...Жил на свете тракторист Яков. Добрый был человек, душевный и работник замечательный — всем хорош. Одна беда — никак не мог он себе пару найти. Как расстался семь лет назад с женой Дашей, так и жил с тех пор бобылем. Вот и выделил ему председатель колхоза путевку в санаторий «Ворота Кавказа»: поезжай невесту искать! Собрал Яша чемоданчик, вскинул аккордеон на плечо и отправился в путь-дорогу за суженой.
На такой вот полусказочный лад настраивают фильм «Если можешь, прости...» сценарист В.Мережко и режиссер А. Итыгилов. Где еще, как не в сказке, может случиться так, что лучшего тракториста летом, в разгар полевых работ чуть не насильно спроваживают на курорт как «нуждающегося в человеческих контактах» ?
И хотя деревня вокруг совсем не сказочная, а вроде бы вполне настоящая, населенная реальными людьми (нам дают рассмотреть их лица, когда Яков проходит через толпу танцующих на свадьбе односельчан), мы принимаем этот зачин во всей его условности. Принимаем хотя бы потому, что в нем явственно прослушивается характерная авторская интонация Виктора Мережко, хорошо знакомая уже более чем по десятку фильмов. Сценарии Мережко осуществляли разные режиссеры, и каждый трактовал написанное согласно собственной творческой индивидуальности. Но эта особая интонация удивительным образом сохранилась везде, во всех лентах — будь то удача или провал. Драматург приучил нас к тому, что героев своих — людей легко узнаваемых и вполне земных — он всегда подает в чуть условном ракурсе, порой заостряя образы до гротеска. Его так называемые простые герои нередко приходят к простым же истинам самыми парадоксальными путями, что во многом роднит их с незабвенными шукшинскими «чудиками».
Вот и Яков (С. Никоненко) вроде бы типичный «чудик». Правда, из уже виденных, примелькавшихся. Чуть ли не самоцитата для Мережко, да и для Никоненко тоже, во всяком случае, по облику. Сколько раз появлялся на наших экранах такой деревенский персонаж в неловко сидящем костюме и шляпе, лихо сдвинутой на затылок! Здесь для завершения этого портрета— еще один штрих: Яков таскает по всему городу аккордеон на плече. Набор знакомых черт — это, думаем мы, просто знак, который подают нам авторы: вы, дескать, имеете дело почти с фольклорным персонажем, вы его хорошо знаете, достаточно лишь напомнить, наметить — и пойдем дальше. Сказка будет впереди.
Что ж, пойдем. На городском вокзале Яков встречает бывшую жену Дашу— впервые за семь лет разлуки (совпадение тоже вполне сказочное). Выясняется, что она со своим сыном и мужем-прапорщиком едет отдыхать в те же «Ворота Кавказа». Так что Яков решает туда не ехать. Он гуляет по городу, заходит в гости к бывшему деревенскому дружку, потом на улице его останавливает красивая женщина и предлагает пойти с ней в театр. Как выясняется, чтобы ее возлюбленный ощутил ревность. Потом в театре Яков вместе с возлюбленным напиваются вдрызг, срывают спектакль и попадают в милицию. Правда, наутро их выпускают. И вот, снова в деревне, однажды ночью Яков слышит стук в дверь. Это Даша, сбежавшая от прапорщика...
Минуточку! Но ведь это уже почти весь фильм! Осталось совсем немного: только разговор бывших супругов, в который вмешивается еще и прапорщик. Вмешивается напрасно: Даша и Яков снова хотят жить вместе, а он остается ни с чем. Но где же обещанная сказка? А может быть, нам ничего такого и не обещали? Может, нам просто так показалось, а суть, «изюминка» фильма совсем в другом и мы ее пропустили?
Вот сцена, которая, наверное, поможет разобраться. Яков смотрит по телевизору фильм «Я помню чудное мгновенье». Изабелла Юрьева поет щемящий душу романс. Звучит последняя строка: «Если можешь, прости...» Соотнесем ее с названием фильма и примем подсказку: романс!
В этой связи сразу вспоминается первый разговор Якова с Дашей на вокзале — Яков внезапно признается, что все еще любит ее, просит вернуться, предлагает усыновить ребенка. С.Никоненко играет здесь чувство открытое, сильное, глубокое. Авторская ирония, а вместе с ней и ощущение условности происходящего пропадают. Здесь даже уже и не романс—эти несколько мгновений могли бы принадлежать какой-нибудь серьезной драме. Снова мы сталкиваемся с противоречием: очень уж трудно совместить такую жизнеподобную драму и со «сказочным» зачином, и с упрощенными комедийными мотивировками, и с драматургией совпадений, и с этим сентиментальным всплеском: «Если можешь, прости...»
Дело в том, что главный герой находится как бы в несколько ином, чем остальные персонажи, жанре. Он даже оказывается способен видеть их, остальных, со стороны — примерно так, как мы их видим из зрительного зала. Потому он и не может сдержать улыбки по адресу громогласного, глуповатого прапорщика Феди (Ю. Кузьменков). Федина манера выражаться не показалась бы ему ни смешной, ни вообще необычной, находись эти персонажи в одной жанровой плоскости. А Яков смотрит на Федю так, как смотрел бы на его месте любой нормальный человек на ожившую вдруг карикатуру. И вот финальный эпизод: возвращение Даши к Якову. Она приходит ночью, под дождем, в ярком, еще южном наряде. Приходит, чтобы остаться навсегда, хоть и оттягивает свое признание, прячет его под напускной бравадой. Яков же все понимает, но не торопит ее, лишь тихо улыбается. Даша рассказывает о неудовлетворенности своей теперешней жизнью. «А как же Федя?» — спрашивает Яков. Даша объясняет, что устала и от Феди. И радость встречи, возрожденной надежды, вновь обретенной близости выплескиваются в лихом танце Даши с Яковом вокруг обеденного стола. С. Никоненко и Л. Полищук очень вдохновенно исполняют эту сцену, проникнутую душевным теплом и мягким юмором. Смущает здесь лишь одно обстоятельство: в соседней комнате сидит сам прапорщик Федя, о чем Яков знает, а Даша — нет. И этот вопрос «А как же Федя?», и Дашина исповедь, и танец торжествующей любви уместны лишь в разговоре наедине, они явно не предназначены для посторонних. Яков не замечает, что поставил себя, Дашу, Федю в ситуацию для всех их унизительную.
Что же все-таки за человек Яков? «Ничем на первый взгляд не примечательный парень, не очень удачливый, несколько чудаковатый. Но он добр, и это главное» — таково мнение режиссера А. Итыгилова. предваряющее публикацию отрывка из сценария («СЭ» № 12, 1984). Добр? Да, один раз Яков произносит слова, из которых можно сделать этот вывод: «Люди, любите друг дружку по-настоящему!.. Живите счастливо!..» Только выкрикивает он эти хорошие слова, вдохновленный выпитой бутылкой шампанского, прямо во время спектакля, обращаясь к переполненному зрительному залу, то есть явно не соображая, где он находится и как себя надо вести в театре. Речь эта в результате выглядит скорее приливом пьяной дури— не более того.
Яков, пожалуй, не только «на первый взгляд», но и вообще малопримечательная личность. Особенно показателен в этом отношении разговор за бутылкой между Яковом и драматургом Уильямом Подорванским: выпили, поговорили о женщинах — у меня, мол, так случилось, а у меня эдак... Да-а, бывает... Поговорили и разошлись. Все.
Посмотрели мы фильм. Увидели, что бывает и так. Разошлись. И все?
Нет, не все. Остается ведь потом в памяти и супружеская пара, прекрасно сыгранная Б. Брондуковым и Т. Кравченко (если бы только этот эпизод активно работал на картину в целом, не остался бы вставным номером!), и радостный танец Л. Полищук и С. Никоненко (если бы только не прапорщик в соседней комнате!), и выражение лица Якова, рассматривающего трогательную статуэтку девочки у городского фонтана (если бы на протяжении всего фильма выдержать персонаж в таком ключе!). Ведь были в картине живые моменты— вот если бы их развить, поставить в точный контекст, раздуть эти искорки жизни. Но они, увы, загораются лишь на миг, чтобы тут же померкнуть.
А. Дементьев
«Советский экран» № 24, 1984 год
