Общеизвестно: кино быстро стареет. И одно из подтверждений этого — скорое забвение «киногероев нашего времени». Нет, отдельные имена, разумеется, остаются в памяти, а иногда даже привлекают в кинотеатры новые поколения зрителей. Но и в этом случае публика вряд ли представляет себе, что воплощал для восторженных посетителей кинозала этот актер во времена пика своей славы...
Итак, что же особенного в нашем киногерое? Прежде всего то, что он оказался живучим и притягательным в 60-е годы, когда конкуренты на роль любимца публики повалили на экран гурьбой (еще бы: сразу после периода малокартинья открылось столько шлюзов!). В самом деле: кто мог особенно понравиться зрителям в годы оттепели? Юные порывистые романтики? Да, тогда их было много не только в кино, но если начать вспоминать, то конкретные герои фильмов что-то не идут на память. Скептики-интеллектуалы? Но ведь единственный, кто сохранился до наших дней — Илья Куликов И.Смоктуновского из «Девяти дней одного года»,— воспринимался скорее как антигерой, и во время общего оптимизма и надежд это неудивительно...
Общим же любимцем стал не целинник, не полярник, не альпинист и даже еще не ученый, а лохматый очкастый недотепа-студент. Имя Шурик стало нарицательным. Персонаж Александра Демьяненко не был покорителем вершин, а в схватки вступал, если приходилось, скорее по наивности, чем по природной доблести. Там, где признанному герою полагалось решительно действовать, он растерянно моргал, хотя и обладал несомненной смекалкой. Шурик-Демьяненко часто и сам приходил от своих неудач в изумление и восторг. Короче говоря, у Шурика начисто отсутствовало качество, которое объединяло героев конца пятидесятых — начала шестидесятых с твердокаменными, белозубыми, разоблачающими и побеждающими всех героями тридцатых — сороковых. Наивный и застенчивый студент из серии фильмов Л.Гайдая не был победителем. Перед зрителями представало живое олицетворение всех тех особенностей, которые по наработанным канонам принято было ставить в вину интеллигенции. А такое уже само по себе было диковинкой для тогдашней публики.
Однако задача была не в том, чтобы привлечь, а чтобы удержать внимание, а для этого нужно нечто большее. И понять, в чем это большее заключалось, нам поможет великий Чарли, открывший в начале века некий феномен. Дело в том, что проходил сквозь огонь, воду и медные трубы не какой-нибудь обладатель всех мыслимых доблестей, но самый что ни на есть простой, невеликого роста и звания, даже невезучий человек. Почти совсем такой, как мы.
Вот почему так великолепен сверкающий очками, в нахлобученной газетной треуголке, охваченный комичным азартом студент, мчащийся на телеге-бочке в лихой погоне за похитителями невесты или орудующий шпагой.
Люди — независимо от социальной и возрастной принадлежности — аплодировали представителю тонкой «прослойки» общества, потому что видели в нем свои нормальные и неподавленные свойства. А значит, и возможность собственной удачи. Иными словами, в Шурике воплотилась обратная реакция на слившийся с предшествующими годами и выразивший их отечественный вариант безупречного героя. Не беспощадность, а почти детское дружелюбие. Не остервенелая сосредоточенность в борьбе, а «ученая» рассеянность. Не сила, а сообразительность. Удивительно ли, что на роль нового любимца публики подошел именно представитель интеллигенции?
Но ведь и интеллигентом на экране был не один Шурик: во время волны веры в физику, химию и прочие науки в кинофильмы просто-таки хлынули герои формул и волшебники пробирок. И если бы А. Демьяненко представил нам среднестатистического интеллектуала, вряд ли можно было бы говорить о феномене.
А он не был среднестатистическим. В нем ярче, чем в ком бы то ни было другом, отразились особенности человека той формации. Глаз кинокамеры, бывало, ускоренным методом пробегал по приключениям и трюкам — обычно центру кинокомедии,— но задерживался подолгу на растерянном лице Шурика, на его руке, неловко поправлявшей очки. Самым ценным в герое оказывалось обаяние человеческого несовершенства.
Ни в коем случае не хотелось бы умалить роль таланта режиссера Л. Гайдая в успехе, выпавшем на долю Шурика. Да это и невозможно. Достаточно вспомнить, что все попытки «использовать» полюбившийся персонаж терпели неудачу (например, «Карьера Димы Горина»): обращаться с ним умел только его автор. Но нельзя не признать, что находка Л. Гайдая и индивидуальные способности А. Демьяненко счастливо совпали со сложившейся ситуацией. С накопившейся и подхлестнутой временем зрительской жаждой обычного человека.
Недаром так долго — уже вразрез с изменившейся обстановкой, уже став, так сказать, неактуальным — демьяненковский Шурик держался на экране: его человечность и неидеологичность стали вызовом, попыткой противостояния «времени функционеров». По этой же причине — не в последнюю очередь — персонаж Демьяненко и исчез с экрана. Его не удалось приспособить к новым обстоятельствам: после Шурика А. Демьяненко не сделал карьеры. И, может быть, поэтому давний кинообраз сохранился в чистоте и свежести, оставаясь наглядным свидетельством своего времени.
А. Файнштейн
"Советский экран" № 3, 1990 год
