Роттердамский кинофестиваль – из тех, на который приезжают только за кино. Сгрудившаяся на небольшом пятачке в центре города тусовка критиков и профессионалов от киноиндустрии обсуждает только кино и проводит время только в кинозалах, а в рестораны заглядывают, чтобы поговорить опять же про кино. Десять дней на стыке января и февраля в полукилометре от роттердамского вокзала, в центре города, киногурманы со всего мира клянут коммерческий кинематограф и строят невеселые прогнозы на будущее киноискусства. Никакому Ди Каприо и иже с ним сюда лучше даже не соваться – его здесь не ждут. Зато не дадут прохода какому-нибудь молодому малоизвестному юному дарованию, кто сумел поговорить на новом киноязыке. Например, режиссер-дебютант из Таиланда Прабда Юн, известный по сценарию к картине «Последняя жизнь во Вселенной», привез в конкурс Роттердама совершенно сумасшедший фильм «Мотель Мист», где в центре повествования – свихнувшийся на почве общения с инопланетянами бывший телеведущий, местная знаменитость. Пока он пытается в гостиничном номере наладить отношения с инопланетянами, в соседней комнате пожилой маньяк-педофил пытается всеми известными ему способами развлечься со школьницей. Необычайно привлекательный, свежий язык дебютанта при всей ординарности темы завораживает даже искушенного синефила, и окажись в этих краях тот самый Ди Каприо – ходить бы ему в грустном одиночестве. В Роттердаме рядом с тайским режиссером ему абсолютно нечего было бы делать.
Роттердам как крупнейший фестиваль некоммерческого, авторского кино сначала охотно следует моде, заложенной Каннами, Берлином и Венецией. После триумфа новой румынской волны на Каннском фестивале, когда «Золотую пальмовую ветвь» получил Кристиан Мунджиу за «4 месяца, 3 недели и 2 дня», на все фестивали хлынул поток румынского кино. Так же несколькими годами ранее было с турецким кино, еще раньше – с иранским. Но если Канны, дав путевку в жизнь молодым румынам, еще долго будут пестовать их, в обязательно порядке включая во все программы новые румынские фильмы, то Роттердам довольно быстро отряхивается от моды, введенной «старшим братом». Здесь подхватят новую тенденцию, но долго поддерживать ее не станут – Роттердаму гораздо интереснее общий срез авторского кино, чем обкатка «обязательной программы».
Если Канны диктуют тенденцию, то Роттердам, представляя общий срез мирового кино, тенденции обнаруживает. В этом году, например, в Роттердаме явственно чувствовался аромат Латинской Америки. Он витает в кинематографическом воздухе уже довольно давно, потихоньку вытесняя запахи Китая, Гонконга, Тайваня, Таиланда. Но сейчас Латинская Америка наконец в первых рядах, это уже понятно. Сразу несколько заметных фильмов с «пылающего континента», прозвучав в Роттердаме громко и уверенно, заявили о скором выходе южноамериканского кино на самый первый план.
Например, потрясающий фильм парагвайского режиссера Пабло Ламара «Последняя земля» (La Última Tierra) сделан на пределе непростых отношений искусства и техники. В фильме – один герой, старый крестьянин-отшельник, коротающий старость в хижине где-то в глубине непроходимых джунглей. У него на руках в самом начале фильма умирает жена, и остальные полтора часа старик готовится проводить ее в последний путь – обмывает тело, роет могилу, долго сидит перед телом, прикладываясь к фляжке. Готовый зарыдать над одиночеством героя, зритель вдруг обнаруживает, что одиночества нет – виртуозность режиссера, оператора и звукорежиссера создает поразительной четкости чувство единения героя с природой, со всем окружающим миром, со Вселенной. Его горе словно растворяется в звуках леса, в птичьем щебетании, в бесконечном небе, в Вечности. Философская драма без единого слова – это дорогого стоит. Фильм получил специальный приз за особые достижения в звукорежиссуре.
Картина колумбийского режиссера Фелипе Герера «Темный зверь» (Oscuro animal) тоже бессловесна. История трех женщин, попавших в смертельную передрягу из-за военных действий в джунглях, их страшные приключения на пути в столицу – весь этот ужас загадочным образом растворяется в умиротворяющих деталях. Капли дождя. Пение птиц. Отдаленная песня. Ни слова, но зритель понимает: все будет хорошо.
Умение придумать свой, не похожий ни на чей другой язык, рассказать на нем не только сложную историю, но и поместить ее в контекст Вселенной, - этим латиноамериканские режиссеры в последние годы сильны больше других. Закономерность: чем прочнее в системе ценностей режиссера связь отдельного человека с природой, с миром, с космосом, тем свежее и оригинальнее его кинематографический язык. Иллюстрацией к этой незатейливой мысли может стать фильм, номинированный в этом году на «Оскар» в категории «лучший фильм на иностранном языке» и показанный в рамках Роттердамского фестиваля, – «Объятия змеи» (El abrazo de la serpiente), созданный совместными усилиями Аргентины, Венесуэлы и Колумбии. Колумбийский режиссер Сиро Герра рассказывает об отношениях европейских заезжих ученых с амазонским шаманом, последним выжившим представителем исчезнувшего народа. Шаман – воплощение глобального одиночества, но его цепкое единство с землей, на которой еще недавно жило его племя, оказывается силой, способной противостоять не только собственному одиночеству, но и постепенному вторжению европейской цивилизации.
Однако если у латиноамериканских режиссеров одиночество человека растворяется в его общности с природой, с землей, то для европейских авторов одиночество их героев непобедимо. Вообще одиночество – едва ли не главная тема не только прошедшего Роттердамского фестиваля, но и современного авторского кинематографа в целом. Если одиночество в джунглях – ступенька для выхода на новые высоты, то одиночество в океане цивилизации – катастрофа, против которой нет оружия. Скажем, герой голландского фильма «Будущее истории» (History's Future) - мужчина, потерявший память после жестокого избиения - отправляется в путешествие по Европе, надеясь найти зацепки. Вместо зацепок этот современный Одиссей находит страх, еще более фатальное одиночество, людскую алчность и подлость. Среди людей, как выясняется, от одиночества не спастись.
Кстати, примечательно, что победитель Роттердамского фестиваля в этом году – картина иранского режиссера Бабака Джалали «Радиомечты» (Radio Dreams) - тоже о неспособности человека преодолеть одиночество в цивилизованном обществе. Маленькая радиостанция для иранцев-эмигрантов в Сан-Франциско пытается осуществить «радиомечту» - сплотить вокруг себя земляков, постаравшись таким образом преодолеть тоску по родине. Но куда там – никому нет дела до ностальгии, радио должно крутить рекламу и развлекать.
При этом интерес к отдельному человеку, его горестям, неспособности противостоять штормам и страстям на Роттердамском фестивале продолжается и за рамками кино. В прошлом году фестиваль в первый же день распространил требование освободить Олега Сенцова и в знак солидарности несколько раз показал его фильм «Гамер», победивший здесь несколько лет назад. Тогда же Роттердам пригласил Надежду Толоконникову и Марию Алехину – их долгий разговор с публикой после показа фильма «Путин против Пусси» шел несколько часов. В этом году российский режиссер Василий Сигарев, представлявший на фестивале картину «Страна Оз», черную комедию о нравах современной России, вышел на сцену в футболке с портретом Сенцова и под аплодисменты из зала призвал не забывать заключенного коллегу.
Российское кино в этом году в конкурс не позвали, но в параллельных программах, кроме Сигарева, отметились Александр Минададзе с картиной «Милый Ханс, дорогой Петр», Сергей Лозница с документальным «Событием» (пусть и снятым на деньги Германии), Александр Сокуров с «Франкофонией». Документальный фильм о российском сумасшедшем композиторе-гении 89-летнем Олеге Каравайчуке «Олег и редкие искусства», снятый испанским режиссером Андресом Дуке, вызвал небывалый энтузиазм у зрителей, а заодно – и дискуссию на тему «Эти странные русские».
Конечно, общий кризис заглянул и на Роттердамский фестиваль. Традиционная фестивальная газета теперь выходит только пять дней. Плата за аккредитацию повысилась на 10 евро. Меньше гостей. Зато на открытие впервые прибыла королева Нидерландов Беатрикс II. И это – залог того, что фестиваль не бросят, даже если все стихии мира обрушатся на маленькую Голландию.
