Живет на свете человек — нрава он легкого, за словом, как говорится, в карман не лезет. И дело свое знает: если захочет, неисправности, неполадки устранит тут же, руки у него умелые. Только вот какая особенность у Афанасия Борщова, слесаря-сантехника по специальности и занимаемой должности: не привык он думать и печалиться об интересах других, из всего норовит извлечь личную выгоду, урвать лишнюю копейку... Существует он в каком-то маленьком мирке, без настоящих друзей, не стараясь, а может быть, и не умея ощутить и оценить искренность и теплоту человеческих чувств. Так и идут дни за днями, пока, наконец, не приходит час, заставляющий Афанасия всерьез задуматься, пересмотреть свои позиции.
Я позволила себе схематично изложить содержание роли, в которой снялся недавно актер Леонид Куравлев. Фильм «Афоня» поставлен режиссером Георгием Данелия — с ним Куравлев встречается в работе впервые. Но еще не увидев ни одного кадра будущей ленты, можно было представить себе Л. Куравлева в образе Афони. Угадать трагикомическое звучание роли, предсказать ее острый, выразительный рисунок.
Есть актеры, в творчестве которых легко отыскиваешь то общее начало, что не просто объединяет, связывает разные работы, но позволяет говорить о художническом «я», выражаемом последовательно и неуклонно. Мы высоко ценим эту творческую самостоятельность, это яркое проявление актерской личности, глубокую, самоотверженную разработку своей темы в искусстве. Ну, а если актерский талант раскрывается несколько иначе? Если сыгранные роли не укладываются в одно целое, а свидетельствуют об удивительной восприимчивости, о способности всякий раз находиться в полном согласии с замыслом, с мироощущением режиссера, об умении выйти на орбиту его художественных принципов как на собственную, хорошо знакомую дорогу,— разве это умаляет достоинства актера?
Образы, созданные Леонидом Куравлевым (я имею в виду, конечио же, значительные его работы), сопрягаются прежде всего с темой режиссера, ставившего фильм, с его представлением о мире, о людях. Режиссер не умирает в актере — он остается жить в нем, чтобы привести к наиболее точному воплощению характера.
Вот почему, зная черты режиссерской манеры Георгия Данелия, можно было рискнуть спрогнозировать характер воплощения центрального образа фильма «Афоня», разумеется, включая в исходные данные дарование актера, его творческие возможности.
А возможности у Куравлева большие. Иначе вряд ли бы ему удалось с равной убедительностью сыграть в картинах столь разных мастеров, как Лев Кулиджанов ("Когда деревья были большими"), Василий Шукшин и Михаил Швейцер, а затем так органично воплотиться в героя «Начала», поставленного Глебом Панфиловым.
И рядом с профессиональными способностями с исполнительским мастерством следует поставить человеческое обаяние Леонида Куравлева
которое — кто знает! — может быть, и заставило обратить внимание на начинающего актера, угадать заложенные в нем потенции. Вот и сейчас, когда заводишь речь о Куравлеве, Швейцер, например, не может удержать смущенно-нежную улыбку, а Василий Шукшин — помните? — в последнем своем экранном интервью для кинопанорамы говорил прежде всего о тех человеческих качествах Куравлева, которые заложили основу, фундамент его актерского искусства: о доброте, о внимательном, заинтересованном отношении к окружающему миру.
Шукшин, Швейцер, Панфилов — уже сами эти имена говорят о ярких художественных индивидуальностях, с какими пришлось встретиться Куравлеву. В таких случаях считают: актеру повезло. Это так. Но не надо забывать и о другом — о творческой отдаче актера, о том, какие усилия потребовались от Куравлева, чтобы слиться воедино с миром образов Шукшина, чтобы точно обрисовать своего героя на том широком зрелищном полотне жизни, которое развернул в фильме «Время, вперед!» Швейцер, и столь же точно «сделать» Шуру Балаганова в рамках решения, предложенного режиссером «Золотого теленка», чтобы суметь так много сказать о человеческом типе, о явлении, проницательно и глубоко исследуемом Панфиловым в «Начале».
Удачи, принципиальные для творческой биографии Куравлева, только стихией таланта, интуицией не объяснишь. Ведь не просто чуткий слух требовался, чтобы сыграть роли в той тональности, в которой они написаны у Шукшина. Нужно было прожить светлой, доброй, увлеченной жизнью Пашки Колокольникова. Нужно было всем существом, до глубины сердца проникнуться трепетной влюбленностью Степана в отчий дом, в родную деревню, в ее туманную предрассветную мглу, теплые вечерние зори.
Мне кажется, критика наша недооценила сделанное Куравлевым в фильме «Ваш сын и брат». О роли Степана в его исполнении писали что ни на есть положительно, но о глубоком смысловом значении этой работы актера, об удивительной емкости и цельности созданного им русского характера по-настоящему сказано не было. Между тем образ этот, думается, остается пока, может быть, самым высоким достижением Леонида Куравлева. Яркая правда характера соединилась с общефилософским звучанием образа, через живые бытовые черты актер сумел проникнуть в национальную и социальную сущность героя.
...«Золотого теленка» Ильфа и Петрова, где Куравлев сыграл Шуру Балаганова, Швейцер прочитал, как всегда, по-своему: интонация фильма была насмешливо-грустная. В этом ключе решался и образ Балаганова.
«Хозяин и бездомная дворняжка»— такую формулу предложил режиссер актеру, и Куравлев увидел в ней и превосходно воплотил трагикомическую суть характера Шуры, человека не только без определенных занятий, но и без того твердого берега, к которому можно пристать не на время, а на всю жизнь. Исходя из сущности образа, Куравлев искал и нашел ту меру комедийности, которая позволила актеру выявить драму своего героя. А как легко было здесь сбиться на фарс (Балаганов!), чрезмерно увлечься интересно найденной пластикой образа. Помните, как смешно не идет, а бежит Шура, подстраиваясь к Бендеру, будто угодливая собачонка.
Бег его суетлив, неровен, тревожен даже — только бы не отстать, не отбиться... И так во всем — поспешные жесты, жалковатая улыбка, собачьи глаза... Ах, Шура, Шура! В сущности, ведь неплохой, добрый парень... В следующей картине Швейцера, «Карусель», где режиссер обратился к Чехову, в экранизации рассказа «Полинька», Куравлев, показывая обходительного, угодливого приказчика с галантерейными манерами, с отработанными движениями и жестами, сумел раскрыть его человеческие чувства.
В головокружительном вихре тех поистине цирковых манипуляций, которые с такой легкостью, таким артистизмом проделывает герой Куравлева, то вытаскивая коробки с кружевом, то бросаясь за плюмажем, то демонстрируя новый товар, в этом самозабвенном полете вдруг прорвется печально-щемящая нотка, боль, страдание. Виртуозный комедийный рисунок роли, а за ним — удивительнейшая чеховская человечность.
В «Начале» Л. Куравлеву досталась роль Аркадия. Кто он, Аркадий? Пустой, несамостоятельный парень? Обыкновенный подкаблучник? Нет, только такого Панфилову рассматривать, а Куравлеву играть было бы неинтересно. Просто «обличать» Куравлев, пожалуй, и не умеет. Другое дело — показать героя в естественности его настроений и порывов, показать как на ладони, ничего не скрывая и не утаивая. И как-то само собой подвести зрителя к определенным выводам, тем, к которым шел режиссер, стараясь через конкретный характер рассмотреть интересное явление.
Роль строится на контрастных состояниях «свободы» и «неволи», полной раскованности и абсолютной статики, внешней и внутренней зажатости. Как наслаждается он в тесной комнатушке Паши свободой, в каком он хмельном упоении — улыбка не сходит с лица, голос выводит какие-то немыслимые рулады... Но достаточно простого окрика жены: «А ну, домой!» — и на наших глазах Аркадий «линяет», превращаясь в существо подчиненное, лишенное прав, самостоятельности. Обаятельный и жалкий, лихой и трусливый — в этом противоречии актер обнаруживает драму своего героя и особенно сильно дает ее почувствовать в сцене последнего свидания с Пашей, когда та сражает его своим великодушием.
Куравлев играет много. Он никогда надолго не исчезает с экрана, появляясь если не в крупной роли, то в небольшой, в эпизоде. Но талант его проявляется по-настоящему интересно и ярко, если актер находит в режиссере творческую личность, которая оказывается способной всецело захватить его своей темой, своим замыслом. В противном случае он либо остается всего лишь на уровне, либо терпит откровенную неудачу.
Скажем, в фильме Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию» Куравлев не просто влился в эксцентрическую стихию картины, в ее стремительную динамику, он оказался как бы некоронованным королем этой карнавальной феерии, этого яркого, причудливого зрелища. Его Жорж Милославский словно создан для веселых приключений, увлекательных погонь, озорных трюков, хитроумных комбинаций. Быстрая реакция, находчивость, непринужденность Куравлева — Милославского поистине поразительны, и это одинаково необходимо и для понимания сути характера героя и для той комедийной формы, которую избрал Леонид Гайдай.
Но вот другая комедия — «Два дня чудес» режиссера Льва Мирского, — тоже вроде бы задуманная как лента эксцентрическая, с фантастическими и сказочными элементами. Куравлев играет здесь Гришу-маленького — ребенка, волею чуда представшего в облике взрослого дяди — своего отца. И терпит фиаско, поскольку режиссер не сумел поставить фильм как веселую, увлекательную игру. Живой, многоцветной фантазии, что была тут так необходима, постановщику как раз и недостало. Лишенный почвы, актер сам по себе оказался бессильным исправить положение, более того, его присутствие на экране только подчеркнуло противоестественность происходящего.
Куравлев не может хорошо сыграть, когда актерская задача вырисовывается перед ним лишь в общих чертах. Вспомните «Старшую сестру» и согласитесь, что для фильма Георгия Натансона Куравлев был не нужен...
Куравлева зрители любят. Ждут его появления на экране. И хочется, чтобы в новых его работах они встречались не просто с еще одной ролью Леонида Куравлева, а с интересной и яркой страницей творчества этого многообещающего актера.
Нина Игнатьева
«
Советский экран» № 20, октябрь 1975 года
