Юрий Назаров — актер неожиданный. Играл-играл в кино людей, надежных во всех отношениях, знающих цену слову и делу, оставляющих на земле после себя добрый свет. А потом, разрушив собственный имидж, вдруг появился в роли отца «маленькой Веры». Вроде тот же самый рабочий человек, не лодырь, не спекулянт, а увиден совершенно в новом ракурсе.
Юрий Назаров — человек неожиданный. Был уже достаточно известен, когда вдруг разочаровался в кинематографе и ушел, как говорится, в народ: два с лишним года работал на земснаряде. Работы он, как и его герои — вспомним хотя бы ленты «Горячий снег», «Александр маленький», «Очень важная персона» — никакой не боится. Мог и сталеваром стать, и столяром. Но вернулся в кино. И, наверное, не жалеет об этом.
Разговор об актере Юрии Назарове хотелось бы начать нетрадиционно — с его собственного письма своему бывшему школьному учителю. Почему бы и нет? Учитель — тоже зритель и имеет право задать актеру вопрос. И задал: чем известному ныне актеру дорога его школа в Новосибирске?Ответ неожиданно стал опытом психологического портрета артиста.
«Дорогой Лев Николаевич! Извините меня ради бога, ради всех святых! Единственное, что меня успокаивает, это то, что Вам не впервой прощать-извинять меня за задержку «сочинения». Только в годы учебы главной причиной всех моих задержек и несдач вовремя была лень — могучая, необоримая,— а сегодня — все-таки завал неотложных, первостепенных, каждый день прибывающих, а не убывающих дел...
Лев Николаевич! Вы позволите мне не писать специального «труда-исследования» о собственной юности в 73-й мужской средней школе Кировского района Новосибирска в 50-е годы XX века? Мне бы хотелось свои мысли по этому поводу просто изложить в письме... Первым делом, по школьной привычке,— эпиграф. Он подвернулся мне совершенно случайно в материале к 100-летию Альберта Эйнштейна («Лев Николаевич, а из Эйнштейна можно эпиграф взять?» — как обязательно спросили бы мы в школе перед сочинением). Итак: «В сущности, почти чудо, что современные методы обучения еще не совсем удушили святую любознательность, ибо это нежное растеньице требует наряду с поощрением прежде всего СВОБОДЫ— без нее оно неизбежно погибнет».
Я сам, может, и не догадался бы, но вот со стороны говорят (правда, это моя жена говорит), что не всякая московская школа может похвастаться таким выпуском, каким был наш в 1954 году: два доктора наук, известный писатель, какой-никакой, не совсем безызвестный киноактер. Наверняка найдутся и еще такие, кем с удовольствием гордилась бы любая школа. В чем же секрет, в чем причина такой урожайности?
Мальчишкой я, конечно же, не был доволен своим детством. Я завидовал гайдаровским мальчишкам, детству Павки Корчагина: мне недоставало в окружающей меня тогда послевоенной жизни героических ситуаций. Не надо было вскакивать на лошадь, мчаться, спасать, выручать своих... а надо было с «пролетарски» ненавидимой папкой для нот тащиться на урок музыки.
Но сегодня я бесконечно счастлив и горд своим детством, принадлежностью к поколению «детей войны». У меня нет особых оснований не верить поколению нынешних мальчишек и девчонок, к которому принадлежат мои дети. А может, есть... некоторые основания не особенно любить их, не особенно в них верить. Во всяком случае, своим детям я все-таки пожелал бы нашего детства, а не их. Нашей веры! Нашей любви и патриотизма! Нашей дружбы! Наших радостей и поисков. Очень горжусь нашим детством детей Величайшей, Справедливейшей, Победоносной войны. Войны ПОБЕДИВШЕЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ.
Я горжусь своим поколением и многие успехи его отношу на счет удачного и счастливого времени взросления. Не знаю, как в других областях культуры, но в искусстве и литературе это такие бесспорные фигуры, как Шукшин и Тарковский, Вампилов и Распутин, да и Витя наш Лихоносов (одноклассник Ю. Назарова.— П. Ч.) не в последних рядах этой фаланги... И вот тут нельзя не помянуть добрым словом нашу школу. Откуда? кем? но заведенный в ней дух свободы, демократизма!.. Лев Николаевич! Это не комплимент и не лесть, но кому я ни рассказывал, почти никто не верил и все удивлялись, как Вы разрешили мне в 10-м классе писать сочинение по очерку М.Горького «В. И. Ленин» по собственному плану, излагать собственные мысли, собственный взгляд на образ Ленина у Горького и вообще собственный взгляд на то, что для меня представляет фигура вождя социалистической революции. Для того, чтобы такое позволить, надо было, наверное, быть очень уверенным в объективной ценности и правоте того, что Вы нам преподавали. И в нас. Что мы правильно воспринимали преподаваемое Вами. А такое доверие, такая свобода, наверное, дороже всего. Плодотворнее всего!»
Мысли о доверии и свободе очень дороги Юрию Владимировичу, как и размышления о судьбах России, о сути сегодняшнего человека. Перебирая читательскую почту и начиная говорить о той или иной своей экранной работе — в фильмах «За облаками — небо», «Последние залпы», «Давай поженимся» и любом другом,— он неизбежно возвращается к разговору о главном для него — о том, что болит.
Мы сегодня как-то очень ловко уживаемся с взаимно исключающими понятиями, положениями. Где-нибудь на митинге искренне, от всей души голосуем за взаимопонимание и разрядку в мире — и дома грыземся, лаемся с собственными женами, матерями детей наших (нередко в присутствии детей). На собраниях да и просто в разговорах на кухне, в поезде, по телефону высказываем столько верных и замечательных мыслей о воспитании, трудолюбии, честности, добросовестности — и при этом устраиваем своих детей в институты, даем взятки (или дарим «подарки»). И тем самым, ратуя в разговорах за «качество», выпускаем в жизнь самый страшный и непоправимый брак— человеческий.
Может, я не прав, но мне сегодня упорно кажется, что сейчас явный перевес целей индивидуальных над общественно необходимыми. Ведь сейчас человек, мечтающий о даче, машине, квартире (отдельной, хорошей, устроенной так, как ему хочется) и посвящающий всего себя достижению этой цели,— сегодня это нормальный, ни у кого никаких отрицательных эмоций не вызывающий человек. А в наше послевоенное время? Да это же мерзавец, индивидуалист, шкура бессовестная — тот, кто мечтает только о своем благополучии, когда вся страна надрывается, стараясь вылезти из разрухи! А в утере, в разжижении общественно необходимой цели и в узаконивании целей индивидуальных мы, по-моему, много теряем... Просто мы столько— порой без совести — повторяли высокие слова, что у молодежи, всегда очень чуткой к фальши и несправедливости, выработалось что-то вроде идиосинкразии к ним. И не только к высоким словам. Но и к разумным. И мы в этом виноваты, взрослые.
...Юрию Назарову есть что сказать — и за себя, и за своих персонажей (а их уже накопилось больше сотни). Он может рассуждать долго, горячо, эмоционально. А может порой перед каким-нибудь самым обычным для актерской почты вопросом растеряться, смутиться, с улыбкой от него отмахнуться: дескать, я что — кинозвезда какая, чтобы такое у меня спрашивать?
— Когда вы почувствовали, что стали актером?
— Пока еще не почувствовал. Правда. Не кокетничаю... Бывали редкие проблески, когда казалось, что почувствовал, но очень недолговременные.
— Смиряетесь ли с проигрышем, неудачей?
— А куда ж денешься? Как ты с ними не смиришься, когда она, «неудача» твоя, уже отснята и существует независимо от тебя? Остается лишь уповать, что «просуществует» она недолго.
— Что ненавидите в людях?
— Захребетничество. Всяческое стремление достичь чего-либо (успеха, удовольствия, благополучия) не своим трудом, а за чужой счет.
— Ваши любимые режиссеры?
— А. Тарковский, Ю. Егоров, Г. Калатозишвили, А. Сурин. Да нет, трудно так говорить. Каждому из вышеназванных я обязан счастливыми мгновениями в моей актерской жизни. Но назвать только их — значит незаслуженно обидеть многих других. Это запрещенный вопрос.
— Есть ли точки пересечения вашего характера и характеров ваших героев?
— Бесспорно. Актер вообще работает «из себя». Но спрашивающего, видимо, интересовало другое: присущи ли мне, как человеку, те симпатичные, положительные черты большинства моих экранных героев? Способен ли я совершить то, что совершают они? Конечно, всего совершенного моими персонажами мне не совершить. Взять хотя бы одни гибели: сколькими смертями погибали мои герои. Мне же, как человеку, предстоит всего одна. Но я бы хотел походить на своих героев в лучших их проявлениях. Вот так.
П.Черняев
"Советский экран" № 4, 1989 год
