О своей работе на съемочной площадке с известным артистом Борисом Андреевым вспоминает режиссер «Мосфильма» Леонид Марягин.
В 1955 году Михаил Ильич Ромм показывал мне «Мосфильм». Из второго павильона, где снимался фильм «Мексиканец», наперерез нам широким шагом вышел человек в ковбойке и сапогах. Звякнув шпорами, гигант остановился и спросил:
— Михаил Ильич, когда будем вместе работать?
— Наступит это время, Боря,— ответил Ромм и, когда мы свернули в коридор, пояснил:
— Это актер Андреев. Когда я в войну был худруком Ташкентской студии, два человека были моей главной заботой: Борис Андреев и Леонид Луков...
Никогда я не узнал этой истории от Ромма — он не продолжил, а я не решился спросить...
Через 21 год я снова встретился с Борисом Андреевым — на этот раз на его квартире в центре Москвы. Я сам решил свезти ему сценарий фильма «Мое дело» и предложить сыграть главную роль — директора завода Друянова. Предложение это было рискованным: к тому времени стало ясно, что многие актеры боятся соперничать с театральным исполнителем роли Друянова — Михаилом Ульяновым, так как сценарий был написан по мотивам пьесы А. Вейцлера и А. Мишарина «День-деньской». Были и другие мотивы для моих опасений: много лет актер Андреев не появлялся в павильонах «Мосфильма» и считался с чьей-то легкой руки «неуправляемым».
Борис Федорович встретил меня в залитой солнечным светом, уставленной вазами с цветами и каслинским литьем гостиной — огромный, в белой рубахе навыпуск и указал рукой на стул. Я сидел и вертел в руках сценарий, готовясь к вступительной речи, а он лукаво, как мне казалось, рассматривал меня. Молчание затянулось, и Андреев подтолкнул меня.
— Ну, говори, Леня, говори— я с твоим тезкой и учителем Леней Луковым всегда договаривался.
Его замечание раскрепостило меня, и я приступил:
— Сценарий этот, Борис Федорович...
— Ты, вот что,— перебил меня Андреев,— не волнуйся. Оставь мне сценарий. Я прочту. И если соглашусь— сделаю тебе роль в картине. Знаешь, как я теперь работаю? Я живу со сценарием месяц, другой. А потом прихожу и играю. Ты не волнуйся, Леня. Если соглашусь— все будет в порядке.
Говорилось все это ласково, покровительственно, но не совсем, мягко говоря, меня устраивало:
— А что же я буду делать? Может, мы вместе? Борис Федорович уловил в моих словах запальчивость и громко рассмеялся:
— Не доверяешь?
— Ну, почему...— замялся я...— но лучше, если мы...
— Ты оставь сценарий, а потом мы решим, как быть.— Борис Федорович снова стал иным — суровым, даже мрачным.
Не могу сказать, что встреча эта принесла покой, а к следующей, уже на «Мосфильме», меня просто трясло, и не только меня— у Георгия Тараторкина, который должен был стать партнером самого Андреева, дрожали коленки. Как прошла репетиция? Я открываю свою записную книжку того времени, после первой репетиции записано: «Б. Андреев — актер чуткий, тонко слышащий, умный, но — по каким причинам, не берусь судить — отвык адекватно выражать накопленное. Постоянная тяга к преувеличению в походке, жесте, голосе».
Я ничего этого не сказал тогда актеру, но следующую репетицию назначил с видеозаписью. Каждая прикидка фиксировалась на видеопленку и тут же прокручивалась для артиста. И Борис Федорович к концу этой репетиции нашел камертон меры и правды. Больше к этому вопросу мы не возвращались. Предстояло не менее важное — оснастить фигуру будущего героя личным, андреевским, из его кинобиографрии — на это и был мой расчет, ни слова о далеком прошлом, но зритель должен понять, что Друянов — Андреев родом от Балуна из «Большой жизни», от Саши Свинцова из «Двух бойцов» и другим быть не может, таков его направляющий стержень. Нелегко было актеру продолжить протоки к образам тридцатилетней давности: у него уже была иная психофизика, но Борис Федорович преодолел ее силой таланта — становился в сценах, требовавших от него озорства, ребячливым.
Работоспособности артиста можно было завидовать. Начали с текста. Главная роль в двухсерийном сценарии, написанном по пьесе. Шестьдесят страниц на машинке. И для театрального-то актера немало. А в кино— вообще небывальщина.
Борис Федорович не выходил из своего номера в таганрогской гостинице. На натуре, которую мы снимали на заводе «Красный котельщик», он был занят мало и решил запастись съестными припасами, чтобы не отвлекаться на ресторан и буфет, целиком заняться изучением текста. Когда я приходил к нему после съемок, выполнялся установившийся ритуал: Борис Федорович снимал с маленькой электроплиточки, купленной в магазине лабораторного оборудования, литровую кружку с кофе, отрезал ломоть зельца, клал его на хлеб, протягивал мне и говорил:
— Слушай!
Он показывал эскизы монологов и сцен Друянова, а я корректировал его решение, когда это требовалось. Споров не возникало— он отчеркивал что-то в своем экземпляре и на следующий день показывал новый вариант. Не знаю, сколько кружек кофе выпил я, но Андреев приехал из экспедиции в Москву с готовой ролью: это было чрезвычайно важно — мы снимали фильм многокамерным методом, целыми сценами.
Партнером Бориса Федоровича оказался главный режиссер Ленинградского театра имени Ленсовета Игорь Владимиров— в фильме он играл Казачкина, заместителя директора по экспорту. Игорь Петрович, никогда не видевший в работе Андреева, сложивший о нем по экрану, очевидно, представление как об актере, живущем короткими кусочками — от кадрика к кадрику,— был восхищен его умением непрерывно и мощно действовать в сценах. И тут же, на съемочной площадке, конкретизировал свое восхищение — предложил Андрееву работать в его театре, на любых условиях, гарантируя прекрасное жилье. Борис Федорович как-то вначале растерялся от такого поворота и попытался скрыть это за иронической улыбкой:
— Неужели и квартиру дадите?
— Дадим,— абсолютно серьезно подтвердил Владимиров.
— Нет. Не пойду в театр. Из кино меня не выковырнешь.
Обычно артисты, да еще такой руки, как Борис Федорович, весьма не любят, когда режиссер делает им замечание при группе. Что ж, верно, самолюбие артиста надо щадить. Иначе это дурно скажется на экране.
Но бывают случаи, когда избежать публичных замечаний нельзя. Так было и в сцене Андреева с молодым тогда Кайдановским, игравшим конструктора Березовского. Березовский взрывается, и Друянов отвечает ему своим могучим взрывом. Для меня было важно не пропустить момент и перейти от репетиции к съемке, когда актеры подойдут к пику эмоциональности. Я дал команду «мотор!», увидев, что Кайдановский уже «готов», и рассчитывая, что Андреев придет к пику эмоции в дублях... Но вдруг произошло неожиданное — Борис Федорович хтал подменять действие голосовой техникой. Я не сдержался и стал резко выговаривать, уже на полуфразе подумав, к каким последствиям это может привести: Андреев просто уйдет из павильона. Но Андреев не ушел, лицо его налилось кровью, и сжав губы, он рыкнул:
— Ну! Снимай!
Дубль был прекрасным. В комнате отдыха за павильоном мы пили чай и молчали. Наконец, Андреев сказал:
- Хорошо, что налег на меня,— мне такого удара как раз не хватало.
И захохотал раскатисто.
Популярность артиста была огромна— люди, увидев его на улице, начинали улыбаться. Для Бориса Федоровича не было вопроса, как распорядиться популярностью. Он любил помогать людям. Только по моей просьбе он делал это не раз и не два — ездил в райисполком, в милицию, пробивал обмен жилья. Все это без личной выгоды — для низовых работников студии, от которых он не зависел.
Он мог пойти в райисполком, басовито проворковать: «Ласточка»,— и секретарше, испытанной в бурях и шквалах приемных дней исполкома, было этого достаточно, чтобы раскрыть двери к председателю, а тому, услышав самоуничижительное андреевское: «Милый человек, помоги мне, старику, в пояс тебе кланяюсь»,— оставалось только одно решение — в пользу просителя.
Борис Федорович выходил на крыльцо исполкома с разрешением на обмен площади, молча передавал его заинтересованному работнику студии и только отмахивался в ответ на благодарности. Однажды я спросил Андреева, почему он так безотказно отзывается на просьбы. Борис Федорович ответил: - Судьба мне многое дала, если я не буду помогать людям — она от меня отвернется!
Леонид Марягин
"Советский экран" № 16, 1989 год
