Как Вы пришли в искусство?
— Я не стал бы так категорически утверждать, что я туда уже пришел, или что искусство это такое место, куда можно прийти раз и навсегда. Если же вспоминать о том, как я начал, то могу сказать, что мне повезло — я встретился с Корогодским, у которого учился, в театре которого работал 1.0 лет. Если бы Корогодский так не поверил в теня, не было бы ничего, потому что, как я теперь пни и мат, видимых оснований для такой сумасшедшей веры не было. Вот если бы я пришел к нему таким, каков сейчас мой шестилетний сын, меня сразу надо было бы брать в актеры, ребенок — существо удивительно богатое, раскрепощенное. Я же, как большинство молодых людей, был закрепощен, заштукатурен и закомплексован. У Корогодского замечательный дар видеть не то, что умеет 17—18-летний человек, а то, что он имеет, и имеет ли.
— Как Вы работаете над ролью?
— Я не люблю этого слова. Что такое роль? Если она хороша,— значит это человеческая судьба, жизнь. Меня очень греет понятие судьба. Потому что пути моего сближения с образом не умозрительны, между мной и моим героем существует кровное родство.Ведь, действительно, кровь-то моя, нервы-то мои, сердце-то мое.
— Трудная у Вас профессия. Не слишком ли много сил Вы ей отдаете? Ведь существует же иной способ работать...
— Наверно, существует. Но меня, видимо, иначе воспитывали — переделываться мне уже поздно. Проблема же заключается в следующем: в таком публичном акте творчества, как творчество актера, отнюдь не от скаредности, необходимо сохранять себя при максимальной самоотдаче. Сколько бывало случаев, когда у актера все было истрачено, а вернее продано публике, и тогда он оказывался не нужен зрителю, ибо становился неинтересен как творческая личность. Поймите меня правильно, не прятать надо — что я могу спрятать, если речь идет о судьбе Ивана Карамазова или Петра Петровича Шмидта,— но сохранить в себе. На судьбах — давайте вместе сгорим, а свое личное сохраним, ибо только эта сохранность даст нам со зрителем возможность уважать друг друга при следующей встрече и удивляться друг другу.
— Скажите, а как Вы судите о реакции на Вашу работу, как оцениваете степень успеха?
— Вы знаете, я, честно говоря, не знаю, как это делается. Ну, как я могу измерить успех? По какой шкале? По количеству «чепчиков, подброшенных в воздух»? Но тут ведь очень легко промахнуться и принять за удачу что-то уж слишком несущественное. Так на что же ориентироваться? Наверно, в очень серьезной и хорошей работе бывают такие моменты взлета, когда сам себе можешь дать оценку...
— Александр Блок, которого Вы прекрасно сыграли в театре, в своем дневнике в момент взлета написал: «Сегодня я гений...» Вы никогда не испытывали похожего чувства?
— Мне кажется, это воскликнул не Блок, а бог в нем, художник. Это такая предельная степень искренности, которая и испытывает художника, и помогает ему. Да потом Блок это тихо написал, никому не показывал...
— Расскажите, пожалуйста, о Вашей сегодняшней работе в кино.
— Работа в кино вызывает у меня сегодня какое-то перспективно-радужное чувство.
Я имею в виду не результат, а ощущение творческой атмосферы, творчество климата. Во второй картине подряд я встречаюсь с людьми, с которыми готов работать сколько угодно долго. Речь идет о Михаиле Швейцере и Витаутасе Жалакявичусе.
К тому же наши встречи произошли на материале чрезвычайном: это Пушкин — фильм Швейцера «Маленькие трагедии», работа над которым уже закончена, и Чехов — «Рассказ неизвестного человека», который ставит Жалакявичюс и где я сейчас снимаюсь.
Не могу сказать, что съемочный процесс идет легко. Да и может ли быть он легок? У Чехова Орлов обрисован исчерпывающе точно и полно. Я бы даже сказал пристрастно с точки зрения человека, от имени которого у Чехова ведется рассказ — «Рассказ неизвестного человека». Фильм называется «История неизвестного человека». Мы хотели показать Орлова изнутри, развивая образ на протяжении всего фильма. Да простит нас Антон Павлович, но мы с ним сейчас выясняем отношения довольно жестко, разумеется, при огромном к нему изначальном уважении. Истинное уважение, почтение предполагает, как мне кажется, творческий диалог. Задача, которая перед нами стоит, заключается примерно в следующем: «Вот клубок. Теперь его нужно размотать до конца, посмотреть, что же там внутри такое, и потом попытаться смотать снова». Хорошо бы, конечно, чтобы клубок получился тот же, чтобы картина получилась чеховской.
Какие качества Вы больше всего цените в партнерах?
Когда партнер — человек живой, трепетный, не дурак, когда он склонен к импровизации, к актерской провокации. Для меня один такой партнер уже создает творческую атмосферу. В «Преступлении и наказании», например, это вся обойма: Смоктуновский, Булгакова, Бедова, Копелян. А у Жалакявичуса это и Женя Симонова, и Саша Кайдановский, и Люда Зайцева. Между такими партнерами всегда происходит процесс разгадки. Не на уровне кроссвордов в «Огоньке», а в других сферах и измерениях.
Беседу вела Е. Чернова
«Спутник кинозрителя», май 1980 года
