Стоял обычный осенний день — один из тех, что неожиданно, после раздражающей слякоти, заливают город светом неяркого солнца и, чуть побаловав теплом, обманывают, суля возвращение лета. В такие дни почему-то бывает неспокойно на душе. Неспокойно, видно, было и молодой женщине, сидящей на скамейке с книжкой в руках. Она сосредоточенно размышляла, рассеянно перелистывая страницы.
Скамейка стояла на тихой аллее зоопарка. Рядом играли дети, за спиной у женщины по зарешеченной площадке метались ламы, слабый ветер шуршал опавшей листвой, а она не замечала ничего, словно была далеко отсюда.
Этот кадр пройдет на экране быстро, сменившись другим, третьим, сотым, но в каждом из них мы увидим ее — веселой, задумчивой, решительной, колеблющейся, легкомысленной, серьезной... И все вместе они расскажут о поступках, стремлениях, желаниях человека, которые, может быть, помогут нам, зрителям фильма, в чем-то разобраться глубже, что-то понять яснее.
А пока идет съемка. Марлен Хуциев начинает картину, которая называется «Июльский дождь» и сценарий которой написан им вместе с Анатолием Гребневым. Эта работа несколько неожиданна: ведь известно, что Хуциев собирается ставить фильм о Пушкине. И вот...
— К картине о Пушкине,— говорит режиссер,— я готовлюсь и буду готовиться еще долго, накапливая материал, определяя отношение к нему, делая наброски сценария. За это время мне хотелось поставить еще один фильм на современную тему.
Персонажи нашей картины стремятся определить свое отношение к себе в жизни, они — в поисках нравственного идеала. Бывает так, что, достигнув определенного возраста, человек меняет взгляды, которые до того его устраивали, которые он считал верными. Это можно назвать второй зрелостью. Героям фильма — примерно тридцать. Очень часто именно в это время у людей наступает период пересмотра уже выработанных ранее позиций.
...К такому пересмотру и приходит Лена, героиня «Июльского дождя». Ей многое надо обдумывать заново. Она начинает понимать, что прежние оценки поверхностны, все предстает перед ней в ином, более ясном и резком свете. Это порой связано с потерями. Лена теряет бывшего ей самым близким человека, который становится чужим и далеким.
— Анатолий Гребнев и я,— замечает Хуциев,— хотели, чтобы наша героиня была сложным человеком, личностью — с серьезными запросами и требованиями к себе и другим. Мы долго искали актрису, которая бы отвечала нашим представлениям о том, какой должна быть Лена. Думается, что, пригласив артистку Театра имени Ермоловой Евгению Уралову, мы не ошиблись.
Полгода жизни — решающие для Лены полгода — проходят в картине. Они небогаты внешними событиями; все внимание авторов обращено к внутреннему миру героев. В этом фильме есть финал, но нет точки. И последняя реплика, которая прозвучит с экрана, не подобьет итога, а лишь обозначит перспективу. Лене позвонит ее товарищ, человек для нее очень важный. «Что вы сейчас делаете, Женя?» — спросит она. «Собираюсь с мыслями»,— ответит он.
Герои Марлена Хуциева далеки от благополучного спокойствия. Они в поиске самих себя и своего назначения, а это не дается без разлада и может — надолго или ненадолго — привести к несозвучности с окружающей обстановкой, к той несозвучности, первопричина которой не всегда определима четкой формулой. Но мир его фильмов — мир гармоничный, все в нем соотнесено и соразмерено, все имеет значение: и как будто незначащая реплика, и выбор места действия, и партитура шумов.
Читая режиссерский сценарий «Июльского дождя», ту его графу, где записываются шумы и музыка, мы обратили внимание на то, с какой тщательностью все это продумано и обозначено. И вспомнился в связи с этим один случай, свидетелями которого мы были на съемках картины «Мне двадцать лет». Репетировался эпизод, в котором Сергей во фронтовой землянке разговаривает с погибшим отцом. Репетиции, а потом сложная съемка нескольких дублей затянулись до конца смены. Все устали, измотались, а особенно сам режиссер, который к тому времени был похож на собственную тень. Наконец съемка окончилась, павильон опустел. А режиссер остался. Его не удовлетворял звук капель, падавших в подвешенную к накату блиндажа каску. Ему казалось, что звук не соответствует тональности эпизода. И еще часа полтора — не меньше — режиссер, по-разному подвешивая каску, добивался нужного эффекта.
Картины Хуциева симфоничны, каждый кадр — сложный аккорд, в котором один инструмент, без поддержки остальных, обеднит мелодию, и лишь все вместе они дадут требуемое звучание. Если продолжить сравнение, то можно сказать, что режиссер одинаково внимателен и к партии первой скрипки, и к партии ударника.
Мы говорим это к тому, что не стоит, глядя на экран, когда идут картины Хуциева, особенно последняя его картина, следить только за сюжетом. Не в нем одном дело. В этом смысле «Июльский дождь» схож с предыдущими работами режиссера— художника со своим почерком, со своей творческой манерой. Здесь не составляет труда уследить за действием, но гораздо южнее проникнуться настроением и не упустить развитие мысли, выраженной не в лоб, а опосредствованно, не навязчиво. Эта сложность не придуманная, она органически необходима, ибо неоднозначность, многогранность мысли требует и соответствующего выражения. Помните, например, эпизод из картины «Мне двадцать лет», где Сергей беседует с отцом Ани? Во время этого очень острого разговора, в котором старший проповедует теорию Цинического приспособленчества, с экрана телевизора, стоящего в комнате (причем в комнате пустой, разоренной ремонтом, что имеет свой смысл в образной системе выражения душевной опустошенности отца), поет детский хор. Можно сказать, что телевизор с хором «для натуральности», «чтоб все было, как в жизни». Но подумайте: не есть ли это еще одно звено все той же образной системы, не намеренно ли введен контраст между родниковой прозрачностью песни и мнимостью истин, проповедуемых Сергею?
«Июльский дождь» не будет проще, настоящий художник всегда мыслит образами, и хочется, чтобы они были поняты верно и до конца.
Предстоит еще много работы — не снят пока даже тот самый июльский дождь, с которого все и началось.
В фильме снова Москва — разноликая, в будни и праздники, утренняя и вечерняя, залитая потоками летнего ливня и укутанная декабрьскими снегами. Мы увидим город иным, чем в фильме «Мне двадцать лет». И дело не только в том, что фильм на этот раз снимает оператор Герман Лавров, который, естественно, ищет свое. Дело и в том, что у фильма другие задачи.
Наверное, и эта картина вызовет споры, разночтения, обсуждения, будут и противники фильма и его горячие сторонники. Предрекать что-нибудь заранее — задача неблагодарная. И цель у нас была иная: попробовать, подобно персонажу фильма, собраться с мыслями по поводу узнанного и прочитанного и поделиться этими мыслями со зрителем.
М. Долинский, С.Черток
«Советский экран» № 2, 1966 год.
