— Ожидалось, что я выберу «серьезную» профессию. Так сначала и было. Я учился в школе ФЗУ Московского электрозавода имени Куйбышева на слесаря-лекальщика. При заводском клубе был ТРАМ — Театр рабочей молодежи, меня взяли в труппу, я начал играть. В 1933 году в ТРАМ пришел Валентин Плучек, молодой режиссер театра Мейерхольда. Под его руководством мы ставили первые пьесы А. Арбузова («Мечталию», «Дальнюю дорогу»).
В 1938 году Плучек и Арбузов организовали театральную студию. О ней и сейчас нередко вспоминают и пишут. Студийность действительно вещь особого рода: это постоянное ощущение коллективности, общности творчества.
В студии Арбузова — Плучека мы готовили постановку «Города на заре». Одним из семи авторов этой пьесы был я, и роль Вениамина Альтмана сочинил для себя сам — всю от первого до последнего слова.
Потом началась война, студия стала фронтовым театром. А я в числе других добровольцев пошел на фронт и воевал с 9 июля 1941 года вплоть до 13 февраля 1943 года, когда был тяжело ранен...
...В фильме «Городской романс», где Гердт играет небольшую, но очень важную для смысла картины роль больного-сердечника, есть такой примечательный диалог:
Врач. А вы лучше вспомните, что в вашей жизни было такого интересного, веселого, а?
Сердечник. Это, может быть, странно — война.
И затем он вспоминает, как был «лучшим Гитлером 2-го Белорусского фронта», какие «крепкие» куплеты пел, веселя усталых бойцов, как ловко сваливались с него штаны, обнажая две свастики, измалеванные на известном месте, и как восторженно ревела публика. А рядом на тумбочке у постели больного — фотография военных лет, где он, молодой, веселый, стоит вместе со своими боевыми друзьями...
— Зиновий Ефимович, роль в «Городском романсе» связана для вас с памятью о войне?
— Да, она очень дорога мне. Но эта роль не автобиографична. Я никогда на фронте не был актером — был сапером, командиром, дослужился до инженера дплка в звании гвардии старшего лейтенанта, награжден орденами и медалями. Но в самодеятельности совсем не участвовал и даже, когда на фронт приезжали театральные бригады, никому не говорил, что я актер.
Помню, когда я буквально умирал в Белгороде от заражения крови, пришла ко мне начальница госпиталя. Сейчас, говорит, у нас актеры из Вахтанговского театра выступают, хотите, я их к вам приглашу?.. И пришли ко мне Ляля Пашкова и Саша Граве, которых я по Москве хорошо знал. А они меня и не узнали: такой я тогда был... Мне почему-то страшно хотелось картошки в мундире. Они раздобыли целый котелок. А у меня всего-то сил хватило полкартошки съесть...
А в 1945 году, еще на костылях, я пришел в Театр кукол. И вскоре же началось сочинение «Необыкновенного концерта». С тех пор уже 29 лет я играю в этом спектакле, переиграл в нем все мужские роли и одну женскую, старую цыганку, которую играю до сих пор, а затем стал конферансье, единственным говорящим персонажем в представлении. Из пяти тысяч спектаклей «Необыкновенного концерта» я участвовал, наверное, в трех тысячах, объездил с ним 400 городов нашей страны и 29 иностранных государств, играл свою роль на многих языках...
...В кино Гердт тоже долго оставался «за ширмой». Его голосом говорили Того в «Полицейских и ворах», Витторио Де Сика в «Генерале делла Ровере», Ричард Харрис в «Кромвеле», закадровый историк в «Фанфан-Тюльпане» и многие, многие другие.
- На экран привел меня Ролан Быков — он первый снял меня в своих «Семи няньках». А я его потом так «отблагодарил» — вспомнить страшно... Роль в «Фокуснике» Володин писал специально для Ролана, он его очень полюбил в своем фильме «Звонят, откройте дверь». Писал для него, а получилось так, что сыграл я. Потом Ролан должен был играть Паниковского в «Золотом теленке». Сняли пробу, очень хорошая была проба. Швейцер позвал меня ее посмотреть, попросил по дружбе подбросить идей на тему образа. Ролан — Паниковский мне очень понравился, я увлекся, стал фантазировать, показывать, что и как можно сыграть. «Ну-ка, давай мы и твою пробу сделаем»,— сказал Швейцер. И кончилось тем, что Паниковского тоже сыграл я.
И после этого Ролан сам же зовет меня сниматься в свой фильм «Автомобиль, скрипка и собака Клякса». Я понимаю, что без ролей я его не оставил — у него всегда работы больше чем достаточно. Но не всякий сумеет быть таким щедрым, как он, таким добрым.
Как актеру мне очень много дала встреча с такими полярно несхожими образами, как фокусник Кукушкин и Паниковский. Для Кукушкина всегда, в любой ситуации главное — человеческое достоинство. А Паниковский о том, что это такое, давно забыл, и вообще неизвестно, знал ли когда-либо. Герой Володина — непосредственный, простодушный, искренний человек. У Паниковского же — только стремление приспособиться. Есть стремление, но нет умения.
У Ильфа и Петрова Паниковский смешон и гадок. Мне хотелось показать его иным — смешным и трогательным. Потому что это страшно неприспособленный к миру, одинокий во всей вселенной человек. Его ранит буквально все, даже прикосновение воздуха. А хитрости его настолько наивны, явны и очевидны, что не могут никому принести серьезного вреда. Лучше всех о нем сказал Остап Бендер: «Вздорный старик! Неталантливый сумасшедший!» Мне было жалко Паниковского и хотелось, чтобы зрители отнеслись к нему с теми же чувствами.
...На вопрос: «Сколько ролей у вас было в кино?» — Гердт отвечает строкой Пастернака: «Не надо заводить архива, над рукописями трястись...» Он точно не знает, никогда не подсчитывал. Да к тому же далеко не все из сыгранных ролей он вспоминает с любовью.
— Иногда снимаешься в таких ролях, за какие и браться не надо было. Почему? Да мало ли почему... Ну, вот такой случай. Ехал я как-то на машине, и вдруг прямо посреди площади Пушкина она остановилась. Встала и ни с места. Я сразу и не понял, что случилось — оказалось, бензин кончился. И тут как раз мимо едет знакомый кинорежиссер. Очень озабоченный человек. Но остановился, спросил, что случилось. Сейчас, говорит, помогу. И действительно, съездил на колонку, привез канистру бензина. А лет через пять звонит, приглашает сниматься. И вроде бы мне уже и не согласиться нельзя — он-то меня выручил. Но в следующий раз подобное не случится,— мы квиты.
— А какие у вас дальнейшие планы?
— В кино никаких особенных. Я по всем своим данным подхожу для очень узкого диапазона ролей, да и к индустрии кинематографа мне никогда не привыкнуть. Я актер театра.
А вот чем бы я хотел по-настоящему заниматься, так это рассказывать о русской поэзии и читать стихи людям, которым это интересно слушать. Стихов я знаю тысячи. Любовь к стихам связала меня дружбой со многими хорошими людьми — с Марленом Хуциевым, со Швейцерами, с Александром Володиным, Владимиром Венгеро-вым, Петром Тодоровским.
Случилось так, что в последние годы жизни Твардовского судьба подарила мне частое общение с этим человеком. Мы много говорили о жизни, об искусстве и, конечно, о поэзии. Во всем, что касалось моей актерской жизни, он стал для меня самым беспощадным критиком. Он и моя дочь Катя. Не понравиться Кате или Александру Трифоновичу — страшнее не было. Их оценки ждал как приговора — боялся, стыдился, просто готов был сгореть со стыда. Твардовский от души смеялся над моим Паниковским, хвалил его. Об актерской работе он судил так профессионально, с таким пониманием, какое и у кинематографистов не часто встречается.
— Вы ведь, наверное, и сами пишете стихи?
— Знаете, был как-то случай: Сергей Владимирович Образцов сломал ногу, ходил в гипсе. Я ему сочинил послание в стихах, чтобы он не огорчался. Ведь Мефистофель тоже отчасти хромал. А Тамерлан? А Байрон? А Гердт?.. Стихи были довольно ловко состроены, я владею техникой, рифмой. Образцов пришел в восторг. «Слушайте,— говорит,— почему вы не публикуетесь?»
Я тогда ответил ему, что слишком серьезно отношусь к поэзии, слишком высоко ценю этот дар, чтобы считать себя поэтом. Ведь не все поэзия, что написано в столбик. Набитая рука и поэтический талант — разные вещи. Могу только поражаться бесстыдству сочинителей, публикующих любые плохие стихи. Ведь должен же быть стыд перед белым листом бумаги, когда остаешься с ним один на один.
Вот шуточные, пародийные стихи, стихи «на случай» — это другое дело. С ними я могу даже выходить на люди. Одно время я даже выступал с эстрады, пародируя известных поэтов, и как автор пародий и как актер.
— Такое ощущение, Зиновий Ефимович, что все, чем вы занимаетесь, для вас хобби.
- Хобби? Если хотите. Но хобби жутко ответственное...
"
Советский экран" № 24, декабрь 1975 года
"
Советский экран" № 24, декабрь 1975 года
