В 1992 году Квентин Тарантино положил начало этой теме, поставив картину «Бешеные псы». Это не значит, что до Тарантино такого не было, тем более что и он сам «обучался» на примере бесчисленных видеокассет, которые выдавал, будучи работником кинопроката. Тарантино никогда не скрывал, что заимствует многие эпизоды из мирового кино и компилирует их в соответствии с собственным замыслом. В этом и суть истинного постмодернизма – в обыгрывании уже известных вещей.
И раньше искусство любило щекотать нервы людям, предлагая им чудовищ из готических романов, вампиров и демонов. Это направление получило название «романтизм». Но кто сказал, что мы сегодня, с нашей литературой и искусством, не существуем в рамках того же иррационального направления? Повсюду те же вампиры, демоны и злодеи.
Когда-то это было очень страшно, и Франкенштейн всех пугал своим гомункулусом. Однако границы и формы добра и зла претерпевают с течением времени колоссальные изменения. Чудовище Франкенштейна и скелеты в шкафу уже едва ли кого-нибудь напугают, а коварные соблазнители вряд ли кого-то соблазнят. И Печорин, хладнокровно убивший на дуэли Грушницкого, способен потрясти разве что доктора Вернера, оказавшегося вовсе не провинциальным циником, а весьма чувствительным человеком романтической эпохи. Нас, видевших куда как больше, это уже не потрясает.
ХХ век, и особенно его конец, стал началом новой эры, сравнимой, как это ни странно, лишь с древнейшими римско-греческими временами по степени жестокости и насилия, превратившегося в своего рода новоявленную эстетику с некоторым ироническим прищуром. Ничего чрезмерно умственного в этой мысли нет, если вспомнить, какую роль в жизни древних язычников играла Судьба. Она представляла собой некое безликое и бесформенное серое чудище, не имеющее ничего общего со всем сонмом суетливых олимпийских богов, слишком уж похожих на простых смертных. Складывается впечатление, что даже эти одержимые собственными слабостями боги – лишь что-то вроде обладающих некоторыми льготами служителей правосудия, выполняющих волю Судьбы. Они ведь и сами зависели от нее, хотя и в меньшей мере, чем смертные.
Доверие по отношению к Судьбе было так велико, что простые люди с непостижимым современному уму спокойствием давали себя убить или увести в рабство. Это означало только одно – не повезло. Перемена участи воспринималась ими с поразительным терпением и равнодушием к собственной жизни. Жену Гектора Андромаху эллины увели в рабство и сделали наложницей; ее детей, включая новорожденного младенца, убили; убили и любимого мужа, а над его телом глумились несколько дней. При этом царица Трои не сошла с ума и не умерла от страданий, она продолжала жить дальше в своей новой роли – рабыни, и неплохо с ней справлялась.
Вспомните и пролог пьесы греческого драматурга Софокла «Аякс», в котором невольница грубого насильника Аякса произносит полный тоски монолог о своем хозяине, покорителе Трои и убийце ее родственников. О чем плачет рабыня? О том, что хозяин ее страдает, что он сошел с ума и призывает смерть. Человек более поздних эпох удивится: по обычной логике эта рабыня должна радоваться и потирать руки при виде несчастий Аякса. Потому что для этого нового человека куда естественнее было бы греть под подушкой нож мести, выжидая удобного момента, чтобы отплатить тирану и насильнику за близких и за свое унижение.
А что же классика того времени? Изучавшая Гомера французская писательница Симона Вейль назвала свою работу «Илиада, или поэма о Силе», выделив силу, как категорию человеческих отношений, заглавной буквой. Мы считаем Гомера и Софокла классиками мировой литературы. А ведь в их произведениях прославлялись герои далеко не безупречной духовности, и – почти под девизом: «Победителей не судят». Почти всем нам знакомый слоган: «Все проблемы в нашем мире решаются с помощью одной вещи – насилия. Только почему-то этого никто не признает».
Сегодня о странной логике человека древних времен, равнодушного к собственной судьбе и любящего своих поработителей, нам гораздо больше напоминает «стокгольмский синдром». А ведь, между прочим, «стокгольмский синдром» этот считается в наши дни психическим расстройством. Выходит, они там, в древности, все были ненормальные? Нет. Просто другие.
Так-то оно так, мы конечно изменились. Но, вопреки сказанному выше, вдруг начинаешь понимать, что мы, люди нового времени, требующие для себя справедливости, спасения и выхода, все чаще начинаем вносить кое-что из тех времен в наше принципиально иное время. И не потому, что верим во всесилие Судьбы и слепо подчиняемся логике ее непонятного распределения даров и наказаний, а потому что двойственная человеческая природа в принципе никогда не менялась. И двойственной была ее эстетика – то есть понимание прекрасного.
Конечно, тысячелетнее христианство внесло свои коррективы в сознание людей и во многом привело человечество к логической системе гуманистического мышления, согласующейся с некоторой частью его, человека, внутренней природы. Человек, в сущности, добр и даже богоподобен, надо лишь выявить в нем то лучшее, что порой глубоко скрыто от глаз. Но возможно ли при этом навсегда побороть противоположную психологическую крайность, которая заложена в каждом из нас?
Речь идет о склонности к разрушению и саморазрушению. А разве вам не случалось с восторгом смотреть на зарево пожара? Никогда не хотелось кого-нибудь позлить или ударить? Не поверю.
Абсолютная гармония и непротивление злу насилием в нашем мире – это ведь тоже отклонение от нормы: недаром раньше лучшими людьми общества традиционно считали блаженных, а в еще более агрессивных восточных государствах, где не щадили никого, безумцев даже запрещалось обижать (и многие попавшие в плен прикидывались безумцами, чтобы спастись). Получается, что никогда не испытывать агрессию способен только исключительный человек, отклоняющийся от нормы.
Вернемся к тому, с чего начали. В 1992 году Квентин Тарантино положил начало этой теме, поставив картину «Бешеные псы», собравшую лучших звезд американского кинематографа и ставшую культовой. Это яркий, неглупый и талантливый фильм о параллельном мире бандитской шайки, живущей «по понятиям» и в итоге переколотившей саму себя. При всем человекоподобии этого маленького мирка здесь своеобразная система ценностей. Понятия «чести», «дружбы» и даже «любви» в нем никто не отменял, и все же…
Тарантино над этим миром посмеялся, но талантливо придуманная его воображением реальность оказалась сильнее авторского стеба – она зажила своей собственной жизнью. И такое случается всегда, поэтому автор обязан быть к этому готов. Тарантино был готов. Но готовы ли были мы сами к появлению большого количества подражаний Тарантино, гораздо менее талантливых, однако амбициозных и разрушительных? Изучив природу таких «шедевров», как «Пердита Дуранго» или «Запекшаяся кровь», я принципиально не смотрю фильмов Иглесиа или Брэддока, они мне не интересны. Да и сам Тарантино был интереснее в ранний период, пока не увлекся единоборствами, самураями и блондинками с мечом. Его внутренний диалог с классиком литературы Элмором Леонардом в начале 90-х годов был игрой ума. Потом игра ума уступила игре бицепсов.
«Бешеные псы» хороши тем, что сотканы из символов. Герои Тарантино не случайно названы по цветовой гамме. Рыжий и Белый (Тим Рот и Харви Кайтел) играют в картине традиционную цирковую клоунаду: Рыжий обманывает, Белый дает себя обмануть и плачет. Даже площадка, на которой проходят главные сцены Рыжего (полицейского под прикрытием) и Белого (грабителя со стажем), напоминает то ли «эстраду», то ли цирковую «тринку». И не говорите мне, что ничего подобного Тарантино не замышлял.
А зачем, спрашивается, было называть «мистером Блондином» Винса Вегу (Майкл Мэдсен) – жгучего брюнета латинского происхождения? Да затем, что это его внутренняя потребность и страстное желание. Зависть к другу детства, сыну главаря, натуральному блондину и англосаксу Эдди (Крис Пенн) выявляет в Винсе Веге все его внутренние комплексы не коренного жителя США, сына аргентинской прачки.
Но рассуждения о символике Тарантино здесь не столь важно. Важно другое: из фильма «Бешеные псы» всем зрителям без исключения запомнился только один персонаж – этот самый Винс Вега в исполнении Мэдсена. Почему? Да потому что он садист и психопат. Издевательский слоган, обращенный к связанному по рукам и ногам полицейскому - «Я сейчас вернусь. Только никуда не уходи» - уже вошел в историю кино.
Вдумайтесь: истинный герой публики – не веселый, бесшабашный коп под прикрытием Рыжий, не печальный и по-своему благородный Белый, а – неторопливый, улыбчивый садист, отрезающий ухо полицейскому, а потом обливающий его бензином.
Вы спросите: к чему все это? А я сейчас проведу параллель. Винс Вега по сценарию совершенно асоциальный тип. Он ненавидит полицейских за то, что четыре года держали его, клаустрофоба, в клетке. Но это не единственная патология эксцентричного героя Мэдсена. Он не только развлекается с ухом полицейского, но и одержимо рвется посмотреть на смертельно раненного подельника – то и дело приоткрывает покрывало и наслаждается видом крови. Ничего не напоминает?
«Ну зачем вам меня бить? Какой в этом толк?»
«Ну как! Кровища будет! А мне красный цвет нравится».
Это – если вы забыли – диалог милиционера Стаса Карпова с интеллигентным доцентом психологии, которого крутой подполковник называет «заморышем».
Что за дикая сцена? Шутка? Стеб? Возможно. Только зритель реагирует на это абсолютно всерьез и с чувством глубокого удовлетворения – крутость нынче в моде, а интеллигентов и «ботаников» никто не любит.
Точно так же реагировали в начале 90-х на героя Мэдсена в «Бешеных псах». Или на персонажей из «Прирожденных убийц» Оливера Стоуна (по сценарию того же Тарантино). В фильме Стоуна серийные «потрошители» Микки и Мелори – современные Бонни и Клайд – превращаются по сюжету в культовых героев общества. Но еще интереснее оказалась уже в реальной жизни, за пределами экрана, судьба третьего героя этого фильма – полицейского-садиста Джека Скагнетти, ведущего с «прирожденными убийцами» непримиримую войну их же методами. Полицейского, обожавшего насилие, блестяще играл Том Сайзмор, превратившийся после этой картины во всеобщего любимца. А на его обаятельного героя, обладавшего весьма сомнительными качествами, поклонники открыли пять (!) сайтов в интернете и четыре фан-клуба в самой Америке. У нас сейчас происходит то же самое с опозданием на пятнадцать лет.
А еще вспомните, что говорит Карпов своим подчиненным: «Да кто ж о вас, балбесах, позаботится?» Карпов ведь, по сути, не просто громила, палящий во все стороны, а кукловод и манипулятор. Этим он нам и нравится. Как элегантно, оказывается, можно временно устранить из Москвы соперника: почти как в старые времена – «на переподготовку комсостава». Карпов, как «серый кардинал» Пятницкого РУВД, вообще интереснее тогда, когда ведет войну на всех фронтах и решает одновременно несколько задач.
Нам доставляет удовольствие наблюдать за манипуляторами – удивляться их непредсказуемости или, если повезет, предсказывать их действия. Мне, например, это доставляет удовольствие, даже если пытаются манипулировать мной, потому что так интереснее жить – что-то вроде развивающей игры с более сильным противником. Вот только обидно – и почему эти умные манипуляторы всегда герои с отрицательным знаком? Их бы энергию – да в мирных целях.
А ведь когда-нибудь нам надоест взирать на всеобщий хаос, в котором трезвым умом и умением играть людьми, как шахматными фигурками, обладает один лишь обаятельный злодей. Настанет время иного героя. И тогда все изменится, и появятся другие приоритеты, не требующие зубодробительных доказательств. А талантливому Владиславу Котлярскому, ставшему на сегодняшний момент заложником своей слишком живой роли, предложат сыграть – на сцене, например, – благородного доктора Стокмана или трагического писателя Мартина Идена (а не только почтальона Печкина или кота Леопольда). Однако не могу не закончить все эти рассуждения традиционно – словами поэта-классика (на этот раз Некрасова):
«Жаль только – жить в эту пору прекрасную
Уж не придется – ни мне, ни тебе».
Марианна Сорвина
