Почему этот фильм называется «Солнце неспящих»? Я не знаю ответа, фильм не дает его напрямую. Пытаюсь добыть его у тех, кому известно про Теймура Баблуани и про грузинское кино побольше моего. Но они тоже не в курсе. Мне обещают узнать, в Тбилиси ли он. Узнают, что в Париже. Находят парижский номер.
Разговариваю с незнакомым мне человеком — режиссером Баблуани. Говорю, что у меня очень важный вопрос: почему «Солнце неспящих»? Это цитата? Если да, то откуда? Наверное, режиссер Баблуани на том, парижском, конце телефонного провода удивлен этому моему запоздалому интересу. «Да, — говорит, — цитата. Стихотворение Байрона. Автор просит солнце неспящих, чтобы оно не напоминало ему о прошедших днях. Потому что тогда оно просто горит, а не греет».
Мне должно быть стыдно: у меня филологическое образование. Обязан был знать этот перевод Алексея Толстого, который открываю только сейчас: «Неспящих солнце! Грустная звезда! / Как слезно луч мерцает твой всегда...». И дальше. «Извините, Теймур, — говорю я Баблуани. — У меня еще вопрос. Тринадцать лет прошло. Почему вы больше кино не снимаете?» — «Как раз сейчас начинаю. Грузия и Франция — совместно. Современная история, пока что называется «Монтажная комната». Но фильм по-другому назову. Еще не решил, как».
В 1984 году ничтожество Авель Аравидзе, повинуясь режиссерской воле Тенгиза Абуладзе, своего создателя, выкопал и выбросил на помойку труп тирана Варлаама Аравидзе, своего отца. Абуладзе назвал это движение души «Покаянием», и все согласились. Зашагали за древней старухой с котомкой за худыми плечами по мощеной улочке, которая не ведет к храму. На поиски дороги, которая туда ведет. Куда пришли, известно. Абуладзе не стало много раньше, уход был мучительным, и упала ли на этот уход тень его последнего фильма — не мне судить.
В 1992 году, через восемь лет после того, как «Покаяние» было завершено, и пять лет спустя после оглушительной всесоюзной премьеры жестокий драчун с нежным сердцем, благородный разбойник Дато Бенделиани не поверил в то, что его покойный отец, чудесный доктор Гела Бенделиани, был сумасшедшим. И в то, что труд отцовской жизни — потрепанная папка с выкладками, формулами и описаниями опытов по созданию панацеи от рака — никому не нужная галиматья, тоже не поверил. Дато будет вознагражден за веру в финале фильма, который Баблуани назвал «Солнцем неспящих» и посвятил памяти собственного отца.
Диалог на грузинском, спор «Солнца неспящих» с «Покаянием» — предвестие будущего подробного разворота темы «отец и сын» в нашем новом кино; оба фильма хронологически принадлежат тоже нашему кино — старому: Абуладзе снимал «Покаяние» в начале 1980-х, Баблуани начинал «Солнце неспящих» в 1991-м. Его фильм — возражение «Покаянию», опровержение его, в известном смысле — покаяние за «Покаяние». Отца, будь он трижды мразь и преступная сволочь, из могилы не выкапывают; даже если это политическая метафора — она ложная и опасная.
Раскопки устраивают не в затвердевшей кладбищенской земле — в себе. Там много интересного можно обнаружить и уничтожить. К примеру, убить в себе мстителя — это сумел сделать непримиримый сын доктора в «Солнце неспящих» и не сумела непримиримая дочь художника в «Покаянии».
Баблуани принципиально — в этом я уверен — начал свой фильм про отца и сына с горькой усмешки: ветхая старушка, очень похожая на ту, что в финале «Покаяния» уходила на поиски дороги к храму, потерялась на шумной грузинской улице. Шла и не дошла. Забыла, кто она, чья она, где живет. Ее приютят в доме доктора Бенделиани. Этот доктор — заросший бородой чудак в мятой шляпе, видавшем виды костюме и очках с толстыми стеклами. Он не стар, но очень неухожен и не очень здоров. Бессребреник, служит за гроши в «скорой помощи», мотается на разбитой машине по разбитым дорогам или тащится со своим чемоданчиком в гору пешком, зажимая рукой сердце, если проклятое средство передвижения заглохло на полпути. Иногда не успевает.
Он добряк, но упрямец, даже фанатик. Верит, что можно найти спасение от рака. Он изобрел такое лекарство. Ставит опыты на крысах — вот уже 22 года кряду. Привитые крысы живут у него дома в любовно и кустарно оборудованной лаборатории и носят гордые умные имена — Платон, Кант, Аристотель и далее по списку. Грызуны умирают, но доктора это не останавливает. Дело ведь не в самом лекарстве, а в том, чтобы вычислить правильную дозировку. «Ты не замечаешь, как становишься смешным?» — спрашивают его родные. Он не замечает. Если из подопытных крыс хоть одна выживет — рак побежден.
По ночам Бенделиани тайком проникает в запертый онкологический центр и работает. Строгие ночные сотрудники этого госучреждения гоняют его, вышвыривают вон. Он не отступается. Рискует: дает свое непроверенное лекарство безнадежному больному, летит с работы, но не отступается. «Такой уж человек, ничего не поделаешь», — говорит его сын Дато. Дато верит в отца, участвует в его ночных научных похождениях. Он разом и не похож на доктора Гелу, и очень на него похож.
Парень с тяжелым взглядом исподлобья, поглубже упрятанной нежностью и острым чувством справедливости наружу, Дато в любой момент готов пустить в ход кулаки, и нет ему дела, какого рода подлец перед ним — хоть бы даже и в милицейской форме. Однажды его скрутят, засадят в обезьянник, отец поспешит в отделение к нему на выручку, нарвется на оскорбления («Как ты умудрился родить такую гниду?») и ответит с достоинством: «Лично я ничего дурного за сыном не замечал». Мент, упиваясь безнаказанностью, унизит его, изобьет на глазах у сына, который будет в бессилии колотить в решетку. А освободившись, станет жить мщением, доберется до отцова обидчика — но лучше б он этого не делал. Отчаянно заголосит женщина, из перевернутой машины выпадет гробик, с него слетит крышка — и камера не отвернется: подлец-мент ехал хоронить маленькую дочку, которая долго и тяжело болела и вот теперь умерла.
Мщением отравлен мир «Солнца неспящих». Семья брошенной женщины нанимает Дато и его друзей с тем, чтобы те публично унизили бывшего мужа-предателя: избили бы его прямо на свадьбе. На глазах молодой жены, новой родни и прежней родни, удовлетворенной возмездием. Услуга стоит двадцать тысяч, две из них требует себе Дато. Когда свадебный кортеж будет остановлен и сильные парни станут деловито и безжалостно — руками, ногами — приводить чужой приговор в исполнение, маленькая девочка из «заказавшей» семьи в ужасе прижмется к матери: «Мама, это же мой отец!». Дато принесет заработок в дом, скажет, что нашел деньги — они лежали под камнем. Отец почувствует неладное, скажет: «Поклянись». И Дато поклянется — собой, отцом, сестрой и Богом. Вскоре после этой клятвы доктор Гела впервые почувствует неладное в правом боку. Потом взбунтуются соседи — не захотят терпеть в доме крыс, больных раком, и разгромят лабораторию. Но доктор не впадет в отчаяние: «О, мои крысы, разве можно было сейчас вам разбегаться! Сейчас я уверен в своей правоте как никогда. Ничего, весной я снова начну…». Весной он ничего не начнет.
Когда боль в боку станет нестерпимой, Гела Бенделиани решит сам сделать себе операцию — ночью, в больнице, перед зеркалом. Весь инструмент будет тщательно стерилизован, случайно упавший на пол зажим отложен в сторону, но ассистирующий отцу Дато — по случайности, по неведению — смешает грязный зажим с другими инструментами. Этот зажим убьет его отца острым перитонитом. «Судьба», — скажет Гела сыну, умирая у него на руках.
Солнцем из названия фильм Баблуани не залит. Цвета его темные, мрачноватые, поблекшие, усталые. Но фильм прогрет солнцем изнутри. Здесь соседский мужик тащит на телеге чужой надгробный камень («Зачем он тебе?» — «Пригодится»), здесь припахивает печалью и смертью с первого кадра, но жизнь не сдается. Суровый бог вершит судьбы, прибирает к рукам Гелу Бенделиани, но он же оставляет в живых крысенка Пеле, белого с черной полоской, который когда-то сбежал от доктора. Столько времени прошло, привитый Пеле давно должен был умереть, как и его сородичи из разгромленной лаборатории, самого доктора Гелы нет на свете, а Пеле — вот он, шмыгнул по улице на глазах у Дато, и тот его узнал. Значит, прав был отец, значит, его лекарство — не бред, значит, дело его жизни — не фуфло. Теперь Дато будет добиваться, чтобы стало ясно другим: вот покаяние сына перед умершим отцом за свою неосторожную клятву.
«Покаянием» украсили ворота в перестроечные времена. Баблуани приступил к «Солнцу неспящих» в 1991-м, когда с перестройкой было покончено, и выпустил в тот год, когда началась война в Абхазии. Баблуани воевал на той войне.
«Покаяние» посмотрели все. «Солнце неспящих» не видел почти никто: прокат умер, и победа этого удивительного фильма в конкурсе «Кинотавра» «Кино для всех» была в известном смысле пирровой: где те «все», которым предназначено «Солнце неспящих», могли с ним встретиться? «Кинотавр», по сути, служил тогда и.о. кинопроката, для того и придумывался; телевизор готовился к затяжной игре в рейтинги — ему было не до фильма Баблуани. А уж сейчас — тем более. Недавно, рыская по сети, я обнаружил на каком-то сайте объявление «Куплю «Солнце неспящих». Я бы дал свою кассету переписать, но ведь риск — незнакомый человек, вдруг «замотает»? В кудлатую голову Геле Бенделиани такие позорные вопросы никогда бы не пришли.
Дмитрий Савельев
NovayaGazeta.Ru
