В шестидесятых годах во ВГИКе было много лихих личностей, буйных, драчливых, все время возмущавших общественный порядок и спокойствие как в институте, так и в славной, многострадальной «общаге». Спасало эти разбойничьи личности от «вылета» из института только то, что были они преимущественно людьми талантливыми, очень талантливыми или слывшими таковыми, а благословенной памяти (пишу это искренне и с глубочайшим уважением) тогдашний ректор ВГИКа Александр Николаевич Грошев умел ценить таланты и в своем отношении к студенту во главу угла прежде всего ставил его способности, одаренность. Боже, сколько студентов, а потом известнейших режиссеров, актеров, драматургов, операторов и художников должны быть благодарны ему за то, что, несмотря ни на что, благополучно окончили ВГИК и получили дипломы! Скольких он защищал от парткомов и райкомов, от милиции, от разъяренной общественности, скольких покрывал, скольким покровительствовал! Среди них были и Василий Шукшин, и Виктор Трегубович, и Андрей Кончаловский, и Георгий Рерберг, и Николай Губенко, и Элем Климов, и Борис Яшин, и Алексей Чардынин, и Павел Лебешев, и Андрей Смирнов, и Виталий Каневский...
Стоп! Написал: Виталий Каневский — и задумался. Этого даже А. Н. Грошев спасти не смог. Это была личность во ВГИКе тех времен, пожалуй, самая буйная, самая нелицеприятная — говорил в глаза всем, что думал, говорил грубо, заведомо нарываясь на скандал. Тогда творческие споры в общежитии частенько кончались драками. Когда все аргументы бывали исчерпаны, в ход шли кулаки. В таких спорах железно первенствовал Виталий Каневский. Вспоминая те годы, я удивляюсь, как мы с ним не покалечили, не поубивали друг друга. Бог миловал... Хотя автор этих строк был тоже юношей весьма беспокойным. Я лупил, и меня частенько лупили, и даже был исключен из ВГИКа за драку с дружинниками, но все же я, к счастью, смог через год восстановиться, поработав год в Заполярье и привезя хорошие производственные характеристики (которые сам же и написал), и все же окончил славную республику ВГИК. И Виталию Каневскому, и мне множество умных, осмотрительных людей говорили, что мы плохо кончим. Со мной как-то до сих пор обошлось, а вот что касается Каневского...
Единственный человек, с которым Виталий никогда не смог бы поссориться, подраться,— это Василий Шукшин. Они дружили крепко и по-настоящему, любили и доверяли друг другу. За Васю Шукшина Каневский мог прибить или зарезать (я не преувеличиваю!) кого угодно. Они были людьми уже тогда взрослыми, прожившими суровое, голодное и холодное детство и не менее трудную юность, прошли армию, работали, и взгляды на жизнь, на предназначение в искусстве потому были схожими, кровно близкими. Они в полном смысле были обделенными, настрадавшимися детьми своего многострадального народа. И оба — сибиряки. Василий Шукшин — деревенский, а Виталий Каневский — из маленького дальневосточного шахтерского городка Сучана. А у шахтеров, как известно, нрав крутой. Был еще в этой компании третий, тоже сибиряк, здоровый, добродушный, видимо, потому, что из них самый здоровый физически, с похожей биографией,— это будущий известный режиссер Виктор Трегубович.
С грехом пополам институт я окончил и диплом получил. А вот Виталий Каневский — нет. Перед самым дипломом он совершил преступление. Правда, потом выяснилось, что и преступления этого он не совершал. Но уж коли сам признался, а у нас признание обвиняемого — царица всех доказательств, то загремел Виталик по лихой дороге на восемь лет. У кого хватит душевных и физических сил выдержать восемь бездонных, бесконечных лет лагерей? И сколько нужно иметь в душе этих сил, как сильно должны владеть человеком мечта и уверенность в своем призвании, желание эту мечту осуществить! Я гляжу на него и до сих пор диву даюсь, как он выдержал, вынес, как не спился, не стал наркоманом, вором, бандитом... Как не наложил на себя руки... Но вернулся, сохранил человеческое достоинство... Шахтерская закваска, что ли? Русская глыбистая натура? Или талант от Бога, который жил в нем и в кромешной лагерной тьме согревал душу и освещал ту единственную дорогу в жизни, для которой он, Виталий Каневский, и появился на свет Божий...
Отбыв срок, Виталий Каневский вернулся в Москву. Кто отважится позволить бывшему зеку снять режиссерскую дипломную работу? Какой тогдашний партийный администратор или начальник? Василий Шукшин, уже работавший тогда на студии имени М. Горького, стучался во все двери, просил, уговаривал — помогите, дайте! Нет! Бог им судья... Тогда Шукшин поехал с Виталием в Минск, где были друзья, и все же договорился, что Каневскому дадут снять диплом. И написал для диплома сценарий. И Виталий Каневский этот диплом снял и защитился наконец-то на «отлично». Все вроде складывалось удач но, но случилось горе: умер Василий Шукшин. Друг, покровитель, защитник... Но главное — друг...
— Ты чего такой мрачный? - спросил я однажды, встретившись с Виталием в Москве.
— Все плохо... Жить надоело... Зачем живу, ей-Богу, не знаю... Начальников убивать хочется...
Я вздыхал, сочувствовал, советовал что-то, и самого охватывала дикая злоба, что не можешь помочь.
Прошел V революционный съезд, для многих режиссеров, бывших ранее в загоне, жизнь круто изменилась. Снимались с полок запрещенные картины, запускались в производство ранее отклонявшиеся сценарии, только для Каневского не изменилось ничего. По-прежнему «лудил» заказушки, пребывал в безысходности и нищете. Мы встречались, когда я приезжал в Ленинград, когда он бывал в Москве, сдавая свои рекламные ролики, разговаривали подолгу за бутылкой водки. Виталий не жаловался, но был весь в состоянии какой-то затаенной агрессии и обиды на жизнь, на себя. Говорил иногда с тоской:
— Эх, если бы Вася был жив... Он бы помог... Вася был — Бог, Вася все сделал бы...— Это он вспоминал Шукшина.
Как-то, оживившись, он стал рассказывать о своем детстве, о далеком городе Сучане, о шахтерах, о бараках, в которых они жили, о лагере заключенных, который стоял рядом с бараками, и жизнь «вольных» мало чем отличалась от жизни зеков. Рассказывал он ярко, увлеченно, даже восторженно. Это страшное послевоенное детство казалось ему прекрасным, в нем он видел высшую правду... Через страдания — к правде... В страданиях правда обретается. Если эти постулаты верны, то не слишком ли много правды пришлось на нашу страну за семьдесят три года власти большевиков? Получается, самая правдивая страна в мире...
В конце разговора Виталий сказал вдруг:
— Написал бы про все это, Эдя? Для меня сценарий.
— Почему ты сам не напишешь?
— Не сумею... не писал никогда...
— Да ты рассказал сейчас готовый сценарий. Сядь и запиши все, что ты рассказывал. А я с тобой договор заключу, купим сценарий. Для начала хоть деньги приличные получишь.
— Не сумею я...— помрачнел Виталий.— Я же говорю, не получится. И потом, тут имя нужно... Вот если бы ты написал... .
— Кончай ерундить. Напишешь, получится. Я помогу. Запомни, Виталий, этот сценарий, про это написать должен ты сам.
Надо сказать, что после V съезда вместе с драматургом Вадимом Труниным мы были назначены со-главными редакторами Центральной сценарной студии и у меня появилась реальная возможность сделать что-то конкретное. Виталий написал заявку, с ним был заключен договор. Я все время подгонял его, подстегивал, пугал тем, что скоро из главных редакторов уйду (довольно быстро я устал от должности начальника) и поэтому надо торопиться. Через месяц Виталий привез первый вариант сценария. Уже тогда это была отличная работа. Я что-то советовал, что-то ругал, что-то хвалил. Виталий к моим замечаниям относился весьма своеобразно — внимательно слушал, соглашался, но делал все по-своему.
Затем начались мытарства со сценарием.
Выход помог найти А. Герман.
— Надо договориться, что сначала Каневского запустят в производство со сметой трехчастевого фильма. И под мою ответственность. Если снятые три части будут хорошими — съемки продолжатся, денег добавят, если получится плохо — можно будет закрыть картину, расходы не такие уж большие...
Знаете, за сколько Каневский снял полнометражную художественную ленту? За 116 (сто шестнадцать) тысяч рублей, когда самая дешевая по смете игровая картина стоит не меньше трехсот тысяч. Объединение осталось верно себе и рискнуть деньгами не пожелало — картина снималась фактически на внутристудийные расходы. Вот такая рождественская сказка!
Так, наверное, люди работают в последний раз в жизни, с таким отчаянием, и таким азартом, и таким упорством. Неистово работал. Делал фактически все сам — и за директора, и за второго режиссера, за костюмеров и администраторов. Пишу это не для того, чтобы их обидеть, а справедливости ради. Хорошо еще, что нашелся оператор-дипломник, талантливый парень, единомышленник, поверивший в картину и в Виталия. Хорошо, что заставил уволиться с работы жену и она оформилась в съемочную группу ассистентом и гробилась на съемках с утра до ночи. Я тому свидетель.
И вот наступил день, когда можно было посмотреть уже смонтированную вчерне картину. У многих, кто смотрел, осмелюсь сказать, у большинства, впечатление было сильное, неожиданное и глубокое. В картине были неровности, шероховатости, но многие сцены просто потрясали. Зритель невольно чувствовал, что снято это кровью сердца, с криком отчаяния, на пределе. Правда, были другие. Например, известнейший редактор Фрижетта Гукасян сказала после просмотра:
— Поздравить мне вас не с чем. Это, как ни крути, задворки Германа.
На что Герман, посмотрев картину, сказал:
— Чушь собачья. Замечательная картина. Очень личностная и очень сильная. А после такой сцены в лагере можно про лагеря вообще ничего не снимать — лучше вряд ли сделаешь...
И вот произошла последняя часть этой длинной рождественской сказки. На «Ленфильме» Каневский волею судеб встретил американского режиссера Алана Паркера. Познакомили их в студийном кафе. Каневский, набравшись наглости, спросил, не посмотрит ли он его, Каневского, картину. У Паркера было, к счастью, три часа свободного времени, и он согласился посмотреть.
Посмотрев фильм, Паркер в тот же день отправил телеграмму своему другу, директору Каннского фестиваля, с настоятельной просьбой пригласить на фестиваль картину-дебют режиссера Виталия Каневского. А дебютанту — 54 года! У нас в стране, правда, этот возраст считается почти юношеским!
И Каневский поехал в Канн. Обалдевший, и ничего не соображающий. И на Каннском фестивале Виталий Каневский получает один из престижнейших призов — Золотую камеру — за режиссерский дебют.
Не буду описывать, что с ним происходило, я там не был.
Правда, рассказывали, что, приехав на фестиваль на два дня раньше, Виталий, ночуя на набережной, умудрился подраться с тамошними французами и ему поставили фингал под глаз и забрали в полицию, а потом появились статьи в газетах и его фотографии с подбитым глазом, но довольного, улыбающегося. Рассказывали, что на прием к госпоже Миттеран он явился в вечернем костюме и спортивных кедах. Еще рассказывали, что во время фестиваля за ним ходило больше всего корреспондентов Еще одной драки ожидали, что ли? И все, кто рассказывал об этом, в один голос утверждали, что Каневский стал настоящим явлением фестивали, событием номер один. Вот Ирина Рубанова не даст соврать. Я слушал эти рассказы, смеялся и был счастлив, будто это все произошло со мной…
Эдуард Володарский
«Советский экран» № 17, 1990 год
