Достаточно взглянуть в лицо Соса Саркисяна, испытать на себе долгий, серьезный взгляд его глаз, чтобы понять: он никогда не относился в искусстве к числу счастливчиков. И вообще в его облике нет ничего артистического, хотя росту он хорошего, фигура его стройна, лоб высок, а черты лица исполнены значительности. Скорее он похож на школьного учителя, способного не только понять, но и наставить человека на пусть истинный. Разговаривая с Сосом Саркисяном, вы чувствуете, будто знакомы с ним сто лет: нить взаимопонимания, возникнув сразу, затем уже не обрывается никогда. Он умеет удивительно слушать собеседника, а затем, начав говорить, рассуждает спокойно, мудро, как человек, проживший долгую и непростую жизнь.
Впрочем, Сос Саркисян действительно прожил в искусстве долгую и непростую жизнь. Начал ее очень рано, еще школьником, в небольшом театре армянского городка Степанавана, где родился и вырос. Долгое время — целых десять лет — Саркисян работал на сцене без всякого успеха. Было время, когда он даже хотел бросить театр: ему казалось, что настоящего актера из него не выйдет, а быть в искусстве середнячком не хотелось. И в кино годы работы тоже прошли в своего рода прикидке возможностей, вкусов, художественных средств. Саркисян снимался в картинах «Арменфильма», играл, что называется, не хуже других, но — и это лучше всех понимал он сам — без блеска.
Справедливости ради следует сказать, что материал до поры до времени не давал актеру возможности показать себя: в первых двух фильмах («Перед восходом солнца» и «Парни музкоманды») ему были поручены, по существу, одинаковые роли. Постановщиков этих картин привлекла в актере его фактура: большие, горящие страстью глаза подвижника, твердая воля, как бы написанная на его лице...
Как это подчас бывает, количество сыгранных работ в какой-то момент вдруг «взорвалось» новым качеством—подлинными художественными открытиями: родился настоящий художник, человек со своей темой в искусстве. Такой стала для Саркисяна роль Мкртыча в «Треугольнике».
Сложность задачи, стоявшей перед Саркисяном и другими актерами в «Треугольнике», состояла в том, что пять друзей-кузнецов показаны постоянно в работе, в одной и той же старой кузне и фактически ни с кем больше не общаются. Черный котелок на голове, пожалуй, единственная характерная деталь облика Мкртыча, проходящая через весь фильм. Да еще короткая и грустная история о прошлой жизни в Америке, которую он время от времени пытается рассказать друзьям... Молча работает он в кузнице, слушает разговоры товарищей, думает про себя...
Так с помощью скупых средств сумел Саркисян создать неповторимый национальный характер. Точность и сила его работы в «Треугольнике» говорили об уверенности и мастерстве.
«Я боялся этой роли,— вспоминает Саркисян,— и все старался отказаться от нее. Но Генрих Малян, мой старый знакомый еще по «Парням музкоманды», считал, что она вполне в моих силах. Я поверил режиссеру — и не ошибся. Доверие друг к другу было, пожалуй, главной особенностью нашей работы над «Треугольником».
После «Треугольника» Сое Саркисян снимается много и напряженно: каждый год приносит ему по две, а то и по три роли в кино. В картине «Мы и наши горы» того же Г. Маляна Саркисян сыграл следователя, посланного в горы, на колхозное пастбище, для ведения дела о пропаже четырех овец. Вначале лейтенант милиции настроен весьма решительно: он считает, что совершена кража, и намерен предать суду четырех пастухов, причастных к делу. Но постепенно (правда, чуть позже, чем мы, зрители) он убеждается, что подозреваемые люди невиновны, что выдвинутое против этих неутомимых тружеников обвинение в краже нелепо.
Утверждая Саркисяна на эту роль, Г. Малян, как и два года назад, проявил полное доверие к его способности самостоятельно лепить характер. «Я, пожалуй, никогда не работал так легко и радостно, как в фильме «Мы и наши горы»,— говорит Саркисян.— Сказалось, (наверное, мое крестьянское происхождение. Ведь жажда общения с землей у того, кто на ней родился и вырос, никогда не пропадает. Мой герой надел форму, стал человеком закона, однако остался простым крестьянином». В этих словах артиста ключ к пониманию его игры. В первых сценах, где мы встречаемся со следователем, он убежден, что совершена злостная кража, и готов со всей строгостью закона наказать виновных. Но, попав на горное пастбище в страдную пору и увидев подозреваемых в труде, вынужденный даже помогать им делать их дело, не очень опытный следователь инстинктом трудового человека понимает нелепость обвинения, выдвинутого против четырех пастухов. Такие люди не могли украсть. Саркисян исподволь, «почти незаметно внутри каждой сцены, но весьма определенно и последовательно в течение фильма показывает перерождение своего героя. В одной из важнейших сцен, где четыре пастуха и следователь вершат над собой суд собственной совести, следователь — Саркисян из яростного противника наших героев становится их союзником, и в таком превращении ни один зритель, даже самый ревностный поклонник реализма, не сможет усмотреть художественную неправду.
В следующих работах, в экранизациях армянской классики — «Хатэбале» и «Роднике Эгнар»,— Саркисян продемонстрировал хорошее чувство стиля и показал способность собственного, во многом неожиданного понимания героев. В монологе коварного и хитрого купца Замбахова, произнесенном актером с Пафосом защитника справедливости, раскрывается все лицемерие этого человека: сокрушаясь по поводу падения нравов в обществе, герой «Хатабалы» стремится скрыть от самого себя подлинный смысл своих поступков. Трагедия мастера-каменотеса в («Роднике Эгнар» раскрыта актером не а привычном ключе, не как драма обманутого мужа: главным для Саркисяна стала судьба произведений мастера. Гибель его «змеиных творений оказалась трагичнее, нежели разрушение семейных уз.
После ряда ролей, сыгранных по-бытовому достоверно, сочно, Саркисян — Гибарян в «Солярисе» А. Тарковского выглядит несколько непривычно. Величайшее напряжение духа, непреклонная воля, одержимость одной идеей — все то, с чего начинал актер в своих первых фильмах,— теперь, на совершенно ином качественном уровне, вновь вернулось в его творчество. И на сей раз не как режиссерское задание, а как результат своего собственного проникновения в суть героя. «Он раньше многих других понял,— сказал Саркисян о своем Гибаряне,— что человек не должен идти против своей совести: ни на земле, ни в космосе».
Прикоснувшись в «Солярисе» к громаднейшей, сложнейшей теме искусства — теме цены человеческой жизни,— Саркисян продолжает ее в недавнем фильме «Давильня». Материал здесь другой— война, тыл, глухая армянская деревенька, средства тоже иные — тонкий психологический анализ внутреннего состояния человека. Внешне герой Саркисяна Вартан весьма сдержан, почти анемичен, канва его поступков тоже неприхотлива, однако во всем чувствуется громадное внутреннее напряжение. Лишь в финальной сцене, где в осеннюю пору сбора винограда, как когда-то, он представляет себя работающим на обычной деревенской давильне, наступает полное раскрепощение чувств героя.
Эта роль, построенная на контрастах, пожалуй, выделяется среди остальных у Саркисяна. Обычно стихия артиста — точный, хорошо выверенный расчет, психологическая определенность, безупречное единство общей концепции характера с отдельными деталями, его составляющими. Потому-то, наверное, в этом очерке об актере мало описаний отдельных эпизодов и кадров: не в них суть таланта Саркисяна. Его дарование заключается в понимании человеческих характеров, в способности своими актерскими средствами анализировать их, будто читая серьезную и сложную книгу жизни.
А.Вартанов
«Советский экран» № 17, 1974 год
