Сценарист и режиссер в поисках Америки.
Из Москвы мы вылетели в восемь утра. Через 15 часов были в Нью-Йорке. Расписание давало нам три часа, чтобы оформить аэрофлотские билеты на «Пан Ам». И снова мы в воздухе, теперь уже неполные пять часов, и вот вспыхнули в темноте сплошные двести километров огней Лос-Анджелеса, и вот уже на нас налетел, похлопал по плечу, расцеловал, растолкал, выстроил, сфотографировал Франц Бадер, сухощавый, живой, быстрый в движениях, но никуда не торопящийся, с немного печальной, как всегда, улыбкой.
— О'кей? О'кей? — сыплет он. — Полет — о'кей? Настроение как, о'кей? Беру ваш чемодан, и вашу сумку, о'кей, идем в этом направлении?
— О'кей, о'кей, — покорно повторяем мы, как группа из детского сада.
— Марягин, ресторан? Виктор, отель?
Его стремительный, обрывистый международный язык обладает неограниченным запасом интонаций. Мы смотрим на часы. Опускается вечер тех самых суток, которые при нас начались в Москве. После финальной болтанки мы все вареные.
— Отель, отель! Ноу ресторан! Отель — о'кей!
— О'кей, — вставил и Бадер.
И на двух машинах повез нас в отель «Бесайд» — скромную, чистенькую гостиницу спортивного типа, где нас ожидает маленький подарок: утреннее солнце ввалится к нам в окно, и мы обнаружим, что перед нами Тихий океан — буквально в сорока метрах. При каждом номере есть кухонька с газом и посудой, холодильник, переполненный соками, фруктами, сырами и невиданными разносолами — сельдь со сметаной в стеклянной баночке или консервированный салат, который можно использовать вместо горчицы. В секунду свинтили десяток походных пластмассовых фужеров (их возят в багажнике на тесемке), выглянуло на свет божий шампанское с французской этикеткой... Раздирая слипающиеся веки, я думал: сон? Или все-таки явь?
— Анекдот продолжается, — шепнул мне Режиссер.
Анекдоты бывают разные
Наш зародился за полгода до этого, на ступенях, ну, скажем, театра-студии «Актер», где мы с Леонидом Марягиным, очень довольные, допустим, спектаклем, соревновались, кто лучше произнесет голосом Леонида Ильича фразу: «Напрашивается аналогия...».
Смеющиеся спутники объяснили мистеру Эвалду Францу Бадеру, что за турнир разыгрывается на его глазах. С обычной кроткой улыбкой он спросил:
— Вы артисты? Драматурги? Театралы?
Пришлось представиться, обменяться визитками. Надо знать Марягина — он тут же стал приглашать назавтра в кинотеатр «Москва», на свою последнюю картину. Бадера же завтра ждали в Ленинграде.
— Не беда! Тогда вы посмотрите мой следующий фильм, над которым мы сейчас работаем, — «Подсудимый Бухарин,враг народа».
Бадеру перевели. Он кивнул: тема очень хорошая. Я тоже решил показать, что не лыком шит. Мобилизовав свой всегда туманный немецкий, я спросил:
— Филяйхт хабен зи айн одер цвай миллионен марк фюр унзер фильм?
И он ответил, не моргнув глазом:
— Филяйхт хабе их.
Переведу для тех, у кого с немецким еще хуже:
— Может быть, у вас найдется один-два миллиончика для нашей кинокартины?
— Возможно, найдется.
Плечистый молодой человек в дубленке, очень красивый и с замечательным английским языком, нежно наклонился к моему уху:
— Шутка не больно прозвучала, потому что мистер Бадер очень богатый человек.
Бадер сфотографировал нас всех на свой микропусенький аппарат, и мы стали прощаться — с хорошей уверенностью, что можем никогда больше не увидеться. Но одной темой для разговоров у нас с Марягиным стало больше. Помешивая, скажем так, остывающие дрова в камине, мы взяли за обыкновение то и дело вздыхать:
- Эх, если 6 мистер Бадер...
- Не говори! Если б он взял на себя хотя бы зарубежную часть!
- Да, если б...
На «Мосфильме» есть отдел совместных постановок. Там не любят неопределенности. По телексу на визитке мистера Бадера был отправлен запрос: просим подтвердить вашу прежнюю заинтересованность... можем предложить либретто, вывести предполагаемые расходы... Через месяц запрос повторили. И снова никакого ответа. Мы, помешивая дрова в камине, искали уже другую тему для беседы, и только иногда вырывалось непроизвольное:
- Да-а, если б Бадер...
Ой, не говори... Сценарий у нас был уже готов, и студия отнеслась к нему благодушно. Но Госкино отказалось нас принимать всерьез — меня в роли сценариста, а Леонида Георгиевича в роли режиссера историко-революционной темы. Голоса рецензентов разделились. В возможности опереться на госзаказ было решительно отказано. Удар в грудь и под дых! Гром среди ясного неба! Неужели же они думают, что у нас получится самая плохая историко-революционная картина — хуже, чем... хуже, чем у... и даже хуже, чем с...? Но нет — они не ожидали шедевра, вот и все. Новые веяния. Перестройка. Госзаказ — это уверенность в завтрашнем дне, госзаказ — это смета за миллион для односерийного фильма (а мы из принципа хотели именно односерийный, пусть даже большой). Теперь о миллионе не приходилось и мечтать. Студия со вздохом отсчитала нам все, что могла, — 850 тысяч. Попробуйте, если сможете, отразите двадцать лет великой эпохи, со съездами и митингами, с газовыми атаками империалистической войны, с показательными экзекуциями, демонстрациями у Кремля и знаменитыми «процессами вождей».
Тема звала к эпопее — личность и социальная буря, массы на сломе эпох. А смета — этот наш скромный холст с подрамником — позволяла мечтать только о немногословной истории, камерной, лирической по сути, пусть даже с сатирическими заострениями.
Лирическая сатира? На это мы не отваживались. Но, может быть, лирическая гротесковая драма? Без «добавки» Бадера, на которую мы все еще надеялись, хоть голову в петлю.
И вот, после трехмесячного молчания, пришел ответ по телексу: извиняется, отдыхал на Гавайях, его подчиненные не решились ответить, не посоветовавшись с ним. Да, он готов торжественно заявить, что не против принять участие в создании картины. Хотел бы знать, в каком виде? Нужна пленка? Аппаратура? Иностранные исполнители? Иностранные участники съемки? Вплоть до массовки? Каков объем работы и каково количество приезжающих участников? Режиссер обзавелся копиями телекса. Теперь в длинных коридорах «Мосфильма» он останавливал каждого, с кем был хоть как-то знаком, и, показывая текст, растолковывал, что снимает фильм с заокеанским продюсером.
Невидимое слагаемое
Не знаю, как на других студиях, поменьше, а на огромном, циничном «Мосфильме» давно уже обнаружилось, что составлять съемочную группу — не из кого. То есть ничего не стоит размахнуть список тех, с кем никто из серьезных мастеров давно уже не работает. А те, кто умен и талантлив, у кого высокая квалификация, заранее расписаны, переманены дошлыми кинокооперативами, а оказавшись пока без спроса, слишком и откровенно привередничают.
Художник, гример, не говоря уже о втором режиссере, операторе, механике камеры, бригадире осветителей — все прежде всего интересуются: а куда будут натурные выезды? Если в Крым, так оно ведь лучше, чем если на Камчатку. И тем более важно — есть ли хоть один выезд за рубеж? Тогда, пусть на неделю, зарплата, командировочные исчисляются в иностранной валюте, тогда мы — ого-го! — живем!
Кто-то думает, что мы, материалисты, работаем за голую зарплату. Да ничего подобного! Попробуйте, сколотите-ка группу, если нет у вас ни Крыма, ни загранвыезда! Вот тут и прикидывай, что первично, а что вторично!
Марягин до телекса Бадера был в самом тяжелом состоянии. Марягин после согласия Бадера — стал почти что режиссером, во всяком случае человеком. К нашему изумлению, Бадер не требовал сценария, ограничившись пересказом его общей канвы. Он понял: нам нужна, во-первых, сцена в нью-йоркском сабвее, Бухарин и Троцкий, 1916 год. Во-вторых, венский зоосад и венское кафе с верандой — 1913 год (два эпизода с тремя действующими лицами: Бухарин, Троцкий, Сталин). И, наконец, Париж, 1936 год, набережная Сены, букинисты, Аня Ларина на последнем месяце беременности и Бухарин с Николаевским, меньшевиком, высланным в 1922 году, лучшем в ту пору знатоком истории партии.
Бадер посчитал на карманном калькуляторе.
— О'кей! — сказал он. Он уже не раз повторял, что никогда не занимался кино, но у него есть надежные специалисты и эксперты, с которыми он советуется.
Пройдет время, и он скажет еще откровеннее:
— Я стал иметь успех в делах, когда понял, что я такой же, в как все, по крайней мере, как большинство. Если мне что-то нравится, я могу быть уверен — это найдет сбыт.
Мы принялись мямлить, что его расходы окупятся довольно быстро...
Последовал ответ, как мгновенная реакция гроссмейстера, ведущего игру с трехкатегорником:
— Я верну их — вы еще не успеете кончить картину.
Должно быть, он имел в виду, что перепродаст все права на
«Бухарина» и, наверное, не без выгоды.
Я видел, как он смотрел «Вас вызывает гражданка Никанорова» и плакал. Уже на свету, без всякого стеснения утираясь косточками указательных пальцев, он повторял:
— Вот такие фильмы надо делать. Как «Ночи Кабирии». Как «Гражданка Ни-ка-но-рова». Это поймет каждый, на любом языке. Я покупаю вашу картину. Я беру на себя ее рекламу. Я вижу: на афише надо написать: «Русский Феллини — Леонид Марягин».
Русский Феллини то краснел, то бледнел.
В этот свой приезд Бадер прихватил несколько писем — от «Парамаунта», от Сэма Голдвина, от неведомой нам студии «XXI век», от хорошо знакомой «Уолт Дисней» ... В ответ на его запрос все эти солидные организации отвечали, что подтверждают свою заинтересованность в сюжете «Бухарин», который снимается на «Мосфильме», и уполномочивает мистера Эвалда Франца Бадера вести соответствующие переговоры. Кроме того, студия «Бродвей пикчерс» просит мистера Бадера обратить внимание на новую картину режиссера Марягина «Дорогое удовольствие», по некоторым данным, она имеет успех в Советском Союзе ... Я не поверил своим ушам:
— Леня! Тебя разыграл хохмач-переводчик!
Мы открыли английский текст и там прочли то же самое. Я сказал:
- Знаешь, все-таки не надо обольщаться. У них одно время по всем экранам гремел фильм Фрэза «Я купил папу». Тоже, подумаешь, шедевр! О «Дорогом удовольствии» упоминала наша пресса, американцы тут же ввели его в компьютер, вот и все...
- Может быть, — сказал Марягин, поправляя галстук перед зеркалом. — Может быть и так, — добавил он, снисходя к моему недоверию. А по лицу его я видел, что он теперь убежден: группа американских экспертов не сводит глаз с творчества московского режиссера Марягина. Возможно, о его фильмах читают лекции в университетах. Возможно, в киноинституте показывают куски из «Моей улицы» как пример оригинальной и удачной режиссуры...
- Анекдот продолжается, — прошептал я себе.
Ожившая фотография, оживший рисунок
Но одна мысль все время преследовала нашего американского контрагента. Иногда он, встряхнув головой, спрашивал:
- А надо ли искать старую Вену в Вене, и старый Нью-Йорк в Нью-Йорке, и старый Париж в сегодняшнем Париже, если все это можно с успехом снять в Соединенных Штатах? Я почему об этом говорю: самая дорогая цена расходов на Западе — гостиница. Тогда как мой американский гостиничный концерн всегда согласен мне сделать большую скидку. — И добавлял, вспоминая что-то юное, вдохновенное: — Свой первый миллион я приобрел в гостиничном бизнесе.
- Надо посмотреть, — отвечал Марягин. — Надо все внимательно осмотреть.
- К тому же изобретен новый способ съемки — мы можем актеров ввести вовнутрь любой фотографии... Зачем ехать в Вену? У вас есть венские фотографии кафе?
- Надо посмотреть, — отвечал битый и ломаный Марягин. — Надо все внимательно посмотреть.
В январе 1913 года Сталин некоторое время жил в Вене. Ему было 34 года, большевики только что кооптировали его в члены ЦК. Языков он не знал, а работал над статьей («Марксизм и национальный вопрос». Двадцатилетний Бухарин помогал ему разобраться в том, что наработано австрийскими марксистами. Потом еще Ильич прошелся рукой мастера... Статья получилась сильная, выношенная, хорошо аргументированная. И тогда же, в январе 1913-го, Сталин познакомился с Троцким, которого тут же успел возненавидеть смертельной, лютой ненавистью. Почему? За что? Троцкий вспоминает неотчетливо какие-то встречи у общих друзей, за самоваром... Нет, чашкой чая тут ничего не объяснишь. Известно, как заносчив был Лев Давидович, как нетерпим с теми, кто казался ему неучем или посредственностью, как умел отбрить и уничтожить едким словом. Раньше или позже что-то в этом духе не могло не произойти между нашими персонажами. И мы придумали — целиком на свой страх и риск — сцену на веранде венского кафе. Теперь представьте нашу с Режиссером оторопь, когда Эвалд Франц Бадер потребовал у нас документальную фотографию этого кафе с верандой.
Внутри снимка
И вот мы на студии «Интервижен». Глава фирмы, мускулистый великан в ослепительно белой рубахе с ослепительно черным галстуком, размашисто демонстрирует нам макеты, картоны, кадры, кусочки видео и при этом все время рокочет смехом, добродушно, от всего сердца. «Такого вы никогда не видели! — повторяет он. — Забудьте о том, что было раньше!».
Да, есть от чего схватиться за голову!
Снимался фильм о замечательном английском актере начала века. А театральное здание, в котором герой проработал двадцать лет, не сохранилось. Было только несколько старых, черно-белых фотографий. Не строить же по ним фасад для двадцатипятисекундной сцены! Обратились к «Интервижен», привлеченные ее рекламой... И вот что мы увидели: артист вышел из старомодной автомашины, но продолжает беседу с возлюбленной, за его спиной — театр, горящий морем лампочек, лампочки мигают, тени прыгают, двери на первом этаже открываются и выпускают на асфальт группу в вечерних туалетах, распростившись, эти люди расходятся за спиной героя...
Как? Мистер Изобретатель довольно машет руками. Даже не пытайтесь разгадать. Новый, абсолютно новый способ, с применением электроники и компьютера. Пожалуй, самым сногсшибательным был рекламный ролик величиной в полминуты: человек бродит по многолюдному офису, и когда он бросает очередную сентенцию, все в комнате становятся плоскими фигурами, как на фотографии, а когда он ждет от них ответа, они оживают, вскакивают со своих мест, горячатся... Реальная жизнь оборачивается фотографией, фотография снова становится реальной жизнью, чтобы стать фотографией — уже частично, и персонаж протискивается между плоской фигурой и столом, тоже ставшим плоским...
— Это замечательно, но мне ни чего этого не надо! — повторяет затравленный Режиссер.
Бадер подает ему знаки: так дела не делают.
Обращаемся к коммерческой части: допустим, будет фотография венского кафе, и два человека за столиком будут сняты в павильоне, на любом фоне, что будет стоить вся операция совмещения?.. Белорукий гигант отвечает осторожно: надо подсчитать, но в пределах 20—25 тысяч долларов . . . Режиссер многозначительно поворачивается к Продюсеру. Бадер спокойно отвечает:
- Я прошу вас, давайте пока не будем думать о деньгах. Мы должны выбрать самый лучший вариант, вот и все.
- Анекдот продолжается? — спрашиваю я у Режиссера.
Прямо и не знаю, что это такое. Лепят горбатого к стене. Может, ему комиссионные платят за клиентов?
На студии «Уолт Дисней» нас встречает некто по фамилии Бакши, в упоении бизнеса, в бросках из комнаты в комнату, от телефона к телефону, от секретарши к секретарше. При этом он еще умудряется не терять нить в словах нашей переводчицы Марины и, возвращаясь из коридора, тут же подпевает:
— О кей, о кей! — изображая голосом: да все понятно, охота
вам тратить время на эти пустяки, дальше, дальше.
Теперь выступаю я. У нас, в режиссерском сценарии, существует эпизод на набережной Сены. Мы написали наобум, что за ближайшими домами виден купол Нотр-Дам. Но это — допущение. Нам так хотелось бы. Мы не знаем, есть ли такой уголок на набережной, чтобы в углу кадра можно было рассмотреть Нотр-Дам. А вот если нету, тогда мы, наслышанные о необыкновенных возможностях нового метода, изобретенного на студии великого Уолта Диснея...
— О кей, о кей! — ему всегда все понятно, с полуслова. — У вас три выхода. Первый: отправиться в Париж и поискать данный кадр на местности. Второй: сделать или отыскать подходящий фотоснимок и обратиться к «Интервижен»...
- Нет, нет, — роняет Режиссер. — Там мы были. Это нам не подходит.
- Вашу руку! Я тоже к методу «Интервижен» отношусь скептически. Тогда остается третий путь: мы.
И спокойно оглядывает всех нас: убедил? Заворачивать? Или еще - поторгуемся?
- Да нам ведь не собственно Нотр-Дам...
- Все, что вы хотите.
- Мы ожидали, что у вас есть альбомы с видами старых городов...
- Во-первых, есть и очень много. Во-вторых, мы по компьютеру свяжемся с лучшими американскими библиотеками и найдем еще сколько угодно. В-третьих, мы можем нанять хорошего фотографа, послать его на три дня в Париж, он завалит нас снимками — это будет стоить пять—семь тысяч долларов. Но вы должны решиться.
И, чтобы убедить окончательно, ведут в просмотровый зал... Ну — как вам сказать? Как описать то, что вы еще никогда не видели и что пока что воздействует именно непостижимой загадкой своею? Пожалуй, я начну с разгадки.
Имеется игровая картина. У героя какие-то неприятности, он в философской задумчивости подходит к окну. Окно открыто. Мы видим героя снаружи. Вот все, что есть. Теперь — что должно быть дальше. Сначала камера должна отъехать, и мы рассмотрим дом героя — квартирку в многоэтажной серой махине, где в некоторых окнах видны силуэты, кто-то ходит, кто-то напевает, кто-то слушает радио... Правильно, это фотоснимок с прорисовкой некоторых элементов, вразрез со всяким жизнеподобием, — эффект черно-белого рисунка из «Огонька». Затем камера пойдет блуждать по крышам, опустится на пустую, залитую дождем улицу, выйдет на какой-то пустырь со стальными тяжелыми плитами, на какую-то свалку, на вовсе искореженную, будто сгоревшую землю и доберется к другому, небольшому дому, где в окне мы снова увидим философский силуэт. Исходный материал — снимки, рисунки, легкие - дома-макетки, как бы бумажные горельефы и барельефы... Их съемкой — по фрагментам — создается то, что Марина перевела как «черновик». И только затем начинается основная работа — над каждым кадриком как бы анимация-мультипликация, при помощи компьютера размером с тумбу стола (нам показали). Разнообразие исходного материала будет преодолено и скрыто, но ощущение нефотографического (но и не нарисованного, а какого-то «музыкального» кинокуска) останется. Теперь уже Режиссер восторженно ищет руку Бакши.
— Ол райт! Очень-очень вери велл! Но сколько это будет стоить?
Бакши морщит кожу на лбу. У них не принято, что ли, так впрямую осведомляться о низких гульденах? Очень сложная панорама, отвечает он, рекордная в своем роде. Что-то около 75-ти тысяч.
Оглушенный Марягин хватает Бадера на студийном дворике и начинает примеряться:
- Не надо никакой Сены. Будет улочка. Вот здесь мы поставим ларек букиниста. Отсюда пустим массовку. Здесь — старая реклама на французском языке. И все. И всего! И заплатим только пятнадцать тысяч.
- Сначала идея, — говорит неподкупный Бадер. — Считать деньги будем потом.
И улыбается с печальной кротостью.
