Первой в титрах возникает фамилия Льва Дурова. И хотя это не соло-фильм, не бенефис, именно участие Дурова одухотворяет, я бы сказал, очеловечивает жестковатую структуру «драмы на колесах». О жестковатости — не в упрек авторам: за верность жанру не судят, ее приветствуют. «34-й скорый» — фильм-катастрофа. Того же порядка, что «Экипаж» А. Митты. Такие фильмы надо делать лихо, нагнетать ужасы виртуозно, и «34-й скорый» по этой части всем взял: он расчетливо бьет зрителя в нервные узлы, управляющие азартом, восторгом, слезами, страхом — море эмоций, бездна переживаний. Что до жанровых особенностей, то рискну привести вот какое сравнение. Представьте, вас обучают играть в шахматы. Сперва объясняют: ладья ходит прямо, слон — наискосок, конь — загогулиной, ферзь — куда хочет. Потом, чтобы вы все поняли на практике, проигрывают партию — в темпе блица. Так и здесь — в экспозиции характеры определяются, в кульминации, которой служит сама катастрофа, действуют в соответствии с заданным, совершая подвиги либо подлости, поскольку в экстремальных условиях среднего не дано.
Таким образом, по крупному счету фильм-катастрофа есть своего рода Большая Проверка личности, эксперимент на прочность ее нравственных устоев.
Итак, на экране:
Александр Фатюшин — усы, рюкзак, потертая кожанка, современность, динамизм, обаяние и некоторое легкомыслие — безбилетный пассажир ненароком учиняет пожар в поезде, вдобавок похищает прелестную проводницу, в итоге же, как от него и ожидаешь, предстает перед нами честным, смелым парном.
Елена Майорова — естественность, бесхитростность, незатейливое кокетство, провинциальный говорок: «Все вы серьезные — выпить, в ресторан, а потом лезете, как...»,— похищенная проводница догоняет пылающий состав, в дыму и огне проявляет чудеса храбрости.
Альгимантас Масюлис — металлические седины, металлический взгляд, надменность, элегантность — цирковой дрессировщик, он озабочен личным комфортом, чурается помощи ближних, но жизнь в лице (простите — морде) его путешествующих в том же поезде лошадей сурово ему мстит.
Три румяных курсанта пожарно-технического училища — проявляют чудеса храбрости; спекулянт в заграничной кепочке с помпоном — жизнь сурово ему мстит; Олег Голубицкий в роли начальника поезда — проявляет... Валерий Рыжаков, симпатичный даже в крайне несимпатичном образе — жизнь сурово... Одним словом, в математически точно организованной авторами фильма неразберихе катастрофы каждый пожинает судьбу, которую, но известной пословице, сам себе предопределил, посеяв характер. И каждая «жатва» произведет впечатление, хотя времени приглядеться к участникам событий у нас не многим больше, чем, скажем, у любопытных на полустанках, мимо которых грохочет 34-й скорый. Все смешалось, все несется в бешеном темпе...
Машинисты, стрелочники, проводники, пассажиры, дорожные рабочие, пожарники...
Загадочная Ирина Печерникова... Взрослые, дети, кони... Но вот — Дуров. Как всегда, достоверный, обстоятельно, уютно обживающий экран. Добротный актер. И — добрый. Он играет клоуна, он суетлив, общителен, неугомонен от того, что исполнен сердечного расположения к сущему на этой земле. Дуров со щемящей веселостью являет нам человека, над которым нависла угроза слепоты, и на пороге тьмы он словно жаждет на все насмотреться и все свершить, что может. Он — нерв картины. В финале клоун понуро сидит на рельсах, он пожертвовал зрением, чтобы спасти детей. К нему подходит мальчик, берет за руку: «Дядя, пойдем домой»,— и он бредет, спотыкаясь, слепой и, может быть, самый зрячий, самый душевно зоркий из всех, кто вокруг.
Станислав Токарев
«Спутник кинозрителя», февраль 1982 года
