Он начал сниматься несколько десятков лет назад, его первые картины «Два часа», «Команда», «Солдат победы» поглотила Лета, чуть более поздние — «Поколение», «Героика», «База мертвых» — живут поныне.
Он играл у основателей нового польского кино — Александра Форда, Ванды Якубовской, Яна Рыбковского, у режиссеров «польской школы» — Анджея Вайды, Ежи Пассендорфера, Эвы и Чеслава Петельских, Януша Моргенштерна, у своего брата Яна Ломницкого, у разрозненных «шестидесятников», тех, кого называли «третье польское кино»,— Ежи Сколимовского, Кшиштофа Занусси, Анджея Тшоса-Раставецкого, Барбары Сасс-Здорт, с ним почитали за честь работать те, кто делал так называемое «кино морального беспокойства»,— Войцех Марчевский, Филипп Байон, Кшиштоф Кесьлёвский. Его участие придает произведению вес, значительность — даже и в тех случаях, когда другие составные фильма значительными не являются. Хотя в течение своей долгой актерской жизни Тадеуш Ломницкий никогда не позволял себе ввязываться в пустяковую затею. Его выбор могут определить различные причины: режиссер, которому он верит; замысел, который надо поддержать; обещающий новичок, которому следует помочь; партнеры, с которыми интересно вступить в игру, и только потом хорошая роль. Возможно, приоритеты распределены в иной последовательности, но что касается хороших ролей, то их Ломницкий наверняка ищет не в кино. В театре он играл Шекспира, Чехова, Словацкого, Островского, Маяковского, Брехта, Дюрренматта, Олби, Ружевича.
Крупнейший театральный актер, режиссер, организатор театрального дела, он многие годы преподавал актерское мастерство в Высшей театральной школе имени Л. Шиллера в Варшаве. Некоторое время был ее ректором. Эта длинная беседа проходила во время гастролей Ломницкого в Советском Союзе: в рамках Международного фестиваля моноспектаклей он волшебно играл «Последнюю ленту Креппа» Сэмюэля Беккета. Часто, называя какой-нибудь фильм. Ломницкий не без гордости сообщал: «Там играют такой-то и такая-то — мои ученики».
Создавалось ощущение, что Ломницкий чувствует себя как бы вдвойне участником происходящего в национальном кино. Он пребывает там в своих и в ролях своих учеников.
Предлагаем вниманию читателей фрагмент интервью, посвященный новому поколению польских актеров.
Тадеуш Ломницкий. Молодые актеры? это радостная тема. В сущности, первая настоящему радостная тема в разговоре польском кино.
И.Рубанова. У вас так много хороших молодых актеров и актрис, что им удается «обслуживать» не только свое кино, но и кино Венгрии, ГДР, отчасти Чехословакии. А Гражина Шаполовская стала третьей польской красавицей — после Беаты Тышкевич и Барбары Брыльской,— начавшей сотрудничество с советскими кинорежиссерами.
Тадеуш Ломницкий. Она очень работящая девушка.
И.Рубанова. Мы вам искренне завидуем. Сами в этом плане похвастаться не можем. Такая урожайность — стихия, счастливая случайность или следствие отлично поставленного актерского образования?
Тадеуш Ломницкий. Во-первых, мне кажется, что такое наблюдается не только у нас. Во всем мире сегодня молодежь как-то по-особому киногенична. У вас нет такого впечатления?
И. Рубанова. Что касается внешних реакций — жестов, походки, манеры общения, способа носить костюм, ритмов проявления, вообще молодежного этикета или скорее антиэтикета,— то да, уже само по себе все это остро, экспрессивно. Хотя, повторяю, у нас почему-то при широко распространенной субкультуре очень мало ярких молодых актеров сугубо нынешней фактуры. Наоборот. У нас на себя обращают внимание молодые люди, обладающие по-своему вневременной внешностью: Татьяна Друбич, Елена Сафонова...
Тадеуш Ломницкий. Та, что занята у Никиты Михалкова в фильме «Очи черные»?
И. Рубанова. Да Сергей Колтаков, Александр Феклистов, Мераб Нинидзе из «Покаяния» Абуладзе и «Ступени» Рехвиашвили. Но я говорю немного о другом — о неком ином нервном устройстве, что ли, лучших польских молодых актеров, об иных объемах знания о человеке, ими усвоенных, их особом контакте с изображаемым персонажем, их ненасытной жажде играть разное и по-разному. У нас нет среди актерской молодежи дарований, равных Кристине Янде, Богуславу Линде или Ежи Радзивиловичу. Но дело не в этом. Здесь есть какая-то тайна. Может быть, она в какой-то особой системе профессиональной подготовки?
Тадеуш Ломницкий. Я глубоко убежден, что скоро и на вашу сцену, на ваш экран выйдут актеры, подобные Янде или Радзивиловичу. Сейчас идет активная борьба за правду, за общественное обновление. Молодому человеку очень важно подтвердить свое участие в деле, важном для всех. Ведь если ничего не происходит, то как ему понять, на чьей он стороне, чего хочет, что исповедует. Стагнация, застой душит прежде всего способность к творчеству, затем мораль, нравственность и только потом охоту или возможность прогрессивной активности. Упомянутые выше Янда и Радзивилович как раз те люди, которых создали не хорошие роли и счастливая встреча с режиссером, а в первую очередь выбор, какой они сделали, едва вступив в самостоятельную жизнь. Они отбросили всякий компромисс со своей гражданской совестью. Это ведь легко только сказать — сделать выбор, всегда прислушиваться к голосу совести. Реализовать же свою позицию, тем более когда это наталкивается на официальное осуждение, гораздо труднее. Но, видимо, актеру нужно пройти сквозь трудности такого рода. Ни Янда, ни Радзивилович, ни блестящий краковский актер Ежи Штур не обласканы начальством. Но публика их больше чем любит. Она им верит.
И. Рубанова. Все так. Но эти артисты еще и прекрасно обучены.
Тадеуш Ломницкий. Нормально обучены. Радзивилович и Янда — мои бывшие студенты, Штур учился в Кракове. А всего у меня около двухсот учеников, да нет, гораздо больше — они играют почти в каждом польском городе, где есть театр. Не мое дело оценивать качество нашего обучения. Могу сказать только одно — оно очень тщательное и целиком сориентировано на индивидуальность студента. Как я учу? Прежде всего я стремлюсь к тому, чтобы понять, кто передо мной, что может этот человек, где таится источник его творческой энергии.
Далее моя задача состоит в том, чтобы указать ему на возможности, о которых он сам чаще всего не подозревает. Не словами, конечно, а подбором отрывков, разбором соответствующих ролей. Я предлагаю сцену или фрагмент и предоставляю студенту, будь он даже первокурсник, самому подготовить роль. Это очень важно — сохранить и поощрить первичность, непосредственность отношения к тому, что предстоит сыграть. Потом я смотрю, делаю поправки, небольшие, легкие, как правило, технического характера. И предлагаю прочитать какую-нибудь книгу, статью, стихи или сходить в музей и посмотреть повнимательнее определенного художника или определенную картину. Они иногда удивляются, но моим советам почему-то всегда следуют. И не было случая, чтобы, поработав в библиотеке или в музее, актер играл бы так же, как тогда, когда полагался только на свою эмоцию, опыт и интуицию. Но упаси меня бог давать общее задание и одинаковые для всех рекомендации!
Однако это все педагогическая азбука. Так мы всегда обучали будущих актеров. Похожим образом обучали и нас. В сегодняшних молодых я замечаю новые устремления, некую новую нацеленность. Мне кажется, им скучны буквализм и логика жизнеподобия. Они чувствуют, что феномен жизни — отнюдь не сумма «правильных», четких, весьма схематизированных представлений, которые очень удобны в качестве инструмента оценки социальных процессов, но совершенно недостаточны для того, чтобы составить объемное представление о человеке. Вы знаете, когда я смотрю на многих молодых актеров (это в самом деле черта поколения, а не отдельных индивидуальностей), я как профессионал вижу: они играют так, будто знают, что существует что-то помимо того, что существует, того, что перед нами,— что можно потрогать, попробовать на вкус, на глаз, на слух. Я затрудняюсь назвать со всей определенностью, что есть это «что-то», понятийные ли это вещи или чувственные. И откуда вырастает эта «добавка», эта неуловимая и вместе с тем несомненно присутствующая надстройка над традиционным, известным по коллективному опыту — из интуиции, подсознания или, может быть, из чего-то такого, что можно было бы назвать своего рода надсознанием? Повторяю, мне трудно это сформулировать.
Иногда я расцениваю это как проявление интереса к метафизическим устремлениям личности, иногда поиск представляется мне более сниженным, и в восприятии мира молодыми я обнаруживаю воздействие христианской культуры. Так или иначе в них сильно развит моральный императив, все, что они видят, слышат, узнают, они неизменно, остро, строго соотносят с нравственными ценностями. Так они сформированы. Каждое слово, каждая фраза, каждая ситуация, в которую они оказываются включенными,— в жизни или по роли,— контролируется и истолковывается в свете нравственности. Отсюда — легкость высказывания. Отсюда их самостоятельность, человеческая и профессиональная, приковывающая к ним, и простое зрительское, и искушенное внимание. Я бы сказал так: психологическое и духовное пространство, доступное одаренному молодому актеру сегодня, шире и как бы многослойнее нежели то, которое открывалось нам с нашей ориентацией на гражданский пафос, на социальный анализ, с нашей ставкой на ratio, с нашим настороженным отношением к интуиции и т. д.
И. Рубанова. Обоснована ли такая самокритика?
Тадеуш Ломницкий. Это не самокритика. Самокритика предполагает корректировку, исправление. Для меня, для актеров той же школы, что и я, это невозможно. Я просто пробую выявить отличия в самосознании разных актерских поколений. И еще одно я наблюдаю. Я знаю многих молодых актеров на Западе, в частности в Англии или ФРГ, знаю их в работе и по результатам работы. И со всей ответственностью заявляю, что наша актерская молодежь не только лучше подготовлена, она несет в себе нечто такое, чему абсолютно чужды немцы, англичане или датчане. Наши молодые как бы задеты тенью трагедии. Не в том смысле, что это потерянное поколение. Совсем наоборот. Я нахожу, что молодые борются за себя и борются успешно. Но в них я угадываю экзистенциальную грусть.
И. Рубанова. Хорошо бы услышать наиболее значительные имена.
Тадеуш Ломницкий. Конечно. Я к тому и клоню. Кроме Янды и Радзивиловича, которых мы уже не раз упоминали,— они в самом деле лидеры поколения,— есть еще немало интересных, обещающих актеров. Я, например, высоко ценю Адама Ференци... {} По внешним приметам Ференци — актер на роли социальных героев, но в его распоряжении столько красок, обертонов, он обладает огромным и в то же время строго контролируемым темпераментом, так что может играть очень многое. Еще я ценю талант братьев Байоров. Михал часто снимается в кино, Петр в основном играет в театре. В картине «Был джаз» Феликса Фалька Михал Байор так скуп на внешние атрибуты игры, так невероятно сдержан и в то же самое время в нем угадываешь такой сплав трагедии и страсти, что оторвать взгляд от этого юноши просто невозможно. Еще я очень ценю молодого артиста из Кракова... Ах ты боже мой, как же его фамилия?
И. Рубанова. Брадецкий?
Тадеуш Ломницкий. Нет, не Брадецкий. Брадецкий — это человек театра, выдающийся человек театра: актер, писатель, режиссер. Я имел в виду не его, но прошу вас, обнародуйте это имя — Тадеуш Брадецкий, советские люди должны знать этот редкостный талант.
И. Рубанова. Но Брадецкий снимается и в кино. Мы здесь в разное время видели его в «Кинолюбителе» и в «Большом забеге», где он замечательно сыграл парнишку, хилого и нетренированного, который принял участие в забеге, чтобы получить возможность на финише из рук в руки передать президенту прошение о помиловании несправедливо репрессированного отца. Подобную же роль он сыграл в «Константе» Занусси.
Тадеуш Ломницкий. На экране лишь тень таланта этого человека. Во весь рост он предстает, повторяю, только в театре. А ту, другую фамилию я никак не припомню. У меня на фамилии нет никакой памяти.
И. Рубанова. Тогда скажите, пожалуйста, как вы оцениваете работы Богуслава Линды.
Тадеуш Ломницкий. Линда — очень способный артист. Сейчас он играет, по-моему, в каждом втором польском фильме...
И. Рубанова. ...и в каждом третьем венгерском.
Тадеуш Ломницкий. Он привлек к себе внимание ролью анархиста в картине Агнешки Холланд «Лихорадка» по А. Стругу. Кстати, главную роль — рабочего паренька там замечательно играл Адам Ференци, кажется, тоже впервые в кино. Потом мы снимались вместе с Линдой в фильме «Случай». «Случай» и «Мать Королей» были сняты в начале 80-х годов, а вышли на экран только в прошлом году, почти одновременно. Он там хорошо снялся.
И. Рубанова. Вы как-то без энтузиазма говорите об этом артисте. Между тем его талант будоражит, загадывает загадку, притягивает и отталкивает одновременно. Или не так? Вы не согласны?
Тадеуш Ломницкий. Нет, нет. Я очень ценю его как актера. Только мне жаль, что он бросил сцену. Снимается в кино, играет на телевидении, ставит спектакли. Режиссирует без подготовки. Между тем режиссура — это серьезная профессия, режиссуре надо учиться, читать книжки, ходить в музеи, насмотреться, что делается на сцене других стран. А как же? Без этого сегодня нельзя. Нынешний мир так интегрирован, что не понимает, точнее сказать, не терпит провинции. Впрочем, что это я разворчался? Линда сделал два спектакля, они пользуются успехом у публики, их поддерживает молодая часть нашей труппы...
И. Рубанова. То есть труппа варшавского театра «Студио».
Тадеуш Ломницкий. Я от них не в восторге, но дело не в этих постановках. Не могу ему простить, что он перестал играть на сцене, смириться с этим невозможно, поскольку Линда — потрясающий театральный актер, актер-событие. Чудо. Абсолютное чудо. В кино этого нет. Хотя, конечно, и на киноэкране он индивидуальность, думающий человек, профессионал. У него нет пустых ролей. Но то, что он показал на сцене Польского театра во Вроцлаве, несопоставимо выше, значительнее и неожиданнее всего того, что сделал вне театра. Поэтому, не скрою, я сердит на него.
И. Рубанова. Сцена — это гарантия стабильности, актерского роста, расширения духовных пространств и мастерства. Кино же только эксплуатирует то, что дает и открывает сцена. Разделяете ли вы эту распространенную антитезу?
Тадеуш Ломницкий. Я сыграл больше тридцати ролей в кино, но мой дом — театр, и потому я тоже полагаю, что без театра нет актера. Впрочем, для польских артистов тут нет никакой проблемы. У нас нет такой специальности — артист кино. Все мы — артисты театра и кино. И в этом наше счастье.
Вот почему я убежден, что те, о ком мы сейчас говорим, а также еще многие другие через пять-семь-десять лет возглавят национальную актерскую школу. Я не назвал имена ярких актрис. Их тоже, слава богу, немало: чудесная Иоася Щепковская («Мать Королей», «Хроника любовных происшествий»); Эва Блащчак имеет задатки великой актрисы; Габриэля Ковнацкая, Гражина Шаполовская, совсем молоденькая Катажина Фигура. Чуть постарше их моя любимая ученица Дорота Сталиньская, феномен, настоящий феномен, родись она не в наших краях, давно была бы мировой знаменитостью. Но и это не все. Есть еще Малгожата Печиньская, Мажена Трыбала, Халина Лабонарская. Да и этот список далеко не полный.
И. Рубанова. Действительно неслыханное богатство. Но вот один очень принципиальный вопрос, на который, как кажется, не существует ответа. В нашей стране очень хорошо знали актеров вашего поколения — Цибульского, вас, Кобелю, Винницкую, потом Ольбрыхского. Их очень высоко ценили и не только за то, что они, то есть вы,— превосходные мастера. Был какой-то особый масштаб вашего присутствия на экране. Назвать только ролью Мацека Хелмицкого в исполнении Цибульского, только ролью — Яна Пищика в исполнении Кобели, только ролью — Базиля в вашем исполнении неправильно, неточно. Это было больше, чем замечательно сыгранные роли. Это была особая форма присутствия в обществе. Можно ли сказать, что кто-то из новых артистов является выразителем дум и чаяний молодых поколений в той же мере, как Збигнев Цибульский для военной генерации или Даниэль Ольбрыхский для шестидесятников?
Тадеуш Ломницкий. Я думаю так. Как ни ярки были таланты Цибульского, Кобели, Ольбрыхского, без «Пепла и алмаза», без «Косого счастья», без «Все на продажу» они бы не выросли в то, что вы назвали выразителями дум. Не выросли бы. Нынешнему польскому кино не хватает большой темы, масштаба осмысления действительности. Я не могу себе представить, чтобы в каком-нибудь из современных фильмов прозвучал вопрос, поставленный — и текстуально, и в подтексте — в «Пепле и алмазе»: «Куда ты бежал, человече?» Вот перспектива, вот охват, жизнь и смерть, подвиг и позор! Где сегодня простор мысли? Где большое обобщение? Поэтому я и утверждаю: почти все, о ком мы сегодня говорили, и многие из тех, чьи фамилии вылетели у меня из головы, во сто крат интереснее у меня на этюдах, чем в большинстве своих киноролей. Пусть придет новый Анджеевский, новый Ставиньский, пусть напишут образы, в которых бы сосредоточились наша боль, наша любовь, наш страх и наша надежда. И тогда, не сомневайтесь, явятся новые Цибульские, новые Холубеки, новые Винницкие. Впрочем, почему явятся? Они уже здесь. Они ждут своей Большой Роли.
Ирина Рубанова
