Мы отвыкли от такого кино. У времени как будто другой спрос, да и нам подавай нечто непременно сенсационное. Сверхправду, сверхизыск, сверхандерграунд. Можно без кавычек. Дело, конечно, не в кино как таковом, которое должно быть ярким. Суть — в наших изначальных, но ныне отодвинутых боевым духом исторического момента наклонностях. В настроенности, пусть и бессознательной, не только на разоблачения, развлечения, сведение счетов, изнуряющих нашу ко всему притерпевшуюся душу, задубевшую кожу. Вот незадача: никуда не исчезает потребность в самых что ни на есть естественных и человечных отношениях друг с другом. Друга с другом. В дружеских и благородных отношениях.
Авторов фильма «Трое» Александра Баранова и Бахыта Килибаева как будто мало колышет все то, о чем спорим, от чего охрипли за последние несколько лет. Но их занимает нечто такое, без чего выжить все эти годы, а также до и после них было бы невозможно. Абсолютно. А фильм между тем они снимают о бичах, о людях опустившихся, докатившихся, о «чистых» народных представителях советского дна. Можно ли про этаких рассказать без снисхождения, пусть и умело скрываемого? Хотя, разумеется, традиции, традиции... Но ведь по отношению к униженным и оскорбленным. А этих кто оскорбил?..
Так вот, прижились, приютились на берегу иссиня-синего Иссык-Куля, под раскаленным солнцем трое представителей социального дна. Нет у них ни дома, ни денег, ни продуктов, ни одежды, ни светлого будущего. Ну, может быть, прошлое, если не враки. Ну, возможно, есть потаенные мечты, если не бредовые. А рядом с ними, с изгоями, настоящие люди, у которых все как у людей. Археологическая партия, куда они нанялись рыть какую-то траншею, жратва на продовольственном «складе», охраняемом могучим, упитанным (особенно в сравнении с одним из тройки, Дедом-сморчком, посланником в заповедную зону) жлобом с разомлевшим от жары взглядом и крестом на шее. И здесь же съемочная группа, где протекает нормальная, законная жизнь. Производственные трудности и радости, водка и флирт.
Наша троица: Дед (К. Джикибаев), Бота, он же Соловей-разбойник или «Самурай» (Ж. Искаков), и русский «витязь» Васильич (С. Попов) — нелепые, ущемленные отсутствием паспорта и денег, хотя, как мы знаем, не в деньгах счастье,— сообщество странников. Странных людей, выкинутых обществом в горы. А там как знаешь. Крутись, как сможешь. Это, если жить охота. А если нет — никто пропажи не заметит. Опять же паспорта нет.
Конечно, можно по-разному относиться к современным потомкам обитателей горьковской ночлежки. Мы вот не знаем их биографии, предыстории. Нам не дано ужаснуться и прослезиться по поводу причин, доведших их до существования вне закона, когда каждый вправе безнаказанно унизить.
Ну уж такие они есть, эти обделенные, обделившие себя, о которых поставлен легкий, уморительно смешной и простодушный фильм. Авторы ничего нам не навязывают— ни любви, ни ненависти, а запросто и, главное, без пафоса и комплексов, предлагают вглядеться в лица этих неопознанных и неоцененных чудаков.
Проникновенная и импровизационная интонация фильма — свидетельство зрелости молодых авторов, которые не страшатся быть невидимыми спутниками этой тройки, органично, почти по Станиславскому, сыгранной актерами. Протяжный, едва ли не эпический ритм картины перебивается резкими вспышками сюжетных кульминаций. А в них оживает безыскусность ненатужного актерского существования.
Такая раскованность восхищает: И оказывается, что тебе, зрителю, закалившему свое сердце на чтении «Московских новостей» и «Огонька», недостает самых простых— забытых,— самых неприхотливых, здоровых, невыморочных чувств. Именно невыморочных. Какая, скажете, новость! Но как бы мы ни клялись в сердечном внимании к «маленькому» человеку, ничего у нас подчас не выходит и дефицит тут, как теперь говорят, огромный. Не меньший, чем с продуктами и деньгами у героев фильма «Трое». Впрочем, с этим-то они, бедолаги, справляются. Как, кстати, и мы — при всей некорректности сравнения.
Ну, украдет Дед чаю и яиц — получит щелбан по лбу. Зато чаек в кружке заварит и напоит ребят. А заодно за чифирьком душу изольет, заиграют морщины на спекшемся от зноя лице советского «барона», засверкают покрытые старческой пленкой глаза...
Вот пойдет Дед на добычу, а Васильич будет отрабатывать за него, стирает какую-то тряпку, а потом начнется пир. Эта нищая трапеза с бутылкой неизвестно какой живительной гадости, от которой одного затошнит, другой зайдется в счастливом похмелье, а третий и глазом не моргнет,— этот пир голодных, грязных оборванцев, урывающих минуты забвения, не только целомудрен, не только серьезен, не только окутан вечерним свежим горным воздухом, но и поистине святой простотой этих пасынков судьбы.
В самом деле:
ДЕД: «Зеленка».
БОТА: «Нет, дед, на политуру смахивает».
ДЕД: «Да какой политрук. Совсем солдат».
ВАСИЛЬИЧ: «А деньги где?»
ДЕД: «Бочка, солдат, автомат. Стрелять хочет, а я отошел, бутылочку принес. Это космос».
БОТА: «Васильич, чего он принес?»
ВАСИЛЬИЧ: «Ты когда до ветра пойдешь, сигарету не бросай».
БОТА: «А почему?»
ВАСИЛЬИЧ: «Горючка для ракет».
БОТА: «Ты что, старый хрен, убить нас хочешь?»
Вот такой диалог. Вроде незачем небо коптить, но ведь сказано в известном романе, что «эту ниточку может отрезать лишь тот, кто подвесил ее».
Жить — хочешь не хочешь — надо. И нам показывают шикарную жизнь. В кино. Приезжает «интеллигентный» человек с «нервным», худощавым лицом — не то что наша фольклорная тройка, сорвавшая маски «Труса», «Балбеса». «Бывалого» из классической советской комедии, до лиц— персонажей бытийной притчи — и предлагает подработать. В массовке. В стремительной жизни с угоном машины, залихватскими трюками, сопровождаемыми на экране титрами-мигалками советской абракадабры в латинской транскрипции насчет веса «Волги» после капремонта и проч. Снимается кино!
Каждый может попробовать. Знакомая и спародированная реальность смыкается в фильме с вымышленной, человечной. На этой границе проверяется степень духовного достоинства — не только социальной отдельности этой тройки. а также безмерность нашей всеобщей внутренней зажатости, мнимой независимости.
Узнав, что здесь, в кино, можно поставить на кон, быстро заработать, приходят двое в кино-группу с условием, смахивающим на ультиматум: мы вам— трюк, вы— 1,4 тысячи на бочку... Обманул наших простодушных мечтателей, составил липовую бумажку уверенный в себе каскадер (С. Дорофеев). Почему бы не порезвиться: перепрыгнете через мчащуюся машину — деньги ваши. Поверили в честность нервных, неголодных, приличных. Кое-как справились. Хоть и некрасиво, не вчистую, но без туфты. А преодолев страх, боль и беспомощность, схватились двое — обнялись, покатились по дороге, обезумевшие от победы, оттого, что не лыком шиты. Это торжество лишенных всего, кроме неба, земли, воды, нехилых ребят — лучший кадр фильма. Гонорарий. однако, йок. Шутка. Когда же все-таки прошибло высокомерного каскадера, побежал он к Васильичу с деньгами. Сует, липнет, умоляет взять. Но... не побирушка покамест гордый Васильич, за что и должен быть нещадно избит. Отмщен за свою ничем, казалось бы. не обеспеченную свободу и брезгливость. Разве что врожденной и оскорбительной для «культурных» сограждан чистотой.
А деньги-то нужны были, чтобы отправить Деда, хоть одному помочь вырваться. Честь по чести.
Рассчитываются бичи в партии, забирают свое и отдают старику. Но. прежде чем покинет он отдаленные места, наступит для него звездный час мести. Отправится он на кухню археологов, а неподалеку все тот же жлоб требует расплаты. Можно деньгами или — от скуки — щелбаном. Фига. Другая пошла игра, похожая на сказку, где в финале не «поп», а «Балда» наяривает щелчки. И Дед торгуется, дает сотни за щелбан, а поразмыслив, что дороговато, сотни щелбанов жлобу за сотни рублей. Согласился толстый парень. Продался.
По пыльной дороге идут с котомками Трое. Святая троица. Можно в кавычках. А за кадром читают молитву из Корана и мощный бас выводит Аллилуйю. Дай им Бог.
Зара Абдуллаева
«Советский экран» № 18, 1989 год
