- Инна Владимировна, режиссер просит на площадку. Александр Викторович сказал, сейчас солнце будет.
Гример — художник Люся быстренько оглядывает актрису, проводит кисточкой с темной пудрой под глазами, поправляет пряди парика. Инна осторожно выбирается из микроавтобуса, где все мы, съемочная группа фильма «Еще не вечер», ждали погоды, пошли к съемочной площадке.
Солнце. Оказывается, после полудня погода, как правило, меняется.
Декорация стоит над Волгой на угоре, внизу — строгановская церковь. Разворачиваются пароходы, подходя к пристани. Это все видно в огромное окно декорации, изображающей комнату художницы — идиллический ландшафт, призванный придать лиричность сцене. Декорация эта несчастливая: один раз ее снесло ураганом, а спустя несколько дней — знаменитым смерчем, прошедшим над Горьким летом прошлого года.
Сцену с художницей сняли, теперь снимают Иннин крупный план. Передвинули прожектора, переставили камеру. Чиров с ассистентами колдует у «дигов», пододвигают ближе прожектор ПБТ. «Господи,— говорит Инна, сохраняя на лице вдумчиво-наивное выражение, необходимое для этого эпизода.— Я сейчас растоплюсь и утеку». И правда, жар мартеновской печи.не сравнять с мощным потоком света и жара, что направлен прямо на Макарову. Волосы под париком мокрые, сухо полыхает под гримом кожа. Люся то и дело подходит промокнуть влагу, поправить грим. Нестерпимо болят глаза. У работающего сталевара лицо прикрыто щитком, а актрисе нельзя даже прищуриться.
Съемка.
Десять дублей.
Наконец, слава богу, отсняли, теперь лишь бы пленка не подвела. Щелкают вентили «дигов», выключают ПБТ, площадку осеняет прохлада.
Мы идем обедать, а потом отправляемся в гостиницу: Инне надо отдохнуть, вечером режимная съемка. Из-за пресловутого «брака пленки» приходится снимать и утром и вечером: большая пересъемка, а съемочный период, по существу, кончился.
Обед нам подают мгновенно. Инну любят, ее просьбы везде выполняются с охотой. Вечерами, когда после тяжелого съемочного дня Инна выходит из «Нижегородской» прогуляться над Стрелкой, к нам подходят местные женщины: «Дорогая ты наша, дай я тебя поцелую! Как я рада-то тебя видеть! Молодая, симпатичная, сколько годов-то тебе? Я думала, мы с тобой ровесницы...»
Инну многие тут называют на «ты», она как бы одна из них, своя. Эти женщины выросли с ней: Любка Шевцова в сорок восьмом году, когда им было по двадцать — двадцать пять лет, потом Катя из «Высоты», Варя в «Дорогом моем человеке», Фроська в «Жатве», Нонна в «Деле Румянцева», а потом «Девчата», «Женщины», «Русское поле»,— героиня Инны взрослела вместе с актрисой, вместе с этими женщинами.
Из вчерашней школьницы, лихо отплясывавшей перед эсэсовцами на сцене клуба, а потом героически погибшей, она превращалась в разбитную деваху, курящую дешевые сигареты, не чурающуюся грубого словца, затем в женщину с
неустроенной, нескладной судьбой, пожалуй, виноватую в этой своей трудной судьбе, но все равно трогательную и вызывающую не презрение, а жалость. Даже если в сценарном или режиссерском замысле трогательность в данной роли не предусмотрена, у Инны Макаровой она будет присутствовать. Это отличительная черта актерского таланта Макаровой. Мне думается, за это и любят ее те, кто как бы служит прообразом ее героинь: за надежду на то, что еще не все потеряно, что все можно начать сначала, стоит только сделать усилие.
Как-то к Инне на вокзале долго приглядывалась, потом подошла какая-то женщина: «Я откуда-то вас знаю, мы ведь знакомы, правда?» «Нет»,— улыбнувшись, отвечала Инна. «Ну как же... помню. Мы с вами разговаривали. Я и голос ваш запомнила. Хорошо разговаривали...»
Именно память «хорошего разговора по душам» и дает многим смелость подойти к ней на улице, поблагодарить, спросить о чем-то. За двадцать восемь лет профессиональной работы в кино Инна так и не привыкла к тому, что она «звезда», что ее узнают на улицах, подходят. Ей это, в общем, тягостно, хотя она не подает вида, улыбается, отвечает.
Что делать: это одна из сторон актерской профессии, а ко всему, что касается профессии, Инна относится очень серьезно. Есть актеры, на лицах которых как бы написано: «Я отлично помню, что я «заслуженный» (или «народный»)!» К такому не подойдут на улице. Возможно, это форма зашиты своего внутреннего «я», но мне кажется, что актер не имеет на это права. Зритель невольно объединяет личность актера с теми персонажами, которых он играет. Не стоит, наверное, разрушать иллюзии защитным высокомерием, недоступностью.
Инна тоже иногда вспоминает, что она народная артистка РСФСР. Удивленно вспоминает: простая новосибирская девчонка, до сих пор умеющая свистнуть в два пальца или перекувырнуться через голову, объехала все «заграницы», желанный гость на пышных приемах и на стадионах, где ей рукоплещет многотысячная толпа зрителей,— это все произошло с ней, и всем, чего она достигла, она обязана в первую очередь себе, своему бесконечному трудолюбию, пытливому уму, таланту. Я не буду традиционно утверждать, что Инна Владимировна Макарова — скромный человек. Скромность скромности рознь. Гете считал, что «только негодники скромны». Есть скромность ханжи и скромность человека, знающего цену своему таланту, но не дающего себе труда «изображать из себя больше, чем ты есть». Умение определить себя, умение всегда быть естественным — тоже особое дарование.
Хотя мы с Инной дружны много лет и я ценю в ней интересного, остроумного собеседника, ценю традиционно русскую начитанность (нигде столько не читают, как в России) — у Макаровых большая, серьезно подобранная библиотека,— с главными ее профессиональными качествами я познакомилась всерьез лишь год назад, когда увидела, как снимали фильм по моему сценарию.
Должна сказать, что профессия настоящего актера — нелегкий, а подчас просто тяжкий труд. Вместе со мной в этом убедились жители Горького, где снимался фильм. Люди наблюдали съемки, храня уважительную тишину. Да и как можно было иначе, если, допустим, в эпизоде перед театром, когда героиня выходит плачущей, актрисе десять раз (было десять дублей) приходилось собираться, вызывать в себе соответствующее эмоциональное состояние и плакать по-настоящему. Даже театральной актрисе не всегда легко расплакаться настоящими слезами, хотя там ее к этому мгновенно логически подводит естественная смена положений, к тому же от зала она отъединена рампой. Актеру кино в эпизоде, не имеющем ни начала, ни конца, окруженному любопытствующей толпой своих и чужих, это неизмеримо трудней. Но Инна никогда не ошибалась, и окончание эпизода, снимающегося сегодня, она точно подводила к тому эмоциональному состоянию, которое было обозначено ею полмесяца назад, когда снималось начало эпизода на другой натуре или в павильоне.
Сейчас много говорят и пишут о профессионализме. Я тоже очень ценю настоящих профессионалов. Есть профессия сталевара, профессия токаря, профессия строителя, и есть профессия актера.
Я убеждена, что актеру, как и писателю, мало иметь талант (он, безусловно, необходим как начало всего), но нужно непременно быть мастером— на дилетантском наитии, на «раскованности» далеко не уедешь. Инна Макарова не только талантлива, она профессионал: всегда точна и никогда не приблизительна.
Майя Ганина
"
Советский экран", № 19, октябрь 1975 года
