«Пишу сценарий «Мы, русский народ». Он покажет страну, старую армию за период 1 января 1917 года — 23 февраля 1918 года. Сценарий должен раскрыть процессы превращения войны империалистической в войну гражданскую... Рассказываю о многих трудных делах той поры. Рисую образы крепких большевиков-солдат, которые в процессе борьбы забирали волей народа, волей партии целые полки, дивизии». Это строки из письма, написанного Вс. Вишневским давно, в январе 1937 года. Осенью того же года сценарий «Мы, русский народ» был закончен.
Судьба сценария сложилась трудно. Первоначально Вишневский считал, что постановщиком фильма будет С. Эйзенштейн, и Эйзенштейн разделял мечты и надежды писателя. Затем предполагалось, что постановку возьмет на себя Е. Дзиган. Однако по ряду причин картина так и не была поставлена ни Эйзенштейном, ни Дзиганом. И только через много лет фильм «Мы, русский народ» увидел свет экрана. Осуществил эту работу творческий коллектив студии «Мосфильм» во главе с режиссером В. Строевой. Авторы сценария — С. Вишневецкая, А. Марьямов, В. Строева, операторы — А. Эгина, В. Домбровский, художники — Н. Усачев, Ю. Кладиенко, композитор — Р. Леденев.
Это широкоформатный, стереофонический, цветной двухсерийный фильм. В нем много названных поименно, охарактеризованных с большей или меньшей полнотой действующих лиц. Но главный герой этой картины — народ. И потому народные, массовые сцены остаются в ней решающими и важнейшими. Собственно, весь фильм построен как непрекращающееся чередование народных сцен: все время разноликая, многоголосая, бурлящая людская масса живет на экране, владеет экраном...
Завладевает им с первой же минуты, когда камера начинает свое движение по заснеженным сиротливым просторам русских полей, мимо обезлюдевших прифронтовых селений. Новобранцы третьего года войны прощаются с мирским сходом. Перезвон колоколов смешивается с отчаянными всхлипами гармошки, с сухой барабанной дробью. Какая-то женщина с причитаниями бежит вслед уходящим. Брошенный оземь, вдребезги разбивается пустой водочный штоф. Плачет ребенок. Несут иконы. И все растет и растет эта толпа людей, насильно отчужденных от всех мирных, крестьянских дел. Толпа, еще не наученная возражать, не смеющая возмутиться, бредущая на войну, которой не видно конца края, навстречу глухой окопной тоске, свинцовой безнадежности солдатчины.
...Их доставят на фронт. Пушечное мясо, через час они пойдут в бой. Без оружия, без подготовки, только сомнительно ободренные «отеческим» словом командира, только наспех одетые в серые солдатские шинели. Этот серый цвет все нагнетается и нагнетается на экране. В нем нет интенсивности, но он подавляет своим количеством, серо-зеленый, однообразный, множащийся. Бесконечный солдатский строй. Лица, как мутные пятна. Только одинаковые шинели. Только серо-зеленый цвет.
...Вероятно, самый насыщенный и напряженный эпизод картины — сцена разгрома винокуренного завода. Она развивается многопланово и контрастно. Вбирает в себя и дурманную атмосферу сменивших зимнюю сумрачность весенних дней, и безудержное веселье устроенного в честь Первомая «международного бала», и непривычность лозунгов о воле, о свободе и мире. И кружится праздничным водоворотом отвыкшая от веселья толпа. Застиранные ситцы женских платьев, линялые гимнастерки солдат мелькают, оттененные клейкой зеленью весенней листвы. Ярко вспыхивает первомайский кумач... А потом — желтое пламя, черный дым сплошь заволакивают высокое весеннее небо. Вся сцена приобретает новое, жестокое, «траурное» звучание — теперь это сцена человеческой слабости, человеческого поражения. Потому что слишком не защищена, подвластна руке врага, слишком податлива и неорганизованна эта вышедшая из берегов, нескованная людская масса. Она может стать страшной, утратить человеческий облик, сбиться в хрипящий, тяжело дышащий клубок разгоряченных тел. Отталкивая друг друга, люди тянутся к винной струе, подставляют котелки, ведра, ладони. Одурело пляшет пьяная бабенка. Кто-то, обезумев, шарахнул в толпу гранату. Взвивается к дымному небу звериный, панический вопль...
Устремления и стилистика сегодняшнего кинематографа таковы, что трудное искусство построения массовых, народных сцен чаще всего оказывается в нем полузабытым, да и не очень нужным умением. В фильме «Мы, русский народ» это искусство вновь утверждает свои художественные возможности и права. В народных сценах фильма оживает не только «буква», но и пафос сценария Вс. Вишневского, каждый эпизод которого вмещает столько людских судеб, связей и отношений, что, кажется, еще немного — и книжная страница не выдержит этого напора, насыщенности, нагруженности... Но нет, страница становится от этого лишь весомее и «просторней». Чем теснее, тем свободней, чем больше, тем отчетливей — вот художественный закон, по которому живет та эпическая драматургия, которую творил Вишневский. Фильм, поставленный В. Строевой, живет и впечатляет по нормам той же эстетики.
Однако, как бы то ни было, трудно возразить против того, что в картине мы не увидели подлинно больших и интересных актерских работ, удач, равных хотя бы удачам Б. Андреева, В. Санаева, В. Тихонова в недавней «Оптимистической трагедии».
Герои сценария «Мы, русский народ» чем-то принципиально отличны от героев «Оптимистической трагедии» или «Мы из Кронштадта». Здесь каждая отдельная фигура впрямую олицетворяет собой исторические силы, социальные процессы, ее породившие, близки к плакатной обобщенности. Ради наглядности подобных олицетворений писатель не боится пожертвовать психологической достоверностью индивидуального образа. И Вишневский знает то всеоправдывающее «во имя», которое искупает эти жертвы. Во имя сотворения эпоса на экране... Но актерам трудно играть свои роли. Так, вероятно, было трудно играть полковника Бутурлина такому великолепному мастеру, как М. Болдуман. Роль словно распалась на две части. Вначале образ, раскрытый «изнутри», в полном соответствии с требованиями тончайшей психологической школы, затем фигура донельзя условная в своей прямолинейности. Так, было трудно играть роль большевистского вожака Якова Орла Д. Смирнову, что и привело исполнителя к явной неудаче. С такими же — оставшимися непреодоленными трудностями столкнулся почти каждый из занятых здесь актеров...
Поставлен сценарий, остававшийся нереализованным в течение почти трех десятилетий. Да, он с честью выдержал трудное испытание временем. Но ведь в этом существует и другая, оборотная сторона: в конечном счете тридцатилетнее «опоздание» встречи произведения искусства со зрителями едва ли могло пройти без урона для него.
Верой в талант Вишневского, верностью его памяти была вдохновлена работа осуществившего постановку коллектива. В этой вере, в этом желании неотступно следовать за писателем по всем дорогам его трудных поисков, есть своя бесспорная патетика. Но нет ли здесь и доли некоего «донкихотства», возвышенного и печального одновременно? Часть из того, что было новым и свежим когда-то, с течением лет неизбежно стареет. И, вероятно, будь жив сегодня Вишневский, он безошибочно почувствовал бы эти уязвимые «точи сценария.
И все же сценарий выдержал испытание временем. Это неизмеримо важнее многих частностей. Фильм «Мы, русский народ» большой, сложный, многофигурный, «громкоголосый», вероятно, далеко не во всем совершенный фильм — займет свое место среди работ мастеров нашего кино.
Т. Иванова
«Советский экран» № 2, 1966 год.
