В 21 неполный год 21 кино-роль. Редкий, не правда ли, послужной список? Традиционный вопрос о «первых впечатлениях» от кинематографа застревает у меня во рту: моей собеседнице было тогда ни много ни мало— три года. Режиссер Андрон Кончаловский, соблазненный ее конопатинками, поручил ей ответственное задание — сладостно ковыряться в носу. С заданием Маша, должно быть, справилась, если два года спустя тот же режиссер приглашает ее в «Сибириаду» и опять на крупный план. Тут уж определенно должны были остаться какие-то воспоминания.
— Разумеется! Помню какой-то большой праздник, все переодеваются, все притворяются другими, наклеивают брови, усы, пытаются пугать меня, а мне совсем не страшно. И, знаете, это ощущение осталось очень надолго: съемка — это дело веселое, живое, когда можно дурачиться, когда ты вроде и ты и вроде бы совсем не ты. Только с годами открывается другая, прямо противоположная, я бы сказала, циничная сторона кино: в один ужасный день тебе жмут руку, говорят какие-то слова на прощание, и кончено— здесь ты больше не нужна. Здесь снова будет праздник, но он для других. Никогда, наверное, не привыкну спокойно переносить такие минуты.
Есть у кинематографистов выражение — «уходящий объект». Это затопляемая деревня или подлежащий сносу дом, но в переносном смысле это может быть человек сильно преклонных лет или такая вот девчушка-егоза, прелестная милой своей непосредственностью, привыкшая к камере раньше, чем успела ее испугаться. Годы идут, летят, мчатся, и бывшая егоза, если не успела переродиться в другой «объект», со своими собственными отношениями со временем, должна очистить площадку для других. Маше Полтевой неизменно везло — от года к году, от роли к роли росли секунды и минуты, проведенные ею на экране. Еще не став профессиональной актрисой, она уже играет большие роли и даже отваживается на главные.
- Таких ролей еще немного, но я ими очень дорожу. С режиссером Васей Пичулом мы делали короткометражку для телевидения «Хочу тебе сказать»... Я все еще была самой собой, но что-то сдвинулось, как-то удалось поглядеть на себя со стороны. Я очень, очень люблю эту свою работу, но мне трудно сформулировать за что. Ну, вот так я скажу: будто долгое время что-то предчувствовала, догадывалась о чем-то, а теперь стала понимать. Какая-то сверкнула во мне моя собственная таблица умножения.
Потом были «Начни сначала». Помню каждый день съемки. День за днем— это было счастье. Я просыпалась среди ночи и думала: действительно, через несколько часов я снова буду в павильоне или все это я себе нафантазировала? Кстати, все началось с недоразумения, с того, что я не узнала Андрея Макаревича. Честно говоря, я его вообще не знала. Не подозревала о его существовании. К эстраде в ту пору у меня не было никакого интереса, я очень любила (и люблю) классическую музыку, особенно хоры... Режиссер Стефанович знакомит нас, предполагает, что я обомру на месте, а мне это имя ровно ничего не говорит. Андрей вскинулся тут же: «Погоди, старуха, так ты меня не знаешь?» Я качаю головой. Он схватил гитару и минут сорок играл, чтобы я составила о нем представление как о партнере— ну, и о герое, конечно, потому что сюжет рассказывал о нем.
Однако так уж получилось, что свою роль озвучивала не я. Видеть себя и слышать из своего рта чужой голос — это чистая мистика, не дай бог кому-то это испытать. Но мало того — есть жесты, которые обязаны иметь продолжение в голосовой интонации. С каким-то жестом человек буквально лезет на рожон, он готов все перевернуть, а у меня, экранной, в это время тоненький такой, слабенький, мятущийся голос, совсем некстати!.. Ужас! На премьере я в кровь исцарапала ногтями руку брата, убежала из зала, не дождавшись конца. Ну ладно. Давно это было. Проехали.
И вот теперь— самая интересная для меня работа. Фильм «Все нормально» на Рижской студии, режиссер Олег Розенберг. Настоящий интеллигент, умница, деликатнейший, благородный человек. Сколько мы с ним разговаривали, сколько спорили, сколько понапридумывали, делали варианты, понаснимали огромное количество материала... Видимо, это и называется: вложить в роль душу. Все, что я знала, все, что умела к тем дням... Нет, за эту роль мне ни перед кем не стыдно. Наученная прежним опытом, я буквально полжизни отдала на озвучивание. Звуковики боялись меня, как бешеной, но я своего добилась! И теперь привет — фильма не существует.
— Как — не существует?
- А так. Не понравился он директорам кинотеатров. Кто-то другой стал бы рекламу выпускать, подготавливать зрителя, а они... Мой папа разыскивал этот фильм по всем афишам, по объявлениям, по телефону. Приехал, ему говорят: «Вы первый, кто купил билет на сеанс. Если наберется хотя бы десять зрителей...» Значит, чтобы наслаждаться своей игрой и своим собственным голосом, я должна каждый раз приводить с собой десять подруг?
Ещё одна моя роль— в «Пышке», у Евгения Гинзбурга. Не знаю, что получилось в результате, но веселый, музыкальный, феерический фильм с таким цветником актеров!.. Нам там было хорошо всем вместе! Это смешно, но это так. Мы сходились не на съемку, а друг к другу. Съемка могла сорваться, как часто и случалось, никто не устраивал скандала, собирались в кружок, и я, открыв рот, слушала Джигарханяна, Нину Русланову... Господи, какие люди, какие артисты!
— Не отсюда ли мысли о том, что праздник праздником, но хорошо бы своим делом заниматься профессионально?
— Нет, не отсюда. В моей жизни был один очень-очень странный год — 1984-й. В этот год я срезалась на экзаменах во ВГИК. И во все театральные вузы Москвы тоже. Кошмар, правда? Под конец я уже не верила, что меня куда-нибудь хоть когда-нибудь могут принять. Но, с другой стороны, в этот же самый год я снялась в шести фильмах. В шести! Как прикажете понять эту подсказку судьбы? Махнуть рукой на образование, сниматься и сниматься, пока приглашают?
Я знаю уже, что подсказку судьбы сама она поняла иначе. На следующий год она поступает учиться ко Льву Абрамовичу Додину, режиссеру Малого драматического театра в Ленинграде.
— Я училась у него всего год, но за этот год чуть с ума не сошла! Мне казалось, что ко мне придираются, житья мне не дают, а это Лев Абрамович ломал меня, чтобы расширить мои возможности, заставлял делать то, что было мне трудно или несподручно. Сколько прозвищ я у него получила! «Кинодевочка». «Дитя грез». «Сложное кинообаяние».
— Театральные режиссеры о кино говорят свысока?
— Что вы! У него дома даже телевизора нет! Вообще в театральных вузах считается, что кино портит, а воспитывает только театр. Хотя в дипломах у нас будет написано: «актер театра и кино». Тем не менее на каждом курсе я получала по выговору — за киносъемки без разрешения ректората. А как быть, если разрешения все равно не дают?
— Лев Додин — ваш главный учитель профессии?
— Первый. Самый страшный и самый памятный. Он до сих пор является мне разгневанным богом, если, скажем, на репетиции допустила нерадивость... «Видел бы меня сейчас Лев Абрамович!» Это действует как допинг.
— Затем вы оказываетесь в подвале на улице Чаплыгина, в театре-студии Олега Павловича Табакова.
— Олег Павлович — прелесть. Это, понимаете, наглядное учебное пособие — как нужно быть артистом. Это человек-руководство. Он умеет играть все. Он заполнит любые паузы. Он поправит любой сбой. С поразительной способностью к импровизации.
И сегодня я разрываюсь между театром и кино. И все же думаю, что кино— более мое дело. Театр сейчас зарежиссирован. Актер, даже очень сильный актер, не в состоянии преодолеть режиссерскую концепцию спектакля. Выживают те, кто принимает условия игры. Трагедия моего поколения — у нас нет режиссеров, способных создавать концепции, а наши актеры уже без этого не могут, не могут быть предоставлены сами себе.
— Поэтому в кино вам свободнее? Любопытный парадокс. Обычно слышишь жалобы: как раз в кино актеру трудно развернуться, быть собой.
— Конечно, в кино работать тяжелее, с этим никто спорить не будет. На сцене, если я не вытянула первый акт, наверстаю во втором. Если сегодня такой день— ничего не получается, будет завтра. А в кино тебя на этом ловят — и готово, припечатали, для истории, для всех потомков! Ты не видишь себя со стороны, думаешь: как будто ничего кусок сыгран, как задумывалось, и в этом заблуждении две недели играешь последующие сцены. А потом тебя зовут в зал, и ты видишь — да что же это такое? Все разрезано, переставлено, перемонтировано!..
Но отсюда же и возможность потянуть одеяло на себя, буквально в каждом эпизоде.
В идеале артист должен работать и в театре и в кино, но в театре быть не очень сильно занятым, понимаете? Две-три хорошие роли, которые любишь от всей души. Когда актер играет то, что ему нравится, от него флюиды идут по всему залу, все это чувствуют. В театре это и надо играть— что нравится. А в кино пробовать себя, искать что-то непривычное...
Это все прекраснодушные мечты. А как представится вдруг со страхом: вот окончила я школу-студию, сижу на кухне в халате и пью кофе, день за днем, в театр не берут, на студию не приглашают... Когда у меня нет работы, я злюсь, как собака. Энергия переполняет меня, а отвести ее некуда. Разве что с отбойным молотком пойти. Или в кассиры — переругиваться...
— Ваши жизненные ценности?— Много. Книга. Музыка. Стихи. Чувство, если оно настоящее, а не сочинено,— большая ценность в наши дни. Поэзию очень люблю— читаю самой себе километрами. Поэтический театр — это такое чудо! И это — мое. Я знаю, что это — мое.
Виктор Демин
«Советский экран», № 9, 1989 год, стр. 10-11
