Туманы в этом фильме играют особую роль. Туманы и призрачные дымы — по воле случая вблизи пансионата, где разворачиваются события картины Н. Губенко «Из жизни отдыхающих», снимается очередная приключенческая лента и соответственно скачут всадники, тарахтят пулеметы, и отчаянные пиротехники не щадят дымовых шашек. Туманы сообщают происходящему некоторую ирреальность, кинематографический антураж— определенную ироничность, словно намекая на то, что все это игра, все чуть понарошку, но, как водится в настоящем искусстве, с тайным умыслом, каковой зрителям и предстоит разгадать...
Итак, в пропитанном туманом пространстве материализуются трое. Вооруженные биноклем, они изучают морскую даль, подернутую тем же туманным флером, и тоскуют во весь голос по поводу отсутствия достойного женского общества. И вообще тоскуют, ибо погоды стоят сырые, в пансионате, куда их занесло организованно отдыхать, царит скука зеленая, а на белом свете полным-полно людей, которые не своим делом заняты.
Стоп! К чему тут вот это, последнее? К чему эта наивная публицистика? Да ни к чему. Просто поздней осенью в облупившемся особняке, среди освещающейся позолоты листьев, в городке, увешанном подсыхающими плетями дикого винограда и плюща, на улочках, где вечные лужи и подслеповатые домишки (чуть ли не декорация на темы «Тамани»), в такой вот обстановке на всех
нападает неодолимый зуд высокопарного говорения.
Возможно, в ином случае, в принципиально другом фильме, на первый план выдвинулась бы романтическая сторона жизни в окружении старых стен, за которыми — шумящий под мелким, сеющимся дождем парк, пустынность мертвого сезона, безлюдье мокрых причалов, набережных, пляжей, где так ясно, так хорошо думается... Однако у Н. Губенко все это приобрело саркастический смысл, ибо отнюдь не высокая поэзия владеет душами наших знакомцев, хотя и настроены они временами на свой лад поэтически.
Человеческие типы в этом фильме вполне узнаваемы. Среди них и наша троица, дождавшаяся, наконец, явления (с очередным катером) прекрасной дамы в допускающем флирт возрасте. Вот они — гаерствующий технарь с философскими залысинами, желчный циник и любитель кроссвордов, демократично отзывающийся на уменьшительное Толя (А. Солоницын): предприимчивый и оперативный "бонвиван в шоколаде», посольский повар, выдающий себя за скромника-дипломата, Аркадий Павлович (Г. Бурков), чья нарочитая американизированность тает бесследно перед тарелкой каши; физрук, массовик-затейник, культорганизатор Виктор — с ударением на последнем слоге (Р. Быков), в глазах которого застыла печаль несостоявшихся надежд.
Позднее мы обнаружим чью-то супругу, неуклюжую тетеху Оксану (Л. Федосеева)— парит ноги, что-то мурлычет, прислушивается обеспокоенно к колотью в пояснице, помаргивает и энергично пережевывает пищу, вспоминая о той, что съела в разные времена и в различных туристических поездках. Встретим мы и увядшую обольстительницу Маргариту Дмитриевну (М. Виноградова), чья история томна, продолжительна и полна значения Встретим и актрису на покое, современницу по крайней мере В. И. Немировича-Данченко, упоенно, никого и ничего не замечая, произносящую свой бесконечный, густо населенный тенями великих сентиментально-мемориальный монолог.
Ну и конечно же, отыщутся в этой компании герой и героиня, обретающиеся — согласно душевному своему состоянию— чуть на отшибе, наособицу по отношению к пестрому населению столовой пансионата. Это Надежда Андреевна (Ж. Болотова) —то самое прекрасное видение, что доставил сюда долгожданный катер.— некогда, по ее словам, «посредственная жена посредственного мужа», теперь — мать горячо любимой дочери, и Алексей Сергеевич (Р. Адомайтис), по профессии хирург, единственный сын любимой же мамы. Блистательный, мужественный, отсвечивающий сизостью не поддающихся бритве щек Алекс и восхитительная, не очень счастливая, грустно-красивая Надин (имена здесь даны в манере Аркадия Павловича, так сказать, на шикарный лад). И между ними завязывается, разумеется, роман. И они. разумеется, видят, что это судьба. И автор, само собой, не мешает им...
Пожалуй, описывая участников курортного заезда, мы несколько увлеклись. Но такова уж притягательная сила дарования Н.Губенко. За его персонажами интересно следить, хотя в фильме почти ничего не происходит, если не считать грехопадения Марго и слабого тления упомянутого романа. Какие-то важные для авторского взгляда на вещи черты в психологии, поведении этих лиц здесь гротескно укрупнены. То и дело вспыхивают в фильме реплики или совершается некий сюжетный поворот, в которых хорошо известное, примелькавшееся вдруг оказывается увиденным с неожиданной точки зрения, подвергается смысловому увеличению и вызывает оживление в зрительном зале. Чего стоят одни только монологи Аркадия Павловича с его деловитыми советами дамам «расслабиться», сбросить напряжение и сетованиями по поводу невозможных трудностей миссии дипломата! Как великолепна ханжа Марго, не без кокетства признающаяся обществу в том. что ей хотелось вымыться после какого-то зарубежного фильма—не слишком скромного на взгляд этой поборницы чистоты в искусстве. А разве не убийственно сатирична сцена репетиции самодеятельного представления (режиссер, понятно,— печальный Виктор) — разрисованный задник с электрическими огоньками, фанерный белый пароход, музыкальные заверения импозантного солиста: «...здесь хорошо, вы мне поверьте!» и один из движителей символического судна, унылый грузин с лаконичной эстетической программой: «Надоел, понимаешь, этот натурализм во всем...»
Стоит ли продолжать? Как будто все ясно. Автор хочет подвергнуть безжалостному осмеянию пошлость, ханжество, мещанство, фанфаронство и ряд иных, столь же непривлекательных качеств отдельных представителей рода человеческого. Такую цель нельзя не приветствовать. Но вот беда —при всей талантливости автора каждый из эпизодов так и остался в пределах если не анекдота, то фельетона, выросшего из анекдота, смысл которого вполне исчерпывается элементарной моралью. Да, за их чередой любопытно наблюдать. Но слияния этих реприз (да простят нам эстрадную терминологию), анекдотов, микроскетчей в некую высшую художественную целостность не произошло.
Героя, способного вызвать к себе подлинное уважение, в «заезде отдыхающих» не оказалось. Хотя, строго говоря, в фильме есть персонажи, противопоставленные компании пошляков или, скорее, противопоставляющие себя ей. Это Надежда Андреевна и Алексей Сергеевич. Но окутаны они таким флером загадочности, что судить о них сколько-нибудь определенно просто трудно. Впрочем, то же самое можно сказать и о прочих «отдыхающих». Все они показаны как бы с одного бока, и нас не оставляет впечатление, что мы не знаем о них чего-то важного. Ведь хвастун Аркадий Павлович, возможно, отличный, а возможно, и плохой повар, а инженер, несмотря на суесловие, может быть, очень хорошо строит дома. А может быть, и так себе...
Персонажи фильма искусственно вырваны из нормального течения жизни. Поэтому, наверное, фильм выглядит псевдомногозначительным. Зрители, воздав должное остроумным наблюдениям автора, тщетно пытаются понять, против чего же направлен гнев его и кому отдана любовь. Зачем фильм этот снят вообще, если нет в нем и намека на авторскую боль за выведенных на экран персонажей? Недобрая усмешка стала его ведущей интонацией. Не спасает положения ни прекрасная операторская работа А. Княжинского (его туманы как бы «свернули» пространство вокруг пансионата, изолировали его от внешнего мира), ни хорошая игра актеров. Поверхностность художественного исследования действительности не компенсируется экзотикой находок, иные из которых трудно поддаются расшифровке, вроде эпизодов со сверхвежливым юношей на велосипеде (якобы из прошлого заезда, как будто поиздержавшимся), который, точно дух здешних мест, то и дело возникает из ниоткуда и «сшибает» пятерки «на билет» у отдыхающих и местного населения. К чему он? Снова нет ответа. Да, наверное, и не может быть.
Губенко-режиссер так и не сумел придать глубины «физиологическому очерку» (быть может, это определение здесь вернее всего) Губенко-сценариста. Но хотелось бы верить в то, что это лишь случайная неудача в его творческой биографии. Ведь мы с благодарностью вспоминаем его «Подранков».
Валерий Барановский, кандидат искусствоведения
«Советский экран» № 8, 1981 год
