Влетит мне опять от ценителей прекрасного...
Вот смотрю фильм и умом понимаю, что средний, проходной, в ряде моментов просто недотянутый, а действует! Тема, что ли, задевает?
Пятнадцатилетние шалопаи нападают на улице на прохожих. Не бог весть как страшно это в картине показано; читали мы и лострашнее в «Литературной газете» («Завтрак на траве»), и в кино видели тунеядцев поживописнее—да хоть в «Лете мотоциклистов» Улдиса Брауна... Так что появляющиеся в картине режиссера Анатолия Кокорина длинноволосые «хиппи» поволжского образца, отнимающие у детей самокаты, не самый жуткий вариант. А действует! Как знак, вызывающий цепную ассоциативную реакцию: опасно, серьезно, актуально! Психологический нерв задет... Вырвали у взрослого человека чемоданчик и перебрасывают друг другу. Не от нужды. От нечего делать.
Вместе с этим взрослым, сорокалетним человеком я думаю о том, что заставляет их издеваться над прохожим. Вместе с авторами ленты, разворачивающими перед нами цепочку сцен-воспоминаний, думаю об этом. Вместе с этим человеком вспоминаю его детство — военные годы. Вместе с ним думаю, что, когда в сорок четвертом году несчастный пацан-сирота крал кусок хлеба, он делал это с голоду. А этот, длинноволосый, который крадет ящик пепси-колы, он-то с чего?
«Мы в ваши годы...» Да станут ли они слушать эту старую песню?
В «наши годы»,между прочим, считалось, что у нас счастливое детство. Спорить с этим не приходилось: на фронте гибли не мы, а наши отцы. И отцам в их детстве, в памятные годы, туже приходилось. Не го* воря уже о дедах. Так что я не без внутреннего смущения смотрю фильм, весь построенный на ощущении, которое, если не прятать его за обтекаемыми словами, можно было бы определить коротко: мы в ваши годы настрадались, а вы с жиру беситесь... Но мысль движется дальше. Разве не все относительно в мире? Вот пройдет еще полжизни, и, пожалуй, эти юнцы станут пенять своим детям: мы в ваши годы... И тогда я спрашиваю: что? Пепси-колу достать не могли? За джинсами охотились?
Нет, тут, видно, другая логика. Вот вспоминает герой военное детство: драки на пустынном берегу Волги из-за козы-кормилицы; смерть дедушки с голоду в День Победы; первый заработанный хлеб — не символический, а реальный, черный... И по великой логике воспоминания это прошедшее встает прекрасным. Потому что оно выстрадано. Потому что оно прошло и принадлежит теперь вечности.
Тут, конечно, помогает авторам фильма и та пусть уже знакомая, но пока не теряющая своего воздействия на зрителя стилистика, которая наработана уже нашим искусством применительно к теме деревенского военного детства и вообще деревни тех лет. Я бы сказал, что в этих частях фильма чувствуется слабый отзвук шукшинского обаяния. Вроде бы и не ново, а подкупает. Хотя не везде. Петр Вельяминов в главной роли кое-где мимически, как мне показалось, почти цитирует Шукшина-актера. Что, впрочем, не делает его работу убедительнее.
Кстати, об исполнителях. Наименее удачное в картине — дети военной поры: современные сытые мальчики-актеры старательно выполняют режиссерские задания (вполне верные), но нет в их лицах ни той боли, ни той злости. Современных, скучающих, ироничных тинэйджеров они изображают лучше...
Нет,я представляю себе этого пятнадцатилетнего «пирата» с улицы, в модных джинсах, с бутылкой... пепси-колы и гитарой в руках. Станет он слушать такое? Нет, не станет.
Только не думайте, что оттого не станет, будто Анатолий Кокорин сделал свою ленту чересчур в лоб. Во-первых, не так уж и в лоб она сделана, а в ряде моментов достаточно тонко. А во-вторых, если вы юнцу покажете все это даже в наитончайшем кинематографическом стиле, на уровне, так сказать, «мировых киностандартов», это еще не значит, что он вам поверит.
Задача решится иначе: человек обязательно будет переделан. Но его не один какой-нибудь фильм переделает — вся жизнь в комплексе.
А я вернусь к завязке фильма.
Пятнадцатилетние шалопаи нападают на улице на восьмилетних и отнимают у них самокаты. Сорокалетний прохожий пытается им помешать, и... после долгой душевной работы и борьбы, в результате огромных усилий ему удается одного из этих пятнадцатилетних вывести на путь истинный.
Хорошо, этот перековался. А другие? Они ведь продолжают бузить на улице. Однако я оптимист. В человеке всякое заложено, и от высокого в себе человек никуда не денется. Оно победит. С нашей с вами помощью. Значит, применительно к данному сюжету: не вечно этим шалопаям шляться по улицам и бренчать на гитаре. Придет и к ним внутреннее очистительное страдание. Не может быть среди нас такого блудного сына, который бы в свой час, пройдя пустыню душевного скитания, не припал бы к отцу, не взмолился бы хоть тени его: откуда мы? Как умер мой дед? Что было на этой земле до меня?
Выстрадать надо эти вопросы, эту жажду, эту тоску. Но она будет. Никуда от нее наши «хиппи» не денутся. Очнутся. Придут. Спросят.
И тогда надо иметь, что сказать им. Каждую секунду, каждое мгновение искусство должно вынашивать этот ответ. Эту правду памяти.
Вот почему мне в принципе нравится фильм «На горе стоит гора».
При всех его недостатках.
Лев Аннинский
"
Советский экран", № 1, январь 1979 года
