Немного опущенные широкие плечи. Большие руки, покойно лежащие на коленях. Гладко зачесанные назад, совершенно седые волосы. Аккуратная щеточка усов и узкий прищур пристальных глаз. Всеволод Васильевич Санаев. Знакомый облик, знакомая основательная неторопливость, за которой скрыта совсем непростая простота. Простота, накопленная всей жизнью, когда отмелось наносное, лишнее и осталось самое-самое — то, что именуется бесценным опытом или умудренностью. Вот так, наверное, и мастеровой человек в минуту отдыха размышляет о пережитом-прожитом, в котором главное не обиды да пересуды, а добротно исполненная работа. Работы же у Всеволода Васильевича было много: семь десятилетий прожито, почти четыре из них отданы кино. Все его роли и перечислить-то трудно.
...Да, играл я и лесоруба, и директора МТСХ и токаря-многостаночника, и революционера, и людей военных, и сотрудников уголовного розыска. А вот отрицательных персонажей у меня всего три. И один из них — анархист Сиплый в «Оптимистической трагедии». Интересная, кстати, роль, неожиданная для меня. И вообще, много было в жизни интересного. Спасибо профессии, которая меня «выбрала». Да, да — именно так. Мой учитель Михаил Михайлович Тарханов говорил, что актерству научиться нельзя. Можно, конечно, накопить какие-то профессиональные навыки, но главное все-таки то, что называют «искрой божьей»,— талант, призвание. А как ее угадать, эту искру, и не загасить мимоходом? Загадка! Мне-то повезло...
Санаевы, в семье которых родился будущий народный артист СССР,— исконные туляки, люди трудовые. Правда, занимались они не ружейным, всемирно известным промыслом. Специальностью Санаевых были знаменитые гармони— тульские «трёхрядки», «ливенки». В четырнадцать лет Сева считался уже «половинщиком», то есть умел собирать гармони. А в шестнадцать — законченным мастером-настройщиком с одиннадцатью учениками. Надежным, доходным считалось это ремесло. Но поманила парня актерская искра. Он прошел через заводскую самодеятельность, через полупрофессиональную труппу и без отцовского благословения, без гроша в кармане отбыл в столицу на учебу. На театральный рабфак. Образование-то у него было в то время всего четыре класса.
— Потом поступил в техникум, а со второго курса был взят в ГИТИС. После окончания держал конкурс в Московский Художественный театр. Можете себе представить: приемная комиссия — Москвин, Тарханов, Леонидов, Тарасова...
Из семисот двадцати человек, участвовавших в конкурсе, приняли четверых, в том числе и меня. Сейчас, оглядываясь на прожитое, могу засвидетельствовать: всем, что есть во мне хорошего, истинно актерского, я обязан МХАТу...
— Всеволод Васильевич, а как же началась Ваша кинобиография?
— С «Волги-Волги». Там у меня было сразу три роли. Ехал я, правда, играть только переписчика нот. Но по ходу съемок заболел артист, игравший лесоруба. Помните, он еще таким басом поет: «Ох ты радость-молодая, невозможная...»?
Ну, мне и предложили его заменить. Приклеили к огромной бороде, подложили под рубашку подушку для солидности и вывели к Григорию Васильевичу Александрову. Тот, как увидел, так смехом и зашелся. «Смотрите, какое великолепное несоответствие между молодыми глазами, лицом и этой бородищей! Давайте снимать!» Снимаюсь я, значит, и совсем забыл, что меня еще и как трюкового артиста брали. Но где-то в октябре об этом напомнили. «Завтра будешь за борт падать!» — Я говорю: «Как это? Падать надо было, когда тепло».— «Ничего,— говорят,— тогда не получилось. Сейчас будешь». Эпизод такой: с намыленной головой подхожу к умывальнику на палубе, а он вместе с бортом «Севрюги» летит в воду. И я, естественно, за ним. Спрашиваю: «Упасть-то я упаду. А как обратно влезать буду?» — «Да катер тебя подберет!» Ну, ладно, думаю, не утону же я за пять минут. А когда упал в воду, понял: приходит конец моей карьере. Руки, ноги свело, а катера что-то не видно. Начало меня сносить вниз по течению: река Чусовая быстрая, широкая, шуток не любит. Вдруг тарахтенье — катер. Только меня с него не видят. Слышу переговариваются: «Чего мы шарим? Утоп он». Я как заору: «Да жив я!». Подобрали меня, подняли на борт, растерли и еще раз прыгать заставили. Так семь раз и повторил свой трюк. А когда смотрел готовую картину, то эпизода этого так и не увидел. Не прошел по сюжету, как мне объяснили. Вот так все и началось...
После своего кинодебюта Всеволод Васильевич еще несколько лет играл во МХАТе, потом в театре Моссовета, снова возвращался во МХАТ. Но вот с середины пятидесятых годов кино захватило его целиком. Какие мастера приглашали его в свои картины! Г. Александров, В. Пудовкин, С. Юткевич, И. Пырьев, Л. Арнштам, В. Шукшин. Доверие таких художников, как считает Всеволод Васильевич, уже было признанием. Потом пришло признание зрительское, почетные звания, высокие награды. Есть, кстати, у артиста награда, о которой мало кто, наверное, знает. Ему присвоено звание заслуженного работника МВД СССР за исполнение ролей сотрудников уголовного розыска. Успех Санаева рос от роли к роли, от картины к картине. Теперь мы знаем: нет такой сложной художественной задачи, которую не мог бы решить этот умный сильный артист, этот человек, наделенный талантом неравнодушного участия во всем, происходящем вокруг. Но сам Всеволод Васильевич считает, что в его актерской жизни состоялось совсем не все.
— Очень жалею, к примеру, что мало снялся у Шукшина. Сыграл я у него в фильмах «Ваш сын и брат» (за что был удостоен Государственной премии СССР), «Странные люди», «Печки-лавочки». А мог сыграть больше! Вернуть бы все сначала, уговорил бы его снять меня, скажем, в «Калине красной», в любом эпизоде. Самом малюсеньком... Только опоздал я: сердце шукшинское уже не вернуть...
И так медленно-долго молчит Санаев, что боюсь даже жестом нарушить плывущую паузу. А Всеволод Васильевич, помолчав, говорит раздумчиво и весомо, как говорят о главном, решенном раз и навсегда:
— Мы ведь не только играем или ставим фильмы. Мы тратим свое сердце. Нелегко это, но и уйти невозможно, коли горит в тебе актерская искра. Горит, не отпускает, не гаснет. И бережешь ее, отдавая делу всего себя. И в двадцать пять, и в пятьдесят, и в семьдесят. И еще сколько сил хватит...
Беседу вел Б. Новиков
«Спутник кинозрителя», февраль, 1982 год
