Мое детство прошло в селе Чон-таш, что лежит километрах в двадцати от Фрунзе. С той поры село сильно изменилось — новые дома, колхозные постройки, старых уж почти и не осталось, а отцовский дом до сих пор стоит. Отец прочно строил, все своими руками делал, работал, что называется, от зари до зари. Все умел. Был он кузнецом, плотником, чеканщиком, делал телеги, колеса, точильные станки, деревянную посуду. Редкой красоты узоры из серебристых гвоздей выкладывал на седлах. Мастерил комузы из урючного дерева, красивые, звучные, в Чон-таше на них и сегодня играют. Делал он их как раз под тембр своего голоса, так что когда пел, а пел он прекрасно^ от души, мелодия сама с его пением сливалась.
Знали его всюду и как прекрасного джигита. Ни один большой праздник или той в Киргизии не обходится без козлодранья — азартной спортивной игры, в которой нужно отнять у соперников козлиную тушу и умчать ее в свой аил. Случалось, что до трех сотен джигитов съезжались со всей Чуйской долины на такие игры, неслась байга на пятнадцать, а то и на двадцать верст. Отцу в колхозе всегда лучших коней давали: он никогда не подводил.
Еще был он мастером соколиной охоты: видно, не зря вышел из рода Кушчю — «кушчю» по-киргизски сокольничий значит. Это непростое дело. Нужно уметь отловить соколов, распознать по когтям и клювам, из какой птицы охотник получится, потом выдрессировать — самое трудное здесь научить сокола возвращаться назад, на перчатку.
Был отец неграмотен, сам не мог газеты прочесть, но была у него огромная жажда знать, что делается во всем свете, и нас, семерых своих сыновей и трех дочерей, всех заставил выучиться и в люди вывел.
Все братья своими путями в жизни пошли, но каждый взял от отца какую-то грань его многих талантов. Султан, как и отец, — мастер «золотые руки», кузнец, плотник, чеканщик. Чолпонкул — чабан, Намыр-бек — кандидат экономических наук, Бакия — музыкант, преподает музыку в училище, Эсен — геолог, Суеркул — спортсмен, окончил институт физкультуры (вообще почти все мы заядлые спортсмены), я стал художником, а затем и актером.
Сейчас на «Киргизфильме» ставят документальный фильм «Мои братья», в котором я расскажу с экрана об отце, о матери, простой женщине — вечной труженице, о братьях...
В детстве я тяжело болел. Болезнь началась, когда я учился в третьем классе, а в четвертом меня уже так прихватило, что думал: все, конец. Стал буквально калекой. Руки-ноги стянуло в суставах, от каждого движения больно было. Школу пришлось бросить. Скверно было, даже жить не хотелось.
Лежал в больнице. Лечила меня врач по фамилии Гуревич. Это она меня на ноги поставила. Велела, как станет чуть полегче, - заниматься спортом. Заставила в себя поверить.
И я решил: бороться же надо!
Около нашего дома была котловина. Я туда уходил, чтобы меня не видели: бегал, делал зарядку, гимнастические упражнения. И вообще занимался спортом всюду, где только мог, всегда, когда была хоть малейшая возможность. Так постепенно стал одолевать болезнь и одолел, хоть она и отняла у меня полтора года. С тех пор со спортом никогда не расставался. У меня первый разряд по волейболу, играл за сборную Ленинграда и Киргизии.
В то время, когда я не мог ходить в школу, началась моя страсть к живописи. Тогда я жил у брата Намыр-бека. На стене в его доме были прикноплены репродукции — «Полдень» Клодта, «Витязь в тигровой шкуре» Тоидзе и «Охота на львов» Делакруа. «Охота на львов» меня особенно поразила. Я в то время не понимал, что это копия, оттиск, а не оригинал. Брат показал мне цифру в углу листа: «Ты думаешь такая картина одна? Их сто тысяч». И я подумал, каким надо быть замечательным художником, чтобы твои картины расходились по свету в сотнях тысяч копий, чтобы их посмотрели миллионы людей.
У меня пробудилось желание рисовать. Я с радостью шел пасти овец, чтобы подняться повыше в горы, увидеть ту красоту, которая оттуда открывается.
А места у нас неповторимые. Прямо из села — вид на Чуйскую долину, горизонт далекий-далекий. И я рисовал, рисовал... Так родилась моя мечта стать художником, поехать во Фрунзе учиться. Потом, когда стал студентом Ленинградской академии художеств, мне дали курсовое задание — скопировать в Эрмитаже «Охоту на львов» Делакруа.
Еще в те годы, когда я учился в Академии художеств, случай чуть было не привел меня в кино. Однажды мы рисовали во дворе Академии коня, с натуры. И во время короткого перерыва я для разминки вскочил в седло и поскакал. И тут из-за ограды меня окликнул какой-то человек. Оказалось, что это второй режиссер фильма «Джура» — готовившейся тогда совместной постановки «Ленфильма» и Киргизской студии. Он искал исполнителя на главную роль. Предложил мне попробоваться. Я согласился. Пробы были удачными.
Но под конец все расстроилось. Видно, режиссер не решился доверить главную роль непрофессионалу.
Позже, уже вернувшись во Фрунзе, я познакомился с Болотом Шамшиевым. Я тогда писал портрет Саяк-бая Каралаева, «киргизского Гомера», сказителя, со слов которого записан героический народный эпос — «Манас». А Шамшиев снимал о Каралаеве документальный фильм. В то время он обдумывал будущую работу, свой дебют в игровом кино,— «Выстрел на перевале Караш». С этой встречи началась моя актерская судьба — в «Выстреле на перевале Караш» я сыграл непокорного бедняка Бахтыгула.
С тех пор у меня было немало ролей в кино: Данияр в «Джамиле» и Байтемир в «Я — Тянь-Шань», комиссар Низаметдин Ходжаев в «Чрезвычайном комиссаре» и командир Максумов в «Седьмой пуле», пограничник Карабалта в «Алых маках Иссык-Куля», кузнец Утур в «Поклонись огню» и бедняк Ахангул в «Лютом». Недавно закончены съемки «Дерсу Узала» Акира Куросавы (я сыграл там Чжан-бао, предводителя отряда, сражающегося с хунхузами) и «Красного яблока» Толомуша Океева — здесь я впервые выступаю в современной роли человека своей профессии, художника Темира. Жду съемки на «Мосфильме» в «Бомбе для председателя». Но Бахтыгул по-прежнему остается одним из самых дорогих для меня образов. Когда у меня родился сын, я назвал его Бахтыгулом…
«
Советский экран» № 20, октябрь 1975 года
