Сначала кажется, что этот фильм настолько своеобразен, сложен и прихотлив, что потребует от зрителей определенных усилий. Во всяком случае, он не для тех, кто хочет только развлечься. Он требует со размышления. Работа эта не всегда легкая, но всегда интересная. И кто, собственно, сказал, что искусство, даже из зрительного зала, должно быть легкой работой? Поставленный по ранним произведениям Чехова режиссером Никитой Михалковым по сценарию, написанному им совместно с Александром Адабашьяном, он вводит зрителя в щемяще грустный, нелепый, смешной и трагический мир, в быт когда-то роскошной, а сейчас явно дряхлеющей дворянской усадьбы, где произносят возвышенные речи, философствуют, страдают, скучно развлекаются и ничего не делают.
...Здесь клумбы давно заросли травой, лакеи распущенны и грубят, на всем — печать запустения. Но это никого не тревожит. Хозяйка имения, Анна Петровна Войницева, живет в долг и кокетничает с кредиторами. Трилецкий танцует под зонтиком, разглядывает мир в подзорную трубу, путает Сергея Войницева идиотской усатой маской и скучно препирается с Анной Петровной из-за проигранной десятки. На веранде в кресле спит старик. Иногда он просыпается и уверяет всех, что «бодрствует». Дочери мучительно неловко за отпа, все это
понимают и делают вид, что ничего не видят. А в коридоре стоит огромный буфет — дорогой, «многоуважаемый»,— но к нему не обращаются с трогательными словами, а регулярно наведываются, чтобы приложиться к рюмке. Вечереет, все ждут обещанного Войницевой сюрприза. Приедет еще один гость, помещик Щербук, и начнет безобразно орать, призывая бороться с нашествием «чумазых», а потом изобразит брачный крик марала на лесной поляне. Смешно? И страшно. Играют в фанты, гадают, придумывают глупейшие задания: объехать вокруг дома на свинье, для чего пошлют лакея в ночь в деревню за животным, а подавать ужин будет некому.
Фильм пронизан какой-то странной иронией, иронией отчаяния, чуть подкрашенной горечью и цинизмом, помогающим жить над пустотой. Во всем этом калейдоскопе невеселого веселья долгожданный сюрприз выглядит как некая концентрация абсурда этой бессмысленной жизни: на площадке у дома стоит одинокое пианино и играет само собой, без помощи человека...
А потом Платонов с обезоруживающей искренностью расскажет сказку о любви и предательстве, о том, как некий студент все ждал свою возлюбленную, а она не возвращалась... И девочка из сказки — Софья, теперь жена Войницева — захочет воскресить прошлое, уехать с Платоновым и начать новую, чистую жизнь...
Все в этом фильме разрешается неожиданно и парадоксально: Платонов, в отчаянии от собственного ничтожества, пытаясь покончить жизнь самоубийством, прыгает в реву — ои думает, там глубоко, он всерьез хочет умереть — а воды по щиколотку... Сосед Войницевых, помещик Глагольев, намерен избить Платонова — тот отнял у него надежду на любовь Анны Петровны,— но драка как-то сама собой рассасывается. И, напевая что-то вроде «сердце красавиц склонно к измене», пританцовывая, Платонов удаляется, а Глагольев с рогатиной в руке беспомощно и растерянно смотрит ему вслед... Собирается навсегда покинуть Войницеву обманутый муж, Сергей Павлович, требует подать лошадей, тащит баулы, ищет шляпу, все суетятся, бегают,— а потом коляска без лошадей будет стоять всеми забытая у сарая... Этот кадр — почти ожидаемая точка или многоточие в сбивчивой лексике повести о бессмыслице и отчаянии. Стилистика ленты тревожна, абсурдность суетливо-бездеятельной жизни во многом определяет ре интонацию. В ней горечь неожиданных надрывных исповедей, печаль и безнадежная надежда на спасительную силу любви. Так постепенно, к финалу открывается цель фильма: исследование бессилия души, неспособности к реальному действию чеховских персонажей. В характерах Платонова, Треленкого и других Чехов разглядел черты тех опустошенных и мучающихся своей пустотой героев, которых спустя десятилетия будут серьезно анализировать западная литература и кинематограф. Чеховский Платонов, как его сыграл артист А. Калягин,— в известной мере предтеча нынешнего «антигероя».
По сути, атмосфере, настроению своему — это чеховский фильм, но Чехов здесь трезвый, грустный, неутешительный, не ранний Антоша Чехонте, но Чехов времен «Трех сестер» и «Вишневого сада». Такого Чехова в нашем кино еще не было.
...Когда будете смотреть этот фильм, доверьтесь ему. Не сопротивляйтесь его свободному, непривычному, прихотливому течению. Он сам все поставит на свои места, отметет второстепенное и уверенно приведет к своему щемяще-грустному, трагикомическому, парадоксальному финалу.
Кинокритик Наталья Зеленко
"Спутник кинозрителя", сентябрь 1977 год
