Думая о Демидовой, пытаясь определить для себя ее тему, самую суть ее творческой личности, я все время вижу сцену из фильма, которого нет. Называется он «Раскол», и Демидова играет в нем боярыню Морозову.
...Боярыню Феодосью Прокофьевну увозят в Боровск, в земляную подземную тюрьму, где ее вскорости уморят голодной смертью. И происходит это совсем не так, как на знаменитой картине Василия Сурикова (авторы фильма не пошли по пути прямого цитирования). Только вот розвальни, наспех закиданные соломой, те же, а дело совершается ночью, втихомолку, при чадных смоляных факела. Морозову не ведут— она идет сама, стиснув бледные губы, и рука ее не вздымается в воинствующем двуперстии, а сжимает у горла черный — вдовий и монашеский платок. То, что было написано Суриковым — проезд по дневной зимней Москве, страстный проповедующий жест, толпа, прославляющая и проклинающая,— все это было и осталось где-то далеко позади. А сейчас в этой женщине жива лишь высокомерная, замкнутая в немоте готовность принять муку и вера — неистовая, снедающая, все отнимающая и все дающая вера.
И еще одна сцена, тоже воображаемая, тоже из спектакля, который не поставлен: «Макбет» Шекспира, и Алла Демидова играет в нем роль леди Макбет. Это жена, которая любит своего мужа безумно и неосуществленно: она несчастлива как женщина, ей не дано стать матерью, Остается другое: власть, которой надо добиться и которую с мужем можно будет разделить сполна. И будут убиты дети —потому что не должно быть детей, если их у нее нет. И будет это — ужасное счастье, связавшее ее с мужем пролитой кровью...
Демидова сыграла много. Так почему же я вижу ее героиней фильма и спектакля, которых нет? Разве не естественней говорить о ее Ольге «Дневных звезд» или о Спиридоновой «Шестого июля», о ее младшей фон-Мекк из «Чайковского», о ее Лесе Украинке из «Иду к тебе» или об актрисе из «Визита вежливости»? О них после. А сейчас о другом. О том, что Демидова, какой она стала, с удивляющей настоятельностью заставляет думать о себе наперед, думать о том, как будет развертываться ее уже теперь резкий в своей определенности, уже выразившийся вполне — талант, к тому же редкостно подкрепленный мастерством и безошибочным чувством соразмерности.
Почему Морозова? Почему леди Макбет? Потому, что хочется увидеть их сыгранными Демидовой — актрисой, созданной, чтобы играть женщин в своем роде единственных, не похожих ни на кого на свете, кроме самих себя. Одна из лучших ролей Аллы Демидовой сыграна в фильме, который называется «Иду к тебе». Так вот, если искать общую формулу для главных демидовских героинь, то это будет «Иду к себе» — к самопознанию, к самоосуществлению, даже если они, как то у сыгранной Спиридоновой или несыгранной боярыни Морозовой, «идут к себе» через крик и гибель. Если они, как то у Ольги из «Дневных звезд», «идут к себе» через трагедии личной судьбы, сопряженные с трагедиями историческими. Ведь вот даже ее актриса из «Визита вежливости» идет своим не столь уж блистательным, но именно своим творческим путем, довольно бесстрашно утверждая себя наперекор общепринятому,— как чудачка, готовая первой посмеяться над своей незадачливой эксцентриадой...
Природа дала Демидовой удивительно благодарную и как нельзя лучше соответствующую ее творческой программе артистическую внешность: четкость черт, как бы скрытую несколько стертой приглушенностью натуральных красок. Это как бы основа для характера, его «грунт», по которому можно «писать» живыми тонами той или иной индивидуальности образа. И Демидова прекрасно «пишет» портреты своих героинь — Ольгу, светловолосую женщину тридцатых годов с этой вот прядкой над чистым лбом, с этой вот резковатой прямотой взора, открытого миру и вбирающего мир, «пишет» ее детски внезапную и угловато-беспомощную улыбку, немой крик ее отчаяния, отрешенную, почти торжественную «остановленность» ее лица, охваченного вдохновением. «Пишет» властную одержимость Спиридоновой, неженскую силу ее ораторского мастерства, экстатическую заразительность ее голоса и жеста, «пишет» этот мрачный огонь, буквально испепеляющий ее стремлением вести за собой, повелевать. «Пишет» свою Лесю Украинку, этот ее, по словам другого русского поэта, «огонь, сияющий в сосуде»,— внутреннюю красоту, которая превыше внешней, красоту, светящуюся во всем ее изнуренном десятками недугов существе, но существе, в котором все подчинено велениям таланта, воли, человеческого и женского достоинства. Женственность демидовской Леси — это женственность высшего рода, потому что, в каждую минуту естественная, она победила не только болезнь, но и горечь трезвых и тяжких мыслей о невозможности, о запретности любви. «Пишет» эту бесцветную, холеную, с оскоминой от богатства дочь миллионщицы фон-Мекк, недобро зоркую, скучающе во всем уверенную, презрительную к подобострастию низших и трезво, почти цинически знающую, что ей в этой жизни дано все, кроме простого счастья...
Не случайно, начав с портретного искусства актрисы, я как-то незаметно перешла к самой сути играемых ею ролей. Ведь Демидовой в ее работе над ролью необходимо — со всей очевидностью необходимо — прежде всего обрести опору в живом естестве будущей героини. Иначе как можно объяснить, что у этой актрисы есть неудачи, но нет самоповторов, как можно объяснить, что все ее героини, объединенные по признаку актерской манеры, самим способом творчества, так разительно не похожи друг на друга. Еще примеры? Трибунно аффектированная, в чем-то расчетливая в своей исступленности жестикуляция Спиридоновой — и полное внутренней, звенящей и вот-вот готовой сорваться исповедальной напряженности чтение Ольгой своих стихов; неслышная, небрежно скользящая и словно опасно подкрадывающаяся походка Юлии фон-Мекк — и почти торжественная в своей устремленности, какая-то музыкальная в своем ритме походка Леси, за которой — диктующий ритм ее строк. И еще одна походка — ноги «гусем», и велики резиновые полусапожки, и болтается нескладное, наспех купленное пальто — так идет у Демидовой с утреннего спектакля ее актриса из «Визита вежливости»...
Но опять и опять: Демидова, воспитанная в школе-студии имени Щукина, никогда не увлекается внешней изобразительностью; отлично владея тем, что мы называем характерностью, она, достигая ее с уверенностью незаурядного мастера (многим, очень многим тут у Демидовой стоит поучиться), всегда с этого только начинает и почти никогда этим не ограничивается. Но режиссеру фильма, в котором она снимается, грех удовольствоваться тем, что сама актриса наверняка считает только началом работы,— как, к примеру, удовольствовался Юлий Карасик великолепными характеристическими подробностями роли Демидовой — Аркадиной в своей «Чайке». Вот этим ее «отдыхающим» от сцены лицом — а креме, с повязкой на лбу от морщин; вот этим ее вялым «дачным» тоном, а то время как руки озабоченные, напряженные, злые; тем, как Аркадина, пока никто не видит, читая, надевает очки; тем, как она курит свои тонкие длинные папироски... Но ведь эта Аркадина оказалась не столько сыгранной, сколько представленной нам в ее безупречно точной, но какой-то лишенной движения жизни, внешней оболочке. Впрочем, актриса не очень-то повинна: большего от нее тут и не требовалось, потому что весь фильм проскользнул по поверхности чеховской пьесы, ни разу так и не посягнув на ее сокровенные поэтические тайны.
Сейчас не время и не место рассказывать о том, как снималась Демидова в фильме режиссера Николая Мащенко «Иду к тебе». Режиссер, угадав заветную тему актрисы, потребовал от нее искусства обнажено- исповедального. Беспощадного и до муки сдержанного, аскетичного в средствах и лирически наполненного. Демидова пошла ему навстречу.
Так появилась ее Леся. С ее болью и с ее ежедневной победой над этой болью. С ее несбыточными и вечно возрождающимися надеждами. С ее неизбывной волей к радости. С ее горьким и ясным знанием, что радости не бывать.
Демидова сыграла тут и неженскую силу творческого ума, и мучительное счастье осознанного призвания, и поразительную терпеливую нежность сердца, для себя ничего не ждущего и готового давать и давать другому. И еще она сыграла любовь — невысказанную, не могущую быть разделенной и, несмотря ни на что, счастливую, потому что она — любовь. И все это в реальной жизненной плоти характера, на этот раз исторического. Но тот, кто его понял и принял, разве забудет он хотя бы удивительную галерею портретов Леси — -на фоне белизны условного фона,— огромность этих прозрачно-светлых глаз, темнеющих в минуты волнения, ясность этого чела, эту безупречную гладкость волос, эту суровую элегантность одежды... Всегда «в струне», всегда на высоте — пусть терзает болезнь, пусть отчаяние хватает за горло. Интеллигентка. Умница. Борец. Женщина, достойная самого большого счастья. Но счастливая только одним — своим даром, который не изменит ей, пока она жива. Так играет Демидова, когда распознают ее тему, когда ее позовут к высокому. Когда же этого нет, то у Демидовой получаются такие проходные роли, как, скажем, в фильмах «Стюардесса», «Степень риска», «Два товарища», «Ты и я». Суть, видно, в том, что Демидова встречалась здесь с женщинами, не имеющими своей суверенной судьбы, определяемой их внутренним естеством, что жизнь этих героинь строилась по законам обыденного существования. А играть вялость, текучесть обыденного (день и ночь — сутки прочь), пусть даже и со своими Драмами, Демидовой не дано, да и неинтересно. Вот почему ее место в фильмах с богатой коллизиями сюжетной основой, вот почему она не стала и не могла стать героиней «фильмов без интриги». Неверно думать, что «характерная» Демидова сильна в эпизоде, в ударной сцене — на такое ее и не зовут. Даже у Райзмана Демидова сыграла никакой не эпизод, а законченную роль, дала краткий конспект судьбы. Еще раз показав себя актрисой, способной сыграть именно человеческую женскую судьбу в ее значительности и в ее протяженности. Она всегда приходит в фильм и уходит из фильма, добавляя к роли некое «преддействие» и «последействие». Вот почему лучшие роли Демидовой неизменно сыграны «с походом», так, что об этих ее женщинах и можно и хочется думать, откуда они пришли и куда они уйдут.
Мне кажется, что творчество Демидовой заставляет лишний раз горестно подумать о преобладающем ныне типе совершенно иного актерского исполнения. О том, как редко в фильмах наших просвечивает вот такая, как у нее, значительность собственной личности. О боязни страстей и бегстве от своеобычного. О «бытовом разговорном тончике» и якобы жизнеподобной, но мнимой сдержанности —мнимой, потому что за нею обнаруживается пустота. О едва ли не программном отсутствии мастерства в расчете на приветливое и не всегда разборчивое зрительское узнавание (да, ему, зрителю, интересна «овсе даже не роль, сыгранная таким-то или такою-то, а такой-то или такая-то, так сказать, сами по себе).
И еще. Алла Демидова — актриса умная, бесстрашная, искусная, ищущая не просто популярности, а острой «обратной связи с залом», она к тому же актриса очень русская. Это у нее в крови, в памяти, во всей ее актерской повадке, в самом характере мастерства.
Вот почему, думая о Демидовой, я позволила себе начать с некоего «критического мечтания» — с несыгранной ею большой роли, впрямую связанной с отечественной историей. Роли, которая этой актрисе просто предназначена: тут национальное в ее искусстве с естественностью пойдет навстречу историческому, к которому Демидова, как мне кажется, опять же тяготеет, что доказывается ею на деле (Ольга, Спиридонова, Леся, Аркадина) сменою «тембра» образа или тем же прекрасным умением обживать исторический костюм и грим. Убеждена, что Демидовой, по слову поэта, дано «с Морозовой поклоны класть», как дано ей играть и играть каких-то пока еще неведомых ни ей, ни нам русских женщин, живших когда-то или живущих теперь.
Интересно думать, кто они будут, какие они будут... Вообще думать о Демидовой интересно.
В. Шитова
"Советский экран" № 17, 1973 год
