Лента о подвигах защитников справедливости — вождя племени апачей Виннету и его друга, охотника по кличке «Верная рука», есть составная часть так называемой «индейской серии», снимавшейся в Югославии кинематографистами ФРГ. Первый фильм серии производства ФРГ— Югославия появился у нас в прокате в 1968 году, и с тех пор через каждые два-три года знакомились мы с очередным поворотом бурной жизни Виннету и его сподвижников. И тем более пора подвести кой-какие итоги.
Прежде всего отметим одно важное обстоятельство. Картину «Среди коршунов» поставил Альфред Форер, но он не был единственным, кто прославлял благородного Виннету на киноэкране: имелись и другие режиссеры, а наиболее потрудившимся среди них следует назвать Харальда Райнля. Мы видели его картины «Виннету—сын Инчу-чуна», а также двухсерийную «Сокровище Серебряного озера». Но, кто бы ни снимал эти ленты, результат всегда оказывается одинаковым: от фильма к фильму меняются только имена второстепенных персонажей да подробности действия. Характер фабулы остается тем же.
Я говорю это не для того, чтоб сокрушаться, а совсем по другой причине. В литературоведении есть такое понятие — «магистральный сюжет». Оно означает, что в каком-либо ряду произведений можно обнаружить общий конфликт, например, борьбу человека с силами природы и сходные решения этого конфликта. Все вместе — и конфликт и разрешение — образует «магистральный сюжет». Близость друг другу фильмов о Виннету означает, что они не только имеют свой «магистральный сюжет», но, кроме того, и общие приемы, способы, фабульные конструкции для его воплощения. И если мы собираемся выявить, что же на самом деле видим в этих картинах, то нужно обсудить их «магистральный сюжет», а также ответить на важный вопрос: относится ли к жанру вестерна «индейская серия»?
Чаще всего такие задачи решаются на основе внешних признаков. Происходит действие на Диком Западе—значит, вестерн. Дерутся благородные ковбои с обросшими щетиной, неряшливыми бандитами— значит, вестерн. Нападают индейцы на караван переселенцев или на ферму, затерявшуюся в прериях,— значит, вестерн. Однако исследователи отмечают, что американский вестерн обладал своеобразной историчностью: в нем всегда указывалось достоверное время и место действия. Делалось это совсем не для того, чтоб зритель потом разыскал соответствующее место на карте, а чтоб подчеркнуть—всюду, в каком-либо захолустном Абилине или Уичито, в Лордсбурге или Додж-Сити, происходил один и тот же процесс: первоначальный хаос переселения, стычки и перестрелки сменяла нормальная жизнь, устанавливался закон и правопорядок, а мирные обыватели получали возможность спокойно предаваться своим повседневным занятиям. Установление правопорядка на «диких» землях и было «магистральным сюжетом» американского вестерна. В нем сквозила гордость за то, как быстро, энергично и эффективно оказались освоенными «дикие» земли. То, что при этом индейские племена уничтожались или загонялись в резервации, не принималось во внимание. Гордость освоения придавала американскому вестерну своеобразную эпичность.
Однако с начала 50-х годов все чаще в него стало проникать ощущение, что правопорядок, устанавливаемый на «диких» землях,— это буржуазный правопорядок, а потому чреват он несвободой и несправедливостью.
Из фильмов о Дальнем Западе все больше улетучивались прежний оптимизм и прежняя жизнерадостность. Ясная до бесхитростности фабульная схема —благородные ковбои против бандитов или индейцев — усложнялась, появились углубленные, психологически неоднозначные мотивировки поступков. Американский вестерн стал утрачивать зрительскую популярность. Производство картин этого жанра в США сокращалось. Вот тогда в Европе, прежде всего в Италии и ФРГ, развернулось производство своих вестернов. Правда, вестернами их можно назвать лишь по внешним признакам — по месту действия (Дальний Запад) да по костюмам персонажей. Ибо в основе европейских фильмов лежал иной «магистральный сюжет», им чужда была чисто американская национальная гордость за «удачно» проведенную колонизацию; притом исходили они (прежде всего картины западногерманские) из совсем иной традиции, нежели американские, а потому и затруднительно их называть «вестернами».
Что же касается традиции, то была она вот какой, В XIX веке появилось множество романов европейских авторов о жизни на неосвоенных частях американского континента. Так проявлялся жгучий интерес европейцев к естественному, казавшемуся подлинно свободным существованию на «диких» землях. Но популярную беллетристику не столько волновала тема освоения новых пространств, сколько стремление перенести в экзотические условия давно отработанную сюжетную схему: романтический герой, обычно выступавший в одной из двух ипостасей — или могущественный, одаренный исключительной силой и способностями индивид, или красавец с нежными чертами лица и безвинно страдающий, но в конце концов доказывающий свою правоту. Герой этот утверждал высшую справедливость, не нарушал сам ни одну из десяти заповедей, а также зорко следил, чтобы никакие мерзавцы их тоже не нарушали. Проблема же, будет ли спокойно пастись скот возле Уичито или мирно произрастать кукуруза в штате Айова, романтическую личность не волновала.
Самым известным среди авторов такой беллетристики, несомненно, был немецкий писатель Карл Май. Его романы и легли в основу «индейской серии», о которой мы сейчас говорим. Связь Мая с другими беллетристами можно проследить хотя бы по прозвищам героев. В них часто употребляется слово «рука». У Мая действуют, например: Шаттерхенд, то есть «Громыхающая Рука» (иногда переводится как «Разящая Рука»)—удар его кулака настолько силен, что в голове противника раздается как бы громыхание; еще имеется Файрхенд —«Огненная Рука», чрезвычайно меткой стрелок, и Шурхенд — «Верная рука» и т, д. Книги Мая о Виннету и его друзьях появились в 90-е годы прошлого века. Но еще десятилетия за три до этого увидел свет роман француза Гюстава Эмара «Твердая Рука», а у немецкого писателя Германна Гедше, выступавшего под псевдонимом «сэр Джон Ретклифф», в книгах «Сокровище ацтеков» и «Золотая лихорадка» (1867—1868) действовал благородный охотник Железная Рука, кстати, состоявший с индейским вождем Вонодонгахом — Большим Ягуаром — в столь же нежной дружбе, как и Олд Шаттерхенд с Виннету. Не прошел Май в «Сокровище Серебряного озера» и мимо столь частого у предшественников мотива клада, который достается благородному герою в воздаяние за его подвиги.
Но чем книги Мая сильно отличались от предшествующей подобной литературы, так это каким-то немыслимым, невиданным сверхмогуществом героев, прежде всего Шаттерхенда. Антонио Грамши писал в «Тюремных тетрадях» о характере героя популярной беллетристики, что у него «много элементов театральных, показных, свойственных скорее «примадонне»... много... ребяческой амбиции быть «первым в классе», но прежде всего быть признанным и провозглашенным в качестве такового». Вот этой амбицией Олд Шаттерхенд обладает в преизбытке. Он показывает чудеса храбрости и выносливости — лучше всех стреляет, быстрее всех бегает, оказывается эффективнее всех в кулачном бою, так что даже выросший в этих краях Виннету не может с ним тягаться, хотя и обладает незаурядными физическими качествами. Автор откровенно любуется своим героем и постепенно, исподволь своим чувством заражает читателя.
Создатели кинематографической «индейской серии» полностью сохранили у маевских героев их легендарные качества, однако придали им свой смысл. Именно о легендарности своего персонажа свидетельствует игравший вождя апачей французский актер Пьер Брис. До этого он исполнял в основном роли отрицательных персонажей, «злых мальчиков», неприкаянных молодых людей, которые носятся на машинах да хулиганят. Известность пришла к Брису с ролью Виннету. Тогда, как говорит Брис, «ко мне пришла не только новая работа, но и целый ряд вопросов, о которых раньше вообще не задумывался или не принимал всерьез. Например, как я могу помочь тем молодым людям, которые пишут мне и поверяют все свои жизненные проблемы? Теперь 365 дней в году я — Виннету...» Если на экране, как и всякий легендарный герой, он беззаветно и самоотверженно наказывает злых, поддерживает добрых, улаживает всевозможные конфликты, то и в жизни от Виннету—Бриса ждут того же.
Современный смысл, который кинематографисты вложили в сочинения Мая, видится в следующем.
В фильме «Среди коршунов», как и во многих других картинах «серии», на первый план выходит линия, в литературном первоисточнике едва намеченная: живет мирно и спокойно фермер, занимается своими делами, а неподалеку тоже мирно предается своим делам индейское племя шошонов. Но вот бандиты нападают на ферму, сжигают ее, убивают жену и дочь фермера и так фабрикуют улики, чтоб подозрение пало на шошонов. Между мирными соседями возникает вражда: фермер клянется истреблять краснокожих, индейцы тоже всячески демонстрируют свою вражду к белым. В фильме «индейской серии» нет никаких ссылок на реальность XX века — такое соотнесение должен сделать зритель. В этих лентах вражду между белыми поселенцами и краснокожими, раздутую злыми силами, всегда гасят Виннету вместе с Громыхающей или Верной Рукой. Легендарные герои не столько демонстрируют здесь свое сверхмогущество, сколько выполняют существенную миссию — выступают в роли миротворцев. В таких вот романтических, полусказочных персонажах олицетворены в картине силы, способные противостоять вражде между народами.
В. Михалкович, кандидат искусствоведения
«Советский экран» № 17, 1981 год
