Прошло много лет, а я до сих пор переживаю встречу с «Калиной красной», как будто это было вчера. Пожалуй, ни один наш фильм за долгие годы не захватывал так, до дрожи сердечной, до озноба от радости соприкосновения с произведением, которого давно ждал, хотя, конечно, не мог предугадать, что оно будет именно таким. И так переживал не только я.
Другой такой лавины бурного интереса, такого поистине всенародного признания в любви, какие снискала мгновенно, шквально картина Василия Шукшина, я не припомню за все послевоенное время. Правда, был «Председатель», но его восприятие было далеко не однозначным даже со стороны тех, кто был потрясен мощью актерского исполнения Ульяновым роли Егора Трубникова и впервые открывшейся на экране беспощадной правдой о разоренной послевоенной деревне и ее нечеловеческих страданиях, усугубленных чудовищным беззаконием. «Председатель» был фильмом о социальных бедствиях народа. «Калина красная» была первым нашим фильмом о душе человеческой, покореженной, заплутавшейся. Такого разговора по душам и о душе наш киноэкран до этого не знал. Потому-то и обвал эмоций, и всезахватный интерес, который выразился и в том, что в некоторых областях картину вскоре посмотрело большее число зрителей, чем жило в данной области, считая новорожденных младенцев и дряхлых стариков. Это означало, что ее смотрели по нескольку раз, снова и снова возвращаясь к экрану — сопереживать, плакать, очищаться душой вместе с непутевым героем.
Встреча с «Калиной красной» оказалась не просто знакомством с новым талантливым фильмом. Она становилась событием общегражданской жизни, прорывом к очищающей духовности, к состраданию, милосердию, которые были в годы сталинского произвола чувствами подозрительными, запретными. Я позволю себе сказать, вглядываясь в многозвучную даль ушедших лет, что этот фильм был одним из симптомов подготовки того, что происходит ныне в нашем обществе, когда мы возвращаем себе высокие гуманистические идеалы, право относиться к человеку как к человеку, согласно прекрасной, мудрой формуле Маркса: «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т. д.». Это было одно из первых с такой страстью выраженное желание очищения от ханжества и ложных ценностей (у Егора оно сфокусировалось в поиске некоего «праздника» души), возвращения к правде, истинно человеческому. Это было наше первое общественное покаяние, которое Шукшин доверил крестьянину, оторвавшемуся, а вернее, оторванному от земли, от матери, от добра и, значит, от честного труда и жалости к человеку. Позволю себе вспомнить и несколько фактов, связанных с выходом фильма на широкий экран и моей работой кинокритика.
«Калина красная», как это ни невероятно покажется сегодня, встретила яростное и даже почти злобное неприятие и нападки определенной части зрителей, считавших своим долгом стоять на страже нравственного здоровья народа, хотя на самом деле их позиция была глубоко бесчеловечной и безнравственной. Эти зрители звонили в отдел литературы и искусства «Правды», возмущаясь, что выпущена на экраны картина об уголовнике, требовали немедленного запрета фильма, так как он способен воспитывать преступников, идеализируя одного из них. Слухи о том, что «Калину красную» вот-вот должны снять с проката, ходили упорно. Моя рецензия, в которой я писал, что «в иной трактовке история «Калины красной» могла бы стать и заурядной уголовной хроникой, и дешевой мелодрамой, а Шукшин поднимает ее на высоту нравственно-философского раздумья о жизни, о ее истинных и ложных ценностях», шла в номер «Правды», который выходил с воскресенья на понедельник. Во время редколлегии, на заседании которой утверждаются материалы готовящегося к выпуску номера газеты, кто-то предостерегающе заметил: «А фильм-то снят с экрана». Главный редактор (им был тогда Михаил Васильевич Зимянин) посмотрел в мою сторону: «Есть возможность уточнить, снят фильм с проката или не снят?» (Дело было в том, что если фильм по приказу «сверху» снят с экрана, то газета в тогдашних условиях была лишена возможности писать что-либо в его защиту.) Я сказал, что попытаюсь. Набрав нужный номер, я узнал вскоре, что картина с экрана не снята. Рецензия появилась на другой день в «Правде» в том виде, как я ее написал, редакторский карандаш не тронул ни одного слова. Но до самого позднего вечера, пока я не получил в руки свежий выпуск газеты, я жил как в лихорадке, ожидая какого-нибудь неожиданного звонка «сверху», который мог бы заставить редакцию снять материал с готовой полосы. Пожалуй, никогда еще я не получал такого отклика на свою статью. Звонили известные кинематографисты, звонили незнакомые мне люди со словами благодарности, потому что у многих жила тревога, что и этот страстный, умный, человеческий фильм постигнет участь ряда таких же прекрасных, талантливых, необходимых обществу кинолент, попавших, как теперь говорят, «на полку». Но продолжались и звонки враждебные.
Через несколько дней я зашел в почтовое отделение, которое находилось тогда в том же здании, где расположена редакция. Отправлял телеграмму. Телеграфистка, перечитывая текст, переспросила мою фамилию. И тут стоявший за мной пожилой мужчина угрюмого вида с толстой палкой в руках вдруг буквально закричал на всю почту: «Ах, это вы Капралов, который восхваляет фильмы о бандитах?! Такие, как вы, и развращают нашу молодежь!» Я ответил запальчиво, что, мол, «Калина красная» — фильм не о бандите, а о заблудившемся человеке, который потерял связь с родной землей, потерял красоту, добро, счастье и стремится вернуться к ним. Незнакомец еще более возмутился и даже замахнулся своей палкой. Телеграфистка, которая, как потом выяснилось, знала этого клиента, сделала мне знак, чтобы я не продолжал «диалога» и ушел.
В своей рецензии я особо отметил троекратно повторенное обращение Прокудина к березам. Первый раз, когда он только вышел из тюрьмы, едет в такси и вдруг просит шофера остановиться. «Я своих подружек встретил, — сообщает он и направляется к белоствольной красавице. — Ну, что, невестушка, матушка ты моя!» Потом, опять увидав на пути березу, восклицает: «Какая Василиса!» А незадолго до своей трагической гибели, обнаружив в кустиках совсем юные деревца, говорит покровительственно и нежно: «Маленькие, ишь спрятались!.. Ишь стоят!.. Ну, стойте, стойте!» Некоторым критикам почему-то эти кадры показались фальшивыми. А я пожалел, читая такие упреки, как же не вспомнил сразу, что шукшинский герой общался с природой на сердечной есенинской ноте. Ведь поэт писал: «Березке каждой ножку рад поцеловать».
Недавно «Калину красную» по казали по телевидению. И мне открылась еще одна ее ипостась. Это одно из уникальных произведений русского национального кинематографа. В его героях отразились черты народного характера, приметы нашей жизни 70-х годов. И в то же время это поэтическая народная кинобаллада о великом грешнике, его странствиях по грешной земле и мучительном покаянии. Добрый ангел в облике Любы Байкаловой встретил его и хотел спасти, но злой дух настиг свою жертву... И случилось это в лето 1974-го...
Я смотрел, и как будто меня терзала мука смертная. Сердце мое сжималось от сочувствия к Егору с его озорным умом и способностью с горькой иронией посмотреть и на самого себя, и на свою судьбу. Я смеялся в эти минуты счастливо, а в момент его гибели склонился над ним вместе с рыдающей Любой и вспоминал шукшинское: «... И лежал он, русский крестьянин, в родной степи, вблизи от дома... Лежал, приникнув щекой к земле, как будто слушал что-то такое, одному ему слышное».
Георгий Капралов
«Советский экран» № 11, 1989 года
