Трамвайная линия опоясывает темный сквер. Перед женщиной, сидящей на скамейке, стоит пожилой мужчина, чуть нараспев он читает стихи, и звоночки поздних трамваев вплетаются в наивные и диковатые строки:
И нет границ для силы слова —
Влияет далее на зверей!
Тому, кто словом овладеет.
Раскроются сердца людей...
Женщина, втянувшая голову в воротник, забыла о том, что зябнет,— она слушает стихи.
Мужчина закончил читать, выдохнул: «Посвящается дочери моей Жанночке» . Осторожно подсел на скамью, неловко поцеловал женщину.
Зоя Дмитриевна (Л. Овчинникова), лаборантка ленинградского НИИ, и Александр Александрович, а попросту — Саныч (А. Дударенко), покладистый работник «широкого профиля»,— герои фильма «Плывут моржи», поставленного режиссером А. Васильевым по сценарию Т. Калецкой. Они познакомились, когда Саныч безропотно отдал себя в ласковые руки Зои Дмитриевны, собирающей на подшефном заводе данные об «изменениях в организме человека в процессе труда». Саныч, оплетенный резиновыми бинтами с датчиками, работает на автокаре, щелкают приборы, но Зоя Дмитриевна начинает улавливать то, что ускользнет от самого безупречного датчика,— странную и доверчивую душу своего «испытуемого».
Эти немолодые люди вступают в брак с той скоропалительностью, за которую принято корить нынешних акселератов: у обоих — нескладная личная жизнь, репутация бессребреников и чудаков. Саныч — книжник, жадный до беспорядочного чтения, и «стихотворец-примитивист», Зоя Дмитриевна — поборница зимнего плавания: этих людей объединяет даже неординарность увлечений.
Но над головами новой супружеской пары уже собираются тучи, из которых вот-вот грянет гром.
Оскорбленно подожмет губы «профессор Чагина Н. К.» (Л. Аринина), начальница и близкая подруга Зои Дмитриевны: «С появлением этого вашего Саныча интересы лаборатории отошли у вас на задний план».
«Это мой дом! — взовьется Ленька, сын Зои Дмитриевны.— А Саныч твой — дышать при нем невозможно! Тут он чинит, тут он сидит, книги хватает без спросу!»
Нина Клементьевна — научное светило; нервный, остроугольный Ленька (Д. Харатьян), пылко обличающий «сачков в науке»,— талант и гордость химфака. Однако в его глазах уже появляется опасный стальной блеск—сигнал того, что с годами его юношеский «экстремизм» будет закован в ту броню начальственной неприступности, которая стала натурой профессора Чагиной, воинствующего аскета во всем, что не касается интересов лаборатории.
Эти образы, стоящие на грани шаржа,— резкая реплика в современном споре о «деловом человеке», приверженце строгой рационализации производственных отношений. «Деловой человек» здесь предстает духовно обделенным — для него закрыт путь к познанию другой личности. Чагина считает, что проявила недопустимую слабость, вняв просьбам Зои Дмитриевны о переводе ее нового мужа на работу в НИИ: чудаковатый Саныч не вписывается ни в интерьер образцовой лаборатории Нины Клементьевны, ни в ее представления о личности. И вот грянул гром: Саныч в вытрезвителе. В праведном гневе Чагиной различимы и нотки удовлетворения — ярлык для Саныча наконец найден: он же просто «алкаш», от которого нужно спасать и родной институт и Зою Дмитриевну! Но в чемоданчике, который Зоя Дмитриевна принесла к воротам вытрезвителя, вместо своих нехитрых пожитков Саныч пристыженно обнаруживает заботливо уложенные сверточки с едой — вопреки ожиданиям коллег и родственников Зоя Дмитриевна остается с Санычем.
«Высокое чудачество» стало предметом образного анализа многих заметных лент последнего времени. Деточкин, героини Чуриковой, «странные люди» Шукшина, «певчий дрозд» Гия живут наперекор приказаниям плоского «здравого смысла», всем существом служа ведомому им духовному идеалу, вырываясь из оков быта. Зоя Дмитриевна кажется погрязшей в бытовых заботах, но она тоже живет не по законам жесткого прагматизма: идеал, которому она естественно следует,— нерассуждающая, всепрощающая доброта к ближнему, нуждающемуся в помощи.
Этот путь требует повседневного мужества и долготерпения.
Телефон вновь приносит недобрую, весть: Саныч в милиции. Взгляд Леньки выразителен: теперь ясно, мать, что за фрукт твой Саныч? Но для Зои Дмитриевны ясно лишь то, что Саныч, конечно же, тоскует по своей дочке Жанночке, оставшейся у прежней жены,— ценой любых унижений нужно привезти ему эту девочку! Зоя Дмитриевна вся подобралась, чтобы выдержать и со стороны коллег новую атаку непонимания, — и даже чуть опешила, увидев, что в лаборатории ее больше никто не удерживает. Постепенно до нее доходит смысл фразы, сказанной с ядовитой расстановочкой: «У нас незаменимых нет, Зоя Дмитриевна».
Незаменимых нет? Да, у приборов Зою Дмитриевну можно заменить другой лаборанткой, молоденькой и краснеющей. Но кто заменил бы ее в то время, когда она одна служила поддержкой молодому ученому Нине Чагиной. одержимой научными идеями, перспективность которых казалась спорной? Кто заменит ее теперь, когда беспутный и безвольный Саныч может погибнуть?
Что же, может быть, на экране появилась еще одна героиня из когорты прекраснодушных чудаков, выходящих победителями в столкновении с прагматическим «здравым смыслом»? Однако весь строй фильма «Плывут моржи» вносит тревожную ноту в новую трактовку этой традиционной темы.
Иронические кадры пробежек Зои Дмитриевны по институтским лестницам—она в резиновой маске, за спиной плещется кислородная подушка, в руке зажат тикающий секундомер — создают образ не то бурлескного восхождения на Голгофу, не то «беличьего колеса». Лаборатория давно процветает, но парадокс в том, что работа в ней стала для Зои Дмитриевны мертвым ритуалом. Появляется Саныч. и Зоя Дмитриевна, с облегчением пресекая инерционность существования, вырывается из «беличьего колеса» — но не для того ли, чтобы попасть в новое? Служба «охраны порядка» начинает передавать Саныча «на руки» его долготерпеливой супруге с постоянностью ритуала. Как будто бы неуправляемый «поток жизни», воссозданный в фильме, под густотой и подробностью бытовых реалий скрывает жесткий каркас смысловой модели: система «беличьих колес», в которых обречена кружиться Зоя Дмитриевна, явственно уходит в неопределенную перспективу.
Возникает неожиданный вопрос: почему люди, в жертву которым приносит себя Зоя Дмитриевна, со временем оказываются личностями ущербными? Любимый сын Ленька растет эгоистом, профессор Чагина обнаруживает духовную скудость. Не виновата ли в этом и сама Зоя Дмитриевна? Альтруистка Зоя Дмитриевна многое дала этим людям, но не научила их видеть в себе личность, а значит, позволила произрасти в их душах самому узкому и дремучему эгоцентризму.
Таков вывод, объективно вытекающий из экранного повествования. Но мы не уверены, что он был заранее запланирован авторами. В фильме ощущается намерение приподнять образ главной героини над окружающими, однако логика характеров противоречит их пафосу. Трудно поверить, что Зоя Дмитриевна, одинокий пловец в ледяной воде эгоизма и черствости, способна выплыть против течения, способна всерьез кому-то противостоять, кого-то спасти. Скорее она жертва ею же созданных обстоятельств. А между тем в финале фильма сияющее лицо рассекающей ледяные волны Зои Дмитриевны обращено к прохожим со светящихся в витрине телеэкранов наподобие плаката, призывно пропагандирующего нравственно безупречный идеал. Но красивый символ не может отменить непростые вопросы, рождаемые образом Зои Дмитриевны.
Олег Ковалов
«Советский экран» № 19, 1981 год
