ПОДРАЖАНИЯ.
В детстве, если мне не изменяет память, я не играл в театр. Мои скромные попытки прочесть «стихи» на елке или на каком-либо другом торжестве вызывали у меня скованность конечностей, сухость во рту и неожиданные провалы в памяти уже на третьей строке. Кинематографом же я увлекался самозабвенно и умудрялся мальчишкой смотреть одну и ту же картину по три-четыре сеанса подряд… А вот юношеской моей любовью неожиданно стал Театр сатиры и находившийся через дорогу от него Театр оперетты. Я не пропускал ни одной новой постановки в этих театрах, знал фамилии, имена и отчества всех актеров, копировал их манеру говорить, жестикулировать и двигаться. Я распевал арии из оперетт за Сильву и Эдвина, за Марицу и Тассилу одновременно. Я слегка картавил, как Хенкин, говорил нараспев под Ярона, пользовался четким речевым ритмом Кара-Дмитриева, лихо пророкатывал букву «р», как Аникеев…
И вот, когда в клубе при нашем жакте был создан драмкружок, кто-то из соседей, утомленных моими «спектаклями», посоветовал мне записаться в него. К сожалению, память не сохранила названия одноактного водевиля, в котором я исполнял роль обманутого мужа, уже немолодого человека. Мне было четырнадцать лет. Публика в зале весело смеялась, и я тоже давился от смеха – теперь я знаю, что актер на сцене сам над собой смеяться не должен.
Увлечение драматической самодеятельностью началось бурно и заполнило все мое свободное время.
ШКОЛА.
Так как ни при Театре сатиры, ни при Оперетте не было театральных школ, я начал сдавать вступительные экзамены сначала в студию Станиславского, потом в школу Театра Вахтангова, пробовался даже во вспомогательный состав МХАТ… Ни одно из этих театральных учреждений меня не приняло. Позже я понял, что, очевидно, в самодеятельных коллективах, где я играл, меня учили не по той «системе». Но в то время я был уверен, что мое дарование не оценили.
Очевидно, я долгое время оставался бы в «неоцененных», если бы не помогла дружеская поддержка одного из студентов студии Станиславского. Этот мой знакомый пригласил меня к себе домой и, прослушав еще раз мой «вступительный репертуар», не оставил от него камня на камне, назвав мою игру глупым наинрышем, наглым подражательством (цитирую дословно). И вот под его наблюдением я стал готовиться к новым испытаниям. «Быть самим собой» давалось мне со страшным трудом. Но мой молодой учитель требовал от меня правды, и только правды…
И вот, когда школа киноактеров при киностудии «Мосфильм» объявила дополнительный набор студентов на первый курс, я подал свои документы и был допущен к вступительным экзаменам. Наверное, в этот раз я был более похож на молодого человека, желающего учиться мастерству актера, чем на «готового актера».
Меня приняли в школу. Руководил ею замечательный актер и педагог Михаил Тарханов, помогали ему и вели курсы мастерства актеры Николай Плотников и Владимир Баталов.
Годы учебы навсегда останутся для меня самым радостным и светлым воспоминанием, ибо здесь я впервые понял, что профессия актера – дело не шуточное, требующее полной самоотдачи, огромного трудолюбия, профессия, в которой на одном личном обаянии или на ловком подражательстве даже самым лучшим актерам далеко не уйдешь…
Приход в студию кинорежиссеров Юлия Райзмана, Бориса Барнета и Григория Рошаля и очень интересная работа с ними приблизили нас к кинематографу – ведь мы должны были стать актерами кино, и наше обучение стало обретать свою «специфику»…
…Кинематограф встретил меня «приветливо». Меня сразу же начали снимать… с ролей. Политрук, в роли которого я начал сниматься в картине «Два командира», был старше меня на 15 лет, и после просмотра экспедиционного материала меня заменили другим актером. Та же участь постигла меня и в картине «Парень из тайги», где я играл солидного директора золотого прииска. А был мне тогда двадцать один год.
Эти мои первые соприкосновения с кинематографом были прерваны призывом на действительную службу в РККА.
ТЕАТР.
Это совпало со временем, когда Центральный театр Красной Армии осваивал свое новое грандиозное помещение со сценой, на которой могут свободно маневрировать 10-12 легких танков, эскадрон конницы и 100-150 красноармейцев-актеров… И вот многие выпускники театральных школ Москвы и других городов составили ряды команды ЦТКА, команды, о которой по сей день ходят легенды в актерском мире и она еще найдет своего летописца.
Как красноармейцы, мы жили в Н-ских казармах, у нас была настоящая воинская дисциплина с военными и строевыми занятиями. Мы чеканили шаг и пели песни, отправлялись строем на репетиции и спектакли и возвращались с них. По сей день помню цену и значение первого появления на сцене, трепет, с которым произносились первые реплики в массовых сценах, и то предательское (но блаженное) дрожание в коленках, когда мне доверили наконец первый самостоятельный выход с «большим текстом»: «К вам Нил Федосеевич Мамаев».
Нелишне вспомнить, что, играя в спектаклях, мы помогали рабочим сцены ставить декорации, носить мебель, расставлять реквизит и изображать шумы за сценой. Словом, служба в ЦТКА была моими театральными университетами.
Свою театральную карьеру я продолжил в Театре киноактера. Около десяти лет меня не привлекали к серьезной работе в кинематографе. Это было время, когда многие, уже именитые киноактеры и молодежь, пришедшая из ВГИК, из-за малокартинья могли играть лишь на сцене этого театра.
КИНО.
Однажды я был почти утвержден на большую роль. Меня даже выкрасили в рыжий цвет, но не снимали (очевидно, очень ярко выкрасили)… Наконец на моем горизонте забрезжил большой кинематограф. Я снялся в фильме «Тайна двух океанов» режиссера К. Пипинашвили. Картина шла с успехом. Этот успех утвердил за мною право лишь на… отрицательные роли.
В моих работах ярким примером интереснейшего «отрицательного» характера была роль есаула Калмыкова в картине С.А. Герасимова «Тихий Дон» с его самозабвенной убежденностью в правоте белого движения. Раскрыть глубокую правду этого характера и одновременно быть беспристрастным его обвинителем – что может быть интересней и заманчивей для актера!
Я не буду перечислять все свои работы в кино, их теперь не мало. Но мимо самой своей последней работы – роли Фокача в картине Г. Панфилова «В огне брода нет» по сценарию Е. Габриловича и Г. Панфилова – пройти не могу.
Каков он, Фокич: положительный или отрицательный? Ей-богу, не знаю. Нетерпимый и безжалостный, как время, в которое он живет, Фокич, с одной стороны, может отторгнуть мать от умирающего мальчишки, потому что «не приказано» пускать в санпоезд посторонних, а с другой – без содрогания пойти на мучительную смерть во имя своей великой идеи, ласково и заботливо оградив от самого вида смерти другого человека…
Пока на моем пути было лишь несколько подобных ролей. Конечно, я хочу, чтобы число их множилось, ведь только встреча с такими жизненными характерами и дает истинное удовлетворение артисту.
Михаил Глузский сам о себе.
«Советский экран» № 13, 1968 год.
