Ирина Купченко представляется мне одной из самых одаренных актрис, серьезно и щедро заявившей о своем пути и стремлениях. Каждая ее героиня — новый, интересный человек, доселе неизвестный нам.
Лизу Калитину в «Дворянском гнезде» она сыграла в кино, будучи еще студенткой Щукинского училища. Но в этой ее работе не было и следа актерской робости, ученичества, неопытности. Не было и так нас всех пугающей штампованно и ложно понятой профессиональности. Был живой человек, несущий радость непосредственности, обаяние юности, чистоты. Вот она мелькнула за окном и вошла в комнату с букетом цветов. Лиза появилась перед нами частью этой старой, далекой, ушедшей в никуда атмосферы «Дворянского гнезда». И старый дом, и спуск к реке, и деревья, и запах свежей зелени, цветов, и хрупкая стройность Лизы, затерявшаяся в щедрой изумрудности мира, — все было родным, российским, близким.
Ее низкий, по-девичьи ломающийся, богатый неожиданными обертонами голос привлекал, настораживал, его хотелось слышать. Он выдавал скрытую от глаз внутреннюю твердость, нравственный стержень, придававший силу тонкой, милой девушке. Держалась Лиза легко, просто, как говорят порою, без затей. Так может держаться человек искренний, естественный, несмотря на юность, знающий суть окружающих его вещей, и ему не к чему и незачем придумывать себя... Ему нечего скрывать, фальшивить. Душа его чиста и возвышенна. И эта-то чистота и благородство побуждают ее уйти в монастырь, когда обстоятельства требуют покривить душой, стать причиною страданий и боли другого.
Каким странным, неожиданным звучит это решение для окружающих. И как естественно зрело оно все это время в Лизе. Лицо ее часто принимало задумчивое выражение. Глаза переставали видеть окружающее и устремлялись куда-то вглубь. Казалось, она к чему-то прислушивается. К биению своего чуткого сердца? К состоянию тонкой, отзывчивой своей души? Какие мысли, образы, видения являлись ее внутреннему взору? Общая любимица, такая земная, реальная, может быть, чуть более печальная и грустная, чем это свойственно молодости, она вместе с тем была окутана тайной.
В ней не было тревожности мятущейся натуры. Но не было и безмятежности. Ее спокойствие — спокойствие человека, решившегося на необходимое — важное. В ней жила загадка, и разгадать ее при всем нашем стремлении трудно, так как загадка эта — личность, человек. В то время как критики писали об исключительности и подвижничестве Лизы, Ирина в одном из интервью опустила всех на землю, сказав, что находит Лизу эгоистичной. Ее героиня ушла от сложности обстоятельств, ушла от любви, причинила боль человеку, который ее любил. Решение ее было в полном согласии с устремлениями ее натуры, но ни о ком, кроме себя, она и не помышляла думать, а ведь могла бы, и это ни в малой степени не унизило б ее, скорее наоборот.
Соня из фильма «Дядя Ваня» — экранизации чеховской пьесы, напротив, лишена эгоизма. Вот уж истинно бескорыстная душа. Молодость, ум, огромные душевные возможности, творческие способности свои она тратит на других, на людей, в общем, не стоящих таких жертв. Людей, потерявших жизненный ориентир, как доверчивый и слишком поздно прозревший Войницкий, или самодовольных, бездарных, ученых тупиц и эгоистов, как ее отец. В этом накренившемся мире нравственных и социальных ширм, истерик, ссор, затаенных обид, тайной ненависти и тайной любви Соня самая здоровая, самая подлинная. Как здоровый колос ржи или пшеницы на огромном поле сорняков. Не потому, что у нее нет причин быть несчастной, причина есть: она безответно любит Астрова, но просто кто-то же должен быть нормальным, а значит, и полезным, кто-то же должен думать о других больше, чем о себе, иначе жизнь в этом доме с этими людьми была бы просто невыносимой. И Соня, самая далекая из всех от вымученно-надуманных интересов отца, должна заниматься делом — домом, разваливающимся хозяйством. Уже и потому, что кто-то же должен этим заниматься... Все же прочие обитатели дома не в состоянии отвечать не только за других, но и, за себя-то ответить не в силах. Соня вызывает сострадание самоотрешенностью, забвением себя. Она сознательно впереди.
Более прекрасной, напрасно погибшей жизни не знаю. Она сознательно идет на эту гибель. Потому что никто, как она, не понимает происходящего в доме. Она всевидящая, всепонимающая, знает, чувствует, как все безнадежно больны, как мучают друг друга. Она утешает. Она милосердна. Она — тихая, скромная — выше всех в своей мудрости, тонкости, человечности. Она видит не только болезнь, но чувствует, что причина ее кроется не здесь, в этом доме, а в самой духовной атмосфере времени и общества, атмосфере сгущенной и душной, как перед грозой.
Так, хрупкость и твердость, нежность, чуткость и сила, заземленность и возвышенность — противоположности, столь трудно воплощаемые в одном образе, и так легко и без потуг, органично соединились в героинях Купченко.
Сама она человек не простой, далеко не простой. И режиссерам с ней нелегко, проще всего ей работается с Кончаловским, который ее привел в кино. Он же помог в какой-то мере и формированию ее как актрисы. В его режиссуре Купченко — податливый, послушный материал. Великое дело — вера в режиссера. Легко слушая и воспринимая его замечания, она тут же превращала их в желаемое, реальное. Я имел возможность наблюдать это в двух фильмах: «Дядя Ваня» и «Романс о влюбленных».
В «Романсе о влюбленных» Ира впервые играла современную девушку. По сравнению с первой любовью героя она была прозаичнее и обыкновеннее. Поэзия пришла позже. И это особая поэзия, возникшая из реальности, из узнаваемого быта. Сняв парик, клипсы, нелепую одежду, простоволосая, с ребенком на руках, она казалась мадонной — чистой, прекрасной, светящейся возвышенной радостью материнства.
В работе же с другими тоже очень хорошими режиссерами Ирина насторожена, перестает быть такой уютной, своей. Но я уверен, что это временное, это пройдет, не помешает ей стать большой актрисой. И сейчас она уже сделала много больше своих сверстников. Думаю, что от столь одаренной натуры мы вправе ждать и дождемся того, что могло бы составить гордость ее самой — человека мыслящего, требовательного и доброго.
Иннокентий Смоктуновский
"Советский экран" № 16, август 1975 года
