Иван Бортник — актер Театра на Таганке, снявшийся в нескольких десятках фильмов, среди которых «Чужие письма», «Вторая попытка Виктора Крохина», «Объяснение в любви», «Место встречи изменить нельзя», «Родня», «Зеркало для героя».
С Иваном Бортником беседовала корреспондент журнала «Советский экран» Ольга Юмашева.
— Иван Сергеевич, расскажите, пожалуйста, немного о себе.— Родился я в Москве, в 1939 году. Мать и отец филологи. Решение стать актером принял самостоятельно, родители даже не знали об этом. Поступил сначала в ГИТИС на актерский факультет, затем перешел в Щукинское училище. Художественным руководителем моего курса был Владимир Этуш. После окончания училища я начал работать в Театре имени Гоголя.
Переиграл всех дегенератов. Я не шучу, просто драматургия была такая. Всякие там «Любовь без прощания», «Свидание у черемухи», то есть полный бред. Театр-то «привокзальный», «для командировочных», репертуарная политика неясная, случайные пьесы, случайные авторы.
— А как вы очутились в Театре на Таганке?
- На Таганку я пришел в 1967 году по приглашению Любимова. Здесь мне повезло больше. Я играл Лаэрта, Соленого, Сатина, Моцарта, даже Коробочку, правда, не смейтесь. Нет, на театр я пожаловаться не могу.
— А на кино?
— В кино не сразу все сложилось. Сниматься я начал в 1962 году. Такой фильм — «Исповедь» — не помните? Была тогда мода на антирелигиозные фильмы —- «Грешница», «Тучи над Борском»... Съемки велись в Софийском и Крестовоздвиженском соборах, в общем-то фильм получился вполне религиозный и очень красивый.Потом восемь лет не снимался. Предлагали какие-то странные роли, пионервожатых, например,— я долго оставался моложавым. Но мне это было скучно играть, и я не соглашался.
И дальше в основном эпизоды. Вот «Место встречи изменить нельзя», например. У меня там роль бандита Промокашки, хотя должен был играть Шарапова, которого сыграл Конкин. Но даже Высоцкого с трудом утвердили, а уж два актера с Таганки на главные роли — это было просто нереально. Мне Говорухин тогда протянул сценарий: «Ну, выбирай!» Там материала фактически не было, все это чистая импровизация. Режиссер выпускал меня на площадку и самоустранялся: «Когда Иван махнет рукой, тогда и кончайте снимать». Роль стала совсем маленькой, так как почти вся вырезана. Консультантом фильма был заместитель Щелокова Никитин, и он настоял на сокращении. Я изобразил блатного — жаргон, повадки,— и, видно, неплохо. Товарищ генерал сказал, что если роль останется в таком виде, то завтра в каждом дворе будет стоять по Промокашке.
Вообще я считаю, что в кино снимался в основном неудачно. Положа руку на сердце, стыдновато кое за что. А какие-то роли, даже маленькие, люблю. В «Родне», например. Там, кстати, похожая ситуация получилась.
— Что, снова МВД?
— Нет, на этот раз председатель Госкино Ермаш. Он заявил, что таких людей в СССР нет и быть не может. У нас не пьют, не расстаются с женами. Мою роль почти всю вырезали. Главное, даже ту сцену, которая мне казалась наиболее удавшейся, где мой герой Вовчик рассказывает свой сон. Простите, я редко хвалюсь, но мне нравится, как я там сыграл. Первый раз я сделал роль так, что сам остался доволен. С Михалковым было очень интересно работать, он талантливый человек, а для меня это главное. Он не навязывал свое понимание роли, да и сценарий был хороший.
— С кем еще из режиссеров вам было интересно работать?
— С Авербахом. С Полокой, я сейчас у него снялся уже в третьем фильме «А был ли Каротин?». Ну и конечно, с Владимиром Хотиненко в фильме «Зеркало для героя». Когда мне Хотиненко говорил что это будет одна из моих лучших ролей, я ему не верил, хотя я редко ошибаюсь. И когда фильм получил такой резонанс, для меня это было неожиданным. Но даже Никита Михалков, посмотрев картину, сказал мне: «Я ревную». Я доволен своей работой в фильме. И с партнерами мне повезло.
— Вы очень естественны в роли человека 40-х годов...
— Русский характер — вот что привлекает меня в первую очередь. Русский характер и время. Их столкновение. Мне нужен материал, который зацепил бы мою душу. Главное — почувствовать атмосферу, а тогда будет виден и характер. Мне нужны атмосфера и сценарная канва, все остальное удобнее импровизировать. В театре сложнее, там особенно не поимпровизируешь.
— Значит, в кино сниматься легче?
— В общем, да, легче. Но есть свои трудности. Понимаете, стоит более или менее заметно появиться в каком-то определенном амплуа, и больше тебе иных ролей могут не предложить. Так было, например, у меня после фильма «Старшина», где я играл однорукого инвалида. Нехорошо так говорить, но на меня буквально «валом повалили» инвалиды. Из-за этого, кстати, я отказался играть в «Брызгах шампанского» у Говорухина. Но не выдержал принципа, «поменял» однорукого у Говорухина на одноногого в фильме Мамилова «Ночевала тучка золотая» по повести Приставкина, о чем не жалею. И все же в какой-то степени в кино работать объективно легче. У хорошего режиссера прилично сможет сыграть и не очень хороший актер. В театре плохому актеру делать нечего, там видно все с первого раза.
— И все-таки, что вам ближе — театр или кино?
- Не знаю. Я иногда устаю. Надоедает играть одно и то же много раз подряд, даже по три-четыре раза в месяц. Это в театре. В кино по-другому, если актер склонен к импровизации,— он сыграл, это запечатлела пленка —
и все. В театре же утомительно и в течение многих лет одно и то же, иногда бывает очень тяжело, но я сам выбирал себе судьбу...
Ольга Юмашева
«Советский экран» № 5, 1990 год
