Хорошее название — «Мерзавец». Не просто звучное и хлесткое, но прямо-таки вызывающе безапелляционное. У нас как-то вроде не принято было, чтобы авторы сами носили столь крайние суждения своих же киноперсонажах, да еще до начала фильма. Это обычно оставалось прерогативой зрителей, обсуждающих картину «по-свойски» — в кругу семьи и, положим, где-нибудь в очереди, же критики (профессиональные зрители) предпочитают, как правило, более обтекаемые формулировки, в том, как лихо авторы «Мерзавца» скрыли карты, уже можно было усмотреть заявку на иной, непривычный уровень общения со зрителем — предупредив, что авторы стесняться не собираются и скорее всего впадут еще в какие-нибудь рискованные крайности.
Полфильма пройдет, а мы еще так и не выясним, где же обещанный мерзавец? Вернее, не выясним, кто главный, поскольку здесь практически все мерзавцы. Все стараются сделать друг другу как можно больше мелких и крупных пакостей, тщательно соблюдая внешние приличия, до бесконечности повторяя: «Извините, что спиной к вам сижу» (верх предупредительности!). Единственный, пожалуй, кто уж точно не мерзавец,— это забавный и трогательный Хаттам, нелепой своей фигурой напоминающий Карлсона без пропеллера, огромными черными глазами, в которых живет радостная детская готовность все, абсолютно все принять за чистую монету. У него и работа какая-то детская: проверять качество лимонада, «пробовать» его всякими приборами. А наедине с собой в опустевшей квартире, откуда в самом начале фильма со скандалом и слезами выехала жена, Хаттам чаще всего играет в любимую игру: возит по столу поезд, составленный из спичечных коробков, воткнутыми в «паровозик» зажженными спичками.
Невозможно поверить, что к концу фильма именно этот наивный большой ребенок мощными, страшными рывками полезет вверх по служебной лестнице, съедая всех на своем пути, и станет директором крупнейшего комбината Хаттамом Хаттамовичем Аскеровым и, впервые попав в свой кабинет, пройдет к своему креслу уже иным, весьма зловещим «паровозиком», удовлетворенно пыхтя и работая локтями. И запросто научится произносить: «Извините, что спиной к вам сижу».
Откуда такая метаморфоза? Может быть, причина именно в том, что Хаттама окружали сплошь мерзавцы? Что все кому не лень — и сослуживцы, и соседи, и любимая — использовали и обманывали его, издевались над ним беспрестанно? Да нет, Хаттам (простодушие Кандида плюс терпение Акакия Акакиевича), пожалуй, вынес бы и намного больше, если бы... не дедушка Мирза.
Замечательный персонаж этот 112-летний дедушка Мирза. При случае может вспомнить, как стрелял еще в Керенского, когда тот убегал за границу («...ушел, негодяй!»). То вдруг начинает резко смахивать на Сталина, а то, глядишь, вылитый Брежнев. Словно сама Революция вошла в кадр и заговорила— столь величественно подана первая его реплика в фильме: «Машаллах, не утерял ли народ революционную сознательность?»— так вопрошает Мирза внука своего. («Что ты, дедушка! Если это тоже потеряем, тогда что же останется?»— ответствует внук.) Все наши «этапы большого пути» одновременно совмещаются в дедушке Мирзе. Под его влиянием и Хаттам стал потихоньку напевать «Наш паровоз, вперед лети!» (интересный штрих к развитию темы «паровозика»).
Так вот, посреди фильма дедушка Мирза умирает. Тут же действие и совершает крутой поворот, в смысле которого интересно разобраться. Умирает Мирза потому, что устал жить, надоело: ни в ком не осталось вокруг революционной сознательности. А это для дедушки, видно, главное условие жизни. После смерти он еще немного беседует с Хаттамом, желая наставить его на истинный путь, предостеречь,— и Хаттам, ничуть не удивившись такой гамлетовской ситуации, радостно и внимательно выслушивает совет. (Кстати, это уже вторая в фильме отсылка к Шекспиру. Первая промелькнула вначале: ушедшую жену Хаттама звали Офелия, как явствует из монтажных листов — в самой картине ее имя не произносится. Перед уходом Офелия со слезами вспоминает, как он нежно называл ее Дездемоной.)
Мирза предсказывает Хаттаму скорую встречу с мужчиной в полосатом пальто. «Имей в виду, что он...» — говорит дедушка и, оборвав предсказание окончательно отходит в мир иной. Первым же делом подбегает Хаттам к указанному мужчине и знакомится... Лишь много позже, в финале, Хаттам уже в мире ином услышит от дедушки, что нужно было бежать от мужчины этого со всех ног, поскольку тот был просто-напросто делягой-мафиози и к революционной сознательности уж совсем никакого отношения не имел.
И, выходит, стал Хаттам мерзавцем именно потому, что слишком ревностно постарался выполнить завет революционного дедушки Мирзы. Только, как выяснилось, завет-то он не понял. Истолковал прямо противоположным образом.
Не так ли и все мы, легкомысленные, наивные дети, во имя высших идеалов столь активно и столь долго воздвигали здание нашего нового общества, не разобравшись, оказывается, в том, что же именно завещали нам архитекторы этого здания? И теперь каждый шаг по его коридорам, комнатам и особенно лестницам может превратить любого из нас в негодяя, подлеца (да просто в мерзавца, подсказывает фильм), а мы и не заметим.
Фильм, по сути, о самом главном: что такое хорошо и что такое плохо. Сегодня это особенно важно— еще вчера с этим было проще. Вчера, к примеру, чтобы прослыть прогрессивным. следовало говорить одно, чтобы консерватором— другое (оба варианта имели заранее известные плюсы и минусы). Только знай выбирай. А сейчас? Вытащишь на свет божий заветные свои идеи, в которых и себе-то боялся признаться, а они не просто протухли и сгнили, а ты же еще и оказываешься конъюнктурщиком: теперь-то, дескать, каждый такое может, когда разрешено, славы ищешь! Или продашь выгодно друга, ждешь за это привычную подачку, а это становится вдруг всем известным, и тебя же публично называют подонком! Сегодня сознание наше автоматически зачисляет в словарь мракобесия слово «принципы», виноватое лишь в том, что пригодилось оно Нине Андреевой с группой товарищей.
Вот такой перевернутый, вывихнутый», абсурдный, а потому очень узнаваемый, очень сегодняшний мир и показали нам авторы «Мерзавца» — режиссер-дебютант Вагиф Мустафаев и опытнейший сценарист Рамиз Фатапиев. С недавних пор Фаталиев, кстати, еще и директор «Азербайджанфильма». «Я сдержался, не стал запускать «Мерзавца» в производство в первый же день, как назначили директором,— сказал он автору этих строк.— Запустил только во второй». Одно могу сказать: почаще б так использовали директора служебное положение! Тогда и новой модели кинематографа не понадобилось бы.
Недавно я наткнулся на такую прошлогоднюю аннотацию: «Герой ленты Хаттам идет на хищение государственной собственности. Но правосудие настигает его в лице... собственной же невесты, оказавшейся ревизором». Если бы не фото рядом, нипочем бы не сообразил, что речь идет о «Мерзавце» (тем более что указано было рабочее название фильма — «С Новым годом!»), хотя в принципе его сюжет можно и так изложить. Но Мустафаеву удалось настолько «вплавить» друг в друга обычные «слагаемые» художественного произведения (как-то: актерское исполнение, диалоги, музыка, изображение и пр.), что в результате родился живой организм, любой элемент которого (хотя бы и тот же сюжет) вне взаимосвязи с остальными попросту теряет смысл.
Фильм оказался непредсказуемым — в этом, пожалуй, одно из главных его достоинств. Легко, будто играючи, авторы развивают действие сразу во многих направлениях (что хотят, то и делают! куда хотят, туда и поворачивают!), и даже когда к финалу раскованное драматургическое «баловство» обнаруживает вдруг весьма жесткую и четкую структуру, ощущение безыскусной, свободной импровизации все равно перевешивает, и хочется не столько анализировать фильм, сколько пересказывать друзьям его бесчисленные перипетии и шутки, делясь множеством маленьких радостей, пережитых во время просмотра. Психиатр сразу с двумя парами очков на носу (компенсация душевной слепоты?). Коротышка министр, начинающий свободно ботать по фене, как только попадает в тюремную камеру— точную копию его же кабинета-дворца. Непременный атрибут директорской приемной— комсомольский деятель с внешностью дебила-зомби. И, конечно, над всеми персонажами возвышающийся грандиозный образ— сам «мерзавец» Хаттам, потрясающая работа Мамуки Кикалейшвили. Как удавалось этому удивительному актеру до сих пор оставаться в безвестности— непонятно! Ясно одно: больше ему это не удастся.
А. Дементьев
«Советский экран» № 3, 1989 год
