Скучая за «Большой игрой», задаешься сакраментальным вопросом: отчего так на душу в свое время лег незабвенный Штирлиц, а с ним за компанию и Мюллер? Тоже ведь не великое кино. Тоже довольно прозрачная игра в историческую хронику. А ведь играли в нее, и не без удовольствия. И актеры, и, что самое важное, зрители.
Сквозь историю о том, как советский разведчик проник в верхние эшелоны власти германского вермахта и помешал созданию ихней атомной бомбы, повлияв тем на исход второй мировой войны, а может быть, на судьбу человеческой цивилизации, мерцала и гипнотизировала другая история. Это была история о простом, скромном, но необычайно обаятельном человеке, который надевает чуждый ему мундир, общается с чуждыми ему людьми, но делает добрые дела, делает нечто интимно-патриотическое из внутренних побуждений. Спасает жизнь Кэт, спасает душу Пастора, отправляет на тот свет негодяя-доносчика... Водит за нос самонадеянного Шелленберга, а также умницу Мюллера. Интригует с Борманом, грустит о Родине и не думает о мгновениях свысока.
Это было нам так близко. Нам, облачавшимся каждое утро в служебные функции, входившим в социальные роли... Нам, общественно активным, морально устойчивым, дисциплинированным и пользующимся уважением товарищей по работе... Нам, постоянно сталкивающимся с начальниками типа Шелленберг или типа Мюллер... Поддакивающим и презирающим их... Нам, думающим о себе лучше, чем были на самом деле... Нам, знающим, что по одежке мы штирлицы, а по сути — Исаевы.
Раздвоенность нашей социальной, общественной, частной жизни стала чем-то обиходным, обыденным — стала нормой бытия, проникла в подсознание каждого в отдельности и всех вместе. Словом, обратилась в коллективный комплекс. Вот мы его коллективно и изживали.
Тут нам было и героическое преодоление нашего двуличия — торжество Штирлица над Мюллером, Борманом, Гиммлером, Даллесом, не говоря о прочих мелких сошках и эпизодических персонажах исторической драмы.
И сентиментальное оплакивание неудобств, связанных с раздвоением наших личностей; вспомним сцену, когда Штирлицу организовали свидание с женой... Это была встреча украдкой, после многих лет разлуки, страшно трогательная... Сердце разрывалось от жалости и сочувствия.
И мужественная лирика песен М. Таривердиева на слова Р. Рождественского в исполнении И. Кобзона.
Комплексы сидят в нас; мы мало что о них знаем. Кое о чем догадываемся, кое-что чувствуем. Это как чувствительные, нервные узлы, рассеянные в различных уголках нашего загадочного тела. Говорят, что их много в районе ступни. Говорят, что поэтому чесание пяток — «это лечебно-оздоровительный массаж» («Правда», 7.11.89 г. ).
«Семнадцать мгновений весны», «Джен Эйр», «Рабыня Изаура» — это все лечебно-оздоровительное чесание многомиллионных пяток нашего телезрителя.
Без всякой иронии говорю: очень нужное мероприятие. Так редко удается в сплошной лихорадке будней соединить приятное с полезным. Я за чесание телезрительских пяток, но с оговоркой. Делать это надо квалифицированно, с пониманием того, на какие именно комплексы ты давишь, какие амбиции тешишь, какие — раздражаешь.
«Большая игра» раздражает - нам почесывают пятки, но с какой-то глубокой многозначительностью. Будто и в самом деле на карте судьба цивилизации.
Нам рассказывают известные байки про трудности лидеров прогрессивных режимов, козни спецслужб и транснациональных корпораций, а мы должны их принимать за чистую монету.
Юлиан Семенов — прирожденный мифотворец, которому, однако, не дают покоя лавры бесстрашного исторического мыслителя. Время от времени он пытается их снискать, что неизменно кончается конфузом.
Семен Аранович — основательный документалист, ищущий художник, который вот уже не в первый раз пытается найти применение своему таланту на мифотворческом поприще. Первый раз это случилось, когда он поставил сериал «Противостояние» по тому же Ю. Семенову. Задача трудная, если вообще выполнимая.
Помнится, на этот счет предупреждал еще Карел Чапек: «Я сошел бы с ума, если бы Ницше писал уголовные романы».
Семен Аранович серьезно обиделся на фельетонный отзыв в «Известиях», о чем сообщил в одной из передач «Пятого колеса». Обиделся на непочтительность, неуважительность тона фельетона. С таким же правом он мог бы оскорбиться на непочтительность кривого зеркала в комнате смеха.
Фельетон — такой уж жанр, в зеркале которого гротескно преувеличиваются недостатки отражаемого предмета.
Самая большая уязвимость «Большой игры» не в ее условности, сказочности, мифологичности, а в страстном, навязчивом желании скрыть и то, и другое, и третье, для чего на картину был приглашен очень серьезный оператор.
Рука В. Федосова, оператора, работавшего, в частности, с А. Германом, на картине «Мой друг Иван Лапшин», конечно же, видна и в «Большой игре». Конечно же, в богатстве изобразительных решений последняя сильно выигрывает на фоне «Семнадцати мгновений весны». Но зачем выигрывает? И для чего? Зачем Конан Дойлу изысканность Флобера? Зачем добродетельному д' Артаньяну рефлексия добродетельного князя Мышкина?
Не нужна она и писателю Степанову. «Писатель» здесь не призвание, а название. Это маска вольноопределяющегося гражданина. А под маской — комплекс далеко не вольного в своих поступках, решениях и передвижениях нормального советского человека.
Мир, поделенный на политические лагери и рассеченный государственными границами, — опять же маска. А под ней — мир, в котором живут злоумышленники и сеятели добра.
Дурные люди сплочены, сорганизованы. Хорошие — рассеяны по странам и континентам. Степанову, легкому на подъем (как журналист-международник ), и находчивому ( как бывалый разведчик ), назначено сюжетом собрать и сплотить добрых людей.
Сюжету этому надо было придать должное ускорение. И это все, что нужно было в данном случае. Разумеется, и Арановичу, и Федосову, и многим другим из их команды было бы скучно путешествовать на таком безостановочном «экспрессе». Но что поделаешь... Надо было выбирать другой поезд и, возможно, другое направление...
А срывать постоянно стоп-кран мчащегося по расписанию детектива поезда тоже не дело.
Ю. Богомолов
"Советский экран" № 6, 1989 год
