что до сих пор серьезно к этому относишься… И при этом еще шутишь почему-то…

Егор (весело). Погоди, скоро я заплачу… Вот тогда ты узнаешь!

Входит Соколик.

Нет, ты посмотри, кто пришел в наш дом.

Тоня. Тот самый.

Соколик (сел к столу). Жара.

Тоня. Куда ты девался?

Соколик. Блуждал по делам.

Тоня. Все-таки суббота. Мог бы и…

Соколик. Не мог. (Помолчав.) Обстоятельства не радуют. Следует побеседовать.

Егор. Не понимаю, как может нравиться такой мужчина.

Соколик (резко). Может.

Егор. На лодке кататься поедем? Мы договорились.

Тоня. Подожди меня внизу на скамеечке.

Егор. Беседуйте. (Уходит.)

Соколик. Не слишком ли постоянно он тут торчит?

Тоня. Но тебя же это никогда не беспокоило.

Соколик. Другие времена, дружочек. Слишком много вокруг Вихровых. Твой отец. Ты — Вихрова. Еще и Егор — Вихров.

Тоня. Он мой соратник по детству.

Соколик. Что-что? (Рассмеялся.) Ты прелесть.

Тоня. Конечно. (Обняла его.) Ленечка…

Соколик. Что?

Тоня. Нет, потом… (Помолчав.) Ты плохо выглядишь… Опять ночью заснул поздно.

Соколик (улыбнулся). Чудеса. С Марией Васильевной разговорился…

Тоня. Что-то много ты с ней беседуешь по ночам.

Соколик. Увлекся. Окошко в другую жизнь.

Тоня. Ты загадочный.

Соколик. Узнал, кстати. Дело Сергея Ивановича, вероятно, не ограничится исключением из партии.

Тоня (тихо). Суд?

Соколик. Видимо.

Тоня (не сразу). Жалко…

Соколик. Что?..

Тоня. Отца жалко. Он совсем другой был… Веселый человек! Десять лет прошло — и словно его не стало… Он виноват, виноват — это точно. Он себя забыл. И я, когда встречала его, не узнавала. Ничего из моего детства! Он улыбку потерял. Чужой.

Соколик (мягко). Ну, так резко не следует. Он заботился- о твоей матери и о тебе… А эта квартира? О которой его никто, кстати, не просил. (Усмехнулся.) Теперь-то вспоминают.

Долгое молчание.
Тоня. Ленечка, не думай об этом… Пусть все сложится — как сложится.

Соколик. Пусть, пусть!.. Это верно. Ты всегда права, Тоня. Главное (усмехнулся) — не думать. Вот ты скоро уедешь к маме, я останусь один, и пусть все решится.

Тоня. Леня, а я обязательно уеду к маме?

Соколик. Но мы же обещали ей… Я даже в Свердловск ей звонил — сказал, что ты приедешь… Она ждет тебя, Тонечка.

Тоня. Надо Марии Васильевне очень подробно все твои диеты растолковать… в случае обострения. Главное, чтобы она на них твердо стояла и ни на какие поблажки тебе не шла. (Энергично.) Нет, к маме ехать надо. Надо!.. И тут не одна причина… (Улыбнулась.) Не одна —• понимаешь?

Соколик. О чем ты?

Тоня. Я все думаю — счастлива ли я?.. Ты, наверно, знаешь — я счастлива? Ну что же ты молчишь? Счастлива?

Соколик. Не могу тебя понять.

Тоня. И вчера вечером и сегодня все утро хотела сказать тебе… и не решилась почему-то… Глупость какая — да? А сейчас смотрю на тебя и понимаю — немедля все скажу… Ты слушаешь? Да?

С о к о л и к. Что… Тонечка?

Тоня. Ты не смейся. Очень как-то непривычно. Видишь ли… (Улыбнулась как-то неловко.) Я ребеночка жду…

Соколик (тихо). Правда?

Тоня. Все подтвердилось. Второй месяц. Точно, Ленечка.

Соколик (подходит к ней, обнимает нежно). Лопушочек… Счастье мое.

Тоня. Ты рад?

С о к.о л и к. Ты сама знаешь.

Тоня. Да, конечно… И ты прав — к маме ехать нужно! Ведь если что со мной случится, мама будет рядом — я останусь у нее на зиму, один год учебы можно будет пропустить… Видишь, как все складывается удачно… Ты будешь навещать нас, и здесь все у тебя спокойнее будет.

Соколик. У тебя руки дрожат… Ты что, глупенькая?

Тоня. Волнуюсь.

Соколик. Ну конечно… Ребенок, Тонечка, это огромное счастье… И не… не каждому оно дано… И право на него надо заслужить — а это не просто.

Тоня. Как это… заслужить?

Соколик (горячо). Ну — делами. Жизнью своей… Ведь это — взять на себя ответственность за чью-то жизнь… За жизнь еще не родившегося человека.

Тоня. Как ты интересно говоришь…

Соколик. И тот, кто решается на такой шаг, должен честно сказать себе — да, могу! Имею на это право.

Тоня. А мы… Не имеем?



Соколик. Но отчего ты думаешь так… Я всегда мечтал о сыне… Но когда ты решаешься на что-то, надо оценить время. Когда — вот мерило всему. И оно диктует наши поступки.

Тоня. Да… Я понимаю — конечно, надо все обдумать… Я просто не сообразила это, как ты сейчас… Но если честно, Леня, — я очень хотела, чтобы он был… Очень, понимаешь?

Соколик. Я тоже, Тонечка…

Тоня. Но, видишь ли, есть одно обстоятельство— дело в том, что я тебя страшно люблю. Ну просто невероятно. И ты должен знать, что я ни о чем не пожалею… То есть мне ничего не будет жалко, лишь бы тебе было хорошо… Понимаешь, иногда я даже не знаю, что делать,— так ты мне дорог. И потом мне теперь почему-то кажется, что я в чем-то перед тобой виновата. Да, да!

Соколик. Воробушек мой, ну, успокойся. Все будет хорошо. Увидишь… У нас много времени, чтобы все обдумать… все решить по-умному. Приедешь к маме, поживешь с ней — и все ясно, ясно станет.

Тоня (подходит близко к Соколику и долго молча на него смотрит. Потом вскрикивает). Ленечка!..

С о к о л и к. Что, милая?

Тоня. Мне страшно.

Входит Егор, рассерженный.

Егор. Ну, вот что… Если ты раздумала и лодка отменяется, я домой пойду. Мне на скамеечке сидеть надоело.

Тоня (устало улыбнулась). Дурак ты — вот что… И ступай-ка лучше домой. Это ты хорошо придумал. (Выходит из комнаты.)

Егор. Крупный разговор случился?

Соколик. Пустяки.

Егор. Странно она себя ведет нынче.

Соколик. Все обойдется. (Помолчав.) Но вот что интересно… Как решил распорядиться собой в дальнейшем? Полученный диплом не зовет к действиям?

Егор. Осматриваюсь пока. Поступило предложение—юрисконсультом на базе.

Соколик. Малоперспективно. К Артемьеву?

Егор. Раздумываю. Не тороплюсь.

Соколик. Хочешь остаться в городе?

Егор Имеешь мне что-либо предложить?

Соколик. Очень уж злая интонация слышится. Стоит ли? Я на семь лет старше тебя и добился, как знаешь, немалого. Меня обзывают тут дельным человеком, я разделяю это мнение. Ты окончил тот же институт, что и я когда-то, почему бы и не послушаться моего совета?

Егор. Предположим.

Соколик (задумчиво). Родительская опека лишает человека деловой воли. Здесь у тебя отец и мать. Повторяю. Заботы родите-
лей располагают к благодушию, а начало трудовой деятельности требует жестокости. Желаешь добиться успеха в дебюте — ставь себя в экстремальные обстоятельства. Родной город не плацдарм для решительных действий, слишком уж тут тебе со всех сторон приветливо кивают. Хочешь добиться успеха — беги отсюда опрометью.

Егор. Однако ты, получив диплом, остался почему-то здесь, в родном городе.

Соколик. При получении диплома родителей у меня не имелось. Я был одинок. Ни одной живой души… разве наш бедный старикан. Одинок решительно. А только одиночество делает человека независимым.

Егор. Знаешь, эта философия мне что-то не мила.

Соколик (вспыхнул). Ты что, хочешь бродить по земле, валяя дурака? Или чего-то добиться на этом земном шарике? Учти, отвратительнее всего в человеке — вялые мускулы, неповоротливый рассудок, вечные сомнения. Собравшись в путь по жизни, человек должен чувствовать свою мускулатуру, эта прогулка должна доставлять ему физическое наслаждение… Как на марше. И помнить он должен одно — не останавливаться ни перед чем.

Егор (улыбнувшись). Так-таки вовсе ни перед чем?

Соколик (точно очнувшись). Ладно… Не лови меня на слове. Ты отлично знаешь, о чем я говорю.

Егор. Не совсем. Тебя ведь всегда можно понимать по-разному.

Соколик (улыбнулся). Юристу это, видишь ли, необходимо.

Егор (помолчав). Тебе нужно, чтобы я уехал из города?

Соколик. Я знаю, что я тебе не мил. О причинах почти догадываюсь… Но ты — ты мне симпатичен. Я желаю тебе добра.

Егор. И в чем оно заключается, это добро? Послушаем.

Соколик. Скажем, в Перми ты мог бы достойно себя проявить. Есть учреждение и должность — перспективнее. И круг лиц, которые мне обязаны и посему симпатизируют. Я говорю достаточно серьезно. Поразмышляй. Немедленного ответа не жду.

Егор. И много там придется кривить душой?

Соколик (помолчав). О чем речь?

Егор. Тебе ведь здесь приходилось. Кое о чем я все же наслышан.

Соколик. Интересно. Что имеешь в виду?

Егор. Скажем… Балаковское дело. Твоя роль была там не из лучших (помолчав), мягко говоря. И дальше случалось многое в этом роде.

Соколик. Ого! Отчего же молчал до сей поры? Следовало бы разоблачить подлеца Соколика.



Егор. Казнюсь. Поступил преступно. Смолчал. Считал малопорядочным топить соперника. Я люблю Тоню.

Соколик. Ух ты. (Пристально его разглядывает.) Пропасть благородства. Смягчим, однако, мотив. Любить двоюродную сестричку обязанность двоюродного брата.

Егор. Я сводный двоюродный брат.

Соколик. Ого! Атмосфера сгущается. Любить сводную двоюродную сестру — это уж прецедент. Но… невзаправду шумишь, братец. Сколько лет изображаешь влюбленного. Шутить тоже надо в меру. А весь твой цирк надоел не только мне, но и Антонине. Смени репертуар!

Егор. Придется. А все было так благополучно. Идиллично даже. Я валял дурака и уверял Тоню, что люблю ее, и она верила, что я шучу, да и ты в этом не сомневался. Теперь тебе это не нравится. Отлично. С шутками покончено, приготовиться к правде. Так вот, я сделаю все, чтобы она оставила тебя. И имей в виду — никогда еще я не говорил так серьезно. Она тебе не нужна.

Соколик. Не смеши. (Помолчав.) Тоня ждет ребенка.

Егор (не сразу). Тем лучше! Еще один довод в мою пользу. Быть отцом ее ребенка… Нет, не сумеешь… Не пригоден к этому.

Соколик. Откуда столько злости, Егорушка?

Егор. По-моему, ты негодный человек. У тебя нет права быть с Тоней. Да и о чем горевать тебе, а? По работе все как будто нормально… Есть слушок — идешь на повышение.. И что, собственно, этому мешает? Разве мы с Тоней… Но форму ты и здесь найдешь.

Соколик. Ах, как ты белоснежно чист, Егорушка, Завидую твоей незапятнанности. Думаешь, вру? А я серьезно. Мечтал бы таким образцовым быть. Хотя… если подумать, всякое вспомнить можно. Чьи добрые о тебе слова сказаны были, когда ты пять лет назад в институт поступал, — Сергея Ивановича, отца Тониного. Тогда к его словам, надо полагать, больше прислушивались, чем нынче, когда его дело и в суд попасть может.

Егор (в отчаянии). Нет… Неправда.

Соколик. Могу дать телефон Короленки. Вот он тебе и расскажет, как ему за твое устройство «Запорожец» был распределен.

Егор (глухо). Кто его просил об этом?

Соколик. Никто. (Зло.) Этот пакостный старик был благороден. И тебя в институт определил, и мне эту квартирку сподобил. Если откровенно, и по службе помогал двигаться. Словом, всем нынче выдал о нас материалец. О чем его действительно никто не просил. А тут еще и счета подписал не те, что надо бы.

Егор. Ты к чему все это говоришь… Неясно.
Соколик. А к тому, милый, что незачем нам сегодня кучно держаться. Куда любопытнее было бы рассыпаться по сторонам. Временно, конечно.

Егор. Не больно ли уж хитро?

Соколик. Не больно. Вот и любезная твоя кузина отбывает к больной матери в Свердловск на необозначенный срок. Не сообщала тебе?

Егор молчит.

Как же так можно было… Ай-яй-яй.

Егор (почти с тоской). Я все-таки думал, ты лучше.

Соколик. А я лучше, лучше, Егорушка. (Мысль эта мелькнула так непроизвольно, что он почти выдает себя.) И вот что: не надо тебе в Пермь ехать. Друзей у меня всюду немало. Зачем же так сразу — в Пермь. Другие города найдем. Свердловск — чем плох?

Егор (обернулся). Что?

Соколик. Свердловск. У меня и там симпатичные люди найдутся. Устроят тебя достойно. Только по телефону поговорить, а? И Тоня будет рядом. Ей ведь непросто придется, одной… с больной матерью. Беременна она — это я не шутил… Все, Егорка, случиться может… а ты — около. И отправим вас. вместе.

Егор. Как-то все уж витиевато очень.

Соколик. Что именно?

Егор. Зачем все это тебе? Тебе, Леонтий?

Соколик (почти обнял Егора). Ей там друг нужен. На кого еще полагаться, если не на тебя.

Долгое молчание.

Ну? Что решил?

Егор (идет к двери, обернулся на пороге). Звони в Свердловск. (Уходит.)

Соколик (один). А если не стану? Не позвоню? Какая игра, однако! В глазах потемнело… Сам отдаю… На вот, бери ее, единственную. Какая, однако, игра! Ее, Тоню? Да никогда! (Помолчав.) Но как в голове все это блеснуло… Как идеально сложилось… на вид. Значит было, было в мыслях… Хотел этого… Уедут в другой город, а там Егор уж не отдаст, там он сильнее меня будет. Время безжалостно — оно уничтожает все… Но ведь люблю ее. Люблю… А что это за слово? Обозначает ли хоть что-нибудь? Никто не знает. И в детстве не сказали… Утром девятого мая в скверике возле театра ее увидел. Впервые! И сразу понял: вот — она! Стояли удивлялся, не верил… Значит, есть это? Случается с человеком? Белый фартучек на ней был. Праздничный. Десятый класс… И улыба-



лась мне… Не почудилось — мне, мне! И вдруг дождь хлынул, и все побежали… И она… А я догнал ее, схватил за руку, и мы остановились, смотрели друг на друга и молчали. А дождь лил, лил, лил не переставая… А теперь расстаться. Цель главная, та—-всего выше… Значит — проститься с Тоней?.. Все показалось, пригрезилось и не было ничего! Неправда. Все было. (Помолчав.) И есть? (Яростно.) Пусть едет. Пусть с ним. Он защитит ее. Он лучше меня — так хотел сказать?.. (Почти спокойно.) Делу надо дать время — не торопись, оно все уладит лучше тебя… И все развеется, уничтожится… Все само собой. Время — целитель всего. (Подумав.) Вершитель. Так вернее. (В ярости.) А Егорка-то хорош — согласился. А вот не будет по-твоему— ишь, чего захотел!

Входит Христолюбов, несколько хмельной, с охотничьим ружьем.

Христолюбов (командует). Ружья наперевес!

Соколик (укоризненно). Принял?

Христолюбов (показывает). Не более того.

Соколик. Обещание где, Гера?

Христолюбов. Душа бунтует. (Сел в кресло, положил ружье на колени.) Суетную жизнь веду. Ружьецо вот чистить относил. Сноровка у самого исчезла.

Соколик. Для какой цели?

Христолюбов. Внучонка вспомнил. Выстрелю в тебя.

Соколик. Сколько раз обещал. Ступай проспись лучше.

Христолюбов. На прощанье выстрелю уже.

Соколик. Промахнешься ведь, Гера.

Христолюбов. И то. (Дружелюбно.) А тут, милый, такая штука. Когда я помоложе выстрелить в тебя желал, попал бы точно. А нынче негоден, руки дрожат. Теперь, чтобы убить, мне вплотную подойти к тебе нужно. Тогда без промаха. Но я вот что думаю. Я в тебя тогда выстрелю, когда ты спиной будешь ко мне стоять.

Соколик. Устал я, Гера. День сегодня трудный выдался. Иди, поспи до ужина.

Христолюбов (вскрикнул). За что Тоньку гонишь?

Соколик. Ну что придумал. На время к матери едет.

Христолюбов. От тебя на время не уедешь. От тебя к смерти бежать следует. (Помолчав.) А я, видал, в галстук нынче нарядился. Скажите, почему? Не более, не менее. Дом престарелых посетил. Понравиться хочу.

Соколик. Снова? Я же запретил тебе, Героч-ка. Просил ведь. (Серьезно.) Давай усло-
вимся точно, Герасим Ермолаевич, в дом

для престарелых ты не уйдешь. Это я тебе

навсегда сказал.

Христолюбов. И почему такое? Соколик. Ты меня оставить не должен. Христолюбов. Сурово говоришь. Соколик. Я тебя люблю, Гера. Христолюбов. Интересно высказался. Соколик. О доме престарелых забудь. Пока

жив, со мной останешься.

Входит Мария Васильевна.

Христолюбов. Кто такая? Эту женщину я не знаю.

Соколик. Не валяй дурака, Герасим.

Мария Васильевна. Что ж вы яростный такой нынче, Герасим Ермолаевич, не навоевались?

Христолюбов. Добрым я на войне был. Это я уж впоследствии, на гражданке, злым стал. На мирных жителей осерчал.

Мария Васильевна. И за что же? (Хочет взять у него ружье.)

Христолюбов (мирно отдает ей ружье). Забыли, как им жизнь досталась! На чей счет живут. (Показал на Соколика.) Взгляни, какая фигура перед тобою? Что он о нашей битве знает? Нет у него памяти. И не было. Сегодня в автобусе какой-то старик мне кричит: «А ну, поживее, дед!» Совсем совесть потеряли… А тут еще с Тонькой.

Соколик. Ладно, Гера… Пойдем-ка проспимся. (Выводит его из комнаты.)

Мария Васильевна. И часто он так… бунтует?

Соколик (возвращается). Случается. (Удивленно.) А я не ждал вас нынче. Сегодня суббота. Выходной у вас.

Мария Васильевна. Да. Погулять вышла. Шла-шла и вдруг зашла. Вас это не огорчает?

С о к о л и к. Я рад. (Улыбнулся вдруг.) Когда вы в доме, мне спокойнее. Даже смешно. Чаем по ночам поите… с молоком.

Мария Васильевна. Бессонницы у вас частые.

Соколик. Это с детства. Трудно сплю.

Мария Васильевна. А думаете о чем, когда не спится?

Соколик засмеялся.

Что смеетесь-то?

Соколик. Хотите, серьезно отвечу?

Мария Васильевна. Ну?

Соколик. Мир хотелось бы по-своему преобразовать. А то нечасто он мне нравится.

Мария В ас и л ьевн а. Мир?

Соколик. Нет. Люди.

Мария Васильевна. Себя лучше считаете?



Соколик. Я многих хуже. Не заблуждаюсь. Может, оттого и не сплю. Об отце частенько задумываюсь. (Помолчав.) Что за человек был — догадаться бы.

Мария Васильевна (помолчав). Любили его.

Соколик. Вспомнить стараюсь. Он свою жизнь в отъездах провел. Теперь только и помню, как провожал его. Мать мою жестоко любил… Потом уж, когда она ушла и меня ему в придачу оставила, на память… Я думаю, без нее ему жизнь лишней была. В последний год о своей жизни рассказал как-то: ему однажды мать письмо прислала, встретиться хотела с нами… Он не позволил…

Мария В а с и л ьев н а. А вы?

Соколик. Что ж я… Отец вправе был. Ее наказать следовало. Я с детства его жалел, а дружбы между нами не завелось. Он как-то одиночно жил. Без цели.

Мария Васильевна. А у вас эта цель

есть?! Соколик. Имею.

Мария Васильевна. И что же это? Соколик (усмехнулся). Пустяки. Чтобы не мне указания давали.

Мария В а си л ьев на. Как это?

Соколик. Чтобы я их давал.

Мария Васильевна. Это дорого. Правду о себе говорите. Смелый.

Соколик. Отчего вам так приятно хорошо обо мне думать?

Мария Васильевна (не сразу). Само собой случается. Да и не хвалю я вас вовсе. Правда-то ваша прискорбная.

Соколик. Таковой и быть должна. Детство у меня отнято было. Сперва сестренка отца за мной приглядывала. Замуж вышла — отстала. Подрос постарше — сосед Ермо-лаич появился. Затем еще один сосед возник — это уж когда отец умер, мне семнадцать тогда исполнилось, —• этот дисциплине учил. Верткий был человек. Проходной, жесткой хватки. «Доводов не имеешь, локтями действуй» — вот так шутил. Впечатляло. Вскоре, однако, отлетел куда-то. Возможно, правда, не человеком был, а дьяволом, лишенным должностей. К двадцати годам жалко на меня смотреть было — все указки давали. То нельзя, то льзя. Жизнь диктовали. Так… Не любя. Минуло двадцать один, эге, думаю, — очко! А пошли вы все… Поживу как знаю. Пусть от меня теперь приказы идут. И ведь как занятно получилось. Только это решил — все расступились, приступайте, говорят, Леонтий Алексеевич, вас-то мы и ждали. (Усмехнулся.) Вот, говорят, в жизни жестокая борьба за места идет. Брехня! Если чело-

; век власти захотел, и не чуточку, а по
крупному счету, разом все свыкаются — вот он, настоящий, пришел. Не мешать, дать ему дорогу! Правда, оступиться тут — конец. Разом сомнут. В этой игре одно условие: наверх весело, уверенно иди. Ну, а там уж, даже на самой малой вершине, осторожен будь. Человек на вершине — всегда мишень.

Мария Васильевна. От этого и не спится?

Соколик (усмехнулся). Вот вы меня по ночам добру учите. Слушать приятно. Только ведь это утешение, а не правда. Правде утешение ни к чему. Утешение всегда ложь. Добреньким меня считаете. Старичка, мол. приютил. Так ли оно? А если я из корысти его подобрал? Он и в лавку с авоськой вприпрыжку бегал и в комнатах прибирался. В свои восемьдесят — вполне годен и здоров был… Только теперь сник старикан… Вот и понадобилась ваша помощь, добрая Мария Васильевна.

Мария Васильевна. А я вам не верю… (Вскрикнула.) Вы добрый, добрый человек!

Соколик. Будет, Мария Васильевна… Разволновались… Это к чему? Что наш разговор? Шутливая беседа, не более. (Помолчав.) Добрым быть мне жизнь не позволила. Нагляделся. (Усмехнулся.) Как-то в четырехлетнем возрасте очень я удивился: ни с того ни с сего, случайненько оказался вдруг без матери, не странно ли? У всех вокруг были, а у меня отчего-то нет. Вероятно, сам во всем провинился — так я тогда решил. Был, видно, плох, непослушен, дурак— вот мать и разлюбила за непослушание и бросила потому, что я ей разонравился, и она взяла и разочаровалась во мне. С чего бы еще-то, верно?

Мария Васильевна. Верно.

Соколик. Стараюсь вспомнить и не могу — наверно, красивая была. И кажется, любила меня очень, я даже помню, как называла— «голубчик»… Голубчик — занятно, в общем… Помню, летом с детским садом уезжал, она обняла и спела в шутку: «Не уезжай ты, мой голубчик… Постыла жизнь мне без тебя…» Но шло время, и я привык к своей исключительности. Жизнь жестока, подумал я в одиннадцать лет, и эта мысль примирила меня с действительностью. Что ж, буду и я таковым. Приняв это решение, я ‘навсегда забыл женщину, которая в той далекой, сказочной жизни была моей матерью.

Мария Васильевна. А встретили бы?

Соколик (усмехнулся). В ресторан бы пригласил, с музыкой… чтобы за папу выпить.

Тоня (выглянула из-за двери). Ленечка… Представь, я все твои рубашки выгладила, чтобы Марье Васильевне не достались. (Увидела ее.) Вы тут?.. Выходной ведь у вас.



Вступление к третьей главе

Повествователь. …После его смерти она не спала три ночи. Ни о чем не думала. Просто не спала. Беда лишила ее чувств. Она была мертвая от горя. На четвертый день, когда его хоронили, ей пришлось опомниться. Играла военная музыка, и она, как подобает вдове, проводила его на кладбище. Потом его друзья довели ее до дому, они предполагали поминки, но она отшатнулась от этого и попросила оставить одну. Она не спала и четвертую ночь. Но теперь душа ее пробудилась для воспоминаний. И они как-то разом, без смысла и порядка, возникли в ее воспаленной душе, теснились и мешали друг другу… Прошедшие десять лет ее счастья были так прекрасны, что она боялась в них поверить… В ту пору ее жизни она часами смотрела в небо, пытаясь найти его в этой безграничной голубизне, но самолеты, на которых он летал, были почти недоступны глазу. Как любил он скорость! Как весело возвращался в дом из полета, перешагнув там еще один предел возможного. Она вдохновенно любила его, разделяя с ним восторг его победы. Скорость — она и погубила его жизнь, но не там, в небесах, а здесь, на грешной земле. Стоило быть великим в небесах, для того чтобы погибнуть на мокром от дождя шоссе, не успев повернуть вовремя руль мотоцикла. И первой ее мыслью было — вот она, расплата. Возмездие за содеянное. За ту ночь, когда она, почти тайно, оставила мужа и любимого сына. Слишком велико было ее преступление и слишком поздно она поняла ему цену. А тогда, в ливень, в бушующую непогоду, они мчались на его машине, все удаляясь от ее дома, тесно прижавшись друг к другу. И это не было преступлением, потому что было счастьем. Нет-нет, ей жаль было мужа, ведь она счи­тала когда-то, что любила его, но в те времена она ничего не знала о любви… о страсти! А какая же без нее любовь? Горько вспомнить! И она оправдывала себя, радуясь открывшейся свободе. Но сын… Голубчик ее… Вот что не могло остаться безнаказанным. И теперь, через десять лет счастья, наказание, наконец, настигло ее.

Глава третья

Хр и с тол ю б о в сидит у окна. Мария Васильевна прибирает комнату.

Мария Васильевна. Привстаньте, Герасим Ермолаевич, подмести надо.
Христолюбов (обернулся). Не тронь. Размышляю. Мне об людях думать интересно.

Мария Васильевна. Целый час у окна сидите, с места не тронетесь.

Христолюбов. Ни к чему. За жизнью наблюдение веду. Погляди — совсем народ с толку сбился. Одни в одну сторону бегут. Другие напротив норовят. Полагают, на другой стороне им лучше станет. А с чего? Я вот гляжу сверху и вижу — нет разницы. Указание, что ли, под окном повесить: «Граждане! Прекратить беготню!»

Мария Васильевна. Я гляжу, Герасим Ермолаевич, вы нынче в ворчливом настроении.

Христолюбов. Это факт! Если правду высказываю, все говорят —• ворчу. Но вернемся к тебе. Вот ты много где побывала, а толку что? Побегала. Сюда вернулась. С прибытком или как?

Мария Васильевна (настороженно). О чем шутите?.. Неясно как-то.

Христолюбов. Я, может, и яснее сказал бы, да ты сама молчишь. С чего? Значит, тебе молчать интересно.

Мария Васильевна (растерянно). Не пойму… Про что вы?

Христолюбов. Двадцать пять лет назад я, хоть и старик, а еще в красавцах ходил. Иные женщины восхищались. Нынче многие не узнают. Конечно, не та стать — это факт. Наденешь бывало все ордена-медали и — на променад. Я на Молчановке гулять особенно любил… Тогда еще это дачным предместьем считалось… Теперь, правда, новый, жилой массив. Так именуют. А тогда дачки стояли. Гамаки, самовары, велосипедное катание… В дачках многие летчики проживали — до аэродрома-то близко… Может, встречались там?

Мария Васильевна. Не помню.

Христолюбов. Не помнить просто. (Улыбается.)

Входит Тоня.

Тоня. Марья Васильевна… Не приходил он?

Мария Васильевна. Господи! Лицо-то заплаканное. Что вы?

Тоня. Отца под стражу взяли. Сейчас Егорушка сказал.

Христолюбов. Давно ожидалось — жил беззаконно. Ответ держать следует. Новости нету. Что плакать зря?

Тоня. Думала, минует. Ну, с должности сняли… (Вскрикнула.) Отец он мне, хоть и оставил. Знаю, что виноват, а все равно жалко.

Христолюбов. Ежели поделом — плакать незачем. Слезы побереги, нынче они ой как тебе пригодятся.

Тоня (тревожно). Про что ты… Ермолаич?



Христолюбов. Вещички-то в дорогу собираешь?

Тоня. Нет еще.

Христолюбов. Ждешь, муженек подсобить придет? Ошибки не будет. Явится.

Тоня (не сразу). И отчего ты Леонтия так не любишь, Гера?

Христолюбов. Не смеши. Как могу не любить? Благодетель мой. От всех бед защитник.

Тоня. Ты его зло не любишь. Вот что.

Христолюбов. Зато тебя люблю, девонька. В том его счастье. (Вздохнул.) Жалею.

Тоня. Кого?

Христолюбов. Вас. Обоих. (Пошел к двери. Обернулся к Марии Васильевне.) А ты в окно выглядывай почаще. Смотри, как люди туда-сюда бегут. Учися. (Неспешно выходит.)

Мария Васильевна. Который день не в настроении.

Тоня. Тоскует. Через два дня тридцатое июня. Двенадцать лет, как внук его утонул. Забыть не может.

Мария Васильевна. И правда, что он Леонтия Сергеевича не любит?

Тоня. Иной раз и напротив подумать можно… Ведь Андрюша, внук его, первым другом Ленечки был… А внука Ермолаич любил больше жизни. Горе ведь.

Мария Васильевна. Страшнее не придумаешь. Внучонок… Я полжизни о нем мечтала— нет ведь большей радости… А теперь уж и думать об этом поздно. Прошла жизнь, Тонечка. Мимо промелькнула.

Тоня (неожиданно). А вот ведь странно что. Никак мы с вами на ты не перейдем. Какая я вам хозяйка…

Мария Васильевна. Вы боитесь меня, Тоня.

Тоня. Боюсь. Как вы угадали точно. Не пойму, за что только. Я этот вопрос часто обдумывала… Иногда мне кажется — неровня я вам. Да-да. Вы, наверное, в богатой семье родились…

Мария Васильевна. В тридцатые годы богатых семей не было. До тридцать четвертого. Все хлеб по карточкам получали…

Тоня. Я неверно выразилась, не так… Родители у вас, я думаю, интеллигентные люди были… Не то, что деревенские мои…

Мария Васильевна (улыбнулась). От этого и боялись меня?

Тоня. От этого. Да что же вы смеетесь-то?

Мария Васильевна. Не бойся меня, девочка. Я с доброй душой к тебе пришла… Глупенькая моя. С доброй и усталой. Поняла?

Тоня. Трудно приходилось?

Мария Васильевна. Не рассказать. (Помолчав.) И теперь покоя не найду. Ничто не забывается. Вся жизнь прожитая — навеки со мной… Днем и ночью перед глазами. Юность… Помню, на даче в Березовке жи-
ли… Как птицы по утрам пели — я с рассветом вставала… На пруд бегала с подружками… Какая же радость вокруг! Я беспечная была, когда замуж шла. Думала, по любви — все так думают, верно… Он добрый был, уезжал, возвращался, всегда в дороге, геолог… А потом сын родился — смешной такой, так и жили-поживали втроем. И вот тут человека встретила… Раз в жизни только случается — навсегда мой. А без него — пустота… Нет, ни в чем не каюсь — видела счастье, и не обман, не мечту. Истинно счастливой была! Десять лет в радости с ним прожила.

Тоня. А сын?

Мария Васильевна. Мужа пожалела. (Очень тихо.) Умолял… оставить.

Т о н я. И вы решились?

Мария Васильевна. Вспомню — себя страшусь… А тогда все забыто было. Судьба только не простила: на десятый год нашей жизни — погиб. Меня не жалел, себя — тем более. Отчаянный был человек; испытатель-летчик. Я как на острие жила. А умереть по-своему сумел: на мотоцикле разбился. Всю жизнь скорость его манила, и что ж — добился. Как я первые два года прожила, не помню. Будто и не было их, этих лет… Потом опомнилась, мужу письмо послала… робкое. Он ответил коротко: «Тебя не надо. Больше не пиши». (Помолчав.) Ну, дальше все под откос пошло. Еще один человек появился — не то муж, не то приятель… Три года жизнь беспорядочную вела… Ну, это слово ты как хочешь понимай. Даже если о самом дурном подумаешь — не ошибешься… Тут что ни предположить, все лучше правды будет…

Тоня. Что же вы к сыну не поехали?

Мария Васильевна. Страшно.

Тоня. Что… страшно?

Мария Васильевна. Не должен простить.

Тоня. А вы поезжайте… Заплачьте перед ним…

Мария Васильевна (покачала головой). Это мечты…

Тоня (не сразу). Я неприветливая к вам была. (Помолчав.) Ты прости… Я тебя любить буду. Можно?

Мария Васильевна. Меня не за что любить, Тоня. Я так жизнь прожила, что следа от меня нет. Может быть, и вовсе пропала бы, да еще раз жизнь улыбнулась. Два года назад, в Кургане, на вокзале школьного товарища встретила. Он ужаснулся, меня увидя, еле узнал. Я ему все, без утайки… Он обнял меня, ругает-утешает, такие грубые слова шепотом говорит… Стоим с ним, чуть не плачем — портфель он из руки выронил, бедный… (Не сразу.) Много жизней прожила я, Тонечка, и одна на другую не похожи, а своей последней ему обязана. В этот город вернул, где учились мы когда-



то. Он тут, в газете почти самый главный был. Позаботился… Тебе, говорит, Маша, с самой простой работы начинать следует, должок с тебя государству… Я в столовую судомойкой на кухню пошла, подавальщицей затем, а он умер через полгода. Некому теперь отчет давать. Но я жизни больше не страшусь. За то ему благодарность.

Тоня (тихо). Вот какая судьба случается… А я по-пустому хнычу. Стыдно, правда?

Мария Васильевна. Горе-то и над тобой витает. Я для чего жизнь свою рассказала — за тебя боюсь.

Т о н я. А что за меня бояться? Я удачливая. В меня с детства все влюблялись. И почему только? Ведь никакого блеска. Ну, с Егором все это детские шуточки, не всерьез… Но ведь и очень серьезные люди увлекались.

Мария Васильевна. От правды разговор не отводи. Пошутить еще успеешь… Хитренькая… (Резко.) Отчего из дома уезжаешь?

Тоня (тихо). Это не я.. Он. Так случилось. Я даже понимаю его. Сама советовала. Ей-богу, правда… И потом, временно ведь… Дела у него тут большие, а я мешаю. Вредно ему присутствие мое… (Подумав.) Хоть все слу­читься может — уеду отсюда и никогда уж больше не вернусь.

Мария Васильевна. Что ты… Тонечка.

Тоня. Иногда слушаю его и думаю — ему же верить нельзя… Он страшный человек может быть. Я знаю, что он меня обманывает, а он нет, не понимает, что лжет. Отчего же я это вижу? Оттого, что люблю… Он мой. А мо­жет, это и значит любить — догадываться, каким человек может быть? Никто не знает, а ты видишь — он всех прекрасней, только сам этого не знает. Этой верой я и живу… Я оттого и веселая так часто… Вот я новость вам сейчас открою… Я ребеночка жду, представляете? В том и дело. И он так обрадовался сначала, так обрадовался, когда я ему открылась… Просто счастлив был… А потом очень убедительно стал говорить, как ответственно это… И не каждому право дано… (Как-то смущенно улыбнулась.) Нет, ребеночка не будет, я уж так решила. Он сам ни слова против не сказал, но я угадываю… И все сделаю, как он хочет. Вот, в Свердловск к маме уеду и все там совершу…

Мария Васильевна (бросилась к ней, целует ей руки). Не поступай так… Богом тебя молю!..

Тоня. Зачем вы, Мария Васильевна?..

Мария Васильевна. Нельзя. Не смеешь…

Вошел Соколик, бросил портфель на стол. Подошел к Тоне.

Соколик. Что не поделили? Тоня. Пустое, Ленечка… Соколик. Об отце знаешь?
Тоня. Да.

Соколик. Серьезнее, чем думал, дело обернулось. (Помолчав.) В дорогу собираться надо. Мать ждет.

Тоня. А что собираться. Я готова.

Соколик. Не то. Может случиться, на долгий срок едешь. Перевод твой в свердловский институт оформить следует. Пообстоятель-нее собраться надо. Мария Васильевна поможет тебе.

Мария Васильевна. Нет, меня увольте.

Соколик (взглянув на нее). Странно. (Тоне.) Могу порадовать — с тобой Егор последует.

Тоня (вспыхнула от радости). Егорушка…

Соколик (почти зло). Загорелись глазенки радостью… Что ж. Тому и бывать.

Тоня (вдруг стала серьезной). Но почему… Егор?

Соколик. Назначение в Свердловск получил… Вот такое стечение обстоятельств. Счастливое. Не одна останешься. Может, забудешь? (Тихо, медленно.) Забудешь… (Заметил вдруг, как пристально смотрит на него Мария Васильевна.) Отчего разглядываете меня так?

Мария Васильевна (не отрывая от него взгляда). Виновата… (Опускает голову.)

Конец первой части

Часть вторая

Вступление к четвертой главе

Повествователь. В то утро он проснулся с первыми лучами солнца. А может быть, он и не спал ночью. Ему только помнилось, что он спал. И ему только показалось, что он проснулся. А на самом-то деле все ночное время он провел в мыслях о том, правильно ли была составлена телеграмма. Его жена, которая так безжалостно оставила его много лет назад, она просила, она умоляла разрешить ей вернуться в его дом, где жил ее оставленный сын. Он почти сразу коротко написал ей ответ: «Тебя не надо, больше не пиши». Но вечером не отослал телеграмму, он стал дожидаться утра, потому что ему было страшно навсегда отказать ей во встрече. И он предпочел мучиться всю ночь, думая о своей безнадежной жизни. Когда она покидала его дом, он умолил оставить ему сына и был почти счастлив, видя ее горькие слезы при их расставании. Наверное, верил тогда, что она ради сына в последнюю минуту изменит решение. Этого не случилось. Прошло много лет, а он все еще любил эту женщину, но он был гордый, уп-



рямый, решительный человек и никогда и нигде не позволял себе быть слабым. Прощения быть не могло — это он знал точно. Но ему было жаль сына, может потому, что не сумел стать ему настоящим счастливым отцом, не имел к этому нужного таланта. Он был, был веселым отцом, был, но это — при ней, а когда она покинула их, у него исчезли простые панибратские слова, которые следовало говорить сыну. Он даже боялся его — ему казалось, что сын осуждает его за то, что мать оставила их обоих. Уезжая по работе, которой теперь отдавался яростно, он надолго оставлял сына, но при возвращении между ними не случалось никакого веселья, как они оба ни хотели этого. Трудно, тайно, беспокойно он все еще любил эту женщину и поэтому не мог себе позволить с ней встретиться. Под утро он решил изменить телеграмму: когда он уедет, она может вернуться, и старик сосед передаст ей сына, с которым она и покинет его навсегда. Этот ответ был злым и тоже нравился ему. Но он все-таки любил ее, а значит, и ненавидел, и даже жалость к сыну не помогла ему стать выше ненависти. Вот почему ранним утром он, не приняв еды, пошел на почту и все-таки отправил ту, заготовленную еще вечером телеграмму. Возвращаясь домой, он увидел вдруг, какое счастливое солнечное утро выпало на этот майский воскресный день. Он вспомнил, как недолго ему, наверно, осталось жить, но к этой мысли остался равнодушен.

Глава четвертая

В доме у Соколиков. В дверях Егор. Т о-н я пристально на него смотрит.

Егор (стараясь быть спокойным). Какой вет-рюга. Будет дождь.

Тоня (не срази). И больше ты ничего не скажешь?

Егор. Давай молчать. Так лучше. (Подошел к ней.) Мне хочется на тебя смотреть и смотреть. (Берет ее руку, прикладывает к своему лбу.) Невозможно! (Тихо.) Счастье…

Тоня. Где ты пропадал? Что с тобой случилось? Я тебя десять дней не видела…

Егор. Я боялся.

Тоня. Чего?

Егор. Это трудно объяснить. Пять дней я не выходил из дома. Я думал. Неотступно думал. О тебе и обо мне. С шутками кончено. Я и ему так сказал… Но я не знал, что это так трудно — не шутить. Потом был телефонный разговор со Свердловском. Все решилось. И я понял — едем. Я бросился к тебе, но остановился у дома. Испугался, что опять
буду шутить и разыгрывать дурака. Больше так было нельзя, и я поехал в Позднево к родителям… Четыре дня прощался с ними, прополол им огород… Видишь ли, они не хотели, чтобы я уезжал, но я решил и изменить уже ничего не мог.

Тоня. Ты как-то сбивчиво говоришь… Ничего понять нельзя.

Егор. Потому что я не шучу. А не шутить я еще не умею. Не привык. Я словно немой. Все несообразно. Как ты не понимала, что я притворялся, когда шутил? А вот теперь все — одну правду! Слушай —• я всегда тебя любил… Всегда — как никогда. Ты была — мое все. Как никто.

Тоня. Это правда?

Егор (очень тихо). Тоненькая.

Тоня (растерянно). Спасибо… Не знаю, как еще сказать тебе… (Не сразу.) Но если это правда… Тебе нельзя ехать в Свердловск.

Егор. Ты не рада, что я буду там, куда едешь ты?

Тоня. Я очень рада… Но все равно тебе не надо туда ехать.

Егор. Почему?

Тоня. Я не знаю… Но только — не надо.

Егор (крикнул). Тонька!..

Тоня. Мне опять страшно. (Вдруг ласково.) Егорушка, я несчастная.

Егор. Леонтий сказал — ты ребенка ждешь?

Тоня {вскрикнула). Врет твой Леонтий!..

Егор. Да… Я сразу тогда догадался… Хорошего молодца ты в мужья выбрала. А жаль, что наврал… Я сейчас мимо сувенирного шел и подарок по этому случаю решил сделать. (Развертывает сверток.) Обрати внимание — мать-обезьяна с обезьянышем на руках, тот в цилиндре почему-то. (Читает наклейку.) Группа называется «Молодцы»… Жаль, конечно, но все равно бери…

Тоня. И ты бы радовался, если у меня ребенок от него родился?

Егор (весело). А я каждому дитю рад. Увижу — навстречу идет, и рад. Вдруг умнее меня будет.

Тоня. Раньше я бы тебя за это поцеловала.

Е г о р. А сейчас нет?

Тоня. Нет. (Строго.) Теперь тебе даже дотронуться до меня нельзя.

Входит Христолюбив, он с улицы. Одет в парадный для себя костюм.

Христолюбов. Хорошо, и гости сидят. Внимание! Сейчас водку пить будем.

Тоня. Тебе же нельзя, Ермолаич.

Христолюбов. Сегодня мне все можно.

Егор. Нарядно выглядишь, Герасим Ермолае-вич.

Христолюбов. Память по Андрею справляю. Двенадцать лет исполнилось… Дюжина. Ровно. (Пошел к двери, остановился.) От-



сюда ни шагу. Бутерброды мной заготовлены. Сейчас подам. (Уходит.)

Тоня. С утра сегодня только и говорит о внуке. (Не сразу.) Может, обезьяну ему твою подарить?

Егор. Не надо. Слишком весело — для такого случая.

Тоня (неожиданно). В Свердловск у тебя направление?

Егор. Пожалуй.

Тоня. Кто-нибудь помогал тебе там устроиться?

Егор. Да.

Тоня. Кто же?

Егор (не сразу). Леонтий. У него друзья там.

Тоня. И он сам предложил тебе?

Егор. Сам.

Т о н я. И ты согласился?

Егор (с тоской). А могло быть иначе?

Тоня. Он предложил, ты согласился. Потом вы, может быть, песни вместе пели веселые? (Не сразу.) Ответь, ты подумал, зачем это надо ему?

Егор (неуверенно). Он сказал мне — ей там друг будет нужен.

Тоня. И ты поверил?

Егор. Во что хочешь поверю, только бы уехать вместе. (Помолчав.) Нет. Ты права. Страшно. (Резко.) За что ты его любишь?

Тоня. Это мое дело.

Появляется X р ист о любо в, он несет тарелку с бутербродами.

Христолюбов. Бутерброды затеял я. А уж Мария Васильевна выполнила. Сейчас она с холодцом выйдет (огляделся), а самого Соколика не заметно. Учтем. За столом сидеть без шуток. Тут серьезный будет разговор. Отправляюсь за рюмками. (Уходит.)

Егор. Уйдем незаметно.

Тоня. Геру нельзя обижать.

Егор. Я не могу… Я должен все тебе сказать… Иначе пропаду.

Тоня. Ты меня разлучить с ним хочешь?

Егор. Да!

Тоня. Зачем?

Егор. Тебя спасти надо.

Тоня. Поздно. Он мой. Так случилось… Я неправду тебе сказала. Я даже счастливая. Это точно. (Решительно.) Ладно, поедем в Свердловск вместе. Я ничего не боюсь. Я даже буду рада. Только он мой. Помни. Ты согласен?

Егор. На что хочешь.

Христолюбов приносит рюмки и блюдечки.

Христолюбов. Это рюмки. (Расставляет все по столу.) Будем из них пить. Вот и Мария Васильевна выходит.
Появляется Мария Васильевна с блюдом холодца.

Спасибо вам, Мария Васильевна. Сердечный привет.

Мария Васильевна (ставит блюдо на стол). Кажется, удался. Кушайте на здоровье.

Христолюбов. Хоть Соколик и отсутствует, но нальем по первой.

Мария Васильевна (отодвигает свою рюмку). Мне нельзя много…

Христолюбов. Тихо! Сейчас речь скажу — от себя лично и от тех, кто в земле лежит. Прошу внимания. За годы войны я многие страны повидал. Считаю —• бился за правое дело. В том числе освобождал пролетарский класс. Три войны не шутил. А под старость у стен рейхстага стоял. В меня со всех сторон стреляли, а я вот… И все живой. И что помру веры нет. Гляди, доктора от смерти еще чего найдут, а тут я как раз, так я рас­считываю., А чтобы я после смерти навсегда исчез, тому не верю. Глупо бы было. (Яростно.) Так что — навеки жив! (Ухмыльнулся.) Ладно, прибаутки это, а теперь — правда. Далее расскажу, как я горя не видал. Три сына со мной воевали. В разных частях мира. И все за освобождение народов. Двоих вражеский огонь истребил, не вернулись. Третий, любимый самый, домой прибыл. Только в шестидесятом году его фашистская пуля догнала — видать, крепко в нем засела, пятнадцать лет по нем гонялась. Да разве убережешься? Ведь же подтвердила себя. Семнадцатого числа, в сентябре, расписалась. За сыном и жена его поторопилась — видать, невесело без мужа жить стало. Ну что ж — мне внук достался, это по-божески. Я его отчаянно и с надеждой полюбил. Однако не выпал жребий. Погиб, как известно. Шесть лет назад и старуха оставила. Пятьдесят пять лет вместе прожили, а какой она молодая была, не помню. Из памяти выветрилось… Фотографии имелись, да сыны, стервецы, на войну взяли; каждый какую получше тянул. Ладно. Замело след. Умерла — так тому и быть. Спасибо за все. (Кланяется.) В ее память прошу выпить.

Все пьют в молчании.

Внуку бы моему сидеть тут со мной рядом… Андрюше. Судьба не позволила. Пью молча. (Оглядел стол.) Всех к тому приглашаю.

Далекий раскат грома.

Тоня (негромко). Дождь пошел…

Мария Васильевна. С утра собирался.

Входит Соколик, с улицы. В руках большой завернутый пакет.



Христолюбов. Обижаете, Леонтий Алексеевич.

Соколик. Так случилось. Подарок прими, Гера. (Протягивает ему пакет.)

Христолюбов (не берет пакета). Чем жалуете?

Соколик молча раскрывает пакет, вынимает оттуда большую застекленную фотографию в рамочке.

Соколик. Прими.

Христолюбов (потрясен). Андрейка…

Соколик (деловито). Крючок я еще утром в стене укрепил. (Встает на стул, вешает портрет на стену.) Вот так хорошо. Искусно увеличение сделали…

Тоня. Как живой…

Мария Васильевна. Хорошенький какой.

Христолюбов (не может отвести глаз от портрета). Шестнадцать лет было… (Обернулся к Соколику.) Посмеяться решил?

Соколик. Плохо понял. (Подходит к столу, наливает себе почти полный стакан водки, смотрит на портрет и выпивает разом.)

Егор (берет у него стакан). Ты что? Поосторожнее бы…

Тоня. Нельзя так, Ленечка… Нездоров ведь.

Христолюбов (указывая Соколику на портрет). Не боишься? День и ночь на тебя смотреть будет.

Соколик. Потерплю.

Христолюбов. Отвечай, зачем портрет повесил?

Соколик. Себе… Напоминание.

Христолюбов. Ясней говори!

Соколик. Чтобы помнил, каким и я был тогда.

Христолюбов (как-то боком подходит к Соколику и слегка, недоверчиво проводит рукой по его голове). Думаешь, вывернулся? Заслужи еще… (Не сразу.) Темнишь ведь.

Мария Васильевна. Да что же вы из-за стола повскакали… Стоите посреди комнаты? За холодец садитесь лучше, не зря же готовила.

Христолюбов (почти умиротворенный). Что ж, тут правда есть… Отведаем готовку.

Тоня (ест). Вкусно очень…

Христолюбов (попробовал). Идет… Большое умение выказали, Мария Васильевна. Видать, немалый опыт у вас в холодцах.

Егор. Да… Не знал, что у вас в столовке так готовили, — обедать бы к вам в типографию ходил…

Христолюбов. Как же, поверю! Воровство одно в столовках этих. Рабочему едоку от нормы одну четвертую часть, дай бог, оставляете.

Тоня. Ну вот… Опять ты, Гера, задираешься.

Христолюбов. А чего они преступление творят над рабочим людом. Дачи себе повы-
строили всюду… Хуже буржуев лютуете!» (Марии Васильевне.) Объясняй, если не так.

Мария Васильевна. Что же объяснять. Правда, Герасим Ермолаевич. Но все в нас, все в нас… Мой пример, конечно, пустяковый. Я в столовую простой судомойкой пришла, потом подавальщицей стала… Старшей официанткой затем. Метрдотель, говоря возвышенно. Все беды на моих глазах — обслуга нещадно продукты крала, с начальством во главе. Но ведь даже из того, что-оставалось, вкусно людей накормить можно было… Куда там! Вскипело — и суп готов! О дефиците много говорим. Главный-то у нас дефицит — совести. Ее главная недостача… Когда по цехам проходила, видела, как люди, не щадя себя, работают… когда ответственный материал дают, газета ведь! И лодырей, конечно, встречала, но остальные… люди. Простой народ! Как уставали-то. А им что в ответ? Котлеты хлебные под разными названиями… Вот тогда и не стерпела — порушу!.. Подружки нашлись — тоже терпеть надоело… Другие отговаривали: «Кто вас послушает, помалкивайте лучше, не то сомнут…» Не смяли! По-нашему вышло. С того и начался порядок. Убедились люди — можно неправду победить… Можно!.. Если не смолчать. Да вместе!

Соколик (не сразу). Вот вы, оказывается, какая опасная личность, Мария Васильевна.

Мария Васильевна. Опасная? Для кого?

Соколик. Не подберу юридического определения.

Христолюбов. Если не врешь, ставлю тебе пять с плюсом, Маша.

Егор. Не ожидал — лихо! И что же — вскоре обратно, в свою столовую, вернетесь?

Тоня. А вот и нет… Я даже не представляю, как мы без вас… Как Леня без вас обойдется теперь… Я… Я и тост сейчас скажу… Наливайте…

Христолюбов. Вино кончилось.

Соколик. Мгновение! Свою бутылку принесу… Из запасов. (Выходит из комнаты.)

Тоня (встает, поднимает свою рюмочку). Будьте здоровы, Мария Васильевна… Большое вам спасибо, что вы помогаете мне преодолевать… мои жизненные невзгоды. Иной раз очень горько на душе бывает, высказать не могу… Но вы добрая, ласковая женщина и столько пережили, не дай бог… И Леня о-вас только хорошее говорил… (Улыбнулась себе.) А это с ним нечасто бывает. Если правду сказать, я даже его ревновала, ей-богу… Уж очень часто беседовал с вами вечерами, когда свободное время выпадает… Обычно он даже со мной молчит — вот я и задумывалась… Опасалась, в общем. Я вам большой радости желаю на будущее время



жизни… И чтобы вы со своим сыном встретились… Возможно, он ожидает вас… Может так быть. И дай вам бог большого счастья в труде и дальнейшей жизни.

Входит Соколик с бутылкой в руках.

Соколик. Прошу принять… Вполне достойное питье из личных запасов.

Христолюбов. А то! Благодарные клиенты за ловкость рук несут.

Егор. Оно и естественно. При неудачах не преподносят.

Соколик (он возбужден от выпитого. Егору). Вот и учти это. Впрочем, при своем характере ты прокурором закончишь.

Егор. Ну что ж! Помнится, случаи бывали, что подсудимые и за приговор прокуроров благодарили. При посредстве защитников.

Соколик. Снова про Балаковское дело вспомнил. Вчерашний снег. (Пьет.)

Егор. Бывает такой снег, что ни при каком солнце не тает.

Соколик. Не ершись, Егорушка… Перед отъездом-то. (Тоне.) Я слышал, Тонечка, ты о свидании с отцом хлопотала? Как же ты, не советуясь… Неладно, дружок.

Т о н я. Я думала, перед отъездом…

Соколик. Тем более. Несвоевременно. Да и не успеешь теперь. Я вам с Егором на завтра билеты взял… Вот! (Бросает билеты на стол.) Все в лучшем виде… Отдельное спальное купе. Гляди, молчит твой сводный… а в душе — исполнение всех желаний! А ты не рада?

Тоня. Рада, Ленечка…

Соколик. И верно… Глазки твои как заблестели… (Обернулся к Егору.) Он же любит тебя, сам признался. Шуткам конец. (Пьет.) За ваш вояж!..

Тоня. Ты мой… Ты навсегда мой — помни.

Соколик. Нет-нет! Все не так будет, милая… Кто угадает, кому жизнь улыбнется? (С тихим отчаянием.) Ведь ты забудешь меня — я это знаю, знаю… Потому что все забывается… Все непрочно… Ни во что веры нет.

Тоня. Леня… Не кричи, милый… У тебя слезы на глазах… Ты плачешь? Зачем? Не надо, Ленечка. Зачем ты выпил так много?

Соколик. Время — оно все уничтожает… Все обращает в прах. И все истлевает. Ты и не заметишь, солнышко мое, как забудешь меня. (Тихо.) Забудешь… А Егор — он рядом будет… Тут. Возле. Он утешит, твой храни­тель… Так ведь? Не упустишь, Егор?

Егор грозно идет на Соколика. Мария Васильевна встает и останавливает его.

Мария Васильевна. Отойдите! (Отталкивает Егора. Подходит к Соколику и сильно ударяет его по лицу.)

Соколик (в растерянности). Что вы…
Мария Васильевна (резко). На колени!

Соколик как-то нерешительно и мягко, как бы теряя равновесие, опускается перед ней на колени.

Соколик (путаясь). Что вы… Я не пойму… Зачем?

Егор (Тоне). Пойдем отсюда… (Уводит ее за собой из комнаты.)

Соколик (вдруг кричит). Все уходите!

Христолюбов (очень спокойно). Кто все? Нет уж никого.

Мария Васильевна (стоит над Соколиком). Нет, ошиблась. Не добрый человек — без чести, без совести. (Медленно выходит из комнаты.)

Сильная гроза.

Соколик (все еще стоит на коленях, кричит). Вернуть ее!..

Христолюбов (подходит к Соколику). Вытри слезы, тебе велели… Нет, я полагал, ты посерьезнее будешь. (Оглянулся на портрет внука.) А ну оглянись, смотрит ведь. Недоумевает. Я ведь все помню, как вы играли вместе, баловством занимались… Он тебя на раму сажал, на своем велосипеде… Я ж помню еще, как он смеялся с тобой… Ведь он всего на год старше тебя был и любил очень… И я всегда вас вместе вспоминаю — понял? Вот почему в дом престарелых от тебя не ушел… Держусь за тебя… Ты — последняя память моя о нем. (Помолчав.) Нравился ты мне в детстве почему-то… (06-нимает его.) Видел во сне однажды, как тебя фашисты вдруг убили. Просыпаюсь — а у меня подушка мокрая от слез… Это мне тебя жалко было. И отца твоего жалел. Оставишь сына, думал, а он без тебя пропадет, один-одинешенек… А все не так вышло — не пропал. Возвысился. Вывернулся из беды. Теперь мне тебя бояться надо.

Соколик. Верни ее, Гера!

Христолюбов. И твою мать жалел не меньше за то, что она родила тебя и живет не ведает, какой ты есть на этом свете. От своей нелюбви другим тебя хотел сделать. Не сдалось. Ну что ж, гони Тоньку и живи кругом один. (Выходит.)

Соколик (поднимаясь с колен). Что это?.. Как во сне все. Что доказать хотел, мой бедный… Соколик — нет, не сокол! Соколенок всего-навсего. И слезы на глазах. Ничтожество! Не сдержался… Силенок не хватило! Зачем грудь-то выпячивал? К чему эта игра? (Подумал.) Да и не игра ведь. Дороже Тоньки ничего нет… Но надо, надо… Цель — она все спишет… Страшная мысль, однако. Как во сне.

Входит Мария Васильевна. Вдали маячит Христолюбов. ~



Мария Васильевна (Соколику). Что сказать мне хотели?

Соколик (вскрикивает, но как-то неуверенно). Как вы посмели ударить?.. Какое имели право при людях?..

Мария Васильевна. Нет права у меня. В том и беда. Мне себя жалко стало…

Соколик. Не смотрите так… Я скажу… Я правду скажу… (Целует ее руку.) Простите меня… Простите.

Мария Васильевна (спокойно). И добавить можно было бы: «Я больше не буду». (С издевкой.) Вот чего не хватает.

Соколик. Зачем же смеетесь?

Мария Васильевна (серьезно). Это слезы. Не смех.

Соколик (яростно). Все правда, что думаете обо мне. Наверно, нет хуже меня… Нет человека на свете!

Христолюбов (двинулся к ним). Опять врешь… Вывернуться хочешь? (Указывая на портрет.) Погляди. Он лжи от тебя не стерпит.

Соколик. Вот и знай всю правду… Ты и половины ее не знаешь, Герочка… (Марии Васильевне.) С дружком на лодке забавлялись, в сильный ветер… Она и опрокинулась посреди реки… Я плавал хорошо — он нет.

Христолюбов медленно идет к Соколику. Ему кажется, что тому трудно говорить, и он обнял его. Поддерживает.

Чего ж я испугался — ведь умел плавать! Но как я в ту минуту умереть боялся… Жить, жить, жить! И плыл к берегу!.. Одна только мысль была — жить! И плыл ловко, лихо, вдохновенно, подальше, подальше от беды! Вот и до земли чуток осталось. А там — жизнь… жизнь! И у берега «Жигули» соседские стоят… и ромашками пахнет, и умчаться, умчаться отсюда можно!

Христолюбов (тихо). Хватит… Устал я… Простите. (Медленно уходит.)

Соколик (помолчав). Спасатели тотчас подоспели… Схватили меня… А к нему не успели…

Мария Васильевна (тихо). Бедный вы. (Не сразу.) Зачем Герасиму-то все рассказали?

Соколик. Пусть уж все знает. (Усмехнулся.) Пожалеет, может быть.

Мария Васильевна (внимательно смотрит на него). Какая надежда страшная…

Соколик. Я ведь иногда тешу себя мыслью, что не я виновен… не на мне преступление. И кто же истинный убийца? Она. Бросила. Не открыла добра, не научила ему… Не предостерегла. Это мое утешение, что не я… Мой сладкий самообман. (Вздохнул.) Если бы он был правдой…
Мария Васильевна (не сразу). А отчего бы ему и не быть правдой?

Соколик. И то. (С надеждой.) Отчего бы? (Резко.) Нет. Когда он утонул, мне сразу истина открылась. Я еще тогда догадался — теперь у меня уже не будет другого пути.

Мария Васильевна. О чем вы?

Соколик. Этой дорогой и пойду. Всегда этой дорогой. Всегда! Всегда… (Тихо.) Я догадался.

Вступление к пятой главе

Повествователь. К утру дождь стих. Гроза ушла так далеко, что ее перестало быть слышно. День наступил ровный, светлый, несолнечный, но ясный. Все погрузилось в покой и тишину, как часто бывает после яростной бури. Казалось, на земле все затихло, и даже птицы в дворовом сквере были никому не слышны. Наверно, они затихли от усталости, которую им причинила бурная ночь… Этот день случился в пятницу, в последних днях июня, наверно, в самый долгий день года. Она умерла внезапно, даже не успев заметить своей смерти. Многие считают подобную смерть счастьем. Посчитаем и мы, что это так. Ее бедное сердце так привыкло к ожиданию, оно было настолько наполнено горем и бедой, что когда несчастья, наконец, ее оставили, сердцу стало нечем биться. Жизнь пыталась примирить ее с непривычным счастьем, но для сердца это оказалось трудной задачей и оно разорвалось… Посмотрел сейчас на календарь, чтобы не ошибиться… Последняя пятница июня… да, это было двадцать четвертого числа.

Глава пятая

В доме Соколика. Позднее утро. Комната пуста. Только слышен магнитофон в соседней квартире. Звонок с улицы. Из соседней комнаты выходит Мария Васильев-н а, открывает. В дверях Егор с рюкзаком и чемоданом.

Егор (тихо). Как у вас? Успокоилось, после вчерашнего?

Мария Васильевна (неопределенно). Может быть.

Егор. Я звонил с утра… Телефон не отвечал.

Мария Васильевна. Леонтий Алексеевич в кабинете закрылся. Телефон выключил и на работу не пошел…

Егор. Ну, это естественно — все-таки проводить надо. (Смотрит на часы.) Поезд через час двадцать. Я прямо с вещами к вам… Вот — все уложено. (Тревожно.) Тоня у себя?



Мария Васильевна. В спальне. Собирается.

Егор (облегченно). Значит, едем. Я уж боялся… Мало ли что. (Подходит.) Мария Васильевна, поймите… жизнь ведь решается.

Мария Васильевна. Егорушка… А вам не кажется — нельзя ей ехать?

Егор. Почему?

Мария Васильевна. А вы догадайтесь.

Егор (не сразу). Я боюсь. Не надо…

Мария Васильевна. Вам с ней счастья не будет.

Егор. Может статься. Но я не уступлю — до последнего. (Путанно.) Я вам чем-то не пригож… Какое слово точное… Старенькое, а точно нашлось… Вы хотите, чтобы она тут осталась, — отчего? Вчера, когда мы про­щались, она сказала, что не останется здесь… Никогда! (Не сразу.) Почему молчите?

Входит Христолюбив.

Христолюбов. Здравствуйте, молодой человек.

Егор (он взволнован). Я к ней пойду. (Выходит в соседнюю комнату.)

Христолюбов (указывая на дверь кабинета). Телефон включил и сказал, чтобы машину вызвали на вокзал ехать. Через сорок минут чтобы.

Мария Васильевна. Решился.

Христолюбов. Наверно, так. Пожалел я вчера Леонтия, слезам его поверил. Думал, опомнится. А он — нет. Вошел к Тоньке, взглянул, как она платьица в чемодан складывает, и вышел. Молча.

Мария Васильевна (вспыхнула). Нельзя! Нельзя, чтобы так случилось.

Христолюбов. По-своему распорядиться хочешь? Ты ведь здесь власть теперь. Только меня ты не учла, вот твоя беда в чем. (Не сразу.) Интересно все же — если бы Леонтий умер сейчас, плакал бы я? Как это решить? Вот, скажем, могу я в ненависти к человеку жить и в тот же час любить его? Размышляю об этом. (Помолчав.) Надо полагать, я его как память об Андрее люблю. (Резко.) Но наказать всегда жаждал. Не знал только, как. А когда ты появилась — догадался. Может, теперь мой черед командовать наступил? (Испытующе смотрит на нее.)

Мария Васильевна молчит.

А Эдуард Николаевич на мотоцикле, значит, погиб? Вот не угадаешь, что ждет.

Мария Васильевна (тихо). Откуда знаете? Не надо.

Христолюбов. А я почти девяносто лет прожил. Многое помню. И вас из памяти не
упустил. Еще когда вы наниматься к нам явились, впервые мысль пришла. Но удивился — такая вы были изумительная красотка. И где же все это? — подумал. Аи, жизнь.

Мария Васильевна (беспомощно). Чего вы хотите?

Христолюбов. Вот сын у него, может, будет. За что ему это, если у меня все отнято? А еще и родимую мать судьба ему подарить хочет? За те беды, что он людям причинил? Не по правде… Не по правде! (Не сразу.) Ты, Мария Васильевна, женщина хорошая, может быть, даже более того, но тотчас покинь этот дом. Ты лишняя у меня тут, в раскладке.

Мария Васильевна. Невозможно, Гера!.. Как же мне уйти, когда я нашла его наконец? Он дважды мое порождение — и когда родила и когда бросила.

Христолюбов. А ты сама кто в доме этом? Мать ему? Или полы тут подтираешь? Нет ведь его — счастья! В страхе живешь.

Мария Васильевна. Пусть! В страхе — но с надеждой ведь! Мне себя одним оправдать только можно — спасти его… Он несчастен— в довольстве живет, а несчастен! (Почти с торжеством.) Он догадываться об этом начал. Я верю — его еще можно спасти… Я вижу! Его судьбу исковеркали, он чужими понятиями живет. Я всю жизнь встречи с ним боялась: как свою вину оправдаю?.. Но не стерпела, вошла в дом… И теперь тут вся моя вина перед глазами моими проходит. Точно драму разыгрывают, мной написанную, где только я слов не имею.

Христолюбов. Не по правде! Многие без матерей живут и людьми остаются. А ему за что такая привилегия? Обернись вокруг. Тут для тебя один проигрыш. Собирай вещи!

Мария Васильевна. А если не послушаюсь?

Христолюбов. Ну, тут ясно все. О тебе открою. (Усмехнулся.) Может, и порадуется. Спрашивать начнет. (Юродствуя.) «Где же ты раньше была, родименькая, когда меня, несмышленыша, жизнь гнула? И когда вспомнила обо мне, радость моя? Когда старость подходит и негде уж прогуливаться? Вот и прибыла на полное обеспечение. Погуляла и вернулась». Это я тебя не поздравляю, если он узнает, кто ты есть. Какой ты картинкой для него обернешься.

Мария Васильевна (бросилась к нему). Гера, всем на свете прошу… Тут не только о сыне моем дело… Тоня ребенка ожидает, а Ленечке — не ко времени… Лучше бы и не было… А Тоня во всем ему послушная. Их остановить надо, чтобы и не помышляли! И я это сделать должна… Последняя моя забота теперь уж… о внучонке.

Христолюбов. Жалея тебя, говорю: возвращайся к себе, в типографию… Ты там свое



место нашла. Выигрыш ведь — там тебя жизнь утвердила. Не каждому удается. Учти.

МарияВасильевна. Нельзя, нельзя, милый…

Христолюбов (твердо). Тем более напоследки скажу — мать свою люто ненавидит. Так что добра от него не жди.

Из своей комнаты выходит Соколик. Он сосредоточен и тих.

Соколик (прислушивается). С утра музыка играет.

Христолюбов. Пятница. Молодежь субботы ожидает.

Соколик. Егор явился?

Христолюбов. Прибыл. Вон вещи стоят.

Соколик (смотрит на багаж Егора). Добротно упаковался. (Марии Васильевне.) Непростая ночь была.

Мария Васильевна. Да, если вспомнить.

Соколик. Забыть лучше. (Помолчав.) Одно вот только не упомню. (Слабо улыбнулся.) Помирились мы с вами?..

Мария Васильевна (тихо). Я простить меня просила. (Не сразу.) Леонтий Алексеевич…

Соколик (как-то по-служебному). Я вас слушаю.

Мария Васильевна (очень волнуясь). Я сказать хочу… Надо сказать…

Соколик. Говорите.

Мария Васильевна. Не отпускайте Тоню… Нельзя ей уезжать.

Соколик (улыбнулся). Не получится, Мария Васильевна. Как бы сам ни хотел. Жизнь другому обучила. (С величайшим спокойствием, которое ему непросто дается.) Что решено, то решено, и обратной дороги нет. Если цель дорога.

Мария Васильевна. Очнитесь, Леонтий Алексеевич…

Соколик (сдержанно). Что в виду имеете, Мария Васильевна?

Мария Васильевна (отчаянно, Христолю-бову). Ну, открывай же, Гера.

Христолюбов. А мне пока молчать интереснее.

Из соседней комнаты выходит Тоня, одетая в дорогу. За ней идет Егор с ее багажом.

Соколик (чуть улыбнулся, себе, наверно). Решила ехать, все-таки?

Т о н я. Не надо шутить, Леня. Я устала.

Соколик. Как багаж? Ничего не забыла?

Тоня. Не волнуйся. Я очень все хорошо уложила. (Улыбнулась ему.) У меня там порядочек, Леня.

Соколик (Егору). Билеты у тебя?

Егор. Не забыл.
Соколик (ему все труднее сохранять спокойствие). Как самочувствие?

Егор. Счастлив.

Соколик (кивает головой). Естественно. (Помолчав.) Если будут трудности на работе,, сообщи. Я подключусь.

Егор. Трудностей не будет. Над нами чистое-небо.

Соколик подходит к Тоне, долго на нее смотрит. Потом обнимает ее. Тоня его целует. Они снова смотрят друг на друга.

Соколик (улыбается). Ладно, лопушок. Не будем терять слез попусту. (Он почти счастлив, что выдержал все это.)

Тоня (кивает головой). Не будем. И все, о чем молча просил, я сделаю. Вот приеду к маме и… Не бойся, все по-твоему будет, как велишь. А то, что ты говорил мне вчера, я тебе прощаю. (Не сразу.) Одно помни — я с тобой счастлива была. (Обернулась к Марии Васильевне.) Оберегайте его, пожалуйста.

Христолюбов. На это расчета не держать. В путь-дорогу Мария Васильевна собралась. Съезжает.

Соколик. За что?.. (Не громко.) Я прощенье просил вчера…

Христолюбов. Невесело ей с нами. (Марии Васильевне.) Подтвердите.

Молчание.

Мария Васильевна. Нет!.. Не уеду.

Христолюбов. Ну, что ж… Тогда любопытное выслушайте, Леонтий Алексеевич… Значит, так… (Замолкает.)

Мария Васильевна (почти кричит). Ну!.. Что же молчишь-то?

Христолюбов (с трудом). Значит, так… В дом престарелых ухожу. Живите счастливо. (Идет к двери.)

Соколик. Этого, Гера, никогда не будет. Ты со-мной.

Мария Васильевна (подходит к Христолю-бову). Смолчал?

Христолюбов. А хотел ведь. (Усмехнулся.) Не смог, выходит.

Мария Васильевна. А! Все равно уж теперь… Что молчать-то. И ты, доченька, не уезжай… Оставайся, милая. (Подходит к Тоне очень близко и, улыбаясь, еле слышно ей поет.)

«Не уезжай ты, мой голубчик, Постыла жизнь мне без тебя. Дай на прощанье обещанье, Что не покинешь ты меня…»

Мария Васильевна в какой-то бесстрашной отчаянности поворачивается к Соколику,



тот, потрясенный, долго смотрит на нее и, наконец, вскрикнув: «Нет!» — бежит к выходу. У самых дверей Егор берет его руку, останавливает.

Егор. Опомнись! (Оборачивает его лицом к Марии Васильевне.)

Соколик в страхе, недоумевая, смотрит на Марию Васильевну. Та, как-то странно раскинув руки, ждет, вероятно, его слов, но Соколик сказать их не может. И мать и сын не знйют, что им говорить. Они медленно приближаются один к другому, беспомощные в своем горе и счастье. Они решаются, не смело, дотронуться друг до друга, страшатся этого и все же решаются.

Прощай, Тоненькая!.. (Убегая, отчаянно кричит.)

И, может быть, его голос приводит их в чувство и они шепчут, бормочут, запинаясь, слова, лишенные смысла, невпопад, и, наконец, вырывается: «Прости… Прости… Прости».

Мария Васильевна (словно теряя сознание, медленно опускается в кресло и тихо говорит). Какой сон счастливый снится, Гера…
Послесловие

В соседней квартире снова заработал магнитофон, и мы слышим опять веселенький и пустой мотив, который слышали уже неоднократно.

Свет почти незаметно начинает уменьшаться. Движение на сцене в полутьме остановилось, и мы слышим негромкий голос.

Повествователь. …Как я хотел, чтобы все остались счастливы! Но судьба оказалась сильнее моего пера. Моих усилий. Моей жажды неправды. Этого мне не позволили сказать они — свидетели и очевидцы всего, что случилось. Ведь они остались живы и не простили бы мне лжи. Поверим хотя бы в то, что ее смерть заставила остальных оглянуться на себя и уверовать в то, что до сего часа было им неведомо. Отнесемся и мы к ним с надеждой.

На этих словах свет на сцене окончательно меркнет, перестает и звучать немудрящая музыка и тихо идет занавес.

1984 г.