Николай Подвойский — имя в очень высоком ряду. Сам факт замысла фильма об одном из героев Октября, одном из первых строителей Красной Армии не вызывает сомнений.
И если бы картина, которую представляет киностудия имени М. Горького, вышла к зрителю, скажем, лет двадцать-тридцать назад, то, наверное, не было бы вопросов. В прежние времена достаточно было показать на экране человека честного, храброго, глубоко преданного передовым идеям, и если не благодарность публики, то уж во всяком случае ее благосклонное спокойствие было бы обеспечено. По этому принципу построены многие биографические картины.
Но мы смотрим ленту сегодня. Сегодняшними глазами. А это — согласимся — ко многому обязывает. Нынче планка стоит выше; прыгать — труднее. Требуется постижение прошлого в массе его сложностей и противоречий; герой должен не только действовать, но и мыслить, быть носителем системы взглядов, соотносящейся с нашими сегодняшними раздумьями о ближней истории.
Предвижу возражение: речь ведь идет о Подвойском, который философом не был, от курса партии никогда не уклонялся, был примерным семьянином. Что же теперь, о нем и фильм снять нельзя? Можно. Вопрос только в том, стоит ли полтора часа экспонировать гражданские добродетели героя, очевидные для зрителя уже на пятой минуте сеанса.
Фильм о Подвойском устроен строго обратным методом. Подвойский не размышляет. Актеру Владимиру Антонику приходится играть исключительно действие, не знающее колебаний, сомнений, рефлексий. Жизнь героя примитивно проста. Есть Ленин (Юрий Шлыков), олицетворяющий высокое положительное начало. Есть Троцкий — закадровое средоточие зла, дьявольщины. В противоборстве света и тьмы и осуществляется весь жизненный путь Подвойского.
Реальная историческая ситуация была, конечно, гораздо сложнее. Например, отношения Ленина и Подвойского были не идеальными, а служебными. Отношениями руководителя и руководимого. Владимиру Ильичу и хвалить Подвойского приходилось, и ругательски ругать. Понятно ведь — служба. Скажем, весной 1919 года Ленин так недоволен был действиями Николая Ильича на Южном фронте, что называл их просто «идиотскими». И упрекал наркома по военным делам Троцкого за то, что тот не снял Подвойского с должности.
Хочу быть правильно понятым. Эти факты приведены не для того, чтобы поколебать представления о человеке заслуженном и несомненно героическом. Ленину случалось строго поправлять едва ли не всех своих соратников. Никакого секрета тут нет. Ссылки на служебную переписку Ленина приведены только для того, чтобы попытаться соотнести реальную сложность истории с поверхностной и облегченной версией фильма, где Подвойский всегда прав, умен и тщательно следует ленинским директивам.
Разумеется, авторы не обязаны были экспонировать именно неудачи Подвойского на Южном фронте — тут их свободная воля. Но дать зрителю ощутить противоречия и настоящие трудности времени обязаны.
Между тем фильм с первых же кадров легко скользит по гладкой поверхности. Знакомство Подвойского с будущей женой Ниной Дидрикиль (Е. Борзова) происходит в тюрьме, в Ярославском централе. Молодые люди сидят в соседних камерах; третий их сосед — эсер Иван Каляев (А. Ростоцкий); мгновенно выстраивается любовный треугольник, Иван и Николай ухаживают за Ниной, не видя ее, только перекрикиваясь через решетки. При этом Каляев ведет себя как пошлый фат. И Нина, молодая девушка, тоскующая в камере, уже готова полюбить Ивана, наделенного ухватками плохого провинциального трагика.
Но, позвольте, Иван Каляев — герой настоящей трагедии. В 1905 году он убьет бомбой брата царя, великого Сергея, за что и будет казнен. Его именем назовут улицы в Москве и Ленинграде. Нужен ли он фильму только для того, чтобы возник любовный треугольник и чуть-чуть, самую малость, затуманилось начало счастливой любви Нины и Николая? Думается, не нужен. Персонаж так неумен и поверхностен, что даже не хочется проверять по источникам, сидел ли Каляев в Ярославском централе одновременно с Подвойским.
Между тем эпизод в тюрьме с Каляевым — это еще цветочки. Зрителю предстоят Петроград в октябре 1917 года, Смольный, штурм Зимнего, Ленин в разгар восстания. Все это обстоятельства крайне обязывающие. Нечувствительность сценариста и режиссера к времени и людям иногда просто удивительна. Например, Ленин введен в картину только затем, чтобы скороговоркой произнести исторически достоверные инструкции, как технически обеспечить восстание. Потом он даст инструкции Подвойскому о формировании армейских подразделений и выразит озабоченность судьбой семьи Подвойского, оставшейся за линией фронта у белогвардейцев. Вот и все. То, что экспонировано в фильме, было или могло быть. Но, как и в случае с Каляевым, образ Ленина несет в фильме чисто функциональную нагрузку.
Мы располагаем десятками свидетельств того, как Владимир Ильич ждал в Смольном вести о взятии Зимнего. Он был в колоссальном напряжении всех сил, подгонял военных, даже на заседание съезда Советов не вышел. А в картине Подвойский приносит весть о взятии Зимнего в академически спокойный кабинетик, где Ленин сидит и пишет. Он рад, конечно. И Декрет о земле — вот он, уже написан. На самом деле Смольный в октябрьскую ночь мало подходил для кабинетной работы, и Ленин писал свой знаменитый декрет после штурма Зимнего, на квартире Бонч-Бруевича.
Создатели картины совершенно не вжились в обстановку восстания. По их представлениям, исторический переворот сильно напоминает современную октябрьскую демонстрацию, где движение колонн заранее определено, а все лозунги и другие документы тоже написаны к сроку.
Один из самых провальных эпизодов фильма связан с Великой Отечественной войной. Пенсионер Подвойский действительно руководил рытьем окопов под Москвой осенью 1941 года. Но дальше начинается нечто совершенно несусветное. К людям, занятым рытьем этих окопов, приезжает кинопередвижка и показывает ни много, ни мало фильм Эйзенштейна «Октябрь», снятый в 1927 году. А Подвойский смотрит на экран и радостно комментирует: «Это Антонов-Овсеенко, это — Невский».
Но фильм «Октябрь», где Подвойский был консультантом и сам играл себя, был окончательно снят с экранов еще в 1933 году. Историческая версия событий, предлагавшаяся в фильме (без Сталина, с другими лицами), не могла существовать уже задолго до войны. Но даже если бы произошла ошибка и фильм был бы показан в сорок первом, все равно Подвойский не смог бы громко называть имена Невского и Антонова-Овсеенко, находившиеся под строжайшим запретом.
Нарушение буквальной исторической правды еще можно было бы понять, если бы авторы попытались проникнуть во внутренний мир Подвойского, ввели бы в фильм размышления Подвойского о героях Октября, трагически не доживших до Великой Отечественной.
А так — дух истории был вызван попусту, слова были сказаны всуе. За суесловие надо расплачиваться. И расплата приходит подчас там, где авторы этого совсем не ожидают.
Основной прием фильма: овдовевшая Нина Подвойская сидит у себя в комнате, освещенная отблесками праздничного салюта, и вспоминает всю свою прекрасную жизнь, прожитую с любимым мужем. Ирония заключается в том, что героиня находится в этот момент в знаменитом «Доме на набережной», в одном пространстве с персонажами Юрия Трифонова.
Казалось бы, тут же, рядом. А на самом деле — как далеко...
«Искусство кино» № 2, 1988 год
В. Листов
