Когда я услыхал об этом, то вначале просто не принял всерьез:
— Вале Ежову шестьдесят?! Да вы что? Ерунда, ошибка! Или просто его же собственная выдумка! Вы что, Валю не знаете?
Уверен, так было не только со мной. В самом деле, как тут поверить!
По-юношески стремительный человек. Выдумщик, фантазер. Вспыльчивый. Влюбчивый. Увлекающийся до самозабвения. Полный юмора, замыслов, жадности к жизни... Ну разве соответствует все это такому рубежу, как седьмой десяток? Нет, конечно!
И вместе с тем, вместе с тем...
Всплывет вдруг в памяти эпизод гибели летчика из «Крыльев», или монолог Травкина из комедии «Тридцать три», или финальная молитва Инги из пьесы «Соловьиная ночь», и невольно подумаешь: как это родилось? Откуда возникло? Каким чутьем угадано?
И тогда начинаешь вспоминать.
Вспоминаешь, что человек этот повидал-таки в жизни кое-что: был призван в армию в 40-м, отвоевал «от звонка до звонка», был радистом в морской авиации, имеет боевые награды, после войны поступил в пединститут и одновременно во ВГИК и некоторое время посещал занятия в двух вузах одновременно. Он учился на курсе А. П. Довженко, который всего однажды вел сценарную мастерскую. А сразу после института стал сотрудничать с видными мастерами — Марком Донским, Борисом Барнетом.
Вспоминаешь, что нет темы в разговоре, которую он не смог бы поддержать, поражаешься его широкой осведомленности в самых разных, порой полярно противоположных сферах бытия.
Вспоминаешь его мгновенную реакцию на любой сюжет, сценарий, замысел: ему еще только рассказывают, а он уже предлагает свои ходы и решения, острые, четкие, неожиданные до парадоксальности.
Вспоминаешь, с какими режиссерами он успел поработать: Г. Чухрай, Г. Данелия, Л. Шепитько, В. Басов, А. Михалков-Кончаловский, В. Жалакявичус, С. Бондарчук!
Вспоминаешь, что он первым из советских сценаристов стал лауреатом Ленинской премии, стал в возрасте сорока лет, после блистательного взлета «Баллады о солдате».Вспоминаешь, какие точные и доброжелательные советы дает он своим ученикам во ВГИКе и на Высших сценарных курсах.
Вспоминаешь, наконец, что по его сценариям поставлены уже десятки фильмов, награжденных на самых представительных кинофестивалях—и наших всесоюзных и международных.
И вот тогда за известной многим бравадой, за видимой небрежностью и иронией, за безоглядной веселостью приоткрывается совсем другой человек. Драматург божьей милостью, кинематографист до мозга костей. Сценарист с прирожденным чувством сюжета, диалога, ситуации. Писатель, полный напряженного внимания к жизни. Человек, широко занимающийся общественной деятельностью, ведущий большую работу в Союзе писателей РСФСР и Союзе кинематографистов СССР, коммунист с тридцатилетним стажем, дважды избиравшийся депутатом Краснопресненского райсовета.
Я не искусствовед и не ровесник Валентину Ивановичу, наверное, не смогу так вот, с ходу, точно сформулировать ту главную, щемящую тему, ту заветную мысль о жизни, которую он несет в искусстве от имени своего поколения. Но передо мной проходят его ленты, и мне кажется, я ее чувствую — эту щемящую тему, эту выстраданную сердцем частичку правды времени. Поиск человечности, исторический ход века через судьбы и души, истинная мужественность и чувствительность — да-да, именно это традиционное наследие великой русской литературы, ее эмоциональность — вот что прежде всего трогает меня в лентах по сценариям Валентина Ежова.
— Господи, если хочешь, возьми мою маленькую жизнь, но пусть будут всегда живы все люди на земле! Пусть никогда не убивают друг друга!— молится Инга в «Соловьиной ночи», и в этой молитве немецкой девушки звучит торжество правоты нашего солдата, победившего в великой войне во имя общечеловеческого счастья.
— Ага! Не любишь!—кричит Алеша Скворцов в «Балладе о солдате», стреляя в фашистский танк, и с этой великолепно найденной фразы возникает трогательнейший образ великого поколения.
И неторопливый, насмешливый солдат Сухов («Белое солнце пустыни»), и замкнутый, полный внутреннего напряжения ума и воли Циолковский («Человек с планеты Земля»), и переживающая трагедию личного отчуждения от современности бывшая боевая летчица («Крылья»), и зажженные огнем революции герои фильма «Это сладкое слово—свобода!», и неистовые, эпически могучие Устюжанины и Соломины («Сибириада») — все эти образы созданы на высоком накале того же чуткого, близкого ощущения времени, и хотя, как положено в коллективном искусстве кино, воплощались они далеко не одним художником, первые шаги к их рождению сделал именно он, человек, достойный именоваться мастером.
Недавно я случайно оказался на съемках кинопроб к фильму «Красные колокола». Валентин Иванович, как истинный киносценарист, был рядом с постановщиком, и они составляли собой весьма контрастную пару: немногословный, мягкий, немного загадочный Сергей Федорович Бондарчук и возбужденный, мечущийся Ежов. Он носился по павильону, заглядывал в камеру, шептал что-то на ухо Бондарчуку, подскакивал к актерам, а потом вдруг попросил:
— Сережа, сними меня тоже!
— Тебя? — тихо удивился Бондарчук.
— Ну да! Скоро тридцать лет, как я работаю в кино, и ни разу не видел себя на экране. Сними, пожалуйста!
Бондарчук посовещался с операторами и согласился.
Ежов вдохновенно встал перед камерой и, когда ее включили, сказал тоном лектора:
— Спрашивают, что важнее—жизнь или искусство? Одни отвечают, что искусство—это самое главное в жизни, другие—что их жизнь в искусстве. Теперь понятно, что для нас главное в искусстве—жизнь. Все.
Это, конечно, шутка. Но он и тут остался профессионалом: знал, что снимают на остатке пленки, и точно уложился в буквально считанные кадры, доведя свое «выступление» до предельного лаконизма. А мысль выразить все-таки успел.
...Говорят, когда ему вручали Ленинскую премию, он, в то время еще малоизвестный сценарист, попав в группу награжденных, среди которых были Твардовский, Рихтер, Сарьян, огляделся по сторонам и виновато развел руками:
— Извините за компанию.
Убежден, что, посмотрев «Балладу», а за ней и другие его фильмы, любой из самых знаменитых деятелей искусства сегодня скажет:
— Спасибо за компанию, Валентин Иванович!
Одельша Агишев
Журнал «Советский экран» № 6, 1981 год
