В этой жизни помереть недолго, похорониться — значительно трудней. Родственникам покойного, вместо того чтобы сосредоточиться в торжественную минуту последнего прощания, надо и в контору сбегать, и бригадира подмазать, и могильщиков (то бишь «подсобных рабочих») «отблагодарить». А уж чтоб надгробную плиту или там ограду поставить, цветник развести, нужно не одну неделю посуетиться и не одну сотню растрясти. Так уж повелось, что похоронные дела стали у нас сферой «теневой экономики», подпольного бизнеса, переходящего в вымогательство и уголовщину»
Обо всем этом — фильм режиссера А. Итыгилова и сценариста С.Каледина «Смиренное кладбище». И в то же время — совсем о другом.
В течение долгих лет принудительного оптимизма у нас не принято было говорить о смерти. В наших фильмах умирали только на войне, а в мирной жизни — исключительно в порядке героического самопожертвования. Показывать смерть как неизбежное завершение всякого индивидуального существования было как-то неприлично, негражданственно даже. Зачем об этом — ведь народ бессмертен! Только теперь мы вдруг стали осознавать, что и народы смертны, да и все человечество. Смерть предстала перед нами не только как физическая, но и как метафизическая реальность» по отношению к которой, пользуясь модным выражением, надо «определиться».
Правда, главному герою фильма Лехе Воробью, подсобному рабочему одного из московских кладбищ, на все эти тонкие материи наплевать. Его дело — могилу «расковырять», покойника «засунуть», клиента «ободрать» да «шары налить». Так жил он до сорока лет, так бы и дальше тянул, если бы по пьяному делу брательник Иван не проломил ему голову топором. Не стало у Лехи прежнего здоровья, слух заложило, а от одного стакана бормотухи такой его припадок скрючил, что еле оклемался, И начали у нашего героя под расколотой черепушкой непривычно мысли шевелиться.
А тут еще левый помощник (по-кладбищенски - «негр») у Лехи появился, Мишка-студент, на кладбище приперся бабки сшибать, парень так себе, ни то ни се, но из какой-то другой жизни и тем для Лехи интересный. Он своего «негра» хоть и ругает последними словами, хоть под горячую руку и прибить может, а все же тянется к нему из своего привычного окружения, от приятелей-ханыг, от спившейся жены Вальки (сам же ее и споил), от «недоделанного», недоразвитого сынишки.
И здесь надо нам ненадолго отвлечься от Воробья и оглянуться вокруг. Пьянство, драки, матерщина, моральное одичание, бесправие перед хапугами-начальниками, произвол над беззащитными клиентами — такова картина жизни, окружающей Леху, жизни, увиденной со стороны кладбища, где она непосредственно смыкается с небытием.
Фильм А. Итыгилова менее всего литературен, хотя и сделан по повести С.Каледина, опубликованной в 1987 году в «Новом мире». По своим художественным качествам фильм, как мне представляется, превосходит повесть, и заслуга в этом принадлежит не только режиссеру, но и сценаристу — С.Каледину. Фильм сжат, собран, лаконичен, в нем четко выявлена драматургическая структура. Прекрасно написан диалог, передающий разговорные интонации, чересполосицу бытовой речи, ограниченность и неожиданную выразительность убогого языка действующих лиц. (Чего стоят хотя бы такие словесные гибриды, как «водку пьянствовать», «безобразие нарушать!».)
Авторам фильма (с помощью оператора В. Калюты) удалось соединить суровое, жестокое, доходящее до натурализма изображение быта персонажей с атмосферой глубокого и скорбного раздумья. За героями фильма, людьми опустившимися, оскотинившимися, теряющими или уже потерявшими человеческое достоинство, камера следит не отчужденно, не со стороны. Конечно, не все они одним миром мазаны, и невидимая черта отделяет беспомощного и безобидного Кутю (прозванного так за свою любовь к собакам) от расчетливого и опасного Стаса, для которого нет уже ничего святого. Но, как бы то ни было, кинокамера здесь, среди действующих лиц, часто вплотную к ним — в тесных подсобках узких дворах, неприбранных, захламленных комнатах. Ощущение тесноты, спертости — пространственный лейтмотив многих эпизодов фильма. А когда стены размыкаются, мы оказываемся на кладбище, среди могил,— вот и все «жизненное пространство» героев фильма.
Но иногда, в снежный зимний день или под нежарким солнцем золотой осени, тихий и ровный свет вдруг заливает кладбище, заполняет кадр. Для меня этот свет — главное в фильме, то, что отличает его от обыкновенной «чернухи». Сейчас среди критиков (среди зрителей тоже) все чаще раздаются требования «дать людям надежду», показать «свет в конце туннеля». Думается, требования эти оправданны, но при одном условии: их не следует замыкать на жизненное содержание фильмов, на их драматические коллизии. Иначе мы снова придем к приукрашиванию реальности, к изображению жизни не такой, как она есть, а такой, какой мы хотели бы ее видеть.
В «Смиренном кладбище» нет попыток приукрасить картину жизни, но есть авторская позиция, отношение к изображаемому, чем и определяется эмоциональная атмосфера, тональность произведения. Название фильма (и повести) отсылает нас к Пушкину:
«... смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей.,.»
Эта литературная параллель, заложенная в подтексте фильма, не только иронична (хотя и иронична тоже). В ней серьезный смысл и глубоко спрятанное чувство, источник живого света, порой озаряющего фильм, как предощущение возможного выхода из круга безнадежности.
Хотелось бы верить, что народ, в культурной истории которого Пушкин, Герцен, не может впасть в окончательное одичание. С другой стороны, много ли знает этот народ о великих деятелях своей культуры? Но ведь захотел же все-таки Леха Воробей хоть краешком глаза взглянуть на экспозицию герценовского музея, где ночным сторожем подрабатывает Мишка-студент. И вопросы стал задавать,значит, есть интерес, потребность проникнуть в эту закрытую для него культурную сферу. Только ответить на его вопросы некому, поскольку и сам Мишка знает о Герцене только вырванную из контекста и бессмысленную школьную цитату, что, мол, «его декабристы разбудили».
И только зайдя к священнику, настоятелю кладбищенской церкви, Леха получает наконец возможность услышать простые, нехитрые, столь необходимые ему наставления.
В день своего сорокалетия Леха обязательно хочет залезть на колокольню. «Ну, пусти, дядя Леня,— упрашивает он звонаря,— сверху поглядеть. А то всю дорогу с покойниками внизу». Сопровождая героя, камера поднимается все выше и выше, пока не распахивается перед ней простор открытого неба и далекой земли. Распластанный по горизонтали, фильм получает в этот момент новое измерение — по вертикали.
Не будем, однако, идеализировать Леху Воробья. Много, ох, много злости накипело в его душе, и владеть собой он не умеет, пути своего не знает. Когда он в последний раз говорит с Мишкой по телефону, его невысказанная мольба о помощи не может прорваться сквозь грубую ругань и яростные угрозы. И угрозы эти не пустые: сломал же Леха челюсть соседу, когда тот попытался помешать ему избивать жену Вальку. О нем так и говорят: припадочный. Но на холодное, рассчитанное зло, как тот же Стас, он не способен. А за беззащитного Кутю он самому смотрителю кладбища Петровичу (его с безукоризненной точностью играет Л.Дуров) готов глотку перервать.
Пришло время назвать имя Владимира Гостюхина, который с потрясающей силой играет — нет, живет жизнью своего героя. Снова (как до этого в «Нашем бронепоезде») актер несет тему дезориентированного, изуродованного, опасно извращенного народного начала. Гостюхин — один из тех актеров, которые обладают естественной, природной силой физического присутствия на экране,
Герой Гостюхина возникает на экране сразу, словно высеченный из одного куска, а потом только поворачивается к нам разными сторонами. Без лишних слов, без ненужной детализации раскрывается история и предыстория этой глухой, загубленной, не востребованной обществом жизни. Страшно смотреть, как мечется и звереет Леха Воробей, как пытается что-то разглядеть в окружающем его мраке. И жалко его ужасно...
И вовсе не от других, нет,— от себя самого хочет он бежать, хватаясь, как за привычный якорь спасения, за бутылку водки. Сколько раз вывозила она, родимая, помогала забыться — поможет и в последний раз. Слишком поздно! Валька да пьяненький Кутя кинулись вырывать у него стакан, У Лехи разве вырвешь — знает ведь, что держит смерть в руке, сам к ней стремится.
Во второй и последний раз, словно следуя за отлетающей воробьиной душой, камера взлетит над землей, чтобы посмотреть с высоты на могилу, в которой зарыто отмучившееся Лехино тело, и на уходящих вдоль кладбищенской аллеи Кутю, Петровича, Мишку да Вальку с маленьким Витькой на руках...
Виктор Божович
"Советский экран" № 5, 1990 год
