Щедра на краски, неистощимо разнообразна история нашего кино. Сколько здесь удивительных, непохожих одна на другую творческих биографий! Сколько в них причудливых, порой капризных, самых неожиданных поворотов, сюжетов, случаев! Какими сложными путями приходят иногда люди к экрану, к удачам, к успеху, к всенародной славе! Вот хотя бы такие случаи - всего несколько крупинок.
Студенты пошутили.
Представьте себе Москву дореволюционную — той поры, когда в кинопроизводстве промышлял некий колбасник Либкен. И представьте склонную к шуткам и мистификациям студенческую компанию, которая, отрекомендовав своего коллегу как знаменитого иностранного трюкового киноактера, предложила Либкену заключить с гостем контракт.
А гость производил сильное впечатление. Красивые черты лица. По-южному смоляные волосы. Густые, прямые брови. Высокий рост, атлетическое сложение (прежде, чем стать студентом, он завоевал популярность у кавказских любителей цирка как борец). Но самое в нем эффектное — фрак! По осанке, по всем манерам угадывалось, что фрак не взят напрокат, что и цилиндр, и щегольские, как у ласточки, фалды, и жабо — все это юноше привычное.
Словом, шутка удалась.
Мало того, она имела и продолжение. А длилось продолжение более, чем... полвека. Студент и впрямь начал сниматься у Либкена. Сперва — чтобы пополнить свой скромный бюджет. А после... по привычке. Он так и утвердился в амплуа «фрачника» (этот термин бытовал на актерской бирже тех лет рядом с «трагиком», «простаком», «героем-любовником»). Часто доставались молодому актеру, кроме «салонных», и роли трюковые — рискованные, опасные. Ведь съемки тогда, по молодости лет кино, были до наивности честными,— экран еще не «развратился» фокусами монтажа и хитроумными трюковыми приемами. Нужно герою прыгать с третьего этажа — актер, перекрестясь, и прыгал...
А что же это за фильмы с участием нашего знакомого? Вот несколько наудачу: «Кровь неотомщённая», «Огненный дьявол», «Жертва вечерняя», «Пляска любви и суеты», «Люди знойных страстей», «Куртизанка и рыбак», «Девушки, на которых не женятся»... За пять лет подобного рода фильмов у него было примерно 70. Да, именно так, а для ясности повторяем сумму прописью и вразрядку: семьдесят!
На этом, казалось бы, можно и закончить забавную историю. Но именно здесь-то краткая и головокружительная карьера «кинозвезды» переходит в биографию... замечательного деятеля грузинского, армянского, азербайджанского киноискусства, режиссера таких известных фильмов, как «У позорного столба» (1923 г.), «Пропавшие сокровища», «Натэлла», «Намус», «Шор и Шоршор», «Хас-пуш», «Пэпо», «Давид Бек» и многие другие. Имя человека с этой удивительной кинобиографией — Амо Иванович Бек-Назаров.
Укол, решивший все
Случай, только что рассказанный, забавен, но не исключителен. На заре экранной юности многие начинали так же — при обстоятельствах повальной случайности. В кинопроизводство включались не всерьез, а попросту забегали на огонек, без постоянной прописки, без «ангажмента» на некий исторический срок. Никто не провидел обещающий жребий на светлом челе этой новинки. Многие принимались за столь необычное, странное занятие именно так - играючи, шутливо.
Но было и по-иному.
У Абрама Матвеевича Роома. – одного из старейших и наших кинорежиссеров, первая встреча с кинематографом свершилась где-то на грани реального, за которой начинается чистая мистика. Кинотеатры еще только-только появлялись на свет. Один из них открылся и на родине Роома, в Вильнюсе. Назывался он «Иллюзион». Это даже не имя собственное, это — название — почти родовое понятие. «Иллюзион», «Мираж», «Чары»... Такие самые ходовые громко-звучные имена, видимо, отражали главное, гипнотическое впечатление, которое оставалось у ошалевших зрителей от великого немого детища века.
Среди первых посетителей оказался здесь и гимназист-шестиклассник Роом. Не знаем точно программы того сеанса — можем только догадываться о ней. Но ни пестрое разнообразие программы вообще, ни какие-либо ее «гвозди» и «шлягеры», ни распотешная «комическая», ни манящая «видовая», ни волшебно-загадочная «феерия», ни жуткая драма из великосветской жизни, ни щекочущая нервы хроника автомобильной катастрофы— ничто так не захватило, не потрясло, не заколдовало гимназиста, как... стакан воды.
«Стакан воды»? Великолепный водевиль Скриба? Классика?!
Нет, не пьеса, которую все знали. А зрелище, еще никогда не виденное: съемочная камера прильнула к микроскопу, и экран укрупненно показал... внутренний мир воды! Показал ее микрофлору и фауну, колонии инфузорий, бактерий.
Юный зритель ахнул: да ведь вода-то, оказывается, живет! Она борется, интригует!!!
— Это и был первый, ранний укол в сердце,— вспоминал позднее Абрам Матвеевич,— который решил всю мою жизнь...
Совсем другим видом кино занялся он, не совершенствовал микросъемку. Но с первых же своих игровых картин («Бухта смерти», «Предатель», «Третья Мещанская») Роом с помощью объектива словно бы вел глубоко проникающий микроанализ, исследовал глубины психики, изучал своих полнокровных, дышащих жаром, удивительных героев.
Анализировать мир!.. Кроме этой задачи, ничего не существует для Роома, когда он снимает. Полная отрешенность от всего, что с этим не связано, типична для этого режиссера.
И подумать только, какая большая, какая богатейшая биография началась со стакана воды!
Чтобы не есть хлеб даром...
Это было на исходе 20-х годов. Еще не думая всерьез о кино, молодой музыкант Лев Арнштам начал неприметно отходить от концертно-исполнительской деятельности и, «по пути» заскочив на театральную сцену, неотвратимо, хотя пока и неосознанно, двигался навстречу своей судьбе — к кинематографу. Его пригласили на Ленинградскую киностудию как специалиста по шумовым звуковым «сопровождениям». «Что ж,— по-молодому задорно подумал Арнштам, который искал, где применить бурлившие в нем силы,— взгляну и на этот, еще не изданный мною мир — кино!»
Он не подозревал, что, взглянув, останется там на всю жизнь...
Бывают изобретения-сюрпризы. Они словно бы падают с неба и приземляются на совершенно не подготовленную среду.
Бывают изобретения предвидимые, настойчиво ожидаемые.
Но случается и по-иному, по-странному: вызревая с каждым днем, идея изобретения носится в воздухе и вот-вот станет сущей. А люди, которых она вплотную коснется, заранее открещиваются от нее, высмеивают, чтобы назавтра самим стать посмешищем.
Арнштам не преувеличивал, когда говорил, что кинематографисты того времени «звука вообще боялись, но относились к нему, как к скарлатине, которой можно заболеть, но от которой можно и уберечься».
Студия раскололась на два лагеря: звукотехники, с одной стороны, а с другой — все остальные, яростно отрицавшие надобность в звуке. Арнштам парил между лагерями, и каждая из сторон считала, что он, конечно, наш противник, но заслуживает снисхождения. Очень, мол, симпатичный человек.
В этом странном состоянии неустойчивого нейтралитета, не проявляя производственной агрессии, а занимаясь только проектами да пробными записями будильника, трамвая, шарманки и прочих звучащих предметов, Арнштам, помимо своей воли, пребывал столь долго, что на него уже начали коситься в дни получек. А потом деликатно предложили: дескать, не будет ли он столь любезен, пока не выяснится, как же делать звуковые картины... словом, в порядке отработки получаемой зарплаты, не поиграет ли он на рояле во время съемок? Не для записи, нет, а просто для настроения группы.
Деликатный Арнштам, тяготясь положением человека, о котором поговаривали, будто он даром хлеб ест, конечно, согласился. Дело, которое он начинал, вот-вот осуществится! Теперь он, что называется, был готов на все и играл, играл... Однажды он ровно пять часов обеспечивал настроение известной актрисы, выстукивая без аккомпанемента, одним пальцем, заказанную ею жалобную-жалобную песенку «Маруся отравилась...».
А потом все-таки появились наши звуковые первенцы. Правда, ленинградцев чуточку, на несколько месяцев, опережают фильмы Москвы. Но буквально след в след за ними поспешает короткометражка с настойчивым названием «Наперекор всему!» (август, 1930), выходят и «Златые горы» (сентябрь, 1931) и «Одна» (октябрь, 1931), и в титрах трех этих картин за необычным термином «звукорежиссер» заслуженно красуется имя: Лев Арнштам.
Т—Ф—Т: трагедия—фарс—трагедия...
Однажды начинающий сценарист Алексей Спешнев, зайдя к своему приятелю Михаилу Ромму, застал того в состоянии крайней растерянности.
— Что-то случилось?
— Мне дают постановку... Наконец-то!
Давно решив делать фильмы, Ромм по вычурным кривым, по замысловатым орбитам который уже год с космической настойчивостью вращался и вращался вокруг своей жизненной цели.
А постановку все не давали.
И вдруг «Мосфильм» предложил: «Ставьте картину. Срочно!»
До чего же капризна судьба! Сколько лет томительно ждал, когда-то удастся взнуздать ее? Поторапливал. Понукал. А теперь сама торопит: всего две недели дают на сценарий. И кроме того, Ромм специально занимался звукотехникой, а фильм дают немой — для сельской незвуковой сети. Он мечтал, чтобы не душили сметой, а денег дают втрое меньше обычного. Да еще втискивают в такой лимит: актеров — десяток (и подешевле!), декораций — всего пяток, и никаких массовок! Не лимит, а гроб: укладывайся. Все не как у людей...
А! Это, однако, мелочь. Главное — наконец-то постановка. Са-мо-сто-я-тель-на-я!!! Но что же ставить? Ставить-то что?
Спешнев молниеносно присоветовал экранизировать классику, например, Мопассана. Остановились на «Пышке». Сразу же были написаны пространные и неотразимые объяснения, почему именно эту вещь понадобилось срочно продвигать в глубинку. И сразу же начались съемки.
А месяца два спустя судьба словно бы пожалела о своей щедрости: картину враз вычеркнули из плана. Пришлось опротестовывать, что-то доказывать, у кого-то отхлопатывать, канючить...
Дальше события протекали так: съемки все же завершили, картина имела успех, ее премировали в Венеции.
А Ромма вскоре... сняли с работы за какое-то своеволие — с чем-то он был не согласен, от чего-то отказывался...
Пришлось ему начинать кинокарьеру почти сызнова.
Но недаром говорили, что история, выступив поначалу трагедией, порой повторяется фарсом. Не беремся судить, в точности ли так сменялись жанры, но трагикомическая история с Михаилом Ильичом повторилась, когда он ставил «Тринадцать». Эту картину тоже «закрывали», она тоже имела успех, а Ромма после этого тоже... увольняли со студии.
И неизвестно, какие бы ещё фортели выкинула бы судьба, если бы следующим фильмом Ромма не был «Ленин в Октябре».
...И сошел брат за брата
Давным-давно, когда наша кинематография еще только расправляла крылья, а потому прокат кормился почти исключительно «загранпродукцией», работал на одной из студий человек, должность которого называлась: «Редактор-монтажер». Обязанностью его было не то чтобы переводить эту чаще всего пеструю, крикливую, развязную и не всегда пристойную «продукцию» в православную веру, а по крайней мере придавать такой вид, чтобы не очень краснеть за ее выпуск на экран. Работа крайне нужная, полезная, но кропотливая и даже изнурительная по характеру и масштабам. Сотни тысяч метров надо строго просматривать, тщательно отбирать, хитроумно вырезать, надо разъять, как труп, и поверить алгеброй гармонию, а потом снова склеить, да так, чтобы добродушные зрители из всего из этого хоть что-нибудь поняли и не горевали, вспоминая деньги, потраченные на билет.
И вот когда у него уже появилось «имя» (в переносном смысле слова), он в журнале «Советский экран» (между прочим, обратите на это внимание) прочитал свое имя (в буквальном смысле слова) под статьей, которую никогда не писал! И даже свою должность: «Редактор-монтажер».
Что это? Ошибка редакции? Фантазия? Шутка?
Заинтригованный крайне, наш знакомый учинил розыск. И выяснилось: да, такой человек, наполовину «двойник», существует, статья написана им. При первой же встрече (довольно веселой, как можно представить) однофамильцы о чем-то заспорили. А это уже было гарантированным признаком, что они сойдутся, сблизятся, сдружатся.
Так и случилось: подружили. Начали работать вместе. Получили кличку «Братья-разбойники». Вскоре В. Шкловский, упомянув о них, вставил оговорку: «Кстати, они не братья!» Раз потребовалось такое авторитетное опровержение,— значит, шутка прочно вошла в обиход. Хотя один из братьев — Сергей ДМИТРИЕВИЧ, а другой — Георгий НИКОЛАЕВИЧ.
И, закрепляя шутку, они подписали свою первую постановку: «Братья Васильевы».
Так подписан и их «Чапаев».
...Из этой забавной истории каждый наблюдательный читатель может заключить, к каким полезным и далеко идущим последствиям приводит внимательное чтение журнала «Советский экран» ...
Г. Дмитриев
«Советский экран» № 23, 1966 год
