Адомайтис впервые вышел на экран в литовском фильме «Никто не хотел умирать», хотя точнее было бы сказать так: он впрыгнул на экран широким прыжком, пронесясь над водой, с плота, когда его героя, Донатаса, во время работы окликнули братья. Над рекой летел его заливистый смех, оборвавшийся почти совсем детским всхлипом и сдавленным рыданием. Донатас услышал: «Отца не стало»,— замолчал, взял себя в руки и тихо, деловито заговорил с братьями.
В таком эффектном появлении сразу обозначились и натура героя — импульсивная, открытая, юношески стремительная — и темперамент актера, способного и, по-видимому, склонного к изображению чувств резких и сильных, в их накале, сопоставлении, смене.
В фильме «Никто не хотел умирать» — многогеройном и многолинейном — это была одна из нескольких сцен экспозиции. И лицо Адомайтиса было одним из нескольких новых, впервые запомнившихся благодаря этому фильму лиц. Они обращали на себя внимание как необычным групповым портретом, так и каждое в отдельности: типажно достоверные, выразительные, характерные. Они были в чем-то сходными и разными. И при всем артистическом первенстве Баниониса, создавшего в фильме образ самый неожиданный и интересный (как он и был написан в сценарии), приковывали к себе взгляд и другие.
Адомайтис среди них казался наиболее ясным и определенным. Полное соответствие персонажа и исполнителя, актерской манеры и самой роли. Образ этот являл собой законченное выражение характера, обычно называемого «стихийным», «анархическим», такую функцию имел он и в общем семейном портрете братьев Медведей — так по-русски звучит фамилия героев фильма. Нарушая продуманный и принятый план разгрома тайной банды Домового, Донатас решался мстить в одиночку и в лесной чаще преследовал убийцу отца. Сцена была в роли центральной, и свое артистическое «соло» Адомайтис вел с темпераментом и эмоциональным богатством, которые сразу привлекали в его игре. В том-то и заключалась его актерская особенность: простое и будто бы всем известное приобретало у Адомайтиса выражение необычное, именно этому и только этому человеку свойственное. Горячий, веселый, беда девушкам, сильный, ловкий — тип этот знаком. Но у Адомайтиса сквозь облик «рубахи-парня» (конечно, в литовском, строгом варианте) просвечивало еще нечто детское, незащищенное. Оно отражалось и в его внешности — той самой «идеальной» внешности молодого кинематографического героя, высокого, красивого, безупречно пластичного, которая столь часто бывает безликой, а здесь — сугубо индивидуальна, с каким-то чуть страдальческим его прищуром глаз, складкой лба и юношеской угловатостью движений.
Разумеется, такие данные в кино ценятся. И можно было предполагать, что актера начнут снимать из роли в роль, эксплуатируя то, что открыл в нем его кинематографический крестный отец, постановщик картины «Никто не хотел умирать» Витаутас Жалакявичус. К счастью, подобного не произошло.
Уже в работе над образом Сергея Лазо из одноименного молдавского фильма сказалось стремление Адомайтиса к новым решениям конкретных актерских задач. Героическую личность и революционный подвиг Лазо он как бы рассматривает «изнутри». Он отыскивает внутренние истоки поразительного мужества и цельности этого революционера по убеждению. Истоки характера, истоки нравственные. И сцены открытого драматического темперамента, где Лазо оказывается лицом к лицу с опасностью, врагом, смертью, и моменты самоуглубления и размышления (фильм построен как цепь воспоминаний героя перед казнью) спаяны у Адомайтиса единством настроения. Анализ характера преобладает здесь над эффектами действия и внешней выразительности.
В литовской картине «Чувства» Адомайтиса увидели в роли Каспера — человека замкнутого, сосредоточенного в своем горе, заботах и памяти о жене, умершей в родах и оставившей ему близнецов — девчонку и мальчишку. При минимуме внешнего действия и диалога в роли этой — напряженная, скрытая от окружающих внутренняя жизнь, тонкая психологическая ткань чувств. Героя авторы проводят через несколько встреч, и встречи эти непросты, ставят лицом к лицу с родным братом, с женщиной из его прошлого, ныне женой брата, с возможностью новой любви, с каждодневными заботами, свалившимися на отца — кормильца двух непонятных маленьких существ. По сути дела, в этих встречах с людьми, с большими и малыми событиями Каспер решает, как ему дальше жить. И выбирает верность. Верность той, кого он потерял, верность своему дому, родной земле, самому себе в конечном счете. В эпилоге картины мы видим его поседевшим, постаревшим, но так же пристально всматривающимся в брата, у которого иначе сложилась жизнь и он долго странствовал в дальних краях. Выросли дети Каспера, затянулись раны войны. Прав ли был этот человек, оставшийся самим собой за счет самоотречения, одиночества, упорной верности своим глубинным чувствам?
Однако сам Адомайтис считает, что он сыграл Каспера неудачно, он недоволен собой:
— Надо было играть резче, острее, эмоционально ярче,— говорит он.— Каспер должен быть человеком странным, необычным, непохожим на других. У меня же все приглушено. Персонаж как бы не имеет своего «ландшафта», а роль — эмоционального «монтажа». Опытные актеры говорят,- что в движении роли необходимо выделять «пики», ударные моменты. У меня же их нет. Поэтому мне гораздо больше нравится в «Чувствах» Будрайтис, играющий брата,— о есть эти «пики». К сожалению, я все это понял поздно, увидев уже готовую картину.
Мы привели это суждение актера вовсе не для того, чтобы с ним согласиться. Ведь личное ощущение художника и оценка объективного результата могут не совпадать и очень часто не совпадают. В данном случае — со счастливым знаком «плюс» на стороне результата. Здесь возникает новая тема: об отношении актера к своему труду, о взыскательности и о том, чего он ищет в искусстве.
...Регимантас Адомайтис — физик по первому своему образованию. Он окончил физико-математический институт и уже потом поступил на актерское отделение Литовской государственной консерватории, получив диплом актера в 1962 году. Начал играть на сцене Каунасского драматического театра и вскоре вместе с режиссером Генрикасом Ванцявичу-сом, сценическим своим руководителем, и группой каунасских артистов перешел в Вильнюсский академический театр драмы, где сейчас и работает. В репертуаре Адомайтиса ответственные роли: Франц в «Затворниках из Альтоны» Сартра и король Миндаугас в одноименной трагедии в стихах Юстинаса Марцинкявичуса — очень крупное и значительное артистическое создание. Театр остается главным делом жизни, главной привязанностью Адомайтиса, хотя после своего кинематографического дебюта он снимается постоянно. На вопрос, как он относится к работе актера в кино, Адомайтис ответил, признаться, без особого энтузиазма.
— На съемках,— сказал он,— постоянно приходится чего-то ждать, а бездействие угнетает. Актер работает ради удовольствия игры, а в кино можно легко сосчитать эти редкие минуты удовольствия, тонущие в длительном ожидании. Для человека, привыкшего к театру, это трудно.
Разговор происходил на съемочной площадке после конца смены, когда Адомайтис играл в сцене поединка братьев Глостеров из шекспировского «Короля Лира». Дело было в эстонском городе Нарве, в старинной крепости Ивангород. Адомайтис играет Эдмонда, побочного сына графа Глостера, карьериста, честолюбца и властолюбца, натуру, родственную Яго и Ричарду III.
Присутствовавших на съемках не могли не поразить самоотдача актера, поистине самозабвение, с какими он вел сцену, необычайно трудную и психологически и просто физически (а особенно — на осеннем снежном ветру, на мерзлой земле), повторив ее в пяти дублях подряд, на едином высоком накале, с предельным напряжением. Кадр длится всего лишь несколько минут, и в эти минуты актеру следует сыграть неожиданную встречу с родным братом, которого Эдмонд предал, бой, последний подъем сил, смертельную рану, раскаяние, прощание с жизнью... Здесь «монтаж» контрастных чувств, к которому тяготеет актер, поднят на уровень шекспировских страстей.
— Неужели такая киносъемка, скажем, как сегодняшняя, не приносит вам удовлетворения?
— Конечно, да! Но ведь роль, как шекспировский Эдмонд, да еще у такого режиссера, как Козинцев, выпадает актеру, к сожалению, раз в жизни! Естественно, что я считаю для себя большим счастьем и честью сниматься в «Короле Лире», в прекрасном коллективе этого фильма, с актерами, которых я очень уважаю и люблю. Но после такой интереснейшей работы, наверное, трудно будет найти материал, который смог бы увлечь. Пока, во всяком случае, я подобного не вижу...
Мы попросили Адомайтиса рассказать подробнее о своем Эдмонде.
— Концепция образа была намечена в первых же беседах с Григорием Михайловичем Козинцевым. Общий режиссерский замысел трагедии и трактовка роли Эдмонда мне были близки, полностью мною разделялись, так что никаких «разногласий» здесь не существовало. Играть Эдмонда так, как он часто играется в театре — «злодеем», «отрицательным персонажем», мне было бы неинтересно. Я стараюсь понять и раскрыть его изнутри так же, как, например, в театре раскрываю характер короля Миндаугаса, образ, в некоторых отношениях близкий шекспировскому Эдмонду. Первый король литовский, собиратель государства, человек идеи, одержимый, Миндаугас осуществлял дело своей жизни, не пренебрегая средствами жестокими, кровавыми. Но он, как и Эдмонд, далеко не просто «злодей» или «негодяй». Характеры эти значительно сложнее. Эдмонд видит бессилие и немощь окружающего его общества, его продажность, бездарность. Он вполне справедливо считает себя ч умнее и талантливее многих, кто в этом обществе процветает. А он, Эдмонд, осужден этим ничтожным обществом без всякой личной вины, просто потому, что он незаконный сын своего отца, одного из влиятельнейших придворных короля Лира! Разве у него нет оснований поднять бунт и восстановить справедливость, как он ее понимает? Эдмондом владеет постоянная ущемленность, комплекс неполноценности.
Конечно, все дело в средствах, какими он пользуется на пути к своей цели. И в общей картине эпохи, написанной в трагедии, моему Эдмонду принадлежит определенное место, а его личные, объяснимые изнутри мотивы и честолюбивые стремления вызывают «цепную реакцию» подлости, ведут к катастрофическим последствиям: убийствам, изменам, войне, смерти. Но в жизни ведь каждый человек, даже преступник или вор, себя оправдывает. Так оправдывает себя и Эдмонд.
Перелом в душе моего героя наступает в момент, когда он, добившийся в жизни всего, на гребне своей власти и славы, главнокомандующий победоносной армии, видит короля Лира и Корделию, арестованных по его, Эдмонда, приказу. Пленные, поверженные враги—Лир и Корделия— к его удивлению, не подавлены, не жалки, а, наоборот, спокойны, радостны, даже счастливы. Они идут в тюрьму, как свободные люди. Это — начало поражения, , нравственного краха Эдмонда. И потом, умирая, в истерии, в агонии, он кричит, что перед смертью хочет сделать добро, но его уже никто не слышит...
Н.Зоркая
«
Советский экран», № 11, июнь 1970 года
